Back to Black (джен)

Больница Святого Мунго, палата Алисы.

Белла оставила попытки вынудить Алису к диалогу. Беседует сама с собой, глядя в пустой угол. И кто здесь сумасшедший? Неважно, ведь она точно знает, что Алиса слушает. А уж как слушала про битву за Хогвартс! (Эпизоды с собственным участием Белла опустила, в остальном придерживалась, как ей казалось, тона Риты Скиттер). Невилл против Нагайны! Вид у мальчишки, разумеется, героический: хомячьи щеки налиты румянцем праведного гнева, зубы навырост выставлены вперед, меч Гриффиндора в недрогнувшей руке. “Архангел Михаил с лубочной иконки” — так, кажется, выразился Снейп. (Что ни говори, культурный код у него от папочки — маггловский.) Скиттер выразилась иначе, но в больницу ведь не приносят “Пророк”. Слишком… тревожно, да?

И всё-таки Алиса не могла дождаться развязки. Чуть раскачивалась на стуле, обхватив себя руками, крепко зажмурившись, и пыталась усилием воли считать мысли Беллы. Куда тебе, овца! Тем более без зрительного контакта. Намерение, однако, засчитано. Белла тонко улыбается. Это её новая улыбка, ещё не прижившаяся — без истерики, коварства или жеманства, но с горчинкой. Нет, попытка легилименции вовсе не означает, что Алиса — притворщица. Белла понимает, ломать чужие барьеры — проще, чем наводить мосты между внутренним и внешним миром. А она порядком сбила Алисе систему координат.

Белла рассматривает собственные ногти. Маникюр испорчен, она и не замечала. Кроветворное зелье, должно быть, разъедает лак.

— Снейп считает, магглы обвиняют жертву, потому что не способны влезть в чужую шкуру. Никогда не окунались в омут чужой памяти. Пусть так, но его эти омуты… тоже затягивают. Привыкаешь пропускать через себя чужую боль, присваивая её, и это становится потребностью. Тебе не понять — одного раза хватило за глаза. А мне вот всего было мало.

Представь, что в поздний час смотришь из окна, — Белла окидывает взглядом глухие стены палаты, — освещённой комнаты. Да уж, тоска тут у тебя. Ну вспомни, как это было в вашем поместье. Гостиная с видом на дикий сад. Так вот, смотришь из окна освещённой комнаты. Снаружи, конечно, звери. Они всегда там, только днём это не страшно. Как облачка на небе, да? А к ночи звери становятся материальнее, подходят близко, в них просыпается голод. Они стервенеют. Даже такие плюшевые, как ты — особенно такие. Их не видно, пока горит свет. Стоит его притушить, глаза различают оттенки чёрного за стеклом. Из мрака выступают твари, и мне хочется туда, к ним.

Притушить свет внутри не все способны. У гриффиндорских святош он порой так ярок, что они дальше собственного носа ничего не видят. В Азкабане мне удалось погасить этот чёртов свет совсем. Дементоры помогли. И я ушла далеко в тёмный лес, населённый плюшевыми животными. Двенадцать лет — экспресс-репетиция перед вечностью — они меня жрали. Сначала ноготки покусывали, потом пальцы. Знаешь, когда тварь впивается клыками в запястье, вырываться бесполезно. Наоборот, нужно проталкивать руку ей в пасть, прямо в глотку, пока не задохнётся. Это больно обеим. А главное, на следующую ночь тварь вернётся ещё голоднее. Замкнутый круг, круги… насилия, сказал бы Снейп. Я бы сказала — ада, чего уж там! В общем, он полагает, их можно пройти вспять, вывести ночных животных на свет и вернуть им человеческий облик. Чушь, правда?

Он сейчас за дверью. Следит, чтобы нас не побеспокоили. Не слушает. Даже, наверное, силенцио наложил, деликатный сукин сын, и рискует не успеть вмешаться, если я всё же решу тебя убить.

Белла поворачивается к Алисе.

— А что ещё мне делать? Я не знаю, как тебя вернуть. Ты отказываешь мне в праве на свет, голос, само существование. Отрицаешь меня, нашу общую боль, а заодно всю реальность. Оно того не стоит! Я реальна, Алиса. Я — живая, ты тоже. Посмотри на меня.