Back to Black (джен)

Ведь невозможно же, думаю, чтобы черти меня крючьями позабыли стащить к себе, когда я помру. Ну вот и думаю: крючья? А откуда они у них? Из чего? Железные? Где же их куют? Фабрика, что ли, у них какая там есть? Ведь там в монастыре иноки, наверно, полагают, что в аде, например, есть потолок. А я вот готов поверить в ад только чтобы без потолка; выходит оно как будто деликатнее, просвещённее, по-лютерански то есть. А в сущности ведь не все ли равно: с потолком или без потолка? Ведь вот вопрос-то проклятый в чем заключается! Ну, а коли нет потолка, стало быть, нет и крючьев. А коли нет крючьев, стало быть, и все побоку.

Ф.М. Достоевский. "Братья Карамазовы"

Вторая неделя после битвы за Хогвартс. Стационар святого Мунго, отделение для душевнобольных. Мягкие кресла, глухие стены и немые снежно-белые тени. Умиротворение нет-нет, да и вспарывает крик из дальнего коридора. Это ничего. Это значит только, что нужен ещё флакончик тягучего зелья с красивой этикеткой. Два флакона не надо, а то сердце остановится. Вот та-а-ак. Опять порядок, опрятная глухота, стерильность.

Здесь каждый занят своим: один строит домик из спичечного коробка, другой чертит крестики на бумаге — первый, второй, тысячный. Кто-то просто заново учится дышать — каждый день. Дышать и не вспоминать плохое.

Практикантка за стойкой регистрации (румяная деваха, “кровь c молоком”, кровь — нечистая) листает «Ведьмополитен». Ох, и работёнка досталась! А в хирургию не взяли. Дискриминация, между прочим. За что сражались? Приёмные часы давно позади, скоро ужин и чай с пышками. Чай некрепкий, а то для нервов вредно. Но что это, посетители… так поздно?

В приёмное отделение заходят двое: мужчина и женщина, люди в чёрном. Он — высокий брюнет, на шее — бинты. Выглядит так, словно сбежал из реанимации. Но держится уверенно. Профессионал на месте практикантки распознал бы за этой уверенностью привычно скрываемую нервозность. Спутница — изящного телосложения брюнетка на внушительных каблуках. Цокает по каменным плитам со звонкой агрессией. “Скрывающей нервозность”, — уточнил бы профессионал. Практикантка ничего не уточнила. Недоумение на её лице сменилось ужасом узнавания, стоило брюнетке приблизиться. Та скривила губы в брезгливой и одновременно хищной усмешке, заметив, как девушка нащупывает под столом тревожную кнопку:

— Мне нужна Алиса Лонгботтом.

Практикантка беззвучно шевелит губами, но человек с перевязанным горлом уже прочёл номер палаты в её расширившихся зрачках.

— Обливиэйт, — шепчет он, и девушка успокаивается. Смахивает что-то с ресниц, возвращается к «Ведьмополитену». Снова покой, тишина, пышки к чаю.

-

У Алисы в детстве была игрушка — книззл, сшитый мамой из старой гардины. Он умел смотреть в одну точку и говорить “у-у-у, а-а-а”, если его перевернуть. Волшебный, словом, хоть и набит трухой. Очень добрый. Соседские мальчишки трепали его за уши, подбрасывали как мячик, а тот всё терпел, только иногда говорил “у-у-у, а-а-а”. Алиса мальчикам объясняла, что издеваться над игрушкой — во-первых, плохо, во-вторых, глупо. Она вот понимала такие вещи — взрослая с пелёнок, правильная и умненькая девочка. Была, пока её саму не подбросили, да и не оставили висеть в пустоте, смотреть на перевёрнутый мир. А перевёрнутый мир бывает невыносим. Буквально, физически. В общем, она теперь тоже книззл.

Ей совсем не мешает, что в палате кто-то есть — большая чёрная клякса, нарисовалась и ждет чего-то. Такое бывает, это не страшно. Как облачка на небе. Некоторые спускаются, разговаривают, подходят совсем близко. Тревожно, но тягучее зелье с красивой этикеткой помогает. Клякса хочет, чтобы Алиса на неё посмотрела. Зачем? “Я и так вижу, что у тебя нет лица”, — улыбается книззл.

Одно облачко, самое материальное из всех, появляется часто, приближается вплотную и вроде как обнимает. У ласкового облачка есть очертания, форма, родной запах и даже имя. Не надо его называть, это тревожно.

— Ты слышишь меня? — безликая трясет Алису за плечи.

“Я слышу, но у тебя нет голоса”.

Ласковое облако. Его хочется впустить в свой кокон из детских воспоминаний и старой гардины, чтобы обняться по-человечески. Нет, нельзя — тогда он поймет, что внутри труха. Расстроится или того хуже — сам станет книззлом.

У кляксы вытягиваются щупальца и впиваются в тряпичную лапку. Это ничего, пустяки. Ладно, в руку Алисы. Всё равно не больно! Вот когда Невилл приходит — больно.

— А если так? — мучительница выкручивает Алисе запястье.

— У-у-у, а-а-а.

— Посмотри на меня, сука!

Алиса сдавленно воет, закусив губы: “Ладно. У тебя есть лицо. Только я и теперь не сдамся, сука. Я ничего тебе не скажу”.

Несколькими днями ранее. Лондон, южный берег Темзы. Конспиративная квартира Снейпа в особняке неизвестного владельца, то есть, по сути — сквот. По виду тоже, хотя и с элементами пролетарской роскоши. Предыдущие сквоттеры приспособили помещение под рейвы. Снейп в свободное лето навёл чистоту; затхлая богемность, однако, осталась. Последнее Белле по нраву, но и только. Она как в клетке. Меряет шагами комнату, пока Снейп пытается читать. Оставлять его надолго ещё нельзя — рана не затягивается. Радость от сожительства обоюдна и неописуема, но что делать, когда Снейп перестанет нуждаться в помощи? Белла мучительно решает, куда себя деть. Во-первых, ноги её больше не будет в Доклендс. Одинокий променад по набережной до моста Ватерлоо — чем не начало новой… отсрочки перед казнью. But I don’t / feel afraid. / As long as I gaze on / the Waterloo sunset / I am in paradise… Маггловщина, а привязчивая.

— Поговори с сестрой, — советует Снейп.

— Ей лучше без меня.

Снейп откладывает Флобера. Трудно сопереживать мелкобуржуазным терзаниям мадам Бовари, имея перед глазами живую и неприкаянную мадам Лестранж. Книгу он изначально покупал для Помфри. “Только между нами, Северус! Не подберете ли что-нибудь из маггловских французских романов? ”. Увы, дальше сцены лечения хромого конюха “испанским сапожком” Поппи не продвинулась — получила душевную травму, уверилась в беспомощности маггловской медицины. “Дикие люди, Северус!” И ведь не разубедишь. Снейп поворачивается к Белле.

— Нарцисса будет счастлива узнать, насколько ты… м-м-м… шире теперь смотришь на вещи.

— Изменилась, то есть? Испра-а-вилась, — паясничает, а в голосе сквозит безнадёга. — Засвидетельствуешь моё раскаяние перед Визенгамотом? Ты ведь у нас достойный преемник Дамблдора.

Как же Снейп устал! Он тоже в клетке. С пантерой. А при себе ни кнута, ни сахара. На чём он остановился? Леон и Эмма осматривают руанский собор. Сцена в карете. Может быть, одна из лучших условно-постельных сцен в мировой литературе. Там ничего, кроме перечисления улиц. Он бы и свою жизнь “смонтировал” подобным образом, оставив ключевые места как опорные точки, а действующих лиц убрал бы из кадра. Всех.

— Почему нет? Вернёшься в Хог, примешь пост, — продолжает Беллс.

Снейп глушит эти мысли, ищет карьерные альтернативы. МакГонагалл всю жизнь шла к директорству, а он знает, каково это — когда тебя задвигают.

— Старую каргу на свалку истории, — отметает Белла невысказанное возражение. — В условиях кадрового голода, может, и для меня ставка найдется. Как там, — поправляет бюст, взбивает прическу, — честным преподавательским трудом искупить вину. Дальше по закону жанра мне полагается кормить обездоленных, выхаживать немощных, замаливать грехи на досуге.

Снейп последовательно примеряет на Беллс образы учительницы, сестры милосердия и монашки. Плотоядная ухмылочка Беллы реальной превращает шоу в ролевые игры бордельного толка. Бовари, только познающая разврат по парижской моде, травится ядом, не дождавшись финала. Снейп списывает неуместный полёт фантазии на событийную скудность последних дней и Флоберово тлетворное влияние. Срочно нужна свежая периодика по зельям! А если серьёзно — стоит признать, что с ролью медсестры Беллс справляется.

— Я не тебя имела в виду.

— Разумеется.

Вообще, Северуса задевает, что она так буднично его считывает. Сопротивляться нет сил.

— Не вставай.

— Нормально всё!

Нашла немощного.

Легилименция упрощает жизнь. Снейп даже привык за те дни, когда не мог говорить. Он непроизвольно касается горла. Белла замечает, вид обеспокоенный. Чёрт! Надо следить за руками. Вот можно… на груди их сложить. Теперь вид понимающий. Тысяча чертей! Язык тела, как бы его прикусить?

Снейп пытается вернуться к разговору, чтобы отвлечь её и себя. Искупление — прекрасная тема, хотя лучше бы о погоде. Есть ли другие, кому не поздно помочь? Перебирает в уме варианты, коих немного.

У Беллы взгляд наливается свинцом. Снейп отвечает выразительным прищуром. Нет, всё-таки мадам Лестранж предпочитает транслировать негатив в голос.

— С этими уже ничего не поделаешь! Где природа отдохнула, я бессильна. Могу только завершить начатое, а потом испечь их сынку печенье к поминкам.

Снейп просто выжидает, пока минует первая стадия — отрицание. Не тут-то было.

— На Лонгботтомов махнули рукой даже те, кто сейчас пьёт за победу добра над разумом. Вот спроси себя: будь Эванс жива…

— Не начинай.

Ошибка. Он дал слабину, и у Беллы в голосе появляются нотки игривого садизма. Нападение — её любимый способ обороны.

— Верно, мы уже не узнаем. Нет ощущения, что ты предал Эванс повторно? — наступает на него медленно. — Вроде не собирался, а оно как-то так само опять получилось. Я ведь не просила о помощи. Не просила меня спасать. Чёрт тебя дернул. Ты — конченый неудачник, Сев. Меня, но не её — надо ж было так промахнуться…

Снейп уже на взводе, но краем сознания фиксирует что-то знакомое в ситуации и не понимает этого ощущения. Белла смеётся над ним. Заливисто. Сущая ведьма.

— Или не жалеешь? Она тебя… разочаровала?

Снейпа бесит, что Беллу забавляет, что его это бесит. Он тоже делает шаг вперёд, еще не отдавая себе отчёт, как именно намерен её унять. Снова дежавю.

— Обсудим Риддла?

Хохочет.

— Ты сейчас сравниваешь свою мадонну с Темным Лордом.

Удар. Тыльной стороной ладони по лицу. Сила соразмерна общему физическому состоянию, но вложил Снейп всё, что мог. Никогда прежде он не бил женщину — это ясно по первой реакции, мгновению замешательства и отвращения к себе в застывшем взгляде. Белла не просто какая-то женщина. С ней так не поступают. Катись всё дьяволу, она этого не спустит. Ах, скользкий гад ещё и в мысли пролез — тем лучше. Смотри, что сейчас будет. Но Снейп не дожидается Круциатуса, бьёт повторно. Это чересчур. Голова кружится, легилименция — вот не в первый раз уже! — выходит боком, и Беллу затягивает в его сознание, в самый эпицентр дежавю. Воспоминание старое, зато очень яркое. Странный ракурс — как-то снизу. Видимо, совсем ещё детские годы.

Мужчина похож на Сева. Отец, очевидно. Женщина с растрёпанными волосами — мать. Некрасивая, но порода чувствуется. Аристократка. Настоящая ведьма. В убогой комнатушке с этим… магглом — животным, её не достойным. Ах, она тоже так считает. Бросает это ему в лицо. Захлебывается смехом. Ну, дальше ясно.

У Снейпа кровь идёт горлом. Белла накладывает серию заклятий, кое-как доводит его до ванной комнаты. Запасы кроветворного на исходе. Убирает ему волосы с лица, смачивает виски ледяной водой. “Держись”. Нужно чистое полотенце, и рубашку бы сменить. Он вяло отмахивается — сам, мол. Ему лучше. Белле тоже — она приняла решение.

Больница Святого Мунго, палата Алисы.

Белла оставила попытки вынудить Алису к диалогу. Беседует сама с собой, глядя в пустой угол. И кто здесь сумасшедший? Неважно, ведь она точно знает, что Алиса слушает. А уж как слушала про битву за Хогвартс! (Эпизоды с собственным участием Белла опустила, в остальном придерживалась, как ей казалось, тона Риты Скиттер). Невилл против Нагайны! Вид у мальчишки, разумеется, героический: хомячьи щеки налиты румянцем праведного гнева, зубы навырост выставлены вперед, меч Гриффиндора в недрогнувшей руке. “Архангел Михаил с лубочной иконки” — так, кажется, выразился Снейп. (Что ни говори, культурный код у него от папочки — маггловский.) Скиттер выразилась иначе, но в больницу ведь не приносят “Пророк”. Слишком… тревожно, да?

И всё-таки Алиса не могла дождаться развязки. Чуть раскачивалась на стуле, обхватив себя руками, крепко зажмурившись, и пыталась усилием воли считать мысли Беллы. Куда тебе, овца! Тем более без зрительного контакта. Намерение, однако, засчитано. Белла тонко улыбается. Это её новая улыбка, ещё не прижившаяся — без истерики, коварства или жеманства, но с горчинкой. Нет, попытка легилименции вовсе не означает, что Алиса — притворщица. Белла понимает, ломать чужие барьеры — проще, чем наводить мосты между внутренним и внешним миром. А она порядком сбила Алисе систему координат.

Белла рассматривает собственные ногти. Маникюр испорчен, она и не замечала. Кроветворное зелье, должно быть, разъедает лак.

— Снейп считает, магглы обвиняют жертву, потому что не способны влезть в чужую шкуру. Никогда не окунались в омут чужой памяти. Пусть так, но его эти омуты… тоже затягивают. Привыкаешь пропускать через себя чужую боль, присваивая её, и это становится потребностью. Тебе не понять — одного раза хватило за глаза. А мне вот всего было мало.

Представь, что в поздний час смотришь из окна, — Белла окидывает взглядом глухие стены палаты, — освещённой комнаты. Да уж, тоска тут у тебя. Ну вспомни, как это было в вашем поместье. Гостиная с видом на дикий сад. Так вот, смотришь из окна освещённой комнаты. Снаружи, конечно, звери. Они всегда там, только днём это не страшно. Как облачка на небе, да? А к ночи звери становятся материальнее, подходят близко, в них просыпается голод. Они стервенеют. Даже такие плюшевые, как ты — особенно такие. Их не видно, пока горит свет. Стоит его притушить, глаза различают оттенки чёрного за стеклом. Из мрака выступают твари, и мне хочется туда, к ним.

Притушить свет внутри не все способны. У гриффиндорских святош он порой так ярок, что они дальше собственного носа ничего не видят. В Азкабане мне удалось погасить этот чёртов свет совсем. Дементоры помогли. И я ушла далеко в тёмный лес, населённый плюшевыми животными. Двенадцать лет — экспресс-репетиция перед вечностью — они меня жрали. Сначала ноготки покусывали, потом пальцы. Знаешь, когда тварь впивается клыками в запястье, вырываться бесполезно. Наоборот, нужно проталкивать руку ей в пасть, прямо в глотку, пока не задохнётся. Это больно обеим. А главное, на следующую ночь тварь вернётся ещё голоднее. Замкнутый круг, круги… насилия, сказал бы Снейп. Я бы сказала — ада, чего уж там! В общем, он полагает, их можно пройти вспять, вывести ночных животных на свет и вернуть им человеческий облик. Чушь, правда?

Он сейчас за дверью. Следит, чтобы нас не побеспокоили. Не слушает. Даже, наверное, силенцио наложил, деликатный сукин сын, и рискует не успеть вмешаться, если я всё же решу тебя убить.

Белла поворачивается к Алисе.

— А что ещё мне делать? Я не знаю, как тебя вернуть. Ты отказываешь мне в праве на свет, голос, само существование. Отрицаешь меня, нашу общую боль, а заодно всю реальность. Оно того не стоит! Я реальна, Алиса. Я — живая, ты тоже. Посмотри на меня.

День битвы за Хогвартс, Визжащая хижина.

Зелёные глаза встретились с чёрными, и что-то в глубине чёрных глаз погасло. Мир сжался в точку, дрогнул крошечной вспышкой сверхновой и вывернулся наизнанку в другие измерения. Воспитанный в рамках классической литературной традиции атеист Снейп рассчитывал на забвение, с большой натяжкой допускал тоннель, свет в конце или, как там… врата? Воображение сыграло с ним злую шутку. Тоннель множился и преломлялся во всех направлениях, как лабиринт с картины Эшера, сад расходящихся троп.

Вверх и вниз протянулись лестницы Хогвартса. Если на них сфокусироваться, можно различить мельтешащих студентов (спасибо, при жизни насмотрелся!). Пространство между лестницами распласталось квиддичным полем (не поймать ли снитч напоследок?), вздыбилось холмами, сомкнулось в анфилады Малфой-мэнора и сжалось в коридоры подземелий. Это не разложение постоянства памяти, это её дробление. Осколки собраны в калейдоскоп — крути его так и эдак, приближая и увеличивая отдельные фрагменты. Снейп ощущает тошноту, першение в горле, зуд там, где прошла сектумсемпра Лорда и — уже в полной мере, как наяву — клыки Нагайны на своей шее. Неужели калейдоскоп недавнего прошлого — всё, что осталось? Он-то хотел сохранить другое воспоминание. И зелень глаз её, и нежный голос, и медный блеск волос… Нужно её найти.

Пространство извивается закоулками манчестерской окраины. Дальше! С ткацкой фабрики тянет смрадом. Не то! Шпана гонит еврейского мальчика в тупик. Нет, туда не надо. Там тебя поколотят и отберут пять фунтов, а ты даже не сможешь воспользоваться магией. Назад к реке. Топот за спиной стихает. Она уже близко, на берегу под старой ивой. Ждала все эти годы, зажав в руке наколдованную тобой из листьев стрекозу. Она не повзрослела, ты тоже.

— Лили!

Ивовая стрекоза вспархивает с ладони. Лили оборачивается. Это она и не она.

Не его Лили — статичный образ, идеал с лучистой улыбкой — другая, изменчивая: подросток, женщина, мать, всё сразу. Лили живая и мертвая — настоящая. Снейп больше не гравитационный центр калейдоскопа памяти, из лабиринта есть выход в лучший мир.

— Лили, прости меня. Ради бога, прости! Я люблю тебя и хочу быть с тобой.

Молчит с минуту, потом улыбается грустно и ласково.

— Простила уже… Как там Гарри?

— Что?.. Кто?

Смотрит, как на идиота.

— Гарри!

Снейпу смешно и стыдно. Вечная любовь может дожидаться своего часа вечно. Он, конечно, тоже переживает за парня, но какой момент испорчен! Не вовремя он умер. Не подгадал. Лили, видите ли, чуточку не до того, и между ними снова пропасть.

— Гарри — плохо. Боюсь, ты скоро его увидишь.

Она принимает это достойно. Похоже, новость — не новость.

— Ты как-то следишь за тем, что происходит… э-э-э… там?

— По возможности. Вновь прибывшие рассказывают. Альбус вот много интересного поведал. Тебе привет передавал. Сказал, что вы, вероятно, ещё встретитесь.

Снейпу становится не по себе.

— А где он сейчас?

— Не знаю. Исчез. Прощался долго. Каялся тоже. Ах, как каялся!

— Ты не задавалась вопросом, куда он делся?

— Да времени не было.

— То есть?!

— Здесь нет времени. Как такового.

Снейпу совсем не по себе (уж если Дамблдор в аду…), бездна между ним и Лили ширится. Вполне себе натуральная, с чёрным заревом там, где не должно быть дна. Из неё доносится шум, похожий на отзвуки битвы.

Между тем за спиной Лили прорисовывается “лучший мир”. Пейзаж условен (то ли Годрикова лощина, то ли лужайка Хогвартса), зато люди узнаваемы. Вот Джеймс (куда без него!) встречает… о нет!.. Люпина и Тонкс. Снейп от души сожалеет.

В пропасти тоже различимы человеческие фигуры. Многие объяты пламенем. Эффект калейдоскопа снова срабатывает — если сосредоточиться, видны лица, даже глаза. Гойл? Как же так, он ведь по дурости, ребёнок совсем! Снейп делает неуверенный шаг в направлении бездны. Поздно. Гойл сгорает, а у Северуса воображаемая почва не вполне фигурально уходит из-под ног. Головокружение. Он теряет равновесие, лучший мир отдаляется, с ним Лили.

— Просто иди ко мне, Сев.

Над пропастью тянется подобие лунной дорожки. Снейп — словно канатоходец. Главное — не смотреть вниз.

— Ты тоже это видишь?

— Нет. Но догадываюсь, о чем ты. Сириус видел. Его это преследовало.

— Блэк исчез, как и Дамблдор?

— Он с нами, просто спит. Он заслужил покой.

— А я? Заслужил прощение, но не покой?

— Сам решай.

Надо же, свобода выбора. Внезапно. Идти становится труднее. На краю пропасти — силуэт женщины. На секунду Снейпу кажется, это его мать. Похожа, но нет. Её кто-то стаскивает вниз. Ему хочется приблизиться.

Лили окликает его, торопит, потом тоже отвлекается, оглядывается на Джеймса.

Снейп узнаёт женщину, что хватается за воздух, и чудовище, которое тянет её в огонь. Нет, всё же не чудовище и точно никакой не Лорд — просто человек. Давно истлевший, но сумевший в посмертии найти ту единственную душу, за любовь которой сможет зацепиться.

— Сбрось его, Беллс.

Лили снова зовёт. Ей придется уйти, она нужна в другом месте, нужна Гарри. А Северус должен принять решение.

Свобода воли — это же так просто.

Он протягивает руку Белле. Где-то бесконечно далеко Лили, Джеймс, Люпин и другие (да, Блэк и Дамблдор с ними!) окружают Гарри, а Риддл падает в чёрное зарево. Снейпу кажется, они с Беллой тоже падают — бешеное коловращение, снова металлический привкус во рту, почти невыносимый жар, огонь совсем рядом. Они размыкают руки, и Снейп опускается на колени. Оказывается, есть куда опускаться. Руки касаются пола. Подумать только, здесь есть пол... дощатый... и стены. Потолок, наверное, тоже — не разглядишь, всё заволокло дымом. Белла хрипит сквозь кашель:

— Что это значит — мы в аду? Скажи мне, мы в аду?

Снейп пытается ответить, но не может. Кровь на губах.

— Твоё горло!

Кровь на шее. Много крови. Он вот-вот потеряет сознание, нет сил зажать рану (Белла помогает), даже на шёпот нет сил, и он передает Белле мысленно: “Это Визжащая хижина. Ломай стену, а то сгорим”.

-

Больница св. Мунго, палата Алисы.

Блэк ушла, так и не дождавшись реакции, не выказав раскаяния. Она не помогла Алисе собрать осколки памяти воедино — только приумножила, добавив собственные. Пробелов тоже прибавилось. В каком состоянии Фрэнк? Ему ведь досталось не меньше. А что друзья, они в порядке? Сириус, Ремус, Джим и Лили — почему не навещали ни разу, где были во время битвы? Белла ни словом не обмолвилась. Как вообще случилось, что до битвы дошло только теперь? Алиса помнит начало войны, пророчество. Тот-Кого-Нельзя-(или уже можно?)-Называть искал Поттеров. Ни она, ни Фрэнк не выдали тайну, ничего не сказали. Ведь не сказали?! Алиса смотрит на пустой стол, словно фрагменты паззла разложены на нём в правильном порядке, осталось только срастить их вместе. Она даже знает, с чего начать.

Кнопка вызова медсестры. Миловидная практикантка появляется в дверях, дожёвывая что-то на ходу. При виде Алисы ойкает и пятится. Вытягивает из кармана флакон с зельем, роняет, достает палочку.

Всё хорошо, не нужно бояться! Разве прямой взгляд Алисы так трудно выдержать? И никаких больше зелий, довольно забытья. Ах, если б только она сумела объяснить, чего хочет, вернуть себе волю, лицо, голос, всю свою жизнь, семью… Начать придется с голоса. Глубокий вдох. Давай же, ты сможешь!

— Я хочу видеть мужа и сына.