Холодное небо (джен)

Прошла неделя. Самус, или Светлана, как её теперь называли почти все в бункере, быстро шла на поправку. Её уникальная физиология, усиленная генами Чозо и подпитанная кровью Пашки, творила чудеса. Она уже могла сидеть, а вскоре врачи разрешили ей делать первые, осторожные шаги по палате.

Новость о её пробуждении и чудесном исцелении, конечно же, не вышла за пределы «Объекта-4». Для внешнего мира она по-прежнему не существовала. Но генерал Воронов, видя, какой ценой была куплена победа в Заре-17, и понимая, какой долг лежит на нём перед жителями этого города, принял одно неординарное решение.

Он связался с отцом Алексием.

Разговор был коротким. Генерал не стал раскрывать всех секретов. Он просто сказал: «Человек, который спас ваш город, тяжело ранен, но жив. Он находится у нас. И он… хотел бы увидеть тех, кого защищал». А затем он предложил организовать транспорт для небольшой группы жителей, которые хотели бы навестить «героя».

Отец Алексей всё понял. Он понял, о ком идёт речь. И он понял, какой невероятный жест доверия делает этот суровый генерал.

Он не стал никого уговаривать. Он просто объявил после воскресной службы в своей полуразрушенной, но не сломленной церкви: «Братья и сестры, нам дана возможность поблагодарить нашего спасителя. Кто хочет поехать со мной?»

Желающих оказалось немного. Большинство жителей Зари-17 всё ещё были в шоке, они боялись всего, что было связано с той страшной ночью. Но несколько человек вышли вперёд. Это были те, кто видел её вблизи. Та самая мать с ребёнком, которую она заслонила от выстрела. Дядя Гриша, церковный сторож, который видел её битву с солдатами. И ещё одна тихая, пожилая женщина, у которой, как оказалось, тоже была четвёртая отрицательная группа крови и которая, услышав призыв о помощи, одной из первых пришла в развёрнутый в городе медпункт, чтобы сдать свою кровь. Она не знала, для кого, но знала, что это нужно.

Через несколько дней небольшой автобус без опознавательных знаков, проехав через десятки секретных кордонов, въехал на территорию «Объекта-4». Гостей встретили и провели в медицинский отсек. Они шли по гулким, стерильным коридорам бункера, испуганно озираясь по сторонам, словно паломники, попавшие в святая святых.

Самус знала, что они придут. Воронов предупредил её. Она сидела на своей кровати, одетая в простую больничную пижаму, и немного нервничала. Сражаться с армиями монстров было для неё проще, чем встречать гостей.

Дверь в палату открылась. Первым вошёл отец Алексей. Он остановился на пороге, и его взгляд встретился с её. Она была без брони. Без оружия. Просто женщина, слабая после ранения, с бледным лицом и всё теми же бесконечно грустными и мудрыми глазами. Он увидел в ней не Валькирию. Он увидел в ней ту самую заблудшую, одинокую душу, о которой молился.

За ним, робея, вошли остальные. Они тоже замерли, увидев её. Они ожидали увидеть кого угодно — солдата в форме, человека в маске, но не эту хрупкую, на первый взгляд, женщину.

— Здравствуйте, — тихо сказал отец Алексей. — Мы… мы пришли сказать вам спасибо.

Он подошёл к её кровати и протянул ей небольшой, завёрнутый в чистую ткань свёрток.

— Это от нас всех. Мы не знали, что вам принести. Это… просто хлеб. Из нашей пекарни. Первая выпечка после… всего.

Самус осторожно взяла свёрток. Она развернула его. Внутри лежал ещё тёплый, пахнущий домом и жизнью каравай хлеба с запечённой солью наверху. Она поднесла его к лицу и вдохнула этот простой, земной, мирный запах.

Затем вперёд вышла та самая пожилая женщина.

— Милая, — сказала она, и её голос дрожал. — Мне сказали… что моя кровь тебе помогла. Я… я так рада. Прими, дочка.

Она протянула ей маленькую, связанную из шерсти иконку с изображением Богородицы.

Самус взяла эту иконку. Она не знала, кто на ней изображён. Она не понимала всей глубины этого символа. Но она чувствовала тепло, исходящее от неё. Тепло человеческих рук. Тепло веры.

Мать с ребёнком просто стояла и плакала. А дядя Гриша, старый вояка, снял с головы свою ушанку, поклонился ей в пояс и сказал только одно слово:

— Спасибо.

Самус смотрела на них. На этих простых, обычных людей. На их скромные, идущие от самого сердца дары. Хлеб. Иконка. Слезы. Простое «спасибо».

И она поняла, что за всю свою жизнь, за все свои победы, за все галактики, которые она спасала, она никогда не получала более ценной награды. Она не была для них легендой. Она не была оружием. Она была их спасителю. Их Светой.

Она не могла говорить. В горле стоял ком. Она просто смотрела на них, и в её глазах, которые видели смерть тысяч существ, стояли слёзы.

Отец Алексей, видя это, положил свою руку ей на голову.

— Да хранит тебя Господь, дитя моё, — сказал он. — Где бы ни лежал твой путь.

Это не было обращением в веру. Это не было проповедью. Это было простое человеческое благословение. Благословение на жизнь.

Когда они ушли, Самус ещё долго сидела, прижимая к себе тёплый каравай хлеба и маленькую вязаную иконку. В этот день её исцеление по-настоящему началось. Не тела. А души. Она поняла, за что она сражалась. Не против тьмы. А за этот свет. За этот простой, хрупкий, тёплый свет в глазах обычных людей, который был дороже всех сокровищ во вселенной. И она поняла, что никогда больше не сможет их оставить. Этот мир стал её домом. И она будет защищать его. До последнего вздоха.

* * *

Прошли месяцы. Зима, укрывшая шрамы Зари-17 белым саваном, медленно отступила, уступив место робкой, плачущей весне, а затем и буйному, зелёному лету. На орбите Земли царила напряжённая, но стабильная тишина. Оставшиеся корабли пиратов, лишённые лидера и, как показывала разведка Воронова, раздираемые внутренней борьбой за власть, не предпринимали никаких враждебных действий. Они просто висели там, как саркофаги, как зловещее напоминание о хрупкости мира.

Эта передышка была использована на сто процентов. «Протокол «Экскалибур» работал, как отлаженный механизм. Но для Самус, которую все теперь звали Светланой, это было время совсем других открытий.

После того как она полностью восстановилась, генерал Воронов, поддавшись на уговоры Артемьева и Дмитрия, принял беспрецедентное решение. Оно шло вразрез со всеми уставами и протоколами безопасности, но генерал понимал его необходимость. Не для проекта. Для неё.

— Она не может вечно сидеть в бункере, — сказал Артемьев на одном из совещаний. — Она — воин, а не заключённый. Она должна видеть, что она защищает. Иначе она просто… перегорит.

Воронов согласился. Он разрешил ей покидать «Объект-4». Ненадолго. На несколько часов. На день. Под прикрытием небольшой группы телохранителей из отряда «Экскалибур», одетых в штатское и смешивающихся с толпой. Её «тюремное заключение» закончилось. Начиналось её знакомство с Землёй.

Её первым «выходом в свет» была поездка в Москву. Её готовили к этому, как к спецоперации. Дмитрий и капитан Орлов провели ей многочасовой инструктаж. Не смотреть людям в глаза слишком пристально. Не двигаться слишком быстро. Не поднимать предметы, которые кажутся слишком тяжёлыми. Стараться быть… обычной. Для неё, чья жизнь состояла из преодоления пределов, задача «быть обычной» оказалась самой сложной.

В день поездки она долго стояла перед зеркалом. На ней были простые синие джинсы и серая футболка, которые ей купил Дмитрий. Одежда была странной. Слишком свободной. Слишком… беззащитной. Она чувствовала себя голой.

Когда они выехали из секретного тоннеля на оживлённое шоссе, и её глазам открылся мир, она замерла. Поток машин. Рекламные щиты. Бесконечные ряды домов. Это не было похоже на серую, удручающую функциональность Зари-17. Это был гигантский, хаотичный, кричащий муравейник.

Её проводниками в этом новом мире стали Дмитрий и Пашка, который, узнав о поездке, поставил на уши всю семью, но добился от деда разрешения поехать с ними. Для них обоих это была не просто экскурсия. Это была миссия — показать ей свой мир.

Они привезли её в Парк Горького. И здесь, среди зелени, смеха и суеты, её аналитический, солдатский мозг начал давать сбои. Она видела людей. Тысячи. Они не маршировали строем. Они не бежали в укрытие. Они… жили. Гуляли. Ели. Смеялись. Катались на велосипедах и роликах. Это была бессмысленная, неэффективная, хаотичная, но невероятно притягательная деятельность.

— Вот это, — сказал Дмитрий с торжественностью фокусника, указывая на ларёк с яркой вывеской, — называется «мороженое».

Он купил три вафельных рожка: себе, Пашке и ей. Он протянул ей этот холодный, тающий десерт. Она взяла его с осторожностью, с какой взяла бы неизвестный инопланетный артефакт. Она посмотрела, как едят они, и неуверенно лизнула.

Её мир на секунду остановился.

Её вкусовые рецепторы, знавшие лишь безвкусные питательные гели и странные, горьковатые инопланетные фрукты, столкнулись с чистым, незамутнённым удовольствием. Сладкий. Холодный. Сливочный. Это не было «топливом». Это не было «восполнением калорий». Это было просто… вкусно.

Она, обычно непроницаемая, на мгновение замерла, и на её лице отразилось такое искреннее, детское удивление, что Дмитрий и Пашка не сдержались и рассмеялись.

Она не обиделась. Она сама почувствовала, как уголки её губ ползут вверх в непривычной улыбке.

Они пошли дальше. Пашка, как заправский гид, тащил её от одного чуда к другому.

— А это — сахарная вата! Она из сахара и воздуха!

Они сидели на скамейке у пруда, и Самус доедала своё первое в жизни мороженое. Она делала это медленно, сосредоточенно, словно выполняла сложную научную процедуру, анализируя каждое ощущение. Рядом Пашка с восторгом рассказывал ей о лебедях, плавающих в пруду, а Дмитрий пытался переводить его эмоциональную речь на свой корявый, но уже более уверенный английский.

— He says… they are birds. Like your… — Дмитрий запнулся, не зная, как перевести «Чозо». — Like your old friends. Он говорит… это птицы. Как твои… старые друзья.

Самус посмотрела на величественных, белоснежных лебедей, плывущих по воде. Она видела в них отдалённое, почти неуловимое эхо грации и мудрости своих воспитателей. Она молча кивнула.

И тут её идиллию нарушило вторжение. Маленькое, жужжащее, назойливое. Обычная муха, привлечённая сладким запахом мороженого, начала кружить над её рукой.

Пашка, увидев это, нахмурился.

— А это… это мухи! — с презрением сказал он. — Они наглые и всё время стремятся сесть на еду!

Он взмахнул рукой, пытаясь отогнать насекомое. Муха, сделав пируэт, увернулась и снова вернулась.

— Кыш, противная! — возмутился мальчик.

Самус замерла, наблюдая за этой сценой. Она смотрела на это крошечное, жужжащее существо. На его многофасеточные глаза, на тонкие, покрытые щетинками лапки. В её мире существа с такой же базовой физиологией были размером с танк, вооружены плазменными пушками и сеяли смерть в масштабах планет. А здесь… здесь это была просто досадная помеха. Объект раздражения для маленького мальчика.

Она наблюдала, как Пашка, войдя в азарт, пытается прихлопнуть муху. А потом она увидела, как пожилая пара, сидевшая на соседней скамейке, кормит крошками хлеба воробьёв.

И в этот момент в её голове что-то щёлкнуло. Картина сложилась.

Она начала понимать, что именно она защищала в той страшной битве. Не букер. Не государство. Не территорию. Она защищала вот это. Этот абсурдный, нелогичный, но прекрасный мир. Право этих странных, хрупких существ есть своё глупое мороженое, смеяться без причины, с нежностью кормить одних существ (птиц) и с яростью гонять других, таких же маленьких (насекомых).

Она защищала их право на их маленькие, бессмысленные войны и их большую, необъяснимую любовь. Она защищала их несовершенство.

Она подняла свою руку, и муха, испугавшись резкого движения, улетела.

— Leave it, — сказала она Пашке. Оставь её. — It is… small. Она… маленькая.

Пашка посмотрел на неё с удивлением. А потом он, кажется, что-то понял. Он посмотрел на муху, потом на лебедей, потом на неё. И кивнул.

Их прогулка продолжилась. Они поднялись на колесе обозрения. Когда их кабинка достигла верхней точки, и под ними раскинулся весь огромный, бесконечный город, Самус прижалась к стеклу. Она смотрела на миллионы окон, на ниточки дорог, на крошечные фигурки людей внизу.

Раньше, глядя на город с высоты, она видела лишь тактическую карту. Укрытия, огневые точки, пути отхода.

Сейчас она видела другое. Она видела дома. Миллионы домов. И в каждом из них — своя жизнь. Свои радости, свои беды, свои маленькие войны с мухами и своя большая любовь.

И она впервые почувствовала не ответственность солдата, а нечто иное. Чувство сопричастности. Она была не над ними. Она была одной из них.

Вечером, когда они, уставшие и полные впечатлений, возвращались в бункер, Пашка, задремав, положил ей голову на плечо. Она сначала напряглась, не привыкшая к такому физическому контакту. Но потом она расслабилась. Она осторожно, чтобы не разбудить, приобняла его.

Дмитрий, сидевший за рулём, посмотрел на эту сцену в зеркало заднего вида и улыбнулся.

В этот день, в простом московском парке, легендарная охотница за головами Самус Аран сделала свой самый важный шаг. Шаг от войны к миру. От одиночества — к семье. И этот шаг оказался для неё гораздо сложнее и важнее любого прыжка через пропасть на вражеской планете.

* * *

Следующим большим открытием для Светланы стал кинематограф. В медиа-зале «Объекта-4» была собрана огромная коллекция фильмов со всего мира, и Константин Сергеевич, взяв на себя роль её культурного гида, начал знакомить её с этим искусством.

Он начал с классики. С чёрно-белых комедий Чаплина. Самус, привыкшая к языку жестов в бою, мгновенно поняла эту безмолвную пантомиму. Она смотрела на Маленького Бродягу, на его неуклюжую грацию, на его отчаянную борьбу с несправедливым и абсурдным миром, и она… узнавала. Не себя, конечно. Но она узнавала сам архетип. Маленький человек против огромной, бездушной машины. И она смеялась. Не громко, а тихо, почти беззвучно, но её плечи сотрясались от смеха. Дмитрий, наблюдавший за этим, был поражён. Он никогда не думал, что Самус Аран и Чарли Чаплин могут иметь что-то общее.

Затем были советские фильмы. Артемьев показал ей «Белое солнце пустыни». Она смотрела на товарища Сухова, который, мечтая вернуться домой к своей Катерине Матвеевне, был вынужден сражаться с бандой Абдуллы. И она снова понимала. Понимала эту смертельную усталость от войны и это простое, упрямое желание вернуться домой.

Она смотрела «Иронию судьбы», и её аналитический ум отказывался понимать логику происходящего. Почему у них одинаковые замки? Почему у них одинаковая мебель? Почему они так легкомысленно относятся к вторжению незнакомца в свой дом? Дмитрий пытался объяснить ей про «типовую застройку» и «новогоднее чудо», и в итоге они смеялись вместе, но по разным причинам. Она — над абсурдностью ситуации. Он — над её попытками найти в этом логику.

Кино стало для неё окном в душу человечества. Она видела их страхи (в фильмах ужасов, которые она смотрела с абсолютно непроницаемым лицом, к разочарованию Дмитрия). Она видела их мечты (в научной фантастике, которую она комментировала с точностью инженера: «Этот тип реактора неэффективен», «Траектория корабля нереалистична»). Она видела их способность к любви и самопожертвованию.

И вот, наконец, настал день премьеры.

Фильм «Metroid: Начало» вышел на экраны с оглушительным успехом. Он побил все кассовые рекорды. Мир был в восторге.

Генерал Воронов организовал для них закрытый показ в одном из VIP-залов лучшего кинотеатра Москвы. Это была ещё одна спецоперация. Зал был проверен на «жучки», охрана стояла по всему периметру. Но внутри, в мягких креслах, с вёдрами попкорна, они были просто зрителями. Светлана (в джинсах и толстовке), Дмитрий, Пашка и даже Константин Сергеевич, которого они уговорили поехать.

Свет погас. Зазвучала знакомая, эпическая музыка. И на экране появилась она. Кино-Самус.

Самус смотрела на экран, и её чувства были смешанными. С одной стороны, это было странно. Видеть свою жизнь, превращённую в двухчасовой аттракцион. Видеть, как актриса Эвелин Рид, красивая, идеальная, повторяет её движения, говорит пафосные фразы.

В сцене, где героиня в одиночку штурмовала базу пиратов, уничтожая десятки врагов и оставаясь при этом почти невредимой, Самус наклонилась к Дмитрию и прошептала:

— Too easy. Слишком легко.

В другой сцене, после битвы с Ридли (которого в фильме сделали просто гигантским монстром, без их личной истории), кино-Самус снимала шлем, и её идеальное лицо, по которому катилась одна-единственная скупая слеза, появлялось на весь экран под трагическую музыку.

Пашка, сидевший рядом, толкнул её в бок.

— Вот тут они врут, — прошептал он со знанием дела. — Ты не плачешь, когда дерёшься.

Самус посмотрела на него, на этого мальчика, который за эти месяцы стал для неё почти младшим братом и который знал о ней больше, чем все сценаристы Голливуда.

— You are right, — согласилась она. — I cry after. Ты прав. Я плачу после.

Но, с другой стороны, она чувствовала… гордость. Она видела, как Пашка, затаив дыхание, смотрит на экран. Она видела, как миллионы людей по всему миру аплодируют её образу. Она поняла, что этот фильм, эта красивая ложь, был нужен. Он давал людям надежду. Он давал им героя, в которого они могли верить. И, возможно, это было не менее важно, чем её реальные победы.

После фильма, когда они уже выходили из зала, к ним подошёл Воронов. Рядом с ним стоял невысокий, пожилой японец в очках и с очень доброй, смущённой улыбкой.

— Светлана, Дмитрий, — сказал генерал. — Позвольте представить. Это господин Ёсио Сакамото. Он прилетел на премьеру в качестве главного консультанта.

Дмитрий замер. Сакамото. Создатель. Бог из машины. Он стоял в двух метрах от него.

Сакамото-сан поклонился.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, — сказал он по-японски, и его ассистент тут же перевёл. — Особенно с вами, Светлана-сан. Генерал Воронов рассказал мне, что вы были нашим главным… вдохновителем.

Он смотрел на неё с тихим, почти благоговейным любопытством.

— Знаете, — продолжил он, — когда я много лет назад придумывал Самус, я представлял её именно такой. Не просто солдатом. А кем-то… потерянным. Но не сломленным. Вы — её живое воплощение.

Самус смотрела на этого маленького, скромного человека, который, играя с пикселями на экране, сам того не зная, десятилетия назад написал её портрет. Он был её «отцом» в этом мире. Её создателем.

— The honor is mine, — ответила она и тоже слегка поклонилась. — Thank you… for creating me. Спасибо… что создали меня.

Сакамото улыбнулся ещё шире. Он не понял до конца всей глубины её слов, но он почувствовал их искренность.

Это был пик её мирной жизни. Она встретила своего «создателя». Она увидела, как её легенда живёт своей жизнью. Она была окружена друзьями, семьёй. Она была почти счастлива. Она почти забыла, что над их головами, в холодной темноте, всё ещё висят пять кораблей-призраков, которые ждут своего часа.

И именно в этот момент, когда она выходила из кинотеатра, смеясь над какой-то шуткой Дмитрия, в её ухе, в крошечном, замаскированном наушнике, который она теперь носила постоянно, раздался спокойный, но леденящий душу голос оператора из «Объекта-4».

— «Валькирия», это «Центр». У нас аномалия. Сеть «Архимед» зафиксировала выход из гиперпространства. Крупный объект. Сигнатура… не пиратская. Похожа на… корабли Галактической Федерации.

Мир кончился. Война возвращалась.

Сообщение из «Объекта-4» было подобно удару электрического тока. Смех замер на лице Самус. Её глаза, только что светившиеся тёплым, живым светом, мгновенно стали холодными, как космос. Она остановилась посреди шумного фойе кинотеатра.

— Что случилось? — тут же спросил Дмитрий, увидев перемену в её лице.

— They are here, — сказала она тихо, так, чтобы услышал только он и стоявшие рядом под видом обычных граждан бойцы «Экскалибура». — The Federation.

Она коснулась своего наушника.

— «Валькирия» на связи. Повторите.

— Подтверждаю, — донёсся голос оператора. — Один корабль. Крейсер класса «Олимпик». Вышел из гиперпрыжка на высокой орбите, за пределами дислокации пиратского флота. Он не предпринимает враждебных действий. Он транслирует стандартный опознавательный сигнал Галактической Федерации и… ваш личный позывной, мэм. Они ищут вас.

Мир, который она с таким трудом построила для себя здесь, начал трещать по швам. Они пришли. Её спасатели. Её работодатели. Её… тюремщики? Она слишком хорошо знала Федерацию. Они не были злодеями. Но они были бюрократами и солдатами. Они придерживались устава. И по уставу, планета с таким низким технологическим уровнем, как Земля, подлежала немедленному и полному карантину после первого контакта. Для её же «блага». Для её «защиты».

Это означало конец всему. Конец «Протоколу «Экскалибур». Конец международному сотрудничеству. Конец их маленькой, хрупкой надежде на самостоятельное развитие. Земля из игрока превратится в объект, в протекторат, в лучшем случае. В худшем — в зону отчуждения.

— General Voronov, — сказала она в комлинк. — Do not answer them. Do not send any signal. Pretend you cannot hear them. Генерал Воронов. Не отвечайте им. Не посылайте никакого сигнала. Притворитесь, что вы их не слышите.

— Но… это же ваши союзники! — донёсся из бункера удивлённый голос генерала.

— They are my commanders. Not your allies, — отрезала она. — And they will not understand. Они мои командиры. Не ваши союзники. И они не поймут.

Она знала, о чём говорит. Как объяснить им, этим лощёным адмиралам, про альянс с «примитивами»? Про резонатор, построенный в гараже? Про кровь мальчика, которая течёт в её венах? Они не поймут. Они увидят лишь нарушение десятков протоколов. Они увидят угрозу неконтролируемого технологического обмена. Они изолируют её, а Землю «возьмут под опеку».

В центре управления «Объекта-4» царила растерянность. Прибытие спасателей, которого они так ждали вначале, теперь, после всего, что они пережили и построили, выглядело как угроза.

— Она права, — сказал Константин Сергеевич, который тоже был на связи. — Федерация — это порядок. Закон. А всё, что мы здесь делаем, — это нарушение всех их законов. Мы для них — аномалия, которую нужно изолировать и изучить.

— Но что нам делать? — спросил Воронов. — Мы не можем вечно их игнорировать. И пираты… они тоже их видят.

Действительно, на тактической карте было видно, как пять пиратских кораблей, до этого висевшие неподвижно, пришли в движение. Они не атаковали. Они начали медленно, очень осторожно, отступать, уходя на более дальнюю орбиту. Появление регулярного военного крейсера Федерации, даже одного, испугало их.

Казалось бы, вот оно, решение. Пришли «взрослые» и разогнали хулиганов. Но Воронов, научившийся за эти месяцы доверять интуиции Самус, чувствовал, что всё гораздо сложнее.

— Самус, — сказал он. — Каков ваш приказ?

Этот вопрос был поворотным. Русский генерал спрашивал приказа у неё. Он признавал её не просто союзником, а командиром в этой ситуации.

Она молчала несколько секунд, стоя посреди суетящейся толпы в фойе кинотеатра. Её мозг работал на пределе, анализируя новую, невероятно сложную шахматную партию. На доске теперь было три игрока. Пираты. Федерация. И Земля.

— We need to talk to them, — наконец сказала она. — But not you. Me. Мы должны поговорить с ними. Но не вы. А я.

— Что вы предлагаете?

— I will go up there. Я поднимусь туда.

— Что?! — в один голос воскликнули Воронов и Дмитрий.

— You have a ship. The «Buran». It is ready? У вас есть корабль. «Буран». Он готов?

— Готов, но… он не прошёл всех испытаний! И он не вооружён! — запротестовал Воронов.

— I do not need weapons. I need a transport. Мне не нужно оружие. Мне нужен транспорт.

Её план был безумен в своей дерзости. Она собиралась в одиночку подняться на невооружённом, экспериментальном земном корабле на встречу с боевым крейсером Федерации.

— I will tell them a story, — продолжала она. — That I crashed here. That I was alone. That you… primitives… saved me out of kindness. That you are no threat. Я расскажу им историю. Что я потерпела крушение здесь. Что я была одна. Что вы… примитивы… спасли меня из доброты. Что вы не представляете угрозы.

— Они поверят? — с сомнением спросил Артемьев.

— They will have to. I am Samus Aran. My word has weight, — в её голосе прозвучала сталь. — I will convince them to leave. To report that this system is empty, uninteresting. To give you a chance. To give you time. Они будут вынуждены. Я — Самус Аран. Моё слово имеет вес. Я уговорю их улететь. Сообщить, что эта система пуста и неинтересна. Чтобы дать вам шанс. Чтобы дать вам время.

Это был невероятный риск. Она ставила на кон всё — свою репутацию, свою карьеру, возможно, свою свободу. Она собиралась солгать своим командирам ради этого мира.

— А пираты? — спросил Дмитрий. — Они же увидят, как вы летите.

— Yes, — ответила она. — And they will think I am escaping. That I am abandoning you. They will get bolder. And when the Federation leaves… they will come back. Да. И они подумают, что я сбегаю. Что я бросаю вас. Они осмелеют. И когда Федерация улетит… они вернутся.

— И тогда… — начал понимать Воронов.

— And then, — закончила она, и в её голосе прозвучала холодная, как космос, ярость, — we will finish them. Once and for all. On our terms. И тогда… мы прикончим их. Раз и навсегда. На наших условиях.

План был гениален. И чудовищно опасен. Он превращал всю планету в приманку.

— Я не могу рисковать… — начал было Воронов.

— You have no choice, — прервала его Самус. — This is the only way. У вас нет выбора. Это единственный путь.

Она развернулась и, не обращая внимания на изумлённые взгляды прохожих, пошла к выходу из кинотеатра. Её телохранители из «Экскалибура» молча двинулись за ней.

— Подготовьте «Буран» к старту, — сказала она в комлинк. — Я буду на Байконуре через три часа.

Она шла сквозь толпу, и никто не знал, что эта высокая, странно одетая женщина только что приняла решение, от которого зависела судьба всего человечества. Она шла на свою самую важную миссию. Не боевую. Дипломатическую. И, возможно, последнюю.