Демон клана Чхве (джен)

Уже пятый час Чхве Вон ждал, взывая к богам и досадуя на излияния так не вовремя заявившегося родителя. Нет, он не нуждался в очередном напоминании о том, что заслуживший к тридцати годам прозвание «мудрого»⁽¹⁾ стал теперь разочарованием для клана. Ему, решившему окончательно удалиться от дел, не надо было повторять, что отец хочет видеть его по правую руку от себя в Чонбан⁽²⁾. И уж тем более не хотел он слышать о том, что его жена, рожающая сейчас в четвертый раз, и теперь не сможет произвести на свет первенца.

— Если эта женщина и на этот раз не родит живого младенца — откажись от неё, сын, — проговорил незваный гость, и Чхве Вон, не чувствуя в себе силы долее молча слушать отца, закрыл лицо руками.

«Эта женщина? Эта женщина?!» — нет, Чхве Вон хотел бы напомнить отцу, выплюнуть в лицо слова о том, кем была эта женщина и каких усилий стоило в своё время заключить этот союз ему — милостью короля главе управления литературой Чхве Ону. Нет, он не решился вслух порицать родителя, а тот, по-видимому, истолковал его жест по-своему, успокаивающе похлопав сына по плечу.

— Я давно уговаривал тебя взять наложницу…

Чхве Вон поднял на отца осуждающий взгляд: родитель как будто забыл или не хотел вспоминать о том, какую роль сыграла его жена в судьбе пошатнувшегося клана; как будто не ей он, родной сын четвертованного как предатель и приёмный сын предателя не четвертованного, был обязан местом главы Чонбан… Нет, его отец не отличался хорошей памятью, зато слыл блюстителем чести клана… и едва ли мог принять незаконнорождённого внука…

«Честь? Эта честь! Честь, которая умерла полвека назад, не может воскреснуть».

Нет, его жена, это прекрасное кроткое создание… теперь просто тихое и забитое… никак не заслужила такого к себе отношения.

Уже пятый час Чхве Вон ждал рождения сына, прислушиваясь к доносящимся из покоев роженицы звукам, и не слышал ничего — за эти четыре с лишним часа измученная схватками женщина не издала ни звука. Наконец, высокий тонкий крик прорезал тишину — прозвучал и сразу же оборвался — Чхве Вон вскочил с подушек, сбив отца с ног, распахнул двери, бросился к покоям жены и, достигнув их, застыл на месте. Нет, войти и увидеть ещё один страшный синий труп того, что могло бы стать ему сыном, он не мог решиться.

— Ваша милость, посмотрите, какой у вас красивый и здоровый сын, — прозвучали слова повитухи.

Чхве Вон распахнул заколебавшиеся от его усилия на петлях двери и перешагнул через порог: она встрёпанная с искусанными в кровь губами и покрытым испариной бледным лицом полулежала на кровати и держала в руках свёрток белых шелковых простыней, из которого выглядывала покрытая чёрным пухом макушка младенца. Чхве Вон быстро миновал расстояние до кровати, встал по правую руку от жены и посмотрел сыну в лицо. Да, младенец был красив: черный пушок на головке, явно заметные широкие бровки и длинные черные ресницы оттеняли огромные широко открытые глаза, в которых большую часть занимала яркая насыщенно синяя радужная оболочка. Прекрасное дитя причмокнуло, сложив в трубочку аленький пухлый ротик, — отец новорожденного с трудом поборол желание прикоснуться к дёрнувшемуся в такт кончику остренького носа — и, не обратив внимание на появление родителя, продолжало сосредоточено разглядывать мать. Чхве Вон сел на кровать, обнял жену за плечи и поцеловал в висок.

— Моему сыну понадобилось много смелости, чтобы явится в этот мир, — проговорил он, поправляя приоткрывшие тельце малыша пелёнки. — В этом он уже превзошёл трех своих братьев. Смелым его я и назову. Иероглиф Ён, которым будем записывать его имя, — «коготь» — станет символом того, что острое оружие понадобится ему, чтобы выжить.

Роженица наградила мужа взглядом, который явственно говорил о том, что ей не понравилось имя.

— Позвольте мне, ваша милость, запеленать это дитя, — проговорила повитуха. Чхве Вон поднялся и отошёл, не желая мешать, но его жена никак не отреагировала и продолжала смотреть в глаза сына, как будто опасаясь, что тот исчезнет, стоит ей моргнуть.

— Дорогая, отдайте ребёнка, — проговорил Чхве Вон, и его жена повернулась на бок, защитив новорожденного от взглядов окружающих своей спиной.

— Как же боюсь, мой маленький, прижать тебя и поцеловать тебя, — услышали Чхве Вон и повитуха слова роженицы и переглянулись.

— Не стоит так опекать дитя, ваша милость. Я никогда не видела таких крепких младенцев. Ему будет удобнее в колыбели: я запеленаю, уложу его и позову кормилицу.

Чхве Вон удивленно наблюдал за женой: на его памяти она впервые позволяла себе показывать обуревающие ее чувства на людях, — не думая подчиниться, она прикоснулась губами к щечке младенца, оставив кровавый след и прижав к себе сверток из простыней, зашлась по-бабьи громким подвыванием.

* * *

Чхве Ый уже давно чувствовал присутствие жнеца за спиной: он появлялся всякий раз, когда демон прикасался к человеку, — но на этот раз отчего-то не торопился накинуть сеть. Демон, прикладывая руки к животу роженицы, заставлял её выталкивать плод, пока она слабо висла на шёлковых широких лентах, которые должны были помочь ей поднимать тело, и кусала губы, сдерживая стон, чтобы её муж не услышал крик: и о чем только она думала!

Не первый раз Чхве Ый стоял так, скрывая пляшущие по поверхности призрачного тела дуговые разряды за солнечным светом, и ждал боли. Трижды уже он уступал страху перед пытками жнеца, но в этот раз он не поддался и, наконец, увидел правнука: младенец закричал, посмотрел в пространство удивительно ясным синим взглядом — демон увидел в глазах ребёнка своё отражение, обычный человеческий облик, — и новорожденный замолк. Эта бестолковая женщина, что назвала себя повитухой и не сделала ничего, подхватила дитя, прервав зрительный контакт, обмыла, завернула в шелковые тряпки и уложила на руки матери.

Чхве Ый оглянулся и посмотрел в лицо жнеца, он бесконечно устал и был не в силах бежать — больше всего он хотел сейчас смотреть в глаза младенца и видеть своё отражение. Ангел смерти ответил демону пустым равнодушным взглядом:

— Я пришёл не за тобой.

Чхве Ый скривился в ухмылке:

— Ты первый жнец, из встреченных мной, который бездействует, видя перед собой демона.

— Я пришёл не за тобой, — повторил жнец и с безразличным видом уселся на подоконник. Свет яркого летнего солнца свободно проходил через него и падал на кровать.

Чхве Ый хотел ещё раз взглянуть в глаза младенца, нет, он хотел глядеться в эти глаза вечно: эти годы он не знал отдыха — не то, чтобы он в этом не нуждался — а во взгляде правнука как будто растворился на мгновение, всё забыл и перестал существовать, — но вместо этого смотрел на застывшего в дверях сына и слушал рыдания женщины. Нет, они оба были разочарованием: сын был плох, а внук ещё хуже. Нет, этот обрюзгший, лысеющий старик, уже ничем не напоминавший того тонкого изящного подростка с нежными руками, не способными держать меч, помнил все: разрубленное тело отца, потерянное положение, почести, превращенные монголами в пастбища плодородные пашни, загубленное войско, разрушенные крепости, — он не забыл и старался вернуть, за пламенными речами в красных стенах зала приемов пряча предательства и преступления тех, от кого зависел. Днём ложью он добивался покровительства плохих людей, а ночью звал отца во сне — демон знал, что его сын не виноват в том, что творит, но внук, который вовсе отказывался что-либо делать, скрывая равнодушие за своеобразным образом мыслей, не мог стать хорошим отцом для него. Пожалуй, его мать была той, на кого демон мог возложить определенные надежды: измученная она уже успела дать бой мужу, свекру и повитухе, не позволяя отобрать у неё дитя, и твёрдо отказалась от кормилицы, — но и она вскоре, не выдержав напряжения, забылась, а спелёнатый правнук теперь лежал в колыбели, рядом с которой были только демон и жнец. Чхве Ый твёрдо решил впредь не отходить от правнука ни на шаг, пока не будет уверен, что ребенок достаточно окреп, чтобы исполнить предначертанное.

— Если ты пришёл за младенцем, то убирайся прочь — я спас его, — проговорил Чхве Ый, оглядывая склонившегося над колыбелью жнеца.

— Я пришел не за ним, демон, просто любуюсь: прекрасная душа. Впервые вижу кристальную чистоту, первое рождение: ни опыта, ни заслуг, ни греха.

— Передай своим хозяевам, чтобы держались подальше от ребенка, — у меня еще хватит сил, чтобы разнести в щепки их сад.

— Время этого ребёнка еще не пришло, хотя я совершил бы благодеяние, забрав его душу сейчас: он бы рос на руках у Нефритового императора в том саду, который ты обещаешь разнести в щепки, питаясь вечной мудростью.

— Моему правнуку для пропитания не нужны пустые слова, только материнское молоко, — Чхве Ый склонился над колыбелью и прижался губами к личику ребенка, тот как будто почувствовал прикосновение, причмокнул во сне и завозился в пеленках. Сам не свой от нежности Чхве Ый подхватил дитя на руки и удивился тому, что может взять его: младенец проснулся и открыл глаза.

— Что ты творишь? — услышал Чхве Ый крик ангела смерти, и мир в глазах демона потерял краски и четкость: он больше не видел правнука и жнеца, только смутные, будто в дымке, очертания покоев. — Ты погубишь это тело и осквернишь душу, — этого предупреждения демон тоже не услышал, он ощущал необычную для своей души легкость, будто забыл все, что произошло с ним, и полное успокоение — в следующее мгновение его блаженство было грубо прервано прикосновением раскаленного металла, и мир обрёл прежние очертания.

Демон услышал отчаянный крик правнука, он летел, и его тело разрывалось от боли — прикосновение жнеца жгло его душу калёным железом — а он не мог сопротивляться.

— Я был в его теле? — прошептал Чхве Ый сквозь плотно сжатые от боли зубы.

— Я уничтожу тебя в наказание за это, — последовал ответ.

— Я готов понести наказание, если навредил ему, но не от тебя — ты безвольная тварь на службе у вышедшего из ума старика, — Чхве Ый вырвался из обжигающего захвата, оттолкнулся и ощутил тяжесть драгоценного меча в руке. Секунды демон и жнец летели в разные стороны, удаляясь друг от друга: демон — к земле, а жнец — в небеса, — но ангел смерти был зол и не собирался отступать. Он извлек из рукава тяжелый жезл, взмахнул им, и красная веревка обвилась вокруг тела демона арканом — Чхве Ый взревел, с этой болью ничто не могло сравниться, и рубанул веревку — она разорвалась, но петля продолжала стягиваться вокруг его души. Демон упал в траву, выбив комья земли, и катался, вопя, пока молнии не охватили его, разорвав удавку. Жнец уже стоял рядом: жезл в его руках превратился в меч, готовый разрубить душу демона. Чхве Ый поднялся на четвереньки, ожидая удара, и в последний раз посмотрел на дом, в котором будет жить его правнук: окно распахнулось, когда две души вылетели прочь, и освещенная люлька была явно различима в опустившихся летних сумерках — Чхве Ый закричал от ужаса, очевидно привлеченная плачем мать лежала, закрыв колыбель своим телом, из спины женщины торчал кинжал, его сын и внук застыли в дверях, а тёмная тень бежала от дома прочь.

— Дитя! — закричал Чхве Ый, рванулся и сразу же попал в сеть, которая пригвоздила его к месту.

— Подожди меня здесь, — проговорил жнец и направился к дому, — я заберу душу и займусь тобой. Я не позволю им мучить тебя, тебе станет легче.

На глазах демона появились слезы, он кричал от боли, — верёвки жгли его душу — звал сына…

— Моему правнуку нужна мать, — молил Чхве Ый. — Позволь мне спасти её, и я приму вечные муки. Пощади, как это дитя будет жить без любящей матери, кем он вырастет с таким отцом, как найдет в себе силы исполнить предначертанное?

Он видел, как женщину уложили в постель, вокруг суетились домашние, его внук описывал круги вокруг жены, та что-то говорила: высокий срывающийся от рыданий и прерывающегося дыхания голос был слышен на значительном расстоянии. «Убийца! Убийца!» — она то ли ругала кого-то из родственников, то ли пыталась поведать окружающим о том, что произошло с ней, умоляла положить рядом с ней ребенка, рыдала, его сын взял младенца на руки и пытался успокоить — тот заходился криком. От дома отъехали всадники — послали за лекарем — жнец сидел на подоконнике, ждал, когда предназначенная ему душа отделится от тела, и наблюдал за страданиями корчившегося в сети демона.

— На его предначертание не нужны особые силы… — проговорил ангел смерти.

— Пощади! — взмолился демон. — Сжалься! Я… Почему ты служишь им? Отпусти меня. Я, умирая, не испытывал такой боли. Ты тоже жил когда-то и заслужил ту же участь, они заставили тебя забыть, но у тебя была мать, жена, сестра, дочь… Ради них позволь мне спасти её. Это дитя невинно, ты сам сказал, что никогда не видел такой чистой души. Я мог бы защищать его, стать ему опорой…

— Ты ошибаешься, правитель, когда говоришь, что я ничего не помню и равнодушен к людскому горю. Я любовался душой ребенка и забрал бы ее немедленно, чтобы уберечь от страданий, но не делаю этого, потому что не могу решать кому жить, а кому умирать. Я жалею тебя и поэтому не отдам на вечные муки. Я уничтожу твою душу. Я помогаю твоему правнуку сейчас, спасаю его, не позволяя тебе приблизиться. Что ты сделаешь? Будешь защищать, станешь опорой? Ты овладеешь его телом, душа в котором слишком слаба, чтобы сопротивляться. Ты осквернишь его душу. Ты заставишь его делать то, что выше человеческих сил, напитав силой демона. Его слабое тело не выдержит и погибнет до времени.

Чхве Ый застонал и ползком преодолел несколько метров до дома, каждое прикосновение сети доставляло ему боль. Жнец поднялся с насиженного места, извлёк меч и приставил к шее демона. Чхве Ый зашелся криком в смертном страхе, просунул руки сквозь сеть и дотронулся до ног жнеца:

— Сжалься! Смилуйся надо мной! Этому ребенку суждено искупить все мои грехи, вернуть все, что я потерял, исполнить пророчество моего отца. Позволь спасти его мать. Я спасу ее, а ты принесешь хозяевам мою душу вместо нее.

Жнец убрал меч, склонился и посмотрел скорчившемуся на земле демону в глаза:

— Предначертание? Ты все время говоришь о его предначертании. Его предначертание — искупить твои грехи: все те муки, которых ты не принял после смерти, предстоят ему в жизни. Жизнь это ребенка будет беспросветной: он рано лишится матери и отца, замарает руки кровью, станет позором для своего клана и погибнет самой жалкой смертью — от рук женщины, в которую будет влюблен. Он ничего не вернет, не оставит потомства, даже до твоих лет ему дожить не суждено, а после смерти его душа утонет в слезах.

— Что ты сказал? Что ты сказал?! — закричал демон, молнии заплясали вокруг его тела и растворили сеть — жнец в страхе отпрянул. Чхве Ый поднялся, и драгоценный меч засеребрился в его руках. — Ты врешь, жнец, ты все врешь. Ты не получишь ни одной души сегодня! — демон рубанул воздух. Жнец ушел из-под удара, оттолкнулся и взлетел. Охваченный голубоватым пламенем меч, повинуясь едва заметному движению руки правителя, пролетел по воздуху и проткнул призрачное тело ангела смерти посередине. Чхве Ый последовал за своим мечом — мгновение, он схватил рукоять, протолкнул клинок глубже в рану и, прижав к себе жертву, зашипел жнецу в ухо. — Скоро тебе станет легче, а пока скажи, как мне сберечь душу и тело правнука. — Чхве Ый всадил меч по рукоять и обнял жнеца так, что голова того легла ему на плечо. Ангел смерти вздрагивал, будто обрёл плоть, и хватал воздух ртом. — Говори!

— Его душа должна принять твою осознанно и добровольно, а ты должен подчиниться ему и давать не больше сил, чем может выдержать его человеческое тело.

Чхве Ый оттолкнул жнеца, рванул меч — разрубленное пополам тело на мгновение зависло в воздухе, а потом разошлось черным дымом. Демон поспешил к земле, упал на колени в траву, выбив комья земли из-под ног, и, припадая на меч, побежал к дому.

Женщина лежала на животе и поглаживала заходящегося непрестанным тонким писком младенца — её прикосновения не могли его успокоить. Отец ребенка сидел на табурете в ногах кровати, закрыв лицо руками, а Чхве Он бегал по комнате, и демон прошел сквозь тело сына по дороге к кровати — прикосновение к этой душе было болезненным, будто тело обварили кипятком.

— Зачем было подсылать убийц к младенцу, если только они не хотят уничтожить весь наш клан? — проговорил Чхве Он, соединив руки за спиной, — его покойный отец повалился на пол и преодолел последние метры до кровати умирающей ползком. — Ты — мой единственный сын. Я должен немедленно отправиться в Кэгён.

Чхве Ый посмотрел на сына, каждое мгновение его существования было пыткой, к которой он никак не мог привыкнуть, и отсутствие жнеца за спиной было слабым утешением, а самым страшным была та глухота и немота, которыми отвечали ему родственники. Что заставляло этого человека ненавидеть его? Только ли проклятие властителя подземного мира?

— Зачем мой отец приехал, если сейчас вот так уедет? — проговорил Чхве Вон, и демон, справившись с болью, усмехнулся.

Лицо умирающей было влажным и сливалось по цвету с бельем на постели — белая фарфоровая маска и два горящих черных глаза — Чхве Ый подумал о том, что если не он, то она стала бы демоном, который отдаст этому ребенку свою силу. Правитель выталкивал кинжал, прижигал ткани на пути клинка, правнук глядел на него ярким синим взглядом и уже не плакал — его мать закрыла глаза и забылась.

Кинжал с громким стуком повалился на пол, и демон, позволив живым родственникам удивляться и гадать, обошёл кровать и улегся по левую руку от правнука. Ему показалось, что младенец сам потянулся к нему, Чхве Ый прижался к ребенку и впервые за последние полвека забылся сном.

* * *

Нет, она была готова ко всему: умереть, вернуться в родительский дом, в котором ее конечно же никто не ждет и не примет, искать приют у чужих людей, даже войти в дом у дороги⁽³⁾, — но только не к тому, что избежавший всех опасностей младенец заболеет, а они оба уедут и оставят ее одну.

«Этому ребенку суждено умереть», — этих слов она никогда не простит мужу!

С тех пор, как она очнулась, осознала, что жива, а лекарь над ухом рассуждает о ее чудесном исцелении, все же навсегда поколебавшем ее и без того слабое здоровье, приласкала свое дитя и почувствовала, что младенец горит в лихорадке, она попеременно заходилась то слезами, то криком: просила, умоляла, угрожала, проклинала… Нет, она не молилась: кому как не ей, погубившей в своем чреве трех сыновей, было знать, что это бесполезно, — она взывала к милости своего сына.

— Я знаю, мой маленький, что это был ты… Ты спас меня, залечил мою рану и теперь болен по вине своей слабой матери — ты должен перебороть болезнь, — он молчал, только судорожно подрагивало крохотное тельце, и не отошедшей от недавнего ранения матери мерещилось, что младенец дымится, а по поверхности кожи пляшут маленькие молнии. — Охрани, спаси, помоги, как же мне жить без тебя… — эти слова были её молитвой.

Что она делала ещё? Кажется, назвала мужа мерзавцем, и эти слова: «Этому ребенку суждено умереть», — первым их произнес целитель. Кажется, услышав их, она была готова наброситься на него, вырвать его лживые глаза и грязный язык, вцепиться зубами в горло и рвать плоть… Кажется, она рычала, заходясь рыданиями, и плакала в ярости, а потом он уехал вслед за отцом… И пусть, пу-ууусть! Им был никто не нужен! Только бы ее сын открыл свои ясные синие глазки и посмотрел на нее еще раз также невинно и осмысленно…

— Сынок, покушай! — говорила она, пытаясь засунуть ему в рот разбухший сосок: молоко лилось в рот младенца пополам с материнскими слезами, — он не пил.

Прикосновение его губ — блаженство и боль… молоко заливало драгоценный шелк на постели, уже три дня ее сын не смотрел на нее, не брал грудь… он горел… она сходила с ума… ее грудь разрывалась от боли… и ее сердце… три дня, уже три дня без сна…

Она сняла испорченное исподнее, уложила горящее тельце ребенка на грудь, закрылась одеялом и забылась сном.

Когда она проснулась, её младенец с жадным причмокиванием пил ее молоко — жар спал, он был здоров.

* * *

«Матушка, ваш сын вернулся», — этот высокий звонкий крик будил ее каждый день, за ним следовал едва слышный топоток легких ножек — её сын передвигался только так, только бегом — он вбегал в комнату, не успевала она еще подняться, каждый раз с новым лекарством, водой для умывания, едой…

Нет, под небесами не было второго прекраснее, ласковее и добрее: он засыпал рядом с ней, крепко сжимая своими пальчиками ее руку, детским сном, от которого ничто не могло пробудить его, кроме солнца, и, пока оно не встало, она могла ласкать и разглядывать его; он просыпался на рассвете и убегал, читал книги, учился у целителя Бина и возвращался, чтобы разделить с ней трапезу…

Нет, она жалела только о том, что должна оставить его так рано — старая рана не давала покоя, не позволяла стать товарищем в его детских играх. Во что только она превратилась: кожа на ее теле висела, волосы поредели, лицо пожелтело, движение давалось с трудом, — даже прогуляться с сыном на рынок одна могла не чаще одного раза в неделю!

И все же эти девять лет она была счастлива каждое мгновение своей жизни, только сегодня что-то пошло не так.

— Ваша милость, чиновник второго ранга Чхве Он просит позволения вас увидеть, — на этот раз ее разбудил голос прислужницы, а смысл слов не сразу достиг сознания.

Она недовольно завозилась в постели:

— Мёран-и⁽⁴⁾, помоги мне одеться, — проговорила она и вздрогнула, услышав другой знакомый голос.

— Поторопись невестка, я ехал всю ночь и очень устал с дороги.

Когда она вошла в покои, свекор сидел за столом и ел, она опустилась на колени, почувствовав острую боль в спине, — в ее состоянии поклоны были вредны — но она до конца соблюла этикет, трижды коснувшись лбом пола, и почувствовала привкус крови во рту. Старик усмехнулся, наблюдая ее неловкие старания, и продолжал есть.

— Я приехал, чтобы увидеть внука, как бы слаб и болен не был этот ребенок…

— Матушка, ваш сын вернулся, — на этот раз этот звонкий крик заставил ее вздрогнуть. — Матушка, где вы? Матушка… — ее сын производил много шума при передвижении, распахивая двери покоев. — Матушка, ну зачем же вы встали?! — Он вбежал в комнату и, не обратив ни малейшего внимания на деда, бросился к ней и сжал в объятиях. — Матушка… — его теплая рука легла на спину, и боль отпустила. — Учитель Бин сказал, что у меня выдающиеся способности к врачеванию, я скоро стану великим лекарем и исцелю вас, потерпите еще немного. Батюшка сказал, что мое тело должно еще немного окрепнуть и тогда… Матушка, вы и представить себе не можете, что случилось сегодня утром…

— Мой маленький… — она попыталась остановить словоизвержение сына, но Чхве Ён светло улыбнулся, приласкался к матери, и она, разомлев в нежных объятиях, замолкла.

Чхве Он рассматривал внука: ребенок был необычно высок, худоба подчеркивала рост и делала его нескладным, угловатым, придавала резкость движениям, но не была болезненной. Длинные ноги и руки, огромные ладони и тонкие длинные пальцы — все говорило о силе отрока, которая должна была только возрасти со временем.

— У господина Тана ожеребилась кобыла. Я бегал за травами в горы. Учитель Бин попросил меня помочь, и… — отрок сел на пол возле матери и спрятал от нее взгляд. Он был не в силах подобрать слова, чтобы описать пережитое. — Матушка, — проговорил он, наконец, всхлипнув, — жеребёнок был такой маленький, синенький и страшненький… Учитель Бин сказал мне, что он не дышит, но батюшка сказал: «Положи руку на тельце и собери молнии». Матушка! — ребенок почти вскрикнул и обнял мать. — Жеребенок взбрыкнул и поднялся на ножки. Матушка, ножки у него такие тоненькие, что удивительно, как только он встал на них! — она обняла голову сына, расцеловала и, удерживая лицо в ладонях, вгляделась в его прекрасные глаза. Чхве Ён принял ласку, зажмурился от удовольствия и потерся о материнское плечо. — Матушка, учитель Бин сказал, что человеческое тело состоит из многих потоков, и нарушение течения этих потоков есть причина всех болезней. Используя свои силы, я смогу управлять их течением и усиливать действие лекарств и иглоукалывания. Матушка…

— Позже ты объяснишь мне, женщина, кого это дитя называет отцом, а пока прикажи убрать здесь и принеси книги из покоев моего сына, любые, — я хочу поговорить с внуком.

Она прижала ребенка ближе, спрятав его голову у себя на груди:

— Мой сын Чхве Ён милостью Небес слаб здоровьем и не сможет послужить этой стране, какая бы стезя не была уготована для него вашей милостью.

Чхве Он фыркнул, а Чхве Ён недовольно завозился в материнских объятиях, пытаясь отстраниться.

— Кто здесь, матушка? У нас гости?

— Ты, невестка, нагнала страху на моего несчастного сына, но я не позволю моему внуку и дальше якшаться с отребьем и проводить дни в праздности…

Усилия ребенка увенчались успехом — он вырвался из материнских объятий и посмотрел деду в лицо. Чхве Он едва не упал грудью на стоящий перед ним стол, звякнула фарфоровая посуда — его покойный отец смотрел на него невинными глазами ребенка.

— Сынок, поклонись этому человеку, это твой дед…

Чхве Ён вместо того, чтобы выполнить материнское распоряжение, резко вскочил на ноги, и Чхве Он с трудом справился со своей челюстью — она никак не хотела возвращаться на положенное место. Отрок тоже, казалось, с трудом поборол удивление от появления незваного гостя, но всё-таки после недолгого замешательства приветствовал того полупоклоном.

— Ваш внук Ён клана Чхве из Чханвона счастлив познакомиться с вами, дедушка, — проговорил он, и Чхве Он натянуто улыбнулся.

— Молодой господин расскажет своему деду, чем он занимался эти девять лет без присмотра родителя.

Чхве Ён светло и открыто улыбнулся, взял подушку и, устроив её перед столом, уселся:

— Матушка заботилась обо мне, а отец ни на мгновение не оставлял меня без руководства и совета, я усердно учился, — проговорил он, не отводя от деда внимательного изучающе-сосредоточенного взгляда.

Чхве Он с трудом, но все же совладал с собой:

— Поторопись невестка, принеси книги и захвати розги. Мне придется втолковать внуку, что тот еще ни разу не видел родного отца. Если надо, то я объясню это и тебе.

Сердце матери разрывалось от дурного предчувствия, она подползла к столику, за которым устроился гость, и упала перед ним ниц.

— Матушка! — воскликнул Чхве Ён, попытался подхватить мать, прежде чем она коснулась лбом пола, но не успел.

— Смилуйтесь! — застонала она. — Мой сын ласков, добр и доверчив — его все здесь любят, даже звери и птицы — он помогает лекарю Ву Бину, сам освоил грамоту, читает книги из собрания клана…

— Так ты умеешь читать? — Чхве Он твердо был намерен игнорировать любые слова и усилия женщины, но внук тоже не собирался отвечать на его вопрос, он был занят.

— Матушка, обнимите меня, обопритесь, вам нельзя так лежать. Мёран-и, помоги: уведи госпожу, раздень и уложи в постель. Матушка, вы поели? — Она тяжело навалилась на обнимавшего ее под грудью сына и разрыдалась. — Мёран-и, уведи матушку.

— Эй рабыня! — воскликнул Чхве Он и вздрогнул — внук резко повернул голову и посмотрел ему в глаза: ему могло показаться, или это свет так играл в черных глазах ребенка, — но в этих глазах плясало синее пламя, а лицо ребенка было искажено яростью.

— В этом доме нет рабов! — проговорил Чхве Ён и прижал к себе заливающуюся слезами мать — наваждение рассеялось.

— Куда же они делись? — спросил Чхве Он, скрыв испуг за усмешкой.

— Я именем Ёна клана Чхве из Чханвона отпустил их всех, остались только те, кто захотел.

— Что ты сделал? — Чхве Он не мог поверить своим ушам. Рыдания матери, беспорядочно перебиравшей руками в попытке приласкать сына, стали громче.

— Я понял, что рабы — это люди, которые чем-то отличаются от остальных. Я осмотрел записанных в реестре рабов и нашел, что они ничем не отличаются от меня, поэтому я вымарал книгу за ложь. Вымарал все лживые записи в реестре.

Чхве Он ударил кулаком в стол и вскочил на ноги:

— Что ты сделал?! Да, какое право ты имеешь распоряжаться имуществом клана! Рабыня! — Чхве Он осёкся, в очередной раз посмотрев в горящие глаза внука, он не знал, как теперь обратиться к прислужнице, которая хватко вцепилась в локоть заливавшейся слезами невестки. — Женщина, после того как проводишь госпожу, принеси книги, которые читал этот отрок, и захвати розги.

Прислужница бесстыдно подняла взгляд и посмотрела молодому господину в лицо.

— Позаботься о моей матушке, Мёран-и, — проговорил Чхве Ён и в очередной раз обратил свой взгляд на деда. — Ваш внук не сможет принести все книги, что прочел: последние два года я посещал Совок⁽⁵⁾ и читал книги там.

— Тогда принеси то, что сможешь.

Ребенок кивнул и вывел из покоев обливающуюся слезами мать.

— Не ходи к нему, не ходи… — повторяла она сквозь слезы. — Эти лицемеры — твой отец и дед… Не ходи к нему, останься со мной.

— Матушка, вы сказали, что этот человек мой дед, так чего мне бояться, если мы родственники?

— Дитя?! Мое прекрасное наивное дитя…

— Я сварю успокоительный отвар, вы должны вернуться в кровать. Вы должны были объяснить дедушке, что больны и не можете его приветствовать.

— Дитя! Сын, твоя мать объясняла своему мужу эти девять лет, год от года повторяла одно и то же, записывала эти слова на бумаге, но твой отец был глух и слеп… В мужских книгах написано: «прежде чем обрушиться на внешнего врага, избавься от неприятностей у себя дома⁽⁶⁾», — но…

Чхве Он слушал разговор матери с сыном и то, что он слышал, раздражало все больше. Нет, он ожидал увидеть здесь что-то подобное, до него даже доходили какие-то слухи — он просто не принимал их на свой счет. Нет, он не удивился тому, что эта женщина завела себе полюбовника, а то, что внук называл этого человека отцом, было в порядке вещей, но свое имущество он ожидал увидеть в целостности. Что ж, возможно, этот человек — один из рабов и надоумил ребенка… а ему сейчас предстояло выяснить масштабы разорения.

— Ра… — Чхве Он осёкся, не решившись произнести приведшее внука в ярость слово. — Женщина, убери со стола, — ему пришлось трижды повторить приказание, прежде чем оно было исполнено: нет, это никуда не годилось, — он только надеялся, что приехал не слишком поздно, чтобы все исправить. Эту женщину он с позором выгонит из дома. Нет, это будет слишком мягким наказанием… Найти полюбовника и прилюдно выпороть обоих, а потом вернуть рабов и заняться внуком. Удивительно, что тот умеет читать, хотя… часом раньше он был готов удивиться даже тому, что этот ребенок умеет ходить. Это дитя… он ожидал увидеть больным, безумным… только не таким… и это сходство…

Чхве Он подошел к распахнутому окну: лето было в разгаре, надрывно щебетали птицы, как будто торопясь спеть обо всех пережитых мгновениях сытного теплого счастья, эти мгновения были кратки и сменялись жестокой вечностью, которую предстояло провести в мучениях. Чхве Он был стар и за пышноцветием лета чувствовал только духоту: его жизнь была разочарованием от начала и до конца; разочарованием были его дети — дочь, которая предпочла жизнь старой девы при дворе выгодному замужеству, и слабый безвольный сын. Ночами, когда груз прожитых лет особенно давил на него, он находил утешение в слезах и думал о том, что же сделал не так… но нет, он сделал все, чтобы выжить и вырастить детей, у него не было другого выбора, кроме как умереть, — и теперь он должен был убедиться, что его единственный сын проживет свою жизнь в достатке и довольстве… Молодая вишня за окном волновалась от легкого ветра, и тонкие ветви склонялись до подоконника… Нет, этой женщине не жить… Его сын еще не стар, возьмет другую жену и родит других сыновей, если этот уже безнадежно испорчен… Впрочем, может это и не так. В любом случае он не принесет розги… Чхве Он обломал несколько веток с вишни и очистил их от листвы: вымоченные в воде они били бы не так больно, — ну что ж, этот ребенок виноват сам, ему же хуже…

Чхве Он поднял взгляд и вздрогнул — прямо перед ним за окном в воздухе висел огромный сияющий шар — шаровая молния. Шар подлетел почти вплотную — старик чувствовал, как пляшущие на поверхности дуговые разряды касаются его лица — чтобы избежать смерти, он повалился на спину, молния влетела в покои, облетела их, вылетела в окно и набросилась на молодое деревцо.

— Дедушка, что с вами? — высокий звонкий голос донёсся с порога. Чхве Ён внёс в распахнувшиеся двери заваленный книгами невысокий столик и неловко отбросил его, бросившись к престарелому родственнику. Чхве Он с помощью внука неожиданно легко поднялся на ноги, тот, поддерживая под спину, усадил старика на подушки, после чего, посмотрев деду в лицо и открыто улыбнувшись, принялся наводить порядок. Чхве Он еще, тяжело дыша, отходил от потрясения, а его внук сложил аккуратными стопками книги, пристроил на столике письменный прибор и расправил лист тонкой рисовой бумаги, устроил себе из обшитых драгоценным вышитым золотом шелком подушек креслице с подлокотниками и даже принёс бочонок с розгами.

— Прошу простить мне, дедушка, — проговорил Чхве Ён, усевшись, — что заставил вас ждать так долго, но в нашем доме нет розог, и мне пришлось бежать за ними к учителю. Учитель Бин очень удивился, когда я попросил о них, он сказал: «Одним небесам известно, что задумал этот сумасшедший старик», — но я ответил, что они нужны моему деду…

— Ты знаешь, для чего нужны розги? — прохрипел Чхве Он, он никак не мог совладать с голосом, а внук, дружелюбно улыбаясь, смотрел ему в лицо.

— Ваш внук впервые их видит и не понимает, зачем они вам понадобились. Учитель Бин говорил, что ими наказывают провинившихся детей.

— Ты знаешь, в чем провинился? — спросил Чхве Он и вздрогнул, заметив искреннее удивление в невинных глазах ребенка, — так же открыто и доверчиво смотрел на него отец тогда на лобном месте.

— Как бы не думал о том, не могу припомнить, чтобы расстроил чем-то окружающих: нет, батюшка, матушка, учитель Бин, Мёран, дядюшка Тан, даже торговка Мён на рынке — все были мной довольны.

Чхве Он никак не мог совладать с собой: нет, каждое слово, каждая ужимка внука выводила его из себя; нет, в спокойных движениях и словах ребенка было столько искренности, рассудительности; а вся эта обстановка напомнила ему давний разговор с отцом, когда он сидел, казалось, с тем же человеком, но по другую сторону, также лежали книги, только не сложенные аккуратно в стопку, а в беспорядке разбросанные, те же чувства, те же мысли крутились в голове — он недовольный и уставший, и его отец такой искренний и открытый; нет, каким бы плохим человеком не был его отец — он дышал им, дышал три года и какое-то время после. Чхве Он взял одну из книг — это оказалось «Искусство войны» — и старик в страхе отбросил потрепанный том.

Его внук вскрикнул и бросился к книге:

— Дедушка, зачем вы так? Это лучшая книга. Следуя тому, что написано в десятой главе, я обегал все окрестности и не нашел ни слова лжи.

Чхве Ён утешал книгу, а Чхве Он не мог найти себе места:

— Мой внук голоден? — наконец, спросил он.

Чхве Ён мгновенно оживился, оставил обиженный кусок бумаги в покое и улыбнулся:

— Я очень голоден, дедушка! Я проснулся на рассвете, Мёран накормила меня сладкой рисовой кашей и напоила молоком, с тех пор я бегал в горы за травами и лечил новорожденного жеребенка вместе с учителем Бином…

Чхве Он перебил разговорчивого ребенка:

— Ты знаешь, откуда берется то, что ты ешь: молоко и рис?

— Конечно же мне о том все известно, дедушка. Если вы позволите, то я попрошу Мёран принести мне лепешек и вареного мяса.

Это был тот самый ответ, на который рассчитывал чиновник:

— Значит, ты понимаешь, что если эта Мёран уйдет, ты останешься голодным…

— Нет дедушка, это совсем не так, — ребенок снисходительно улыбнулся глупости деда. — Мёран встает до света и доит коров, а потом готовит еду, я не раз наблюдал за тем. Когда матушка чувствовала себе лучше, она делала то же самое, и я мог бы сам, когда б немного подучился, но усилия Мёран были бесполезны, если бы дядюшка Хан не следил за тем, чтобы коровы хорошо ели, а дядюшка Чон не бросал бы во влажную землю семена.

— Кто они эти Хан и Чон? Рабы? — Чхве Он подался вперед и почувствовал острую боль в спине — возраст давал о себе знать.

— Я нашел записи о том, что прадед дядюшки Хана не выплатил долг чиновнику четвёртого ранга Чхве Ону…

— Они были рабами, а ты отпустил их! — вскричал старик, от возмущения позабыв боль. — Некому теперь «ходить за коровами, пахать и сеять», теперь ты, твоя мать и, возможно, мой сын останутся голодными! — Чхве Он ударил кулаком по столу и с удовольствием наблюдал за тем, как улыбка сходит с лица внука.

— Моей матушке нельзя голодать, ей надо есть кашу четыре раза в день… — уголки пухлых алых губ ребенка поползли вниз, носик всхлипнул, и Чхве Ону невольно захотелось пожалеть мальца. Тот опустил взгляд и теперь так знакомо разглядывал свои большие ладони и длинные тонкие пальцы.

— Скажи дитя, кто надоумил тебя сделать это? — Чхве Он поднялся с подушек, подошел к внуку и положил руку тому на плечо.

Чхве Ён успокоительно вздохнул и поднял взгляд чистых наивных глаз на деда.

— С тех пор, как я вымарал ту лживую книгу, прошло два года, а дядюшка Хан все еще ходит за коровами. Дядюшка Чон сказал, что его дед пахал и сеял, его отец пахал и сеял, и его сын будет пахать и сеять. Он сказал, что радуется сейчас внукам, которых не хотел видеть два года назад. Мой дед ошибся. Когда бы я сделал плохо, уничтожив ложь, новые люди не приходили бы и не селились поблизости…

Чхве Он сжал плечо внука, склонился над ним и прошипел:

— Беглые! Это беглые… преступники, которых ты укрываешь. Ты станешь позором для клана, погубишь себя и свою мать.

Прикосновение деда, должно быть, причиняло ребенку боль, но на прекрасном лице отрока не отражалось ни следа испытываемых страданий — он пристально смотрел в глаза родственнику.

— Как счастье этих людей может стать моим позором? Мой дедушка ошибается, я сделал правильно и хорошо.

— Мерзавец! — дед оттолкнул внука. — Как ты смеешь возражать мне?! Ты не боишься Небес?!

— Батюшка учил меня, что нехорошо бить человека без причины или только для того, чтобы утвердиться и показать свою силу, — проговорил Чхве Ён, недовольно потирая плечо. — Матушка права, мой дедушка плохо учился, он говорит о небесах, которых я должен бояться, но в книгах написано, и я проверил, что небеса всего лишь согревающий свет, холодный ветер, дождь или снег⁽⁷⁾. Они дают все это без умысла, равно наделяя всех, зачем этого бояться?

— Мерзавец! — взъярился Чхве Он и выхватил прут из бочонка. — Встань на колени, склони голову перед дедом и положи руки на стол, — внук не торопился выполнить приказ, и он вынужден был повторить, перейдя на ор. — Положи руки на стол и повторяй за мной: «Я…»

— Я и так полон смирения перед дедом, так зачем мне вставать на колени и склонять голову?

Чхве Он замахнулся и ударил ребенка по рукам хворостиной, тот коротко вскрикнул, спрятал взгляд и, постанывая, принялся тереть место удара.

— Больно! Больно! — приговаривал он. — За что, дедушка? Терпеть? Заживёт? Терплю, батюшка, только очень больно.

— Склони голову, преклони колени и положи ладони на стол, — ребенок обратил на деда слезящиеся от боли глаза, положил подрагивающие руки на лист рисовой бумаги и встал на колени. — Взгляд опусти и повторяй за мной: «Я мал и глуп!», — отрок недовольно заелозил на коленях и явственно всхлипнул. Голова Чхве Она кружилась, а свет яркого солнца играл с глазами: всполохи метались по стенам. Старик зажмурился, чтобы справиться с наваждением, и ударил внука еще раз. — Повтори! — взревел он.

— Ты мал и глуп, — ответил ребенок, получил еще один удар и звонко вскрикнул.

— Правильно повторяй, мерзавец!

— За что? — внук поднял на деда взгляд, и Чхве Он, отбросив хворостину, схватил его за подбородок.

— Лучше я изобью тебя сейчас до полусмерти, чем позже ты погибнешь по собственной глупости. Я учу тебя, поэтому просто повторяй за мной: «Я не должен был отпускать рабов».

— Я терплю, батюшка, но мне было бы легче терпеть, если бы я понимал за что!

Взгляд ребенка был направлен сквозь деда, проследив за ним, Чхве Он отпустил дитя и оглянулся — сзади никого не было.

— Скажи мне, кого ты называешь отцом? Назови его! — закричал старик и схватил другой прут из бочонка. — Говори! — испуганные слёзы ребенка не могли заставить его остановиться. Чхве Ён свернулся калачиком на полу и лежал, вздрагивая и испуганно ноя, когда дед делал очередной замах, а Чхве Ону в яростном угаре казалось, что молнии пляшут вокруг тела ребенка, а розги не касаются тела.

— Изверг! — только этот донесшийся от дверей оклик заставил его остановиться. Женщина в исподнем с длинными распущенными по плечам черными волосами вбежала в покои и кинулась к ребенку, закрыв его своим телом.

— Матушка! — Чхве Ён приподнялся и потянул к матери руки. — Страшно, очень… — всхлипывал он, пока женщина гладила его по голове, целовала лицо и разглядывала следы от ударов. — Зачем этот человек делает это? Мне больно. Зачем? Матушка сказала, что это мой дед.

— Мой маленький, этот убийца…

— Зачем?! — эти слова окончательно вывели Чхве Она из себя, он замахнулся с плеча, мать оглянулась, вперив в его лицо взгляд, и, вскрикнув, закрыла лицо сына руками. — Этот мерзавец не понимает зачем, он еще мал. Раз он мал и не понимает, то расскажи ты, женщина… скажи, кто научил это дитя грамоте, кто вложил ему в голову мысли, которые посещают ум не всех сорокалетних? Говори! Скажи, иначе я изобью этого ребенка до смерти.

Чхве Ён крепче прижался к матери и всхлипнул:

— Матушка, вернитесь в постель — я потерплю. Батюшка говорит мне приказать вам, потому что ваше сердце бьется слишком быстро…

Чхве Он схватил внука за шкирку, пытаясь оторвать от матери, тот испуганно вскрикнул, и женщина схватила свекра за запястье, остановив его руку.

— Это дитя так нуждалось в отце, что придумало его себе. Сколько раз я просила мужа приехать, но ваш сын отвечал мне, что дела двора не позволяют ему покинуть Кэгён. Я умоляла, требовала, но Чхве Вон отвечал, что должен заслужить милость короля, чтобы защитить наше дитя. Я знаю, что этот лицемер лгал, он просто боялся увидеть больного ребенка, но мой сын здоров!

— Это так, женщина, твой сын здоров! — вскричал старик в ярости. — Мой сын думал иначе, пока ты блудила здесь, раздавая имущество клана. Надеюсь, что приехал вовремя, чтобы покарать тебя и исправить то, что ты натворила.

Чхве Он замахнулся — хворостина ударила женщину по спине, она тонко вскрикнула и выплюнула кровь.

— Матушка! Па-па-аа! — ребенок вскочил на ноги, подхватил мать на руки так, будто совсем не чувствовал ее веса, и, почти сбив деда с ног, побежал по проходу к спальне.

Чхве Он, не спеша, последовал за внуком. Когда он вошел в двери, его невестка уже лежала в постели, а внук суетился вокруг.

— Матушка, очнитесь! Ма-ма-ааа! Как же не поможет, батюшка, сейчас сделайте это, прошу вас, умоляю.

Чхве Он не поверил своим глазам — ребенок поднес руку к груди женщины, его тело осветилось внутренним огнем, а на кончиках длинных пальцев заплясали молнии — тело вздрогнуло и приподнялось над кроватью.

— Мама! — закричал Чхве Ён. — Вернись ко мне, очнись! Нет батюшка, я уже достаточно окреп. Я выдержу это еще раз, батюшка!

Нет, Чхве Он первый раз был готов поверить в видение, но на этот раз оно было настолько явственным, что сомнений не осталось: молнии заплясали на кончиках пальцев ребенка и вошли в тело женщины, оно вздрогнуло, приподнялось и опять опустилось на кровать. Внук внезапно потерял равновесие и упал на грудь матери.

— Матушка! Матушка… моя матушка слышит меня? — его голос с крика перешел на шепот.

Шаровая молния отделилась от тела ребенка и зависла в воздухе, Чхве Ён приподнял голову и вгляделся в шар.

— Батюшка, не уходите, не оставляйте меня. Это я во всем виноват. Я не смог, я подвёл вас… — проговорил он, вздрогнул всем телом и потерял сознание.

Светящийся синеватым пламенем сгусток заколебался, меняя форму, удлинился и превратился в меч — нет, Чхве Он не мог спутать этот меч ни с одним другим, этим мечом он разрубил горло отца — меч светился голубоватым пламенем, танцуя в воздухе, и этот голос…

— Отпусти ее, гад! Ты слаба, женщина, но сделай это ради сына, разорви веревку…

Чхве Он опрометью кинулся прочь.

1) полное имя отца Чхве Ёна — Чхве Вон Чжик, но Чжик — это не имя, полученное при рождении, а прозвище

Вернуться к тексту

2) Управление литературой (основано Чхве У) ведало назначением чиновников на должности и присвоением ранга. Главой Чонбан должны были становиться прямые потомки Чхве Чхунхона, то есть это место передавалось по наследству

Вернуться к тексту

3) имеется в виду дом кисен (бордель)

Вернуться к тексту

4) суффикс -и используется для обращения к равному, имеет покровительственный оттенок, когда кореец называет себя, то так же использует этот суффикс

Вернуться к тексту

5) в ряде городов (крупных населенных пунктов) кланом Чхве были устроены школы для детей, которые представляли скорее собрания книг

Вернуться к тексту

6) цитата из "Искусство войны". Нет, в то время женщины в большинстве своем были безграмотны, но среди знати были исключения, допустим, что мать Чхве Ёна была таким исключением

Вернуться к тексту

7) вольное прочтение искусства войны "Небеса означают день и ночь, жару и холод, времена и сроки"

Вернуться к тексту