Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Страшное известие о кончине младшего из Рудольштадтов доктор Сюпервиль, как и следовало ожидать, сообщил прислуге лишь тогда, когда пришёл отдавать распоряжения по приготовлению всего, что было необходимо для ритуала омовения.

И таким образом естественно получилось так, что убитым горем родственникам не пришлось услышать лишних нелицеприятных пересудов со стороны этих суеверных, малообразованных людей, полных страха, кои неизбежно коснулись бы такого человека как Альберт Рудольштадт, чьё лицо прямо в их присутствии могло за одно мгновение страшно измениться, из благодушного и безмятежного став невыразимо суровым, почти гневным и одновременно безмерно печальным. И это мрачное, пугающее помимо прочего своей неожиданностью впечатление неизменно усиливалось чёрными одеждами, что носил молодой граф при жизни и его тёмными глазами, что, приобретая особенный блеск, казались тогда поистине бездонными. Тогда он уже не откликался на имя, данное ему при рождении, называя себя одним из великих воинов тех стран, что много веков назад исчезли с лица земли. Из уст его звучали фразы, обращённые не к несчастным близким, но к кровным врагам, коих он видел перед собой вместо последних, и слова эти несли в себе угрозы чудовищной расправы и обещание божьей мести. В эти минуты прислуга спешила как можно скорее удалиться, или, если это не представлялось возможным — приносить и уносить блюда и напитки как можно скорее, и вся семья понимала подобное поведение, никогда не осуждая никого из них.

Второе же, от чего были избавлены страдающие родные — бесконечные причитания и соболезнования, что, как известно, не утешают, но в подобных случаях лишь многократно усиливают чувство невосполнимой потери. Всё это как нельзя хуже сказалось бы на самочувствии и душевном состоянии несчастных близких графа, и, быть может, даже привело бы к ссорам со многими работниками и расчёту оных. И таким образом получилось, что хотя бы одно доброе дело в своей жизни этот человек совершил не зная о том, а значит — бескорыстно.

Всех, кто находился в то время на кухне — а в зáмке служили лишь мужчины — слова о кончине младшего графа Рудольштадского поразили подобно удару молнии. Каждый из них перекрестился — кто-то — с облегчением, кто-то — ожидая чего-то худшего, а кого-то эти два предчувствия охватили одновременно.

Наблюдая эту сцену, Сюпервиль невольно подумал с какой-то брезгливостью:

«И слуги у них такие же — верят во всякую мистику и нелепые приметы. Хотя, пожалуй, последние даже больше в этом погрязли, нежели их господа. Подумать только — взрослые мужчины, а ведут себя как деревенские девки, которых матери с детства пугают сказками о дьяволе и другой чертовщине! Знали бы они, как ничтожно и смешно выглядят сейчас! Некоторые из них, наверное, думают, что при каких-то определённых обстоятельствах он может воскреснуть».

Но две последние мысли так развеселили врача, что он едва не рассмеялся, и только огромное усилие воли смогло спасти положение.

Рассказав каждому, кто и что должен делать, Сюпервиль приказал всем немедленно приступить к приготовлениям да поторапливаться.

«Боже Всевышний, насколько же ещё это растянется… Дай мне терпения… А коли этой молодой самонадеянной барышне вновь станет плохо, или с ней случится нервный приступ, или и то и другое вместе — она ведь до сих пор бледная как смерть… Но сможет ли она вообще встать со своего места? А коли и вправду нет? Кто же тогда станет обмывать это достопочтенное тело? Неужели же его тётушка на пару с одним из своих братьев? Нет, они оба скорее тут же свалятся в обморок. Тогда останутся слуги. И тем лучше — эти справятся быстрее и ловчее всех. Но даже если случится чудо, и всё состоится так, как желает эта влюблённая наивная дурочка — с ней самой или с кем-нибудь из скорбящих родственников могут приключиться истерика или другой нервный приступ, и мне придётся заниматься ими всеми, одновременно наблюдая, как бы эти суеверные прислужники — видимо, ещё и от скуки — в такой-степени — со страху не уронили на пол сиё достопочтенное тело — вот смеху-то будет… Но — самое главное — Господи, не допусти, чтобы преставился ещё кто-нибудь из них — а то того и гляди… — в этой сумасшедшей семейке может произойти всё, что угодно…», — размышлял доктор, выходя из кухни.

Слуги тотчас же принялись каждый за своё дело: один клал в специальный железный котёл дрова, коими будет разожжён огонь, другие доставали большие широкие тазы, третьи брали в руки по два ведра и собирались выйти с ними к огромному пруду, что располагался рядом с зáмком. Ещё четыре человека выбрали среди многих большую и широкую деревянную скамью, выкрашенную в голубой цвет — коей суждено будет стать предпоследним смертным ложем безвременно ушедшего молодого графа — подошли к ней с четырёх сторон и понесли к выходу — в комнату, где жители зáмка обыкновенно принимали ванны.