Проверено на грамотность 
Но вспять безумцев не поворотить,
Они уже согласны заплатить.
Любой ценой — и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули…
Владимир Высоцкий
(Эпиграф относится ко всей III части)
Тронный зал привычно затих, едва евнух протяжно возвестил: «Его императорское величество!»
Тяжелые от золотого шитья многослойные одежды обязывали не идти, но шествовать. А мяньгуань(1) заставлял высоко держать голову, иначе длинные подвески из нефритовых бусин начинали болтаться перед глазами, и это ужасно раздражало.
Девять высоких ступеней до трона. Подняться, слушая почтительную тишину за спиной.
Степенно повернуться лицом к подданным. Величаво опуститься на упругое сиденье. И властно призвать:
— Канцлер!
Он вошел, как победитель в завоеванный город. На мгновение почудилось, что его стремительное движение завершится у трона, и сегодняшний день станет для императора Тогон-Тэмура последним, но нет: фигура в воронёном доспехе замерла там, где полагается — в трех шагах от первой ступени.
За ним остановились двое порученцев, одинаковые, словно боги согласия Хэ-Хэ(2), и отряд стражников.
— Канцлер, видите эти отбросы? Убить всех!
Алый прибой плещет у подножия трона, император машинально слизывает с губ теплые брызги с привкусом меди. Но почему так тихо? Ни крика ярости, ни стона боли — лишь глухой звук падения тел и свист клинков.
У канцлера скучающее лицо — это заметно даже под потеками чужой крови. Как будто выполняет надоевшую работу. Панцирь из черного сделался багровым и влажно блестит в свете факелов. На лицах порученцев и стражников та же печать равнодушия, руки их двигаются неторопливо и мерно, точно у жнецов. Император оглядывается в поисках верной Нян, но ее нет рядом, он один в огромном зале.
Последний чиновник безмолвным кулем валится на пол. Больше убивать некого.
Канцлер медленно оборачивается; император в ужасе замечает, что глаза у него тоже отливают металлом и багрецом.
Палаш, по рукоять залитый красным, поднимается в сторону трона:
— Теперь твой черед, ничтожный правитель.
Крик застревает у императора в горле.
— …личество! Ваше величество! Очнитесь!
Он рывком сел на постели, задыхаясь, весь в поту. Кошмар не спешил отпускать, солоноватый запах меди вдруг проступил в аромате сандаловых благовоний, что курились у ложа, на голубой кисее балдахина мерещились бурые пятна.
— Н-нян… — губы плохо слушались, язык сделался как деревянный, — сколько крови…
— Страшный сон? — императрица бережно промокнула его мокрый лоб рукавом ночной сорочки. — Вы кричали.
Тогон-Тэмур благодарно прижался щекой к ее руке. Нян по-прежнему с ним, несмотря на то, что после убийства Ван Ю прошло всего десять дней… Нет, то было не убийство! Сыну Неба пришлось принести жизнь этого человека в жертву непорочной чистоте супруги!
Думать так было очень приятно. А совесть, как нерадивую служанку, можно просто вышвырнуть на улицу и забыть. Сын Неба — не простой смертный, нечего подходить к нему с мерками обычных людей! Вот и любимая супруга согласна с ним и не отказывает от ложа. Хотя именно этого он боялся больше всего.
Ему доложили, что в день убийства короля Корё императрица куда-то ездила верхом, без свиты, а когда вернулась, тотчас же направилась к супругу… но не дошла. Вроде бы ее по дороге перехватил новый канцлер, они о чем-то недолго поговорили, и Нян вернулась к себе. Император так и не услышал от нее ни слова упрека. А если бы того разговора не случилось?
Новый канцлер… Тогон-Тэмур потер ладонями лицо, прогоняя остатки ночного ужаса. Но все-таки зря он тогда поддался на уговоры Нян, надо было не слушать ее, а назначить канцлером Маджартая! Он, возможно, сам бы все устроил с убийством Ван Ю и уж точно не посмел бы встать на пути императора. А теперь уже поздно что-то менять… Он взглянул на супругу: отерев его лицо, она прилегла рядом: нежная, заботливая, с припухшими после ночи губами… желанная, как никогда.
Да, Тал Тала убирать нельзя, пусть он и убийца, и смотрит порой так, что мурашки по спине, но Нян ни за что не смирится с его отставкой. С любым другим канцлером неминуемо повторится история Баяна, это ясно как день.
Однако нового канцлера отчего-то совсем не заботит величие чингизидов. Ни разу не упомянул хана Хубилая, зато что ни слово, то «долг» или «государство». И его, здравствующего повелителя Поднебесной, тоже не стремится прославлять хотя бы в речах. Конечно, кланяется почтительно. И толпу вероломных чиновников в тронном зале перерезал беспрекословно. Но, оказывается, есть почтительность, которая хуже дерзости. А рука, что была по локоть в крови министров, может не дрогнуть и по пути к императорскому горлу…
Снова вспомнился ночной кошмар. Может быть, все-таки намекнуть Маджартаю, пусть окоротит сына? Мол, занимает место, что по праву должно принадлежать отцу…
Тут Тогон-Тэмур обнаружил, что супруга не спит и смотрит на него. Ладно, государственные дела подождут.
— Нян…
— Да, ваше величество?
— Ну я же просил говорить мне «ты», когда мы наедине!
— Прости, любимый, я по привычке.
— По утрам я хочу тебя особенно сильно. А ты?
Нян вздохнула и, откинув одеяло, молча притянула его к себе.
* * *
Утром его хватало ненадолго. Дернувшись последний раз, он застонал сквозь зубы и перекатился на бок, по-хозяйски оставив руку у нее на груди. Спросил, все еще немного задыхаясь:
— Тебе было хорошо?
— Очень хорошо. По утрам твоя сила даже пугает немного. Ты прекрасен.
Тогон-Тэмур самодовольно улыбнулся:
— Правда?
— Истинная правда.
«В постели можешь лгать как угодно, мужчины в этом смысле наивнее младенцев, — вспомнились наставления госпожи Лю. — Чем грубее льстишь им, тем больше они тебе благодарны. Проницательные способны распознать обман, но среди чингизидов такие уже давно не водятся».
Ван Ю ее ни о чем не спрашивал, да она и не смогла бы толком ответить: та единственная их ночь запомнилась как что-то неловкое и, положа руку на сердце, неприятное. Все мысли были об одном: как бы не разочаровать короля, не доставить ему какого-нибудь беспокойства или огорчения. Вообще Нян никогда не приходило в голову, что спать с мужчиной можно не только для зачатия ребенка; она поначалу даже не поверила своей наставнице из «Цветочного дома», что в телесной близости таится бездна наслаждения, а беременность — лишь побочное следствие, и его при желании нетрудно избежать. «Император или распоследний мусорщик — все в этом смысле одинаковы, девочка. Каждый хочет думать, что он у тебя первый и единственный. Поддерживай в них эту уверенность, остальному я тебя научу».
Уроки госпожи Лю очень пригодились ей в постели с Тогон-Тэмуром, который и здесь оказался почти так же несведущ, как в чтении. В их первую ночь он разрыдался от счастья и признался, что только с ней и только теперь по-настоящему почувствовал себя императором. «Пока императорский корень у тебя в руках, его хозяин сделает для тебя все, что угодно», — усмехнулась из прошлого госпожа Лю. Трезвый расчет и жалость к одинокому слабому мальчику уже смешивались в чувство, похожее на любовь… но однажды утром случилось непоправимое: мальчик убил Ван Ю.
В ночь после убийства Тогон-Тэмур ласкал ее, а она думала о том, что эти же руки несколько часов назад подло, по-мясницки закололи лучшего из мужчин, — и в бессильной ярости царапала худую спину, кусала плечи, а он в полном восторге шептал, как обожает ее такую, и называл тигрицей.
К счастью, на другой день у нее начались женские очищения. Законное уединение помогло пережить самый острый приступ горя и вернуться к супругу прежней — горячей, нежной, любящей… о да, совершенно искренне.
— Какой ужас тебе пригрезился? — поспешила спросить Нян, чувствуя, что воспоминания о Ван Ю поднимают в ней новую волну ненависти. — Ведь все уже хорошо, врагов не осталось.
— Мне приснилась их гибель. Бойня в тронном зале… — голос императора дрогнул. — Я должен признаться тебе: я боюсь Тал Тала сильнее, чем когда-то боялся Эль-Тэмура. Тому просто нужна была власть, а я мешал до нее добраться. Но этот… — Тогон-Тэмур заговорил увереннее, вспомнив, какая у него благодарная слушательница. — Почему он никогда не улыбается? Камень, а не человек! Кланяется, будто одолжение делает! И вечно весь такой чистый! Небожитель, что ли? Это ж к ним земная грязь не пристает… — Он разозлился, сбил к ногам одеяло. Злость помогла вытравить страх.
— Тал Тал стремится быть примером для прочих чиновников, — Нян спокойно наблюдала, как он кипятится. Она сидела на постели, накинув халат и прибирая растрепавшиеся волосы. — А еще он строго следует наставлению Кун-цзы, которое требует от благородного мужа безупречной опрятности.
— Ну вот, опять ты его защищаешь, — надулся супруг. Его лицо сделалось совсем детским, и если раньше это забавляло Нян, то теперь начинало бесить. Она чмокнула его в щеку и торопливо добавила:
— Тебе совершенно нечего опасаться, поверь мне. Ты — государь, и Тал Тал предан тебе так же, как и я.
«…вернее, гораздо сильнее, — добавила она про себя. — А Ван Ю тебе никогда не прощу, дрянь ты трусливая».
По дороге из покоев императора в свой павильон Нян вспомнила сварливую реплику супруга насчет опрятности Тал Тала и криво усмехнулась: внешний вид канцлера с первого дня утверждения в должности сделался предметом пересудов при дворе. Болтали, что десяток евнухов — больше, чем у Сына Неба! — следят за его одеждой, и столько же цирюльников ухаживают за волосами; подсчитывали, сколько золота он оставляет в банях и в лавках торговцев благовониями. А красотки из гарема судачили, будто он, ко всему прочему, подводит сурьмой глаза, пудрит лицо и вообще собирается отбить императора у госпожи Ки.
Императрица прекрасно знала содержание сплетен, а также то, как далеки они от истины. Не сурьма, а темные круги от усталости. И никакая пудра не сможет выбелить лицо так, как это сделают горе и отчаяние… Наставник был бледнее ее белого покаянного платья, когда возник перед своей ученицей наутро после убийства Баяна. Оставалось лишь догадываться, что творилось с ним ночью.
Нян ожидала чего угодно: вмешательства императора, Будашири, явления Ван Ю во главе огромного войска — но только не этого убийства! Пока Тогон-Тэмур рыдал над трупом, она не сводила глаз с убийцы и, леденея от ужаса, представляла, как собственными руками убивает отца. Что могло бы заставить ее пойти на это? Ответа не было… Тал Тал стоял, опустив голову, пошатываясь, точно пьяный. Потом, все так же сутулясь, побрел прочь. Нян рванулась было за ним, но император потянулся к ней. Пришлось остаться, помочь ему добраться до своих покоев. Едва успела шепнуть придворной даме Хен Дан, чтобы послала кого-нибудь проследить за Тал Талом.
Пока возилась с императором, вернулся посыльный. Он рассказал, как обошелся Маджартай со своим сыном и где теперь искать отвергнутого преступника.
Нян не смогла бы внятно ответить, зачем разыскивает наставника и что скажет ему, когда найдет, но одно знала точно: ей надо быть рядом с ним. Только тогда есть надежда понять смысл его поступка…
Верный Пак, надолго охромевший после знакомства с саблей Баяна, едва успел послать вслед двух телохранителей, когда императрица, забыв про паланкин, побежала к бывшему дому Эль-Тэмура.
Она была уже в дверях, когда путь ей преградила фигура в черном плаще. Из-под капюшона блеснули сапфир и обсидиан.
— Госпожа Лю?!
— Не ходи к нему сейчас.
— Пропустите меня, госпожа, — Нян шагнула вперед. Телохранители за ее спиной потянули мечи из ножен.
— Ты хочешь затеять драку? Здесь, у его порога?! — вкрадчиво уточнила ворожея, не двигаясь с места.
— Но мне надо его увидеть!
— Зачем? Терзать вопросами? Или, того хуже, жалостью?!
— А что тогда здесь делаете вы? — зло прищурилась Нян.
— Я прощалась, — тихо ответила госпожа Лю, и было в ее голосе что-то, от чего напор Нян сразу ослаб. Она уже не делала попыток прорваться внутрь и махнула телохранителям, чтобы отошли.
— Возвращайся к себе, императрица. — Обсидиан и сапфир обожгли ее холодным огнем, когда черный силуэт проплыл мимо нее. — У тебя сегодня счастливая ночь, хотя поймешь ты это очень не скоро.
— Что?!
— Твой наставник вернется утром, — добавила ворожея, прежде чем раствориться в ночном сумраке. — И уже не покинет тебя.
Он в самом деле пришел — ходячее воплощение безупречности, живой идеал царедворца. Если бы не безжизненный голос и мертвые глаза… Их давняя беседа о «доспехах не из железа», что казалась просто игрой слов, вдруг обрела новый смысл: эти шелк и парча, бархат и атлас, как броня, отбивали стрелы кривотолков и пересудов, дарили неуязвимость в тихих сражениях, что беспрерывно бушевали у трона. А еще — надежно защищали истекающую кровью душу. Любой праздный взгляд видел лишь изящного щеголя, которого обходят стороной все несчастья.
Тем страннее выглядел щеголь в пустой, продуваемой холодным осенним ветром галерее у площади перед покоями императора. Стоял, прислонившись к одной из колонн, час за часом, и не сводил глаз с одинокой женщины на площади…
Колени ужасно болели от острых граней брусчатки, тело онемело, холод пробирал до костей, но, чуть повернув голову, Нян заметила человека в галерее — и это дало новые силы терпеть и ждать. Сонбэним не покинул ее.
* * *
Господин Чэнь считал себя человеком степенным и не склонным к пустой болтовне. Положение обязывало: как-никак хозяин лучшей лавки на улице Ванфуцзин, где продавались «четыре драгоценности ученого мужа» — бумага, кисти, тушь и тушечницы. Правда, господин Ма, живущий на другом конце той же улицы, громогласно заявлял, будто это его лавка лучшая, и даже посмел утверждать, что господин Чэнь продает кисточки из овечьей шерсти, выдавая ее за колонковый волос, — но кто поверит в столь нелепую ложь? Правильно, никто и не поверил — во всяком случае, никто из приличных покупателей. Недаром к господину Чэню заглядывают даже из императорской канцелярии, а к Ма ходит всякий черный люд вроде бродячих составителей прошений и сельских грамотеев.
Сегодняшний торговый день на улице Ванфуцзин начинался так же, как и вчерашний. Первыми, на рассвете, открылись лавки мясников, булочников, зеленщиков — с утра пораньше здесь ждали поваров и управляющих из богатых домов; ближе к полудню снимались ставни с окон лавок, где торговали тканями, кожами, книгами, оружием, благовониями… В этот час господин Чэнь завершал завтрак и не спеша спускался в лавку, где слуги уже подмели пол, протерли прилавки и с поклонами встречали хозяина. Все шло как обычно, однако наступил уже час Обезьяны(3), а покупателей отчего-то все не было. Между тем на улице, которая хорошо просматривалась в чисто вымытых окнах лавки, творилась какая-то суматоха. Уважающему себя торговцу не следует проявлять излишнее любопытство, но господин Чэнь не выдержал и послал слугу узнать, что происходит.
— Новый указ императора! — доложил вернувшийся слуга. — Все распоряжения прежнего канцлера отменяются, возвращаются государственные экзамены! У империи новый канцлер!
— Да, дела-а, — покачал головой лавочник, — А что говорят об этом новом канцлере?
— Что он убил старого, господин.
— Ну-ну…
Это сообщение не попадало даже в разряд удивительных: известия о кровавых распрях во дворце уже давно сделались привычными для горожан.
Наконец объявился первый покупатель — один из постоянных. Он не заглядывал в лавку целый месяц, но господин Чэнь не забыл этого очень приличного молодого человека и теперь с радостью вышел из-за прилавка ему навстречу. Правда, торговца несколько смутило, что на боку у покупателя висела сабля и сопровождали его двое вооруженных людей, но Даду не был идеалом в смысле безопасности, так что мало ли… Важнее, что этот молодой человек никогда не уходил без покупок, знал толк в товаре и не торговался.
— Добрый день, искренне рады вам, — в меру приветливо улыбнулся хозяин лавки. — Давненько не захаживали…
— Дела, господин Чэнь, — ровным голосом ответил покупатель.
— Вам как обычно? — Господин Чэнь по праву гордился прекрасной памятью на предпочтения всех своих постоянных покупателей.
— Да. И еще десять палочек красной туши.
Сумма выходила порядочная, такая покупка заслуживала повышенной любезности. Быстро отдав соответствующее распоряжение слугам, торговец предложил щедрому покупателю чаю и самым светским тоном осведомился:
— Вы слышали о новом императорском указе? Такие внезапные перемены… Угодно ли вам расположиться вот в этом кресле? Чай вот-вот будет готов.
— Благодарю, господин Чэнь. Но прошу также вынести кресла для моих спутников и приготовить им чай.
Физиономии у спутников были совершенно разбойничьи, но лавочник не выказал ни тени неудовольствия. Два кресла выросли как из-под земли.
— Вы говорили насчет внезапности перемен, — напомнил покупатель, усаживаясь и беря с подноса пиалу с ароматным напитком. — По-вашему, это плохо?
— Кто я такой, чтобы обсуждать императорские указы? И вам бы тоже не советовал… — лавочнику очень не нравилось направление, которое приняла беседа.
— Весьма похвальная осторожность, — странно усмехнулся его собеседник. — Не удивительно, что ваша торговля процветает, господин Чэнь. Благодарю за прекрасный чай, но нам пора.
— Покупки и счет доставить по прежнему адресу?
— Нет, я переехал, — еще одна непонятная усмешка. — Отправьте все во дворец, канцлеру.
— К-канцлеру? — потеряв всю свою степенность, господин Чэнь уставился на него во все глаза.
— Именно. Можете добавить на вывеске приписку: «Поставщик двора его императорского величества».
Лавочник долго смотрел ему вслед. Подумать только, убил прежнего канцлера и занял его место! Надо же, а с виду такой приличный!
1) головной убор, напоминает шапку с широким плоским днищем, по краям которого крепятся ряды подвесок из бусин.
2) подробнее о них можно почитать на портале Синология.ру по запросу «хэ-хэ».
3) 15.00-17.00
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу
