Отражая друг друга (гет)

Дом замер в тишине.

Адриан выскользнул из кабинета Габриэля, прижимая к себе свой собственный ноутбук. Проходя обратно в свою спальню, он почувствовал тяжесть вины за кражу, быстро сменившуюся волной адреналина, покидающей тело. Было всего пять утра — слишком рано, чтобы кто-то ещё проснулся. Тишина казалась чужой, словно это было особое тайное пространство, созданное специально для него.

Он устроился за своим столом, осторожно потянув стул назад почти беззвучно. Лист заявок мерцал перед ним, мигающим курсором приглашая начать писать. Его отец всегда говорил о будущем сына так, будто оно было заранее предопределено: контракты моделей, наследование бизнеса, всё точно и неизбежно. Но здесь всё иначе. Это был его голос, чистый и искренний, голос, который кто-то желал услышать. Адриан смотрел на пустое поле и задумался, как вообще звучит его голос.

"Почему вы хотите учиться именно здесь?"

Такой простой вопрос. Только ничего больше ему не казалось простым. Ни жизнь, ни будущее, даже собственные мысли, когда удавалось прислушиваться к ним достаточно долго. Его пальцы зависли над клавиатурой, но слова, рвущиеся наружу, имели мало общего с учебой или амбициями. Они касались свободы. Желания дышать воздухом, не обременённым именем другого человека.

Он набрал строку. Удалил её. Набрал другую и оставил как есть. Слова казались хрупкими — он пытался сказать что-то правдивое, не разбивая это вдребезги собственным самосознанием. Что-то о словах. Об историях, вплетенных в ткань времени. О том, как он хотел, чтобы люди чувствовали себя увиденными. Он замолчал, взглянув на запертую дверь своей спальни, словно Габриэль мог в любой момент появиться и посмеяться над его чувствами.

Адриан выдохнул, долго и тихо.

В тишине раннего рассвета ему было легче думать о Маринетт. У неё было амбициозное желание, которое горело ярче страха, даже когда она дрожала под его тяжестью. Он хотел написать об этом — хотел сказать, что вдохновляли его не те, кто был у власти, а те, кто продолжал творить вопреки ей. Он думал о её досках, покрытых набросками и нитями, словно о созвездиях, которые она желала наполнить смыслом.

Он вспомнил свои приключения с Ледибаг. О том, как он был Котом Нуаром. О том, как колотилось его сердце, когда он боролся изо всех сил, о школьной влюблённости, которая переросла в крепкое партнёрство, о надежде, которая зарождалась в нём каждый раз, когда он чувствовал чёрную кожу на своей коже. О своей непоколебимой вере в свою напарницу и о том, какой лучшей подругой она была для него всё это время.

Курсор мигал спокойно и терпеливо. Адриан писал медленно, отрывисто, формируя мысли, в которых сомневался сам. Голоса отца здесь не слышалось. Остался лишь он сам и звук спящего города.

На экране высветилось уведомление.

"Отстранение посла Росси шокировало Париж; дочь выслана из страны со скандалом"

Сердце у него ёкнуло. Какое-то мгновение он просто сидел, уставившись, и голубое свечение разливалось по его рукам. Он пролистал статьи по теме. Полился поток новостей: ведущие новостей рассекречивали её ложь, видеоклипы гремели разоблачениями, звучали резкие голоса репортёров, выкладывающих улики по крупицам. Они показывали клипы, где она улыбается у галереи, на фоне скандальных заголовков и фальсифицированных достижений. Комментаторы спорили, голоса накладывались друг на друга, и всё это было пропитано тем жадным тоном, который СМИ приберегали для публичного падения. Посты, комментарии, недоверчивые ответы.

Адриан прижал ладонь ко лбу. Почувствовал желание расхохотаться.

Но он мог думать только о Маринетт — о том, сколько ей пришлось вытерпеть, прежде чем ей кто-то поверил. Как легко правда раскрылась, когда нести её пришлось не ей одной. Интересно, видела ли она всё это? Какой стала бы её реакция сейчас, если бы увидела, как снимается этот огромный груз обвинений? Ощутила бы она удовлетворение и справедливость?

Снова разговоры о Лиле, домыслы нарастали. Его взгляд упал на ветку комментариев под ссылкой на Ледиблог. Там были имена всех его одноклассников: Нино, Аликс, Ким, Милен. Они больше не защищали Лилу. Они рассказали миру, как она годами их обманывала, какая она была искусная лгунья. На их комментарии тоже последовали язвительные отклики: пользователи сети недоумевали, как они могли годами быть такими глупыми, но Алья заблокировала ветки комментариев, прежде чем они разрослись ещё сильнее.

Взгляд Адриана натолкнулся на зернистую, сделанную папарацци фотографию в конце репортажа Надьи — Лила и её мать, выходящие из квартиры, их лица были скрыты под шарфами. Казалось бы, это должно было удовлетворить его. Но вместо этого глухая боль проникла под рёбра. Он ненавидел Лилу за разрушение, которое она принесла. Но какая-то маленькая, нелепая часть его самого также ненавидела себя за то, что он всегда стоял молча рядом.

— Адриан, — раздался голос Натали из-за двери, вежливый и резкий, как всегда. — Завтрак готов.

Он закрыл вкладку, слова анкеты продолжали мигать терпеливо, словно сами ждали окончания. Адриан глубоко вздохнул, поднялся и последовал за Натали по отполированному коридору.

Столовая сияла золотым светом — искусно сервированная картина для семьи, которой не существовало. Адриан занял место за длинным столом. Фарфор сверкал, столовые приборы были расставлены слишком идеально, а в душном воздухе витал кисловатый привкус цитрусовых и кофе. Отец сидел во главе стола, его осанка была идеальной, улыбка — отрепетированной до мельчайших деталей.

— Доброе утро, Адриан, — тепло сказал Габриэль, словно они были членами любой другой семьи, словно воздух не был наполнен тысячью невысказанных вещей.

Адриан пробормотал в ответ приветствие. Место было похоже на сцену, но тепло ощущалось, как пальто, которое не подходило по размеру — жёсткое и взятое взаймы. Габриэль налил себе кофе. Запах был резким, слишком резким.

— Итак, — начал отец, непринуждённо, легко, словно примеряя маску обыкновенной жизни. — Как продвигается твоя заявка?

На мгновение паника охватила его.

"Он знает, он знает, он знает..."

Адриан заставил себя улыбнуться, но улыбка не достигла глаз. Подумал о незаконченном предложении, заголовках, всё ещё сияющих по всему Парижу, о пустой победе, которую они приносили. Вспомнил Маринетт и то, насколько поддельным казалось это тепло по сравнению с тихой безопасностью, которую он находил только с ней.

Круассан рассыпался под пальцами, ломаясь от малейшего прикосновения.

— Я… делаю успехи, отец.

Габриэль вежливо и одобрительно хмыкнул — тот звук, который кто-нибудь, кто не разбирается в этом, мог бы принять за отцовскую гордость. Для Адриана этот звук казался более пустым, чем стол вокруг них.

Он взглянул на тарелку, заставляя себя медленно жевать, ощущая, как вкус становится мягким на языке. Его вдруг осенило, что тепло в комнате не настоящее. Ни лёгкая улыбка, ни уют от еды. Всё это было словно постановка, призванная напоминать семейную жизнь.

Адриан отложил вилку. Его взгляд лишь раз метнулся к отцу. Габриэль выглядел совершенно непринуждённым, потягивая кофе. Абсолютно собранным.

Абсолютно фальшивым.

* * *

Они вернулись в комнату Маринетт.

Адриан сидел на краю её стола, неосознанно виляя хвостом, и притворялся, что ритмичный свет лампы, играющий на её наполовину законченных набросках, отвлекает его. Но это было не так.

Она ходила взад-вперёд, сплетая и расплетая пальцы, а Маттьё прислонился к стене с тем самым тщательно нейтральным выражением лица, которое Адриан уже успел узнать, — выражением, которое было не столько спокойным, сколько расчетливым.

Адриан заставил себя не шевелиться. То, что он Кот Нуар, помогало ему — он мог скрыть под маской гул собственного сердцебиения, — но голос Маринетт всё равно прорвался наружу.

— Я просто… — Она остановилась посреди комнаты, закусив губу. — Я не могу перестать думать о нём. Адриан не ходил в школу. Никто о нём не слышал. Никто. Даже... — Она спохватилась, опуская взгляд.

Эти слова ударили прямо в сердце Адриана. Он сглотнул, стараясь скрыть свою реакцию под маской. Он не подозревал, насколько заметным стало его отсутствие — насколько внимательно она следила.

— Я уверен, он в порядке, — поспешно ответил он, мягче, чем намеревался. — Его отец наверняка опять посадил его под замок. — Горечь вырвалась раньше, чем он успел остановиться.

Маринетт посмотрела на него взглядом, полным одновременно досады и беспокойства.

— Вот именно этого я и боюсь!

Маттьё шевельнулся, наконец заговорив.

— Возможно, нам сейчас не удастся с ним связаться, но его заявление на том показе было… полезным. Этого, а также той информации, которую мы им предоставили, может быть достаточно, чтобы начать затягивать петлю вокруг Габриэля Агреста.

Его тон оставался ровным, почти безразличным, словно это могло смягчить тяжесть его слов.

— Он не единственный — мы также отслеживаем посредников, — но его участие имеет наибольший вес. Устранить его означало бы ослабить один из самых крепких столпов крепости Бражника.

Маринетт резко вздохнула и метнула взгляд на Адриана. На мгновение ему показалось, что она видит его насквозь — сквозь кожу, маску и хрупкую тишину, которую он вокруг себя возвёл.

Адриан заставил себя рассмеяться, хотя смех царапал ему горло.

— Вот это заголовок!

— Это не заголовок, — тихо, но непреклонно поправил Маттьё. — Это правда. Мы готовы её раскрыть, если получим то, что нам нужно.

Когти Адриана напряглись и впились в бедро. Каждое слово сжимало его желудок всё сильнее. Он уже знал. Знал. Но слышать это снова, снова и снова — слышать, как это имя произносили вслух в спальне Маринетт — казалось, пол вот-вот разверзнется у него под ногами.

Он задавался вопросом, станет ли ему когда-нибудь легче слушать, что человек, вырастивший его, был связан с монстром, который терроризировал Париж на протяжении многих лет.

— Проблема с нашей техникой, — начал Маттьё, и Адриан узнал уже знакомый ритм предстоящей лекции, — в том, что базовая калибровка слишком шумная. Теоретически она должна позволить нам определить источник проявления акумы. Но энергия акумы накладывается на обычные эмоциональные всплески — споры, митинги, концерты, понимаете суть? Бражник может быть где угодно в Париже. Так что, если у нас нет представления о приблизительном местоположении, процесс займёт месяцы. И он продолжит терроризировать город.

— Какой у тебя план? — спросил Адриан, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно.

Взгляд Маттьё скользнул к нему прежде, чем тот ответил.

— Если мы объявим, что прототип завершён — этого будет достаточно, чтобы вызвать у него панику и убедить его лично появиться — и он придёт. И тогда у Ледибаг и тебя появится шанс поймать его. Хватит гадать. Хватит ждать.

У Адриана перехватило дыхание. Именно такой план он должен был приветствовать. Наконец-то борьба, вместо бесконечной, бесплодной погони, пришла к нему. И всё же он чувствовал лишь тревогу, клубящуюся в груди, словно дым.

— А как же Ледибаг? — осторожно спросил Адриан. — Ей придётся дать вам на это своё согласие. Она бы никогда не позволила вам двоим идти в такое опасное место без плана.

Маринетт не дрогнула. Вместо этого она пристально посмотрела на него.

— Она знает, — сказала она. — Она будет в лаборатории тем же вечером.

У Адриана перехватило дыхание. Было что-то невысказанное в том, как Маттьё метнул на неё взгляд, в том, как она не отвела от него глаз, когда говорила это. Что-то, от чего воздух казался тяжелее. Но он не мог понять, что именно. Пока нет.

Он прочистил горло, делая атмосферу ещё напряжённее.

— А ты сама тоже пойдёшь туда?

— Да.

Резкие слова вырвались быстрее, чем он смог их остановить.

— Представляешь, насколько это опасно?

— Все будет хорошо, — ответила она мягким, но непреклонным тоном.

Он наклонился вперёд, прижав уши к голове.

— А что, если что-то пойдёт не так? Маттьё, ты говоришь о том, чтобы подбросить её Бражнику, как приманку? Ты же не можешь думать, что…

Маринетт решительно оборвала его:

— Со мной всё будет хорошо, поверь мне. Пожалуйста. Так будет лучше для Парижа, для всех нас. Это будет конец.

Решительность ее тона прозвучала как удар.

Адриан открыл рот, чтобы снова возразить, но его шест резко завибрировал у бедра. Телефонные сообщения автоматически пересылались на шест. Он вздрогнул, неловко открыл его, и только увидел, как на крошечном экране мелькнули уведомления.

"ты сделал это, Адриан"

"ты и твои маленькие друзья испортили ВСЁ"

"ОН бросил меня после всего, что я сделала ДЛЯ НЕГО"

"Они все разрывают меня на части, пока твоя тупая #### строит из себя святую"

"но ты думаешь, что ты в безопасности? Думаешь, она в безопасности?"

"КАКАЯ ШУТКА, меня аж тошнит"

"иди в штаб-квартиру ЛС если у тебя есть смелость"

"я оставила тебе прощальный подарок ради нее :)"

Адриан отговорился какой-то нелепой причиной ухода, поймав напоследок тревожный взгляд Маринетт. Ему захотелось рухнуть на колени прямо перед ней и поведать обо всём.

Ему не следовало идти. Каждый инстинкт подсказывал не доверять Лиле, что она пытается втянуть его в падение вместе с собой. Инстинкты кричали, что следовать её «следам» ошибка — но вдруг она права? Может, она знает что-то важное? Может, это единственный путь разобраться в трещинах, покрывающих жизнь его отца?

Когда Кот Нуар прибыл, в штаб-квартире было тихо: рабочий день давно закончился. Охранников, расхаживающих по периметру, было легко обойти, учитывая годы тренировок скрытности. Стеклянный вестибюль сверкал в тусклом ночном свете, и каждый шаг гулко отдавался от натертых полов, словно само здание затаило дыхание.

На центральном столе лежала нетронутая маленькая флешка. Ни конверта, ни записки. Просто чёрный пластик на белой поверхности. Слишком заметная, чтобы быть случайной.

Адриан поднял её трясущимися руками.

Это могла быть ловушка. Почти наверняка. Но воспоминание о послании Лилы ныло в груди, и пальцы подвели его, вставив флешку в стоящий рядом ноутбук.

Файлы открылись немедленно.

Первой была зернистая видеозапись с телефона, вероятно, снятая скрытно за дверью: его отец, Габриэль, исчезает под полом своего кабинета. У Адриана сжался желудок. Он знал эту комнату, эту стену, эту картину своей матери. Он проходил мимо неё тысячу раз. Но вот — доказательство того, что его отец исчез под ней.

Второй клип был хуже. Камера словно летала: снимала бабочек, роящихся в пещере-логове. Камера повернулась ровно настолько, чтобы уловить силуэт — высокий, напряжённый, окутанный фиолетовым — профиль отца, резко выделявшийся в сиянии. У Адриана перехватило дыхание.

Третий файл был вовсе не видео, а неофициальной симуляцией. Адриан узнал интерфейс программы Лоран-Сельвига. Точки данных о сильных эмоциях, вызванных многочисленными атаками акум, были нанесены на карту и сопоставлены с записями Лилы об энергетических сигнатурах, прослеживаемых в обратном направлении светящимися дугами — каждая линия сходилась в одной точке: в сердце особняка Агрестов.

Адриан захлопнул ноутбук, но было слишком поздно. Перед глазами вспыхнули образы. Лицо отца. Бабочки. Логово.

Нет...

Он обеими руками схватился за рот, подавляя поднимающийся изнутри крик.

Стены комнаты прогнулись внутрь, словно зная, чью кровь им нужно пролить. Грудь словно сковали в тисках, рёбра сжимались с каждым ударом сердца. Руки сильно дрожали, когда он прижимал их к столу, пытаясь удержаться на ногах, но дрожь только усиливалась. Ногти царапали дерево.

Зрение у него дрогнуло. Адриан заморгал, но слова на экране расплылись и размазались, словно их облили водой.

"Нет. Нет, это не… это не реально..."

Да, его отец был жестоким. Холодным. Отстранённым. Но он — Бражник? Монстр, который питался горем, превращал людей в оружие, с которым они сражались годами?

Он прерывисто вздохнул. Колени подогнулись, с глухим стуком ударившись об пол. Он инстинктивно согнулся вперёд, обняв себя руками, качнулся один раз, другой. Дыхание стало прерывистым, высоким и резким, словно тело забыло, как делать что-то столь элементарное, как дыхание.

"Вставай. Вставай, тебе нужно встать."

Но мышцы отказывались слушаться. Сердце бешено колотилось, слишком быстро, болезненно, замедлить ритм не получалось. В ушах звенело биение пульса, заглушая любые звуки снаружи.

А под всем этим — воспоминания. Следы рук отца на плече, его одобрение напоказ. Молчание отца после каждой атаки акум. Его исчезновения. Удушающее горе в их доме после исчезновения матери. Всё это сливалось в один невыносимый вывод.

Адриан зажал уши руками, отчаянно пытаясь заглушить эту мысль, но она всё равно отозвалась эхом. Дыхание перешло в хриплые, надрывные рыдания.

К тому времени, как он вырвался в ночь, его лёгкие горели, но это не имело значения. Парижский горизонт проплывал мимо него, неоновые огни размазывались в полосы, словно глаза не успевали за бегом мыслей. Отец. Бражник. Всё это время…

Флешка словно прожигала карман, невыносимая тяжесть, грозившая утащить его на дно с каждым шагом. Он прыгал по крышам, не заботясь о скрытности и ритме, лишь о движении вперёд. Мир сузился до одного имени, до одной цели. Маринетт.

Потому что, если земля уходила у него из-под ног, если каждая частичка жизни, которую он знал, рушилась, она была единственным надежным местом, куда можно было бежать.

Грудь его сжалась, дыхание стало поверхностным и прерывистым. Каждый прыжок был шатающимся, когти царапали плитку. Он едва заметил, как споткнулся так сильно, что ободрал ладони. Неважно. Важно было только одно — добраться до неё.

К тому времени, как в поле зрения показался её дом, всё плыло, каждый удар сердца был словно удар молота. Он неуклюже приземлился на её балкон, прислонившись к перилам, словно его тело наконец-то осознало, что от правды не убежать.

— Маринетт, — прохрипел он, его голос был надломленным и прерывистым, настолько, что это напугало даже его самого. — Маринетт, пожалуйста…

Слова растворились. Костюм казался ему невыносимо тесным, каждое его движение дрожало от неистовой паники.

Маринетт приоткрыла люк.

— Кот? — в её голосе слышалась тревога. Она полностью открыла люк и потянулась к нему, тревога была сильнее удивления. — Маттьё ушёл, если ты его искал… что… что случилось?

Он прошёл мимо неё, чуть не перевалившись через перила. Его хвост дёргался, цепляясь, словно жил собственной жизнью. Дыхание было хриплым, прерывистым. Каждая тень казалась готовой прыгнуть, каждый угол казался западнёй. Он оказался в ловушке собственных мыслей, не в силах составить чёткий план, не в силах унять пульсирующий в груди страх.

Руки Маринетт крепко и уверенно нащупали его плечи, мягко опуская на кровать, и он вздрогнул от прикосновения, вырываясь из её хватки.

— Я…я не могу…— прохрипел он, голос дрогнул, дыхание прервалось. — Это…мой отец...Бражник…он…он был…везде…

Слова сыпались осколками, бессмысленными для посторонних, но каждое рвало на куски его самого. Когти впивались в ладони, оставляя неглубокие полумесяцы, и он прижимался лицом к коленям, слегка покачиваясь, тщетно пытаясь унять дрожь, пробегавшую от груди по всем конечностям.

Маринетт присела рядом с ним, стараясь подстроиться под ритм его паники, и начала круговыми движениями поглаживать его спину.

— Я с тобой, — прошептала она. — Всё хорошо. Ты здесь в безопасности. Ты в безопасности. Тебе не нужно ничего объяснять...

Он сильно трясся, слёзы жгли глаза, маска не могла сдержать охвативший его ужас.

— Нет…нет…это повсюду…мой дом…всё…бабочки…всё это…он не был сообщником…

Его слова застряли в пространстве между ними, непонятные в панике. Но тут она слегка замерла, прищурившись и сжав губы. Взгляд Адриана метнулся к ней. Её взгляд — пронзительный, почти… понимающий — обдал его льдом.

Он понял, ещё до того, как слова полностью сформировались в его сознании, что она знает. Что она знает. Фрагменты его признаний, то, как он говорил об отце, то, как его голос не перестаёт дрожать, — всё это было ключом, кодом, который мог расшифровать только тот, кто был достаточно близко. И, о, Адриан Агрест так и не научился держать Маринетт Дюпен-Чен подальше.

Ее губы слегка приоткрылись, и она тихо, дрожащим голосом выдохнула:

— Адриан…

Он замер, услышав её шёпот, глаза под маской широко раскрылись, грудь тяжело вздымалась, пот лип к коже. Он не стал отрицать. Не мог.

— Я… прости… — выдавил он, и его голос сорвался от рыданий, которые никак не могли полностью сформироваться.

Минута колебания прошла так же быстро, как и появилась, и Маринетт притянула его ближе, позволяя ему обрушиться на неё.

— Тсс… тише...дыши вместе со мной, — прошептала она, пальцы перебирали волосы на его затылке. — Я люблю тебя. Всё хорошо. Я люблю тебя…

Он сильно содрогнулся, плечи тряслись, челюсть дрожала. Хвост слабо хлестал, когти впивались в её руку, словно та могла удержать его в реальности. Дыхание было прерывистым, поверхностным, почти паническим, грудь поднималась и опускалась резкими, неровными толчками. Её лёгкое принятие правды казалось слишком сильным, слишком приятным. Почему она не кричала? Почему она не сказала ему убираться раз и навсегда?

— Я… я видел это, Маринетт… — повторил он, потому что она, похоже, не понимала, — видел логово. Бабочки… все данные… это он… он… Бражник…

Маринетт прижалась щекой к его макушке, обняла его за плечи, и Адриан тоже слышал, как колотится её сердце. Правда висела тяжёлым грузом в комнате, но Маринетт оставалась с ним. И она любила его, хотя и знала правду.

Он прижался лицом к её плечу, дрожа, обнимая её, словно одной лишь их близостью можно было сдержать всю тяжесть мира. Его дыхание слегка удлинилось, сформировался хрупкий ритм, но каждый выдох всё ещё дрожал от остаточного ужаса. Рыдания сотрясали его, грудь так сильно вздымалась, что, казалось, его рёбра вот-вот сломаются...

Город снаружи начал свой ранний гул, равнодушный, безразличный.

— Я должен был заметить это. Должен был заметить. Должен был…

Её голос был таким мягким, словно прорывался сквозь самые худшие его мысли, но оставался уверенным.

— Я знаю, знаю. Ты не одинок. Просто… просто дыши. Я здесь. Ты не… ты не один.

Он конвульсивно вздрогнул, пытаясь говорить, и снова подавился слезами. Слёзы пропитали рубашку Маринетт, и Адриан ощутил новый приступ вины сквозь туман паники. Попытался отстраниться, но мягкая рука коснулась его подбородка. Почему она не боится? Почему любит его?..

— Посмотри на меня, — снова сказала она, нежно приподняв его подбородок кончиками пальцев. — Не нужно сдерживаться. Я тебя понимаю. Я здесь.

Он позволил себе полностью прижаться к ней, позволяя рыданиям сотрясать его, позволяя панике беспрепятственно выплеснуться наружу.

— Это… слишком… Я не могу… Я не могу…

— Ты сможешь, — твёрдо прошептала она. — Ты сможешь. Я люблю тебя. Я люблю каждую частичку тебя. Всего тебя, каждого. Посмотри на меня — дыши. Вдох за вдохом. Ты всё ещё стоишь. Ты всё ещё здесь. Тебе не нужно разбираться с этим сегодня, — всё шептала она, нежно проводя рукой по его лицу, словно он был тем, кого стоило любить. — Тебе не нужно этого делать.

Паника всё ещё пронзала его, жгучая и острая, но под ней он чувствовал, как формируется связь. Нить, за которую можно держаться. Не ясность. Не ответы. Не решения. А она. Её присутствие. Твёрдое. Реальное. Она, она, она, она…

И он прильнул к ней. А она обняла его. И впервые с тех пор, как правда обрушилась на него, у шторма появился берег.