Пустота (гет)

Хогвартс был прежним. Я не знаю, насколько замок был разрушен в последней битве, но сейчас ничего не напоминало о трагических событиях: картины висели на стенах, движущиеся лестницы приводили первокурсников не туда, зачарованный потолок мерцал над Большим залом — все было восстановлено прошлым летом, когда я валялся без сознания в Мунго. Даже шепот, который всюду меня преследовал, был знакомым — в год моего директорства я привык не обращать на него внимания.

С преподавателями мы поприветствовали друг друга довольно-таки натянуто: хоть никто, как и обещала Минерва, не высказывал мне претензий касательно моего последнего года в Хогвартсе, расслабиться в моем присутствии у них все же не получалось. Я не стал утомлять коллег и спустился в свои комнаты — те же, что занимал когда-то. Как все было знакомо, боже мой! Меня пронзило острое чувство тоски, и вновь закрались сомнения в правильности решения. Может, Напиток живой смерти все же лучше?

Два последних дня августа я провел у себя в комнатах, выходя лишь на завтрак, обед и ужин. Мало-помалу преподавательский состав привык к моему присутствию — все же мы долгие годы работали мирно. Некоторые мои бывшие ученики теперь наравне со мной сидели за преподавательским столом: Терри Бут, который преподавал нумерологию, и Гермиона Грейнджер, преподававшая маггловедение. Преподавателем защиты от темных искусств оказался бывший аврор Стивен Кингзман. Он хоть и поглядывал с подозрением (или у меня уже началась мания преследования, как у Грюма?), но молчал и даже поприветствовал меня рукопожатием. Минерва, несмотря на обязанности директрисы Хогвартса, продолжала преподавать трансфигурацию. Впрочем, вряд ли ей непривычно совмещать эти обязанности: Дамблдор был больше занят спасением мира, чем решением школьных проблем, а ежедневная рутина долгие годы лежала на плечах Минервы.

Первое сентября прошло безболезненно. Информация о моем назначении мелькала в газетах, поэтому ученики были готовы к тому, кого они увидят. Конечно, были и косые взгляды, и шепотки, но с этим я справлюсь. После первого же урока они и пикнуть не посмеют. Полагаю, наибольшей проблемой станет третий курс Гриффиндора: более старшие ребята помнят меня как строгого преподавателя зельеварения или защиты от темных сил (или и того, и другого). С первокурсниками и второкурсниками мы еще незнакомы. Но нынешний третий курс пришел в школу как в раз год террора: магглорожденных тогда не допустили (надо, кстати, проверить их базу знаний — они же поступали на второй курс экстерном), а чистокровные запомнили меня как покровителя Кэрроу.

Я взглянул на стол Слизерина. Учеников там было заметно меньше, чем за остальными столами: дети многих Пожирателей смерти покинули школу после падения Темного лорда. Даже некоторые отпрыски древних чистокровных семей, не связанных с Темным лордом, также предпочли домашнее обучение или заграничные школы. Я полагал, что они поступили правильно — в прошлом году в Хогвартсе их бы просто затравили другие факультеты, не разбираясь, кто виноват, кто нет. Теперь боль потери уже должна утихнуть, но все равно я не уверен в здравом разуме гриффиндорцев — придется за этим присматривать. В этом году на Слизерин попало всего четыре человека.

Однако есть кое-что, что не изменилось со времен Дамблдора.

— Скажите, Минерва, — произнес я, за ужином изучив расписание, — вы решили оставить школу без подземелий? Может быть, хватит ставить вместе уроки Гриффиндора и Слизерина?

МакГонагалл возмущенно воззрилась на меня:

— Северус, детей надо учить сосуществовать! Вы правы, между факультетами идет постоянное противостояние. Они должны уметь если не сотрудничать, то хотя бы не воевать!

Подумать только, МакГонагалл понадобилась целая война с Темным лордом, чтобы понять это! Почему же она никогда не делала ни малейших попыток приструнить своих Мародеров? Не пыталась научить их сосуществовать?

Я уже готов был ощутить застарелую обиду, когда понял, что этой обиды нет. Прошло. Отболело.

— Педагог с таким опытом как вы, Северус, — продолжала директор, — конечно же, справится с двумя факультетами. В конце концов, вы и раньше им преподавали.

— Безусловно, — пробормотал я.

Вот только тогда я был незыблемым авторитетом для Слизерина, а теперь и там, и там я вижу фамилии, представители которых погибли в последней битве.

— Наконец, — произнесла МакГонагалл, — у меня тоже сдвоенные уроки. И у Филиуса, и у Помоны, и у Рубеуса, и у остальных. Я не решилась на это лишь для Терри и Гермионы — боюсь, их опыта недостаточно, чтобы удержать враждебно настроенных подростков.

Грейнджер слева от меня тихонько хихикнула:

— Учитывая, что свой первый урок я проведу послезавтра, опыта у меня и впрямь немного. Это Терри уже второй год преподает.

— А что вы вообще здесь делаете, миссис Грейнджер-Уизли? — конечно, мне было бы проще называть ее по-старому, но во всем нужно соблюдать порядок. — Разве вы не должны сейчас наслаждаться жизнью молодой жены в объятиях супруга?

— Я буду уезжать домой на выходные, — сообщила мне юная коллега. — А в будние дни мы с Роном все равно не очень много времени проводим вместе.

— Вы же вроде работали в Министерстве? — припомнил я.

— Да, в Отделе регулирования и контроля магических существ. Но мне там не понравилось. Поэтому я решила вернуться в Хогвартс.

Я ничего не ответил и счел разговор оконченным, когда Грейнджер вдруг тихонько произнесла:

— Профессор Снейп… Если у вас будут проблемы с гриффиндорцами, скажите мне… Думаю, я смогу их приструнить…

Я холодно взглянул на нее:

— Полагаю, мисс Грейнджер, моего опыта будет достаточно, — я выделил ее фамилию в своих лучших традициях и с удовольствием увидел, как девчонка покраснела и потупилась.

Так и надо.

* * *

Когтевран и Пуффендуй. Гриффиндор и Слизерин. Робкие первокурсники, перед которыми достаточно эффектно взмахнуть мантией и произнести речь о красоте зелий, которую они, впрочем, все равно не поймут. Пятикурсники, до которых надо донести важность С.О.В. и переломить их глухое сопротивление. Третий курс, ожидающий меня, стоя с палочками в руках.

— Волшебные палочки убрать, — произнес я вместо приветствия. — Сегодня у нас исключительно теоретическое занятие.

Никто не пошевелился.

— Какое трогательное единодушие, — усмехнулся я. — Минус пятьдесят баллов с Гриффиндора и столько же со Слизерина. Потеряете еще столько же и получите наказание, если немедленно не уберете палочки.

Эта фраза сыграла роль детонатора. Класс взорвался криками:

— Предатель! Палач! Убийца!

С какой-то палочки сорвалось заклинание. Насколько я успел его разглядеть до того, как оно разбилось о мое невербальное Протего, это была детская Риктусемпра. Кто-то захотел увидеть, как я корчусь от щекотки?

— Молчать! — я наложил на класс заклинание немоты. — А теперь слушайте меня, вы все. Что бы вы не думали обо мне, что бы не рассказали вам ваши родители, сейчас вы находитесь в школе, а я, к вашему великому сожалению, учитель, назначенный директором МакГонагалл и одобренный остальными. В своем классе я требую строжайшей дисциплины и не потерплю непослушания.

В некоторых затуманенных гневом глазах постепенно начинал просматриваться разум.

— Зельеварение — предмет, требующий сосредоточенности, старания и максимальной концентрации, — продолжал я. — Поэтому я не допущу беспорядка в своем классе. Несогласные могут идти с жалобой к директору.

Я обвел взглядом класс. Большинство учеников потупилось, лишь пара гриффиндорцев упрямо смотрела на меня.

— Уберите палочки, — снова велел я. — И садитесь.

После небольшой возни лишь один гриффиндорец остался стоять с палочкой в руках.

Я подошел и снял с него заклятие немоты:

— Ваше имя?

— Роберт Браун.

Браун. Уж не родственник ли это несчастной гриффиндорки, растерзанной Сивым?

— Вашу палочку, мистер Браун. Ну же! Или я отберу ее силой.

Стиснув зубы, мальчишка почти швырнул мне свою палочку. Я спокойно взял ее и положил на учительский стол.

— Угомонились? А теперь слушайте: минус еще тридцать баллов со Слизерина. С Гриффиндора стараниями мистера Брауна — минус пятьдесят. Мистер Браун, подойдете после урока к профессору МакГонагалл и получите у нее свою палочку. Она же назначит вам наказание. А теперь, — я обращался уже ко всему классу, — откройте учебники и внимательно прочитайте первую главу.

Изначально план урока был совсем иным, но поведение учеников заставило меня на ходу менять его.

Я сел за стол и быстро написал записку МакГонагалл с кратким описанием произошедшего у меня на уроке и просьбой проверить палочку Брауна — не с нее ли слетело заклинание, — и в зависимости от этого назначить провинившемуся взыскание. Призвав домовика и передав ему записку и палочку — Браун горящим взглядом следил за моими действиями, — я встал перед классом.

— Итак, вы приступили к третьему году изучения зельеварения, — как ни в чем не бывало, начал я. — Вы должны знать, хоть я на это и не надеюсь, основы взаимодействия компонентов. Сегодня мы их повторим, а в качестве домашнего задания вы подробно опишете эти принципы в зелье старения.

Не знаю, почему я задал именно это зелье. Мне было отчаянно не по себе, и окончанию урока я был рад сильнее учеников. Я много раз сталкивался со скрытым и явным сопротивлением, но никогда еще ученики не пытались атаковать меня в моем же классе. И никогда еще мне не приходилось подавлять протесты учеников Слизерина.

Подумать только — все курсы приняли меня, пусть и без приязни. И лишь тот несчастный курс до сих пор меня ненавидит, несмотря на все хвалебные оды «Ежедневного пророка». Я даже могу понять слизеринцев, которые кричали мне «Предатель!». Но упрямство гриффиндорцев чересчур велико. Когтевран, а уж тем более Пуффендуй реагировали спокойнее, хотя и там пришлось давить бунт в зародыше.

Роберт Браун получил от МакГонагалл неделю ежевечерних отработок у Филча, а Пуффендуй неожиданно стал лидировать в общем зачете факультетов.

К концу сентября стало легче. Ученики смирились, я втянулся в работу, и жизнь покатилась по накатанной колее. Почти все было как раньше, но именно это «почти» не давало мне покоя.

Я скучал по Дамблдору. Мне не хватало его высокой фигуры в Большом зале, проводимых им собраний, наших с ним бесед за чашкой чая. Интуитивно я искал того, с кем мог бы обсудить последнюю статью в «Вестнике зельевара». Пикироваться с деканом Гриффиндора тоже стало неинтересно — теперь, когда нас не мирит Дамблдор. Сейчас я уже не мог понять, как когда-то сумел произнести убивающее заклинание…

Еще одним новшеством оказались ежедневные беседы с Грейнджер. Ей очень не повезло с местом за преподавательским столом в Большом зале: она сидела между мной и Трелони. О ее напряженных отношениях с прорицаниями знал даже Кровавый Барон, поэтому я совершенно не удивлялся, когда за столом Грейнджер просила что-нибудь передать меня, а не соседку слева. Потом однажды она посетовала, как трудно ставить оценки и назначать наказания тем, с кем пару лет назад делил одну гостиную и сидел рядом за обеденным столом. Я согласился — ведь я тоже прошел через это. Я не стал говорить, что в моем случае была еще одна трудность: я начинал с преподавания тем людям, которые были свидетелями моего унижения Мародерами, а иногда принимали в нем участие. В другой раз Грейнджер спросила, сколько времени у меня занимает подготовка к урокам. Я заверил ее, что это трудно и долго лишь первый год, а потом все идет по наработкам. Еще однажды она поинтересовалась у меня, где можно прочитать историю зельеварения. Видимо, тяга к знаниям с годами не проходила. Так постепенно короткие беседы стали обычным делом за трапезой.

Однажды конфликт между гриффиндорцами и слизеринцами вспыхнул сильнее обычного. Гриффиндорец Томас Тейлор напал на своего сокурсника со Слизерина прямо в холле. Дэвис яростно оборонялся, но к гриффиндорцу уже спешила подмога. Я выходил из Большого зала, когда увидел эту сцену. Четверо гриффиндорцев против одного слизеринца. В глазах у меня потемнело, и я вытащил палочку, чтобы утихомирить юных остолопов, когда все пятеро оказались политы водой с напором, как у хорошего брандспойта. Это Грейнджер опаздывала на обед и вошла в холл с другой стороны.

— Минус двадцать баллов со Слизерина! Минус пятьдесят — с Гриффиндора! — она пыталась говорить строго, но я отчетливо слышал в ее голосе испуг и огорчение. — Мистер Тейлор, мистер Гилл, мистер Уайт и мистер О’Нил, как вы смеете нападать вчетвером на одного?! Мне стыдно за факультет Гриффиндор!

На этот раз я четко разглядел слезы в ее глазах. Но судя по всему, только я. Ах, как ей жаль баллов Гриффиндора!

— Что до вас, мистер… — Грейнджер сделала паузу, ожидая, что слизеринец назовет ей свое имя, но Дэвис высокомерно промолчал, — вы спровоцировали нападение на себя, атаковав мистера Тейлора со спины заклинанием Слагулус Эрукто.

Вспомнив, что после обеда у шестикурсников Гриффиндора и Слизерина как раз зельеварение, я пожалел, что Дэвис не попал в цель — по крайней мере, я отдохнул бы от главного нарушителя спокойствия в моем классе.

— Надо было атаковать вас. В следующий раз я так и сделаю! — заявил слизеринец и, оставив профессора Грейнджер-Уизли в состоянии шока, быстро удалился в подземелья. То же самое сделали и гриффиндорцы, видимо, сочтя снятие баллов предательством.

Я услышал, как Грейнджер всхлипнула и сделала несколько шагов.

— Ох… — заметила она меня, наконец.

— Вам не хватает профессионализма, миссис Грейнджер-Уизли, — скрывая отвращение от ее слез, заметил я. — На праведном негодовании вы далеко не уедете.

И не обращая больше ни на что внимания, я поспешил на урок, опасаясь, что в отсутствие преподавателя эта компания может продолжить начатую драку.

Мне было неприятно. Меня покоробило поведение Дэвиса, напавшего, если верить Грейнджер (а в ее честности сомнений не возникало), со спины. Вывела из себя гриффиндорская четверка — хотя уж мне ли удивляться? Но хуже всех была Грейнджер, желающая показать: «Смотрите, какая я принципиальная, снимаю баллы с Гриффиндора, хоть мне их и жаль!».

Видимо, в моем лице проявилось что-то, от чего студенты весь урок сидели тише воды ниже травы. Или они просто жалели свои и без того уменьшившиеся в количестве баллы.

Неожиданно меня посетила мысль, от которой я чуть не расхохотался: раньше Грейнджер явно была на равных с гриффиндорцами, но теперь, после попытки навести порядок, ее причислят к предателям — Гриффиндор скор на расправу. Мы с ней оказались в одинаковом положении неприятия собственными факультетами.

За ужином Грейнджер сидела с таким несчастным лицом, что я стал опасаться, что она зарыдает прямо за столом. На всякий случай я поглощал пищу как можно быстрее, чтобы успеть поесть и удалиться. Но Грейнджер не была бы собой, если бы промолчала.

— Профессор Снейп… Что вы имели ввиду сегодня, сказав, что мне не хватает профессионализма?

— Ваши эмоции, — коротко ответил я, передавая МакГонагалл блюдо с запеченным картофелем.

— Вы имеете в виду, что я сильно волновалась во время… инцидента?

— И до, и после него.

Поняв, что от докучливой профессорши мне легко не избавиться, я растолковал:

— Вы слишком переживаете: вам жаль учеников, жаль снятых баллов, вам есть дело, что они подумают о вас…

— Неправда…

— В самом деле? — я поднял бровь. Под моим взглядом Грейнджер смутилась.

— Конечно, я разволновалась, но это потому что я впервые наблюдаю такую ситуацию с позиции преподавателя… Как это было отвратительно! Я разочарована в этих мальчишках… Ведь мы с ними приятельствовали, пили чай по вечерам…

Я не смог заставить себя ответить — я знал, о чем она думает. Чертов Поттер, конечно же, рассказал все своим друзьям. Разумеется, в прессе он тот случай не обнародовал — ведь ему бы пришлось публично признать, что его отец был не самой приятной личностью.

— Не валяйте дурака, профессор Грейнджер-Уизли. Это всего лишь ученики. Страх — единственное средство держать их в узде. Дружба с ними невозможна.

Грейнджер упрямо замолчала и уткнулась в свою тарелку.

После ужина я вышел из замка и в темноте прошелся до кромки Запретного леса. Уже глубокая осень, деревья совсем потеряли листву, того и гляди пойдет снег. Заканчивается октябрь.

В Хэллоуин я впервые за два месяца не вышел на завтрак — не было настроения кого-то видеть. И пользуясь тем, что было воскресенье, с самого утра аппарировал в Годрикову лощину.

Белое мраморное надгробие привычно шевельнуло что-то в душе. «Последний же враг истребится — смерть».

Лили Поттер. 30.01.1960 — 31.10.1981.

Единственная женщина, что-то значившая для меня…

Джеймс Поттер. 27.03.1960 — 31.10.1981.

Человек, который отнял у меня Лили, а потом не смог защитить ее…

Я вышел с кладбища и подошел к памятнику Поттерам. В прежние годы здесь бывало оживление, появлялись цветы и венки. А теперь все забыли эту дату…

Я наколдовал несколько белых роз и положил их к ногам Лили.

Весь день я бродил по деревне, даже впервые подошел к разрушенному дому Поттеров — никогда раньше я не решался на это. А вечером вернулся на кладбище.

Лили… Когда-то я сказал «Всегда» и по-прежнему уверен в этом. Я очень скучаю по тебе. Но теперь ты отомщена, а твой сын в безопасности — насколько только может быть в безопасности аврор. Я сделал все, что было в человеческих силах, чтобы искупить свою вину перед тобой — не полностью, конечно, полностью это невозможно. Недавно ты приходила ко мне во сне и сказала: «Оставь прошлое прошлому». Означает ли это, что ты простила меня? Мое прошлое — это ты, Лили. Без него у меня ничего не останется. Возможно, Напиток живой смерти был бы лучшим выходом… Нет? Я знаю, ты не одобришь. Я помню твое резкое отношение к самоубийцам. Хорошо, Лили, я не стану. Ведь тогда я не смогу увидеть тебя за гранью …

В тот момент, когда я хотел опуститься на колени перед надгробием, сбоку от меня мелькнула какая-то тень. Я резко развернулся, выхватывая палочку, но тут же понял, что тревога напрасна.

— Здравствуйте, сэр.

— Здравствуйте, мистер Поттер.

— Извините, я не хотел вам мешать…

— Я сейчас уйду. Дайте мне еще пять минут.

Гарри Поттер исчез также тихо, как и появился. Я вновь повернулся к надгробию.

Лили… Видишь, твой сын пришел тебя проведать. Он вообще-то хороший парень, и невеста у него хорошая. Гриффиндорский характер ведь не является недостатком в твоих глазах? Я оставлю вас. Покойся с миром, Лили…

Я погладил мраморное надгробие и развернулся. При выходе с кладбища я заметил Поттера. Он хотел что-то сказать, но я ускорил шаг и аппарировал. Через десять минут я был в своей комнате Хогвартса.

Но вечер для меня был еще не закончен. Я зажег длинную белую свечу, поставил на стол и долго смотрел на пламя, когда раздался стук в дверь. Удивленный, я открыл:

— Да, миссис Грейнджер-Уизли?

— Извините, профессор… Я только хотела узнать, у вас все хоро… э-э, ну, в порядке? — ни разу я не слышал, чтобы гриффиндорская отличница так мямлила. Она, похоже, помнит, что за день сегодня. — Просто вы ни разу не появились в Большом зале, и я подумала, вдруг что-то случилось… ну, с вами…

Окончательно смутившись, Грейнджер замолчала.

— Я в порядке, благодарю за заботу.

— Хорошо, тогда я пойду.

Покрасневшая до корней волос, Грейнджер удалилась быстрым шагом. Я вернулся к своей свече.

* * *

На следующий день все было по-прежнему. Казалось, вчера никто не заметил моего отсутствия, только Грейнджер кидала на меня обеспокоенные взгляды. Я почувствовал раздражение. О муже бы своем беспокоилась! Кстати… Вчера было воскресенье, и Грейнджер должна была находиться дома. Так откуда она знает, что я ни разу не вышел в Большой зал?

В дурном настроении я покинул завтрак, пересек холл, разнял зарождающуюся драку между двумя первокурсниками (Слизерин и Гриффиндор, вот так неожиданность) и вышел из замка. Холодный воздух помог мне прийти в чувство.

Конечно, после Хэллоуина я всегда бывал немного не в себе. Этот день вызывал слишком много воспоминаний, от которых обострялось чувство вины. После уничтожения Темного лорда оно слегка отступило, но вряд ли когда-нибудь исчезнет совсем. Теперь я даже не могу поклясться отомстить… Для чего я выжил?

Уроки, домашние задания, контрольные, отработки… Большой зал, кабинет, спальня… Все знакомо до боли. Может, не стоило возвращаться в Хогвартс? Наверное, надо было сразу после Азкабана переехать на другой материк и начать жизнь сначала. Может, тогда я нашел бы в ней смысл.

Так, с пустотой в душе и без цели в жизни я проводил время в Хогвартсе.