Всё, что нельзя отдать (гет)

Выпутавшись из корсета, Вильгельмина наконец вздохнула полной грудью, раскинула руки и с тихим стоном рухнула на кровать.

Корнелия бы тебя убила, узнай она, что ты сбежала с бала.

Опять эти странные мысли. Кто все эти люди, которые всплывают в памяти — яркими вспышками, без звука, без контекста?

Вильгельмина попыталась удержать в голове образ девушки с длинными светлыми волосами — надменной, свободной. Но он рассыпался, как песок сквозь пальцы.

Эти видения пугали. Они не подходили к этой жизни, к этой реальности. Словно кто-то медленно выламывал кусочки её мира — по одному. И с каждым днём этих осколков становилось больше.

Она потрясла головой.

Глупости. Просто день был слишком долгий. Слишком душный. Слишком много тугих лент и слишком мало воздуха.

Гораздо приятнее было думать о предстоящей встрече с Седриком.

И если ей не показалось… то это его предложение встретиться на террасе было совсем не похоже на простую рабочую беседу после успешно выполненного задания. Это звучало… иначе. Почти как приглашение на свидание.

«Если будет настроение…»

Это «если» не желало уходить. Приросло к груди, как колючка. А вдруг она всё поняла не так?

Если он просто хотел проявить вежливость? По-дружески поддержал, потому что слишком хорошо её знал. Или как добросовестный начальник, желающий, чтобы его подчинённые не падали в обморок во время дипломатических приёмов.

Вот бы она тоже умела так ловко скрывать эмоции, как он. Или хотя бы не покраснела бы моментально, стоило вспомнить, как он взял её за руку. Легко, почти мимоходом — но в этом жесте было больше, чем во всех его официальных речах за вечер.

Она зарылась носом в подушку, позволяя себе немного попаниковать. Затем поднялась, нашарила в шкафу своё обычное платье из академии, затем задумалась и всё же решила натянуть поверх свитер. На случай ветра или разбившихся надежд.

Через полчаса, выждав до полной темноты, она тихо выскользнула из комнаты и, стараясь не обращать внимания на собственное бешено колотящееся сердце, направилась по знакомому коридору. Её мягкие шаги были почти не слышны в коридоре, а дыхание замирало, как будто любая тень за поворотом могла рассмеяться и сказать: «Ну и куда же ты собралась?»

Балкон находился чуть в стороне от основного зала, за боковой галереей, за дверью, которую в таких случаях обычно прикрывали. Отсюда открывался вид на ночной город: крошечные огоньки домов, редкие факелы на постах, вдалеке поблёскивала тусклая лента реки.

Здесь было тихо. Ни музыки, ни голосов. Только ветер, тёплый и вкрадчивый, и редкий скрип ставен, будто замок сам напоминал о своём возрасте. Каменные плиты под ногами были прохладными, воздух — свежим, совсем не похожим на душный зал.

Седрик стоял у края, облокотившись на парапет. Парадный плащ был снят — теперь он выглядел проще, привычнее. Услышав её шаги, он обернулся.

— Я уж начал думать, что ты передумала, — сказал он. В голосе не было ни обиды, ни иронии — только тихая, искренняя радость.

— А я боялась, что ты не выберешься, — ответила Вильгельмина, улыбаясь. — Как прошёл остаток вечера? Сколько союзов пришлось заключить под видом светской болтовни?

— Давай об этом завтра, — попросил Седрик, чуть качнув головой. — Больше ни минуты не хочу думать о работе.

Она понимающе кивнула.

— Представляю. Я уже лежала в кровати и гадала, скольким важным гостям ты мысленно откусил голову.

— Такая мысль действительно возникала, — хмыкнул он. — Но тогда бы начался переполох, паника… и у меня не получилось бы выбраться к единственному человеку, с которым я действительно хотел провести этот вечер.

Он снова посмотрел вдаль, и она сделала шаг ближе, почувствовав, как постепенно отступает напряжение. Всё было слишком хорошо, чтобы быть правдой — но в этот миг казалось возможным.

Некоторое время они молчали. Музыка бала осталась где-то далеко, за стенами. Только ветер тихо шевелил волосы, и ночь казалась бесконечно мирной.

— Удивительно, — сказала Вильгельмина почти шёпотом. — Сколько всего может уместиться в одном вечере. Сначала думала, что задохнусь на ступеньках, потом — разговор с этими дамами, потом твой коварный трюк… и теперь вот это.

Седрик чуть склонил голову.

— И что такое вот это?

Она повернулась к нему, опершись локтем на спинку скамьи. Свет от фонаря мягко ложился на её щёку.

— Когда ты рядом, всё перестаёт казаться вымученным. Будто я… как будто дышать легче. И быть собой — безопасно.

Он чуть усмехнулся, не глядя на неё, и сжал пальцами край скамьи.

— Похоже, мне пора подавать в отставку. Раз ужас уже не внушаю — значит, всё, карьера закончена.

Вильгельмина тихо рассмеялась.

— Это неправда. Так тебя и отпустили бы отдыхать. Тоже где-то у мятежников листовок начитался?

Она перевела взгляд на мягкий свет фонаря, на тихий, дышащий город за стенами замка.

— И я говорю скорее про ощущение. Иногда оно просто случается. Без конкретных причин или логики. Просто… кто-то рядом — и становится легче. У тебя бывало такое?

Седрик молчал. Он смотрел в ночь за балконом, будто вслушивался в неё. В глазах отражались далёкие огни, и было в этом взгляде нечто тихое, уязвимое.

А потом, не отрываясь от темноты, почти шёпотом произнёс:

— Бывало ли такое… За все годы в этом замке — ты даже не представляешь, сколько всего здесь было. Все мои цели, все желания — они всегда вращались вокруг этого места. Я думал, что за его пределами меня нет. И потому едва помню, когда последний раз мог позволить себе просто разговор по душам.

Он замолчал, провёл рукой по перилам, словно ища опору, и продолжил чуть тише:

— А потом появилась ты… с твоим смехом, с твоими вопросами, с этой твоей… несносной прямотой. И оказалось, что я могу быть кем-то другим. Что я могу хотеть чего-то большего. Для себя самого.

Он чуть качнул головой, сдерживая улыбку.

— Теперь я впервые не знаю, что делать с этим желанием. Это не было не просчитано или продумано. Оно просто есть. И растёт.

Он замолчал, потом взглянул на неё — прямо, почти растерянно.

— Я не умею с этим обращаться. Не знаю, к чему это приведёт. Но… я не хочу, чтобы это исчезло. Хочу разобраться. Понять. Исследовать. Потому что с тобой рядом я впервые чувствую, что живу не по выверенной схеме, а по-настоящему.

Он сделал полшага ближе, не дотрагиваясь, но уже ближе, чем раньше.

— И если ты позволишь… я хочу быть тем, кому ты улыбаешься вот так. И кажется, это желание — первое, что действительно моё собственное. Не продиктованное кем-то. Не отданное кому-то. А моё.

Вильгельмина коснулась его руки — осторожно, но уверенно.

Он перевёл взгляд на неё. Его глаза были почти прозрачными в этом свете, и в них читалась неуверенность, надежда и то новое, с чем он только учится жить.

— Ты — самое лучшее, что случалось со мной, Вилл.

Он произнёс это мягко, но с той ясностью, от которой перехватывает дыхание.

И впервые за всё время он назвал её по настоящему имени. По имени, которое было запечатано где-то глубоко, будто ключ к настоящей ей. То самое, которое она давно не слышала, и которого не помнила — но всё же чувствовала.

Это имя будто бы сорвалось не только с его губ, но и с глубины памяти, запертой где-то внутри него.

И та она спрятанная, забытая, настоящая дрогнула от отклика. Не испугалась. Не возразила. Вильгельмина подняла глаза — и этот взгляд был как прикосновение. Открытый, решительный, почти вызывающий. Он говорил за неё и за ту, что проснулась внутри. За обеих. В нём не было страха, только тёплая, упрямая нежность. Словно она говорила: я чувствую это тоже. Давай попробуем. Хоть на один миг — по-настоящему.

Он медленно потянулся к ней. Осторожно, будто давая ей время отстраниться. Но она не сделала ни шага назад. Наоборот только подалась навстречу. Их губы почти коснулись, дыхания смешались — и тогда…

Мир рухнул.

Балкон. Тот же. Но другой.

Ночной воздух — рваный, холодный.

Листья — мёртвые. Сожжённые.

Каменная плитка под ногами — залита кровью.

И он.

Седрик.

Не тот, что сидел рядом. А другой.

Огромный. Чешуйчатый. С когтями, сверкающими, как стекло. Лицо перекошено яростью. Взгляд — чужой.

Он бросается на неё. Ревёт.

Вилл поднимает руки — защищается. Кричит.

Он замахивается.

На неё.

Реальность ударила, как хлыст.

Вильгельмина резко отшатнулась, будто обожглась. Сердце колотилось так сильно, что заглушало всё остальное. Воздуха стало мало, мир перед глазами качнулся. Она замерла, вцепившись в каменные перила обеими руками, словно только это удерживало её от падения.

— Что случилось? — Седрик рванулся к ней, но замер, увидев её взгляд. — Ты сама не своя… Это я?.. Прости. Если я сделал что-то не так…

Она смотрела на него — и не могла дышать. Потому что перед глазами всё ещё стоял тот другой Седрик. С окровавленными когтями. С лицом, искажённым яростью. И взглядом, в котором не было ничего, кроме яростного намерения уничтожить.

— Вилл… пожалуйста, — его голос стал тише, но резче, полон тревоги. Он замер в полушаге, не прикасаясь. — Расскажи, что происходит. Если нужно, чтобы я ушёл — я уйду. Только не молчи. И… не смотри на меня так.

Пальцы сжались на камне до боли. Её тело застыло, но внутри всё билось в панике. И только когда ноги начали подгибаться сами собой, она позволила себе отпустить хватку и медленно опустилась на край скамьи, как будто организм сам сдался.

Дар речи начал возвращаться. Паралич сменился дрожью. Вильгельмина… нет, правильнее — Вилл. Именно так. Она глубоко вдохнула, будто училась дышать заново.

— Седрик… всё в порядке, — прошептала она. В своём имени, будто найденном заново, вдруг оказалась опора — достаточно крепкая, чтобы начать выбираться из волн ужаса. — Мне просто резко стало плохо. Голова закружилась, и я… увидела что-то. Я даже не знаю, как это объяснить. Это был ты… но не ты. Ты смотрел на меня с такой ненавистью, словно… словно хотел убить.

Вилл сглотнула, встретившись с его взглядом.

— Ты напал на меня.

Седрик побледнел. Он отвёл глаза, медленно выдохнул.

— Понятно, — глухо сказал он. — Это… из-за моей формы?

— Нет же, — она резко качнула головой. — Не в этом дело. Я… как будто оказалась в другой реальности. Там мы были врагами. Шла битва. Очень жестокая. А ты… ты гнался за мной. И я знала, что если остановлюсь — ты убьёшь меня. Мы были по разные стороны. Абсолютно.

Она прикрыла лицо ладонями, с трудом справляясь с остатками дрожи. Потом снова посмотрела на него — серьёзно, чуть испуганно.

— Тебе никогда не казалось, что вокруг нас что-то… не так? Будто всё это — красиво, правильно, но при этом неправдоподобно. Как будто всё, что мы видим, — не по-настоящему?

Седрик молчал. Его лицо, ещё секунду назад полное испуга и уязвимости, стало непроницаемым. Он словно замкнулся в себе, скрываясь за маской спокойствия.

— Да, — наконец сказал он. — Мне тоже кажется, что здесь происходит нечто… странное. Искажение, которое не поддаётся обычным объяснениям.

Он на мгновение задержался взглядом на её лице, потом медленно поднялся и подошёл к самому краю балкона. Ветер тронул полы его рубашки. Седрик посмотрел в небо, будто чего-то выискивая.

— Несколько месяцев назад… после того, как ты появилась в замке, я начал замечать странности, — сказал он негромко. — Попробуй взглянуть наверх. Сквозь свет фонаря.

Вилл медленно подняла голову. Глаза пришлось прищурить, чтобы разглядеть то, что он имел в виду.

— Видишь? — Он протянул руку. — Там, в темноте — тонкие нити. Почти невидимые. Иногда они исчезают совсем, а иногда — вот как сейчас — вспыхивают, будто трещины в стекле. Их становится всё больше.

В небе действительно были тонкие, мерцающие линии — еле заметные, как волокна, плывущие в воде. Одна из них, толще и резче других, разрезала пространство чуть сбоку.

— Смотри… там справа. Особенно широкий раскол.

Седрик кивнул.

— И, судя по всему, образовалась эта трещина… прямо сейчас. Когда у тебя случилось это видение.

— Ты думаешь, это не просто совпадение?

—Да. Я изучал их уже какое-то время, — тихо сказал он. — И, кажется, близок к тому, чтобы найти эпицентр. Место, где всё началось.

Он вернулся и сел рядом — на расстоянии, оставляя ей пространство, но в шаге от того, чтобы дотянуться.

— Нам стоит отправиться туда вместе. Потому что теперь я точно знаю: ты связана с этим. И, возможно, ты — ключ к разгадке.