Королева (джен)

Пока на палубу стоящего возле причала глейта вносили клетки с курами и вкатывали бочонки с водой, количество которых намекало на долгое путешествие (о том, куда именно их везут, мятежникам не сообщили), стоящий на пристали Дарнторн все время пытался натянуть капюшон, чтобы прикрыть свой вызывающе обритый череп. Лишенная волос голова казалась слишком бледной на фоне обветренного, загорелого лица, и к тому же белую, как творог, кожу покрывали свежие царапины от быстрого и не особо аккуратного бритья. Но, сколько Сервелльд не старался, ветер с моря отбрасывал капюшон назад, а придерживать ткань скованными руками было слишком неудобно. Ирем распорядился, чтобы кандалы с мятежников сняли только после того, как приготовленный для них корабль выйдет в открытое море.

Судя по набухшему от злости лицу Сервелльда, сползавший капюшон приводил его в ярость. Не спасало даже то, что тыкать в него пальцами здесь было некому — доступ к причалу был закрыт Орденом, так что Дарнторна сейчас могли видеть только моряки, готовившие глейт к отплытию. Эти последние, хоть и косились на своих будущих пассажиров с любопытством, не имели ни желания, ни времени на то, чтобы обсуждать их внешний вид или же сплетничать о приговоре.

— Эй, Кейр!.. — развязно окликнул Сервелльд Ирема, который только что закончил беседовать с капитаном корабля и, спускаясь по сходням, оказался рядом с узником. Серые глаза коадъютора едва заметно сузились. «Кейром» его никто не называл — он, как и все высшие офицеры Ордена, пользовался одним только именем. Так что не приходилось сомневаться, что Дарнторн просто пытался ему досадить.

— Я бы хотел кое-что передать нашему императору, — продолжил арестант. — Скажи — пусть не воображает, что я ничего не понял. Сейчас Валларикс может сколько угодно строить из себя святого и изображать, что не хотел этой войны, но только мы-то с тобой знаем, кто все это начал…

Ирем нахмурился.

— Че-го?.. — брезгливо спросил он. — Тебе голову напекло, Дарнторн?..

Сервелльд осклабился.

— Сперва я думал — что это он так старательно выгораживает Аталию Лан-Дарен? Как только на суде всплывала тема о том, как мы с ней обсуждали, придется ли брать наследницу в заложницы — так мне буквально затыкали рот... И только перед самым приговором до меня, наконец, дошло: так ведь Валларикс же все это и придумал!.. Использовал свою тещу, чтобы та втянула меня в заговор и дала ему повод объявить войну Торнхэллу. Полагаю, он всю жизнь мечтал закончить то, что начал его отец…

Брови Ирема поползли на лоб.

— Ты уже вконец спятил, Сервелльд! — сказал он с досадой. — Валларикс пытался удержать тебя от безрассудных действий. Он готов был предложить тебе прощение за ваш с Аталией совместный заговор. Не вина императора, что ты к тому моменту совершил несколько новых преступлений…

Арестант презрительно скривился.

— Ты про то его трусливое письмо?.. Готов поспорить, что он просто испугался, когда понял, что дело заходит слишком далеко, и он может не выиграть эту войну. Вальдер всегда был трусом… Когда рядом был его отец, чтобы гнать его пинками на войну, то он еще способен был сражаться, а без Наорикса тут же поджал хвост и предпочел сбежать в Адель. Отличная, кстати сказать, история с фальшивым покушением! Я негодяй, убийца и подлец, который не способен вести честную войну, а наш Вальдер опять весь в белом… Только на суде об этом моем покушении на Валларикса тоже речи не было, хотя — вот уж, казалось бы, измена так измена!.. Но вам не хотелось, чтобы ворлок объявил, что я тут не при чем. Уж вы-то это знали с самого начала — так ведь, Кейр?.. Хотя на вашем месте я бы все-таки добавил — для правдоподобия — хотя бы два-три трупа. Ну где это видано, чтобы убийцы сумели проникнуть в самый центр охраняемого лагеря, подожгли императорский шатер — и ушли невредимыми?..

Будь Элика на месте Ирема, она бы обязательно спросила Сервелльда, отчего он не рвался высказать все эти свои мысли на суде?

В его чистую совесть королеве верилось с трудом. В конце концов, в военном лагере напасть на императора было гораздо проще, чем в Адели, а человек вроде Сервелльда Дарнторна никак не мог бы упустить подобный шанс. Если уж Сервелльд не воспользовался случаем обвинить Орден и Валларикса в клевете — то, значит, он боялся, как бы ворлок, в чьи задачи на суде входило подтверждать искренность подсудимого, не узнал гораздо больше, чем ему хотелось. Например, не сообщил бы судьям, что лорд Сервелльд не имеет отношения к ночному нападению на лагерь — но что он все-таки собирался отравить или же заколоть Валларикса, а неизвестные убийцы просто оказались расторопнее него…

Но Ирем, судя по всему, был слишком зол, чтобы подумать о таких вещах.

— Я понимаю, Сервелльд — трудно вслух признать, что ты болван, которого никто не заставлял сгонять своих людей на бойню, — сказал рыцарь с издевательским сочувствием, едва скрывавшим клокотавшую в его голосе ярость. — Но я все равно не ожидал, что ты договоришься до того, что ты, оказывается, жертва чужого вероломства. Хотя что я удивляюсь!.. Развязать войну из-за своих амбиций, а потом сказать, что тебя заманили в западню — это в самый раз для человека, который сначала бил и оскорблял свою жену, а потом приполз жаловаться, что она не стала этого терпеть и бросила его!

Лорд Сервелльд сделал такое движение, как будто собирался броситься на Ирема, забыв про цепь у себя на ногах.

— Ты мне ответишь за эти слова, паршивый лизоблюд! — процедил он. — Будь ты мужчиной, ты бы приказал снять с меня кандалы и велел бы своим людям дать мне меч…

Ирем отреагировал на эту вспышку гнева желчным смехом.

— Но ведь у тебя был меч, когда я разбил твое войско и взял тебя в плен! — напомнил он. — Если ты сам решил его отдать и захотел пожить ещё чуть-чуть — причем тут я?.. А теперь меч тебе не полагается. У тебя нет чести, Сервелльд.

— Какое удобное прикрытие для труса…

— Не то слово. Если бы я мог принять твой вызов — ты, сдается мне, не рвался бы со мной подраться, — любезно поддакнул Ирем.

Элика подумала, что, несмотря на всю серьезность ситуации, эти двое сейчас похожи на мальчишек. В ее детстве ребята из замковой прислуги и подростки из ближайших деревень все время выясняли отношения, споря за то, кому должны принадлежать окрестности замка Лан-Дарен, и их разговоры при встрече друг с другом проходили точно так же, как беседа Ирема с Дарнторном — начинались они с каких-нибудь содержательных претензий, стремительно скатывались до бессмысленных взаимных оскорблений, а кончались перемазанной пылью одеждой и разбитыми носами.

Ирем, видимо, и сам почувствовал, что опускаться до подобных препирательств с арестантом было лишним — и отошел от Дарнторна так стремительно, что синий плащ взметнуло ветром, словно парус корабля.

— Проследи за погрузкой, — сказал он Галларну, бывшему с ним в гавани. — Я возвращаюсь во дворец. Лано, не спи!.. В седло, — бросил он о чем-то задумавшемуся оруженосцу, хлопнув его по плечу.

Эрлано вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна, и торопливо выполнил приказ — однако после, когда они выбрались из гавани, Эрлано снова погрузился в размышления, уронив руки на луку седла и почти не держа поводья. Впрочем, в городе это было ему не нужно — лошади шли шагом, а кобыла Лано давно уже усвоила привычку следовать за конем коадъютора, не дожидаясь указаний от своего всадника, и сейчас просто двигалась следом за рыцарем.

В свои пятнадцать с половиной лет Эрлано уже мало походил на того тощего мальчишку, которым он был, впервые появившись во дворце — но, как ни странно, поднимаясь по ступеням вслед за Иремом, он выглядел чуть ли не более взволнованным, чем в день, когда он в первый раз приехал с коадъютором в Адель. Элика даже удивилась, что сам Ирем, судя по всему, не замечал ничего необычного. Впрочем, надо признать, что о своем оруженосце Ирем вообще вспоминал только под настроение. Порой он относился к Лано с удивлявшей Элику заботой, а потом, казалось, совершенно забывал о его существовании.

Обычно, когда Валларикс с улыбкой приветствовал своего друга, то сопровождавший коадъютора Эрлано тихо отступал куда-нибудь к стене, чтобы смешаться с толпой других посетителей, толпившихся в приемной императора. Но на этот раз все пошло наперекосяк.

Когда Валларикс, с утомленным видом слушавший вассалов лорда Бейнора, моливших извинить их сюзерена за его поступок с Льюбертом, увидел коадъютора, он улыбнулся и взмахом руки дал своим собеседникам понять, что желает закончить разговор.

— Проводил?.. — спросил он, беря рыцаря под руку.

— Почти. Боялся, если задержусь там до отплытия, то кончу тем, что прикажу устроить Сервелльду какой-нибудь несчастный случай по дороге, — сказал Ирем в полный голос, совершенно не стесняясь, что его услышат такие известные сторонники семьи Дарнторнов, как Декарр с Арана, Тинто и Фессельдами.

Некоторые из представителей «имперской» партии заухмылялись.

Валларикс удивленно шевельнул бровями. Ирем, безусловно, не любил вассалов лорда Бейнора — но обычно он все-таки не вел себя так, как будто бы надеялся с кем-то затеять ссору. Не желая ни подыгрывать старому другу, ни осаживать его в присутствии свидетелей, он потянул рыцаря к дверям своих покоев.

— Пойдем, расскажешь, что тебя так рассердило, — мирно сказал он. Но не успели они подойти к дверям, как Валларикса отвлекли.

— Мой лорд! Могу я задать вам вопрос?.. — голос Эрлано дрожал от волнения, но все равно звучал на удивление настойчиво. Валларикс удивленно обернулся. Во дворце Эрлано был скорее бессловесной тенью лорда Ирема, чем живым человеком. И уж, конечно, он никогда раньше не пытался первым обратиться к императору. Жадные до всего необычного придворные примолкли и вытягивали шеи, чтобы ничего не пропустить. Эрлано, и без того взволнованный собственной дерзостью, от этого всеобщего внимания смутился окончательно.

— В чем дело, юноша? — спросил Валларикс.

— Почему вы помиловали Сервелльда Дарнторна? — с лихорадочной решимостью спросил Эрлано. — Из-за него умерло столько людей… Разве он заслужил того, чтобы оставить ему жизнь?

Лицо Ирема потемнело, по скулам прокатились желваки.

— Выйди отсюда и подожди в коридоре, — приказал он резко, глядя на своего спутника с такой брезгливостью, как будто его оруженосцу вздумалось прилюдно высморкаться на мраморный пол. Хотя, конечно, подобное нарушение приличий было бы гораздо менее скандальным, чем поступок Лано. — Если ты не понимаешь, что позоришь меня своим поведением — то, значит, из меня вышел никчемный сюзерен.

Вальдер положил руку другу на плечо.

— Спокойно, Ирем... У юноши, как-никак, есть серьезные причины задавать подобные вопросы. Если я не ошибаюсь, ты сам говорил, что люди Сервелльда убили всю его семью.

Он снова повернулся к Лано, задумчиво посмотрел него — а потом спросил:

— Скажи: ты ненавидишь Сервелльда за то, что он преступник, или же за то, что он виноват в гибели твоих родных?

Оруженосец коадъютора казался сбитым с толку.

— Разве это не одно и то же, государь?

— Совсем не обязательно, — возразил Валларикс невесело. — Представим, что Дарнторн не поощрял своих людей устраивать в Лейверке грабежи и мародерство, и наместник вторгся в его земли без причины. Ну и что? Разве после того, что случилось с твоей семьей, это бы что-то изменило в твоем отношении к Дарнторну?.. Человеку очень трудно признать чью-то правоту, когда руки того, кто прав, покрыты кровью его близких. И поэтому в делах о государственной измене казнь мятежников всегда плодит условия для новых мятежей — и новых казней. Трудно требовать верности государству и монарху от людей, родных которых ты казнил — пускай даже сколько угодно справедливо.

Вальдер обращался к Лано так, как будто бы они беседовали уже много раз до этого, но Элика подумала, что самая суровая головомойка от мессера Ирема наверняка смутила бы Эрлано меньше, чем этот дружеский тон — и устремленный на него печальный взгляд. Не говоря уже о пристальном внимании всех остальных присутствующих.

— Мне кажется, я понимаю, государь, — пробормотал оруженосец коадъютора, не зная, куда деть глаза.

— Хорошо, — сказал Валларикс. — Если бы смерть Сервелльда могла бы вернуть жизнь погибшим на этой войне — я бы не колебался ни минуты. Но, раз это невозможно, то возмездие за преступления Дарнторна занимает меня меньше, чем возможность положить конец вражде между Аделью и Торнхэллом. И я не хочу давать кому-нибудь из моих подданых причину строить заговоры, чтобы отомстить за казнь своих родных.

После этого он снова взял под локоть лорда Ирема, который прожигал Эрлано недовольным взглядом, и увел его в свой аулариум.

— …Не злись на парня, — сказал Валларикс, когда тяжелая резная дверь отгородила их обоих от нескромного внимания придворных. — Разве не ты сам недавно говорил, что людям не мешало бы услышать, что я думаю?

— Эрлано это не оправдывает. Если бы мне вздумалось выкидывать подобные коленца, Альто надавал бы мне по шее — и правильно сделал бы!.. — мрачно сказал лорд Ирем. Валларикс укоризненно взглянул на друга.

— И давно ли Альто стал для тебя образцом для подражания?.. — поинтересовался он. — Ты вроде бы собирался доложить мне о своей поездке в гавань…

Ирем вздохнул — и без особого желания пересказал свою беседу с Сервелльдом Дарнторном. Если он рассчитывал, что император удивится или выйдет из себя, то он ошибся. Валларикс дослушал — и вздохнул.

— Ну что ж, нечто подобное я и предполагал… Порой мне кажется, что с Сервелльдом что-то не так. Ну, знаешь — в прямом смысле, — император постучал себя по лбу. — Никогда не знаешь до конца — то ли он притворяется, что верит во весь этот бред, то ли на самом деле в него верит, то ли, с его точки зрения, разницы между «правдой» и «ложью» вообще нет.

— И это делает его опасным. Люди смутно чувствуют, что от таких, как Сервелльд, нужно избавляться раз и навсегда. Я лично верю в вашу правоту — или, точнее было бы сказать, я верю в то, что ваша правота в конце концов лучше моей. Но вы не можете объяснять свои взгляды всем и каждому. Так что, как я и говорил, своим решением вы навлечете на себя шквал осуждения и критики.

Валларикс пожал плечами.

— Ну и пусть... Пока ты воевал, а я был вынужден следить за вашими успехами со стороны, мне приходилось каждый день напоминать себе, что мне следует думать о своих обязанностях, а не беспокоиться о том, станут ли люди меня уважать. И знаешь — это был полезный опыт. Раньше я не замечал, как много во мне оставалось чисто детского тщеславия. В Каларии люди хвалили мою храбрость, и, хотя я вырос и стал взрослым человеком, где-то в глубине души я продолжал желать, чтобы меня превозносили, как в день битвы за Олений брод. Но это все пустое… Полагаю, зрелость — это время, когда человек готов забыть о своем самолюбии и о стремлении к чужому одобрению, и начать руководствоваться более достойными мотивами.

— Я должен считать это рассуждение камнем в свой огород?.. — насмешливо спросил лорд Ирем. Вальдер озадаченно наморщил лоб.

— Альды Всеблагие… Нет, конечно! — растерянно сказал он — и тут же покраснел, поскольку после слов мессера Ирема ему, должно быть, стало очевидно, почему рыцарь имел все основания принять слова сюзерена на свой счет.

При виде искреннего замешательства своего друга коадъютор хмыкнул.

— Ладно, господин философ… Мне, пожалуй, уже пора возвращаться в Адельстан.

— Не хочешь задержаться и поужинать со мной? — мягко, как будто извиняясь, предложил Вальдер.

— Хочу, но не могу. От Сервелльда с его подельниками мы избавились, но зато получили младшего Ралькона. А с ним, полагаю, будет посложнее, чем с Эрлано… Мне докладывали, что он с самого утра ни с кем не разговаривает, смотрит в одну точку и не только ничего не съел, но и не выпил ни глотка воды. Сейчас, конечно, не так жарко, как два дня назад, но все же, просидеть без воды целый день — это, согласись, говорит о впечатляющем упрямстве. Надо с разобраться с этим делом, пока он, действительно, себе не навредил.

Сэр Ирем на секунду опустил ладонь на плечо императора — не хлопнул, как обычно во время их дружеских перепалок, а коснулся почти нежно, словно Валларикс в этот момент казался ему слишком хрупким для этого мира — и, не оборачиваясь, вышел из его покоев.

Дожидавшийся в приемной императора Эрлано обреченно последовал за своим сеньором. Он наверняка не сомневался в том, что Ирем вне себя от гнева — и не очень-то стремился оказаться с коадъютором наедине. Вот только выбора у него не было. Заметив его настороженный и виноватый взгляд, сэр Ирем фыркнул.

— Ладно, хватит на меня коситься… Император на тебя не злится, так что я тоже не стану. Но учти, что я терплю такое нарушение приличий в первый и последний раз. Еще одна такая выходка — и ты отправишься к своей родне в Лейверк.

Эрлано перевел дыхание.

— Спасибо, монсеньор…

— Спасибо скажешь императору. И молча. Я имею в виду — про себя, — добавил Ирем. Эрлано насупился.

— Я не такой дурак! — обиженно заметил он.

— Да что ты говоришь…

Ралькон сидел на своей койке, отвернувшись от двери и глядя в стену. Когда дверь его камеры открылась, пропуская лорда Ирема, узник не шевельнулся и не потрудился обернуться в сторону вошедшего. Рыцарь пару секунд смотрел на арестанта, стоя возле двери, а потом подошел поближе и остановился возле его койки.

— Ралькон, вы меня слышите? — довольно мирно спросил он.

Юноша продолжал упорно смотреть в стену. Однако, когда рыцарь подошел поближе, плечи у Ралькона едва уловимо напряглись, как будто он успел представить, что его сейчас ударят или примутся трясти. От Ирема это не ускользнуло.

— Ну, Ралькон, кончайте притворяться, будто вы оглохли, — сказал он. — Ворлок, с которым вы не захотели разговаривать, тревожится за ваш рассудок. Я, правда, сказал ему, что вы в порядке, но решил все же удостовериться, что вы не собирались учинить какую-нибудь глупость. Если не хотите со мной разговаривать — лучше пошлите меня к фэйрам, чем сидеть с таким лицом. А то я начинаю думать, что вас следовало отправить не в Адельстан, а к лекарям в Дом милосердия.

Арестант презрительно скривил губы.

— Не волнуйтесь, я не разобью себе голову о стенку. У меня ещё есть важные дела, — голос Ралькона звучал хрипло, как у человека, который молчал много часов подряд.

— Все еще носитесь с идеей заколоть Дарнторна? — нахмурившись, спросил Ирем. Ралькон усмехнулся.

— Вас это удивляет?.. Вас считают близким другом императора. Попробуйте представить, что Эктор не занял его место, и это _Валлариксу_ отрезали бы голову и бросили его труп в грязи… Хотя, возможно, вашу преданность Валлариксу переоценивают так же сильно, как и вашу верность своим людям. Очень может быть, что вам и на вашего друга было бы наплевать, как и на смерть моего брата.

Глаза Ралькона лихорадочно блестели. Он, должно быть, с самого утра мечтал бросить в лицо мессеру Ирему все эти обвинения — и именно поэтому так легко отказался от своего гордого молчания, увидев коадъютора. Судя по лицу Ирема, рыцарю стоило огромного труда держать себя в руках.

— Дарнторн не убивал вашего брата, — сообщил он сухо. — Убийц к Валлариксу подослал не он.

Арестант, явно намеревавшийся сказать что-то ещё, умолк, как будто поперхнувшись. В камере наступила вязкая, томительная тишина.

— И почему я должен в это верить? — настороженно спросил Ралькон в конце концов. Ирем дернул плечом.

— Вы, помнится, несколько раз расспрашивали моих рыцарей про ночь, когда погиб ваш брат. Так что вы знаете, что в деле с этим покушением не обошлось без магии. Ну а теперь сами подумайте, Ралькон: если бы Сервелльду служил какой-то маг, разве это бы не открылось при допросах с ворлоком? И почему, если Дарнторн действительно располагал подобными возможностями, он больше ни разу не использовал их против нас?..

Ралькон растерянно молчал.

— Но если это не Дарнторн, то тогда — кто?..

— Я предложил вам подумать — но не обещал ответить на ваши вопросы, — парировал коадъютор. — А сейчас вы встанете, возьмете ваш кувшин с водой и выпьете хотя бы кружку — так, чтобы я это видел. А иначе, Альды мне свидетели, я сам волью ее вам в рот. И прикажу охране силой поить вас каждые три часа.

Арестант несколько секунд помедлил — но потом все же поднялся с койки и, подойдя к стоявшему на столе кувшину, выполнил распоряжение мессера Ирема. Дождавшись, пока Ралькон перестанет жадно глотать воду и поставит глиняную кружку на прежнее место, Ирем сказал:

— Вам следовало бы не злиться на меня, а сказать мне спасибо. Если бы я думал о себе, а не о вашем брате, мне бы следовало притвориться, что я ничего не вижу, и позволить вам убить Дарнторна. Это бы избавило нас всех от множества хлопот. Но в память Эктора я, разумеется, должен был вас остановить. Не забывайте, что, ткнув Сервелльда ножом после того, как Валларикс его помиловал, вы, в свою очередь, считались бы убийцей. Ну, казнить вас, разумеется, никто не стал бы, но ведь что-то же пришлось было бы с вами делать? Предположим даже, вместо ссылки вам позволили бы самому уехать куда-нибудь на Томейн. Приятного в этом все равно было бы мало. Не только для вас, но и для императора. Хорошая бы вышла благодарность вашей матери, которая и так уже похоронила сына! Сначала два года беспокоиться о том, чтобы вас тоже не убили на войне — а сразу после этого узнать, что вас отправили в изгнание…

На третий день после несостоявшейся казни Дарнторна Галларн вошел в комнаты коадъютора с улыбкой, заставившей каларийца вопросительно приподнять брови. Большинство его товарищей в этих стенах, как правило, стремились сохранять серьезный вид.

— Что вас так веселит, Галларн?.. — поинтересовался он.

Усмешка молодого рыцаря сделалась еще шире, и он положил на стол перед Иремом лист, исписанный красивым, четким почерком, но выглядевший несколько помятым.

— Прошение о вступлении в Орден, монсеньор, — доложил он.

— Почему мне? Отдайте ординарию.

— Он уже видел. Вообще, если по правде, то с утра эту бумагу успело прочесть пол-Ордена, — сказал Галларн.

После смерти Ралькона его бывший лучший друг вошел в круг наиболее приближенных к мессеру Ирему людей — может быть, потому, что многие из орденских гвардейцев, с которыми Ирем был знаком дольше всего, погибли в последней войне, и их места заняли новички или провинциалы, к которым Ирем ещё не успел присмотреться.

Коадъютор наконец-то догадался посмотреть на подпись под прошением — и вскинул на Галларна удивленный взгляд.

— Ралькон?..

— Наши с самого утра гадают, что такое вы ему сказали, чтобы это привело к такому результату, — доверительно сказал Галларн. — По пути к Адельстану он клял Орден и вас лично самыми последними словами, обвинял Валларикса в неблагодарности и спрашивал, не стыдно ли нам защищать убийцу его брата. Фарни с Рессом были просто вне себя. Фарни, правда, сказал Ралькону, что, будь Эктор жив — он сам надрал бы ему уши за его детскую выходку на площади, но настроение у всех, кто это слышал, все равно было паршивым. Так что о прошении Ралькона сейчас говорит весь Орден. Уж не знаю, как вам удалось вправить ему мозги, но от вас все в восторге. Нам было трудно смириться с мыслью, что брат Эктора ненавидит Орден и считает исполнение приказов плевком на его могилу. Если наши близкие не в состоянии понять, ради чего мы жертвуем собой, то тогда — для чего все это?..

Ирем хмыкнул.

— Ладно. Давайте его сюда, — распорядился он. — Я собирался сказать вам, что его можно выпустить из-под ареста — но, раз так, то я, пожалуй, сам ему скажу. Мне, знаете ли, тоже интересно, что на него вдруг нашло…

Ралькон вошел в кабинет коадъютора десять минут спустя — благо, тюрьма для государственных преступников располагалась в том же здании.

— Дарнторн и его люди сейчас уже далеко, так что вы свободны, — сказал Ирем в ответ на его приветствие.

— А как же нападение на Сервелльда?..

— Какое еще «нападение»? — поморщился лорд Ирем. — Сами вы ничего сделать не успели… Публичный призыв устроить самосуд спишем на испытанное вами потрясение. К тому же, надо как-то успокоить старика Лан-Дарена. Вы были под арестом всего пару дней, а он мне уже плешь проел своими разговорами о вашей верности престолу и о том, как храбро вы сражались под его знамёнами. У меня голова трещит от его причитаний о "несчастном юноше"...

Ралькон не удержался от улыбки.

— Я непременно поблагодарю лорда Лан-Дарена за его хлопоты.

— Отлично. Теперь к делу. Ваше несусветное прошение о месте кандидата этим утром затмило по популярности беседы о Дарнторне — а это о чем-то говорит. Насколько мне известно, никто еще не пытался вступить в Орден, сидя в Адельстане. Если это шутка — то, должен признать, довольно остроумная. Но если вы действительно надеялись на положительный ответ — то я готов признать, что наш судебный маг, мэтр Викар, не зря опасался за ваше душевное здоровье.

— Почему? — спросил Ралькон негромко, но при этом удивительно серьезно.

Ирем выразительно приподнял бровь.

— Я в самом деле должен объяснять?.. Вам, Ралькон, очень повезло, что вы нарушили приказ Валларикса, будучи знаменосцем лорда Лан-Дарена, а не одним из моих рыцарей. Я не Лан-Дарен, и гораздо меньше склонен в таких ситуациях входить в чужое положение.

— Но дело ведь не в моем положении, мессер, — сказал Ралькон упрямо — но все так же понижая голос, словно их беседу с коадъютором могли подслушать из-за двери. — Когда вы сказали мне, что Дарнторн не имеет отношения к покушению на моего брата, я задумался. Конечно, всем известно, что бывают маги-ренегаты, которые не подчиняются Совету Ста. Но, чтобы такой маг-отступник оставался на свободе, он должен либо быть слишком незначительным, чтобы всерьез за ним охотиться, либо найти себе очень могущественных покровителей. Когда я спрашивал ваших гвардейцев о той ночи, когда погиб Эктор, мне казалось, что я понимаю, что произошло. Допустим, Сервелльд смог найти достаточно Одаренного мага, чтобы тот помогал его людям с этим покушением. Конечно, трудно представить, чтобы маг-отступник такой силы вообще каким-то чудом сумел выжить и остаться на свободе. Это же все-таки не какой-то деревенский знахарь, до которого у Капитула просто руки не дошли!.. Чтобы провернуть что-нибудь подобное, нужно было бы быть по меньшей мере сильным ворлоком — только ведун способен отвести глаза охране и помочь убийцам попасть в укрепленный лагерь. А уж спутать мысли всем, кто принимал участие в этом сражении, так что они потом не могли толком описать, что видели — это вообще что-то из крестьянских сказок… ну, вы знаете, где маги могут сделать, что угодно — и голову заморочить хоть десятку людей разом, и летать, и убивать на расстоянии. Я, разумеется, в такие байки никогда не верил — я же не дурак… То, что рассказывали очевидцы того нападения, звучало слишком дико. Так что я решил, что ваши рыцари преувеличивают. Мне на их месте тоже хотелось бы хоть как-то оправдаться в том, что я не смог спасти своих товарищей, да еще и позволил нападавшим скрыться, не убив и не схватив ни одного из них. Но, когда вы сказали, что на суде про служившего Дарнторну мага никто даже не упоминал — то у меня как будто пелена упала с глаз. Если через два года после того покушения вы до сих пор скрываете подробности этой истории — то, уж конечно, не из скромности… Держать в тайне свои победы не имеет смысла — значит, этот маг все еще жив. Трудно представить, какими возможностями обладает этот человек, если ни Орден, ни лучшие маги из Совета Ста не в состоянии покончить с ним даже после того, как он устроил покушение на императора! И вот ещё: если Дарнторн и правда не участвовал в том покушении — то, значит, у этого мага есть солдаты, которые подчиняются лично ему. Но если такой жуткий, без пяти минут всесильный маг и правда существует — то почему о нем до сих пор никто не знает?.. — спросил я себя. И сам себе ответил — потому что никто ничего не хочет знать... Я, скажем, приложил все силы для того, чтобы не принимать всерьез того, что мне рассказывали про смерть Эктора — хотя, казалось бы, у меня не было ни основания, ни права посчитать друзей своего брата дураками, пустозвонами и трусами. Я обнаружил, что мне трудно — физически трудно! — вспомнить то, что они говорили о той ночи. Детали как будто расплывались — как будто я пьян, или как будто я устал и хочу спать, и вообще — у меня был такой тяжелый день, неудивительно, что мне не хочется прикладывать какие-то усилия, чтобы вспомнить подробности; подумаю об этом завтра, на свежую голову… Но к этому моменту я уже не сомневался в том, что дело не в усталости, и даже если я отлично высплюсь, то при первой же попытке вспомнить все, что я успел узнать о покушении, опять почувствую ту же усталость и полное нежелание в это вникать. Думать о том, что те гвардейцы, которые мне все это рассказали, ничего не разглядели в темноте и впали в панику, было легко, а вспоминать, что они говорили — было трудно, очень трудно, даже тяжелее, чем в уме перемножать трехзначные числа и составлять сложные фразы на едва знакомом языке. Проделав этот опыт, я уже не удивлялся, что люди предпочли забыть об этом покушении и лишний раз его не обсуждать. У меня разболелась голова, но я нарочно встал и стал ходить по своей камере, чтобы случайно не заснуть. И каждый раз, когда мое внимание пыталось соскользнуть на что-нибудь другое — а меня внезапно стала осаждать целая куча посторонних мыслей! — я, можно сказать, за шиворот тянул себя назад и заставлял вернуться к прежней теме. Я начал вспоминать, какие еще вещи вызывали у людей такую же реакцию, как покушение на императора — и, неожиданно для самого себя, навспоминал целую кучу — Подолье… Замок лорда Даррена… Маршанк… И, наконец, даже Адель. В тот год, когда Эктор стал кандидатом, случился то ли пожар, то ли большие уличные беспорядки. Мы тогда, конечно, очень волновались за него. Но когда выяснилось, что Эктор не пострадал, то я первым стал смеяться над людьми, которые плетут глупые небылицы и разносят слухи. Я последние восемь лет считал, что люди, которые готовы приплести к этой истории какую-нибудь мистику — просто кучка кликуш и дураков. Понятно же, что в реальности ничего сверхъестественного не произошло — просто пара крупных ремесленных цехов передрались между собой, и кто-то из недовольных попытался поджечь ратушу. И только после ваших слов меня как будто бы встряхнуло — что это за бунт мастеровых, что в ту же ночь чисто случайно погибает Одрик Мартелл, который дежурил в императорском дворце?.. И что со мной не так, если я столько раз об этом слышал — и ни разу не подумал, что здесь вообще ничто ни с чем не сходится?.. Не идиот же я, в конце концов!..

— Определенно, нет, — признал лорд Ирем, выслушавший долгую речь Ралькона с неослабевающим вниманием. Судя по задумчивому взгляду рыцаря, Ирем действительно был впечатлен. — Ваш брат часто хвалил ваш ум, но я не придавал особого значения его словам. Кто станет слушать тех, кто восхищается талантами своих родных! А Эктор с его гордостью за вас вообще вызывал улыбку. С подобными интонациями люди чаще говорят о своих сыновьях, а не о младших братьях…

Взгляд юноши смягчился.

— Пока Эктор жил дома, мы с ним были не особенно близки — я был ребенком, а он, разумеется, общался с теми, кто был старше. Но, когда он вступил в Орден, я стал писать ему письма — и тогда он в самом деле заинтересовался мной. Кажется, его впечатлило, что я задаю ему вопросы о политике и философии — а я, по правде говоря, действительно старался показаться старше и умнее, чем я был. Во всяком случае, сначала. Отец был уверен, что я не дорос до таких разговоров, которые мы с Эктором вели в тех письмах, и что мне следует просто слушать своего наставника, а рассуждения и выводы оставить взрослым. Он считал, что Эктор меня портит, и пытался ограничить нашу переписку. Это, разумеется, сблизило нас еще сильнее… С Эктором я всегда мог поговорить свободно. Он, по крайней мере, принимал меня всерьез. У меня не было… и никогда уже не будет более близкого друга. И я не прощу себе, если тот человек, который убил Эктора, кем бы он ни был и чего бы не хотел, добьется своего. Но в одном я уверен точно — это не какой-то там маг-ренегат. То, что я ощутил, когда попробовал сосредоточиться на мыслях о его подручных, конечно, слегка похоже на ворлочью магию — но ведь не может один маг одновременно действовать на разум такого количества людей! Нет, тут явно замешаны какие-то действительно сверхчеловеческие силы…

Ирем поморщился.

— Надеюсь, что вы понимаете, что Орден не сражается ни с какими сверхчеловеческими силами, — с досадой сказал он, явно желая положить конец все более неосторожным рассуждениям Ралькона.

— И все же, есть какая-то связь между этими силами — и императором. Он им мешает — иначе они бы не пытались его устранить. А Орден защищает его жизнь. Так что, в конечном счете, разве это не одно и то же?.. — спросил Ралькон с чисто мальчишеской прямолинейностью.

Лорд Ирем удивленно шевельнул бровями.

— Лихо вы скачете от предпосылок к выводам… — неодобрительно заметил он. — Этак вас рано или поздно занесет куда-то совершенно не туда. Мне пора начинать беспокоиться о том, что вы начнете обсуждать эти идеи с кем-нибудь ещё?..

— Конечно, нет, мессер! Ну и потом — если учесть, как люди отнеслись к свидетелям резни в Маршанке, или как я сам отмахивался от того, что говорили об убийстве Эктора, вести такие разговоры совершенно бесполезно, — напомнил Ралькон все с той же почти детской откровенностью. — Сперва люди, конечно, удивятся — но быстро решат, что я рехнулся из-за смерти брата, успокоятся и перестанут меня слушать. Так что вам не о чем беспокоиться… Если даже вы мне откажете — я все равно буду молчать.

— Ну, спасибо за уточнение. А то бы я решил, что вы вздумали меня шантажировать, — с сарказмом сказал Ирем — и, откинувшись на спинку кресла, устало потер глаза. — Ладно, Ралькон… Думаю, что мне действительно стоит принять вас в Орден. Вам по меньшей мере трижды за эту беседу удавалось меня удивить. А это можно сказать об очень немногих людях.

В то же утро, когда Ирем принимал Ралькона, Аталия отправлялась в ссылку. Она выглядела бледной и какой-то потускневшей после многих месяцев без солнца, ветра и прогулок (ходьба взад-вперед по тесной камере, конечно, в счет не шла), но, несмотря на болезненный цвет кожи, лицо у матери Элики было бодрым. Ей пообещали, что ее супруг и Юлия, хотя и будут путешествовать отдельно, воссоединятся с ней на месте назначения. Как и в случае большинства мелкопоместных лордов, местом ссылки обоих Лан-Даренов назначили их замок — то есть то, что от него осталось после окончания войны.

Месс Лан-Дарен дошла до ожидавших во дворе носилок с плотными, темными занавесками, опираясь на руку гвардейца, который затем вскочил в седло и ехал рядом с носилками до самых Западных ворот. Но когда портшез Аталии вместе с провожающей ее охраной оказался за воротами, носилки неожиданно остановились, а рыцарь подъехал ближе. Аталия отдернула занавеску, глядя на гвардейца с удивлением и проблеском тревоги. В самом деле, неожиданная остановка на пути к свободе не сулила ничего хорошего. Вдруг Валларикс в последнюю минуту передумал и послал кого-нибудь возвратить месс Лан-Дарен в Адельстан?..

Рыцарь откинул с головы широкий капюшон — и Аталия резко подалась назад, узнав во всаднике Валларикса.

— Один мой друг сказал, что, когда люди видят синий плащ, они уже не смотрят на того, кто его носит, — сказал император. — Вероятно, он был прав. Вы даже не взглянули на меня, когда я подавал вам руку.

— И зачем вам понадобился этот маскарад? Вам это кажется забавным?.. — спросила Аталия презрительно. В чем-в чем, а в несгибаемости духа маменьке было не отказать.

Валларикс поднял на нее глаза, и Элика вдруг подумала, что его выражение лица и особенно взгляд неуловимо изменились за эти месяцы. Со времени вдовства Вальдер почти всегда выглядел не слишком жизнерадостным, но сейчас его взгляд был полон не сиюминутной, а какой-то устоявшейся печали. Если не считать складки у бровей, лицо Вальдера оставалось юношески гладким, а в темных волосах, которые шевелил летний ветер, не мелькали нити седины — и все же молодого человека, в которого когда-то влюбилась Элика, больше не существовало. Как и того любящего и веселого мужчины, с которым она прожила пять совершенно замечательных, хоть и таких коротких лет.

— Нет, — сказал он, нисколько не обидевшись на тон Аталии. — На самом деле, я поехал в Адельстан, не успев до конца решить, зачем я это делаю, и до последнего не знал, стоит ли мне пытаться с вами разговаривать. Но, думаю, другого случая поговорить нам уже не представится, так что лучше сделать это сейчас.

Аталия нахмурилась. Весь ее вид, казалось, говорил — не о чем нам с тобой разговаривать, и будь ты поумнее, ты бы это понял!..

— …Я бы хотел, чтобы вы знали: я не одобряю моего отца, — сказал Валларикс после паузы, посмотрев собеседнице в глаза. — Не только в вашем случае — мне вообще всегда трудно было мириться с его эгоизмом, черствостью и неумением держать себя в руках. Мне приходилось видеть его куда ближе, чем тем людям, которые превозносят его подвиги. Так что я _понимаю_, как вас должно было злить, что те, кто решил сделать из него героя и святого, слышать не хотят о его свинстве — как будто их вымыслы о нем куда важнее, чем тот вред, который он вам причинил. Так что я не могу, положа руку на сердце, осуждать вашу ненависть к династии дан-Энриксов.

В лице Аталии что-то дрогнуло — но она овладела собой и иронически скривила губы.

— Когда люди говорят что-то подобное, они обычно ждут, что их великодушный жест оценят по достоинству, — насмешливо заметила она. — Теперь мне полагается сказать, что вы не можете отвечать за то, что сделал ваш отец, и не обязаны просить прощения за его поведение. А после этого я должна выразить свое раскаяние в том, что я распространяла свое отношение к нему на вас.

Вальдер устало покачал головой.

— Я, месс Лан-Дарен, вовсе не считаю, что не должен отвечать за своего отца. Если мы не стесняемся хвалиться славой своих предков — тогда мы обязаны отвечать за плохое точно так же, как и за хорошее, и быть готовыми просить прощения за то, к чему мы не имеем отношения. Ведь принимаем же мы почести и благодарности за то, что было сделано до нашего рождения…

— Да бросьте! — раздраженно фыркнула Аталия, сбитая с толку поведением своего собеседника. — В политике все, может, так и есть, но в частной жизни вы точно такой же человек, как и все остальные. И у вас нет никаких причин винить себя за то, что ваш отец был трус и юбочник…

Валларикс слабо улыбнулся, явно находя забавным то, что Аталия стала его защищать.

— Сначала я тоже так думал. Я твердил себе, что я обычный человек, такой же, как любой другой, и меня злило то, до какой степени вам было наплевать на мои чувства — хоть супружеские, хоть отцовские, хоть какие бы то ни было еще. Но потом я осознал, что вел себя по отношению к вашей семье скорее как король, а не как зять. Я не писал вам писем и ни разу за все время брака с Эликой не пытался понять, что вы за человек и чем заняты ваши мысли. Так что, в самом деле, странно было бы претендовать на родственные или дружеские чувства с вашей стороны.

Аталия поморщилась.

— Зачем вы мне все это говорите?.. — спросила она с досадой.

— Вам это может показаться странным, но я вам сочувствую. Это должно быть тяжело — сначала много лет подряд испытывать бессильный гнев, потом одну минуту упиваться местью, а потом до самой смерти жить с грузом вины за то, к каким последствиям привели ваши действия, — сказал Вальдер. — Вам, вероятно, говорили, что войско Дарнторна сотворило в ваших землях?..

Маменька прищурилась.

— Само собой. Было бы странно, если бы рыцари вашего Ордена упустили такой повод для злорадства. Полагаю, они даже многое преувеличили.

Валларикс покачал головой.

— Скорее всего, нет. Командир гарнизона, который Ирем разместил у вас дома после вашего ареста, докладывал мне, что донжон они удержали, но все остальное… — император сделал неопределенный жест рукой. — Не думаю, что Сервелльду хотелось разорять владения бывших союзников, но за два года пол-Лейверка и Торнхэлла по три раза перешли из рук в руки. Войны как лесной пожар — человек думает, что идет воевать к соседям, а потом не успевает оглянуться, как видит у себя дома то же пепелище, что и у своих противников... По правде говоря, я поступил бы милосерднее, если бы выбрал для вашей семьи другое место ссылки. Сейчас вам придется каждый день смотреть на тех людей, которые были верны вашей семье — и жизнь которых вы разрушили своими непомерными амбициями. Лично мне трудно представить себе что-то хуже этого.

— Боюсь, что ваше понимание возмездия полностью ускользнет от лордов вашего Совета, — сказала Аталия не без яда.

Валларикс пожал плечами.

— Ничего… Сейчас я могу раздавать помилования горстями — и никто и глазом не моргнет. Если уж Сервелльд жив — то почему, действительно, не распустить его вассалов по домам и не простить его союзников вроде вашего мужа?.. Одна жестокость всегда тянет за собой другую, но и со снисходительностью это, к счастью, работает так же. Прощайте, сударыня… Когда встретитесь с Юлией, скажите, что я не держу на нее зла — и проследите, чтобы после этих слов ей не взбрело бы в голову мне написать.

Император кивнул Аталии, и, снова надев капюшон, развернул лошадь к городским воротам. Элика подумала, что уговаривающий Вальдера встретиться с Аталией мэтр Викар был прав — судя по изменившейся посадке и расслабленным плечам, этот прощальный разговор действительно принес Вальдеру облегчение.