Луиза (джен)

Потом он час лежал на диване и предавался мрачным раздумьям. Позвонить Луизе он не мог, потому что она не оставила телефона, её адреса он тоже не знал, и эта неизвестность давила сильнее маминых упреков. Ему было бы гораздо легче знать, что Луиза на него наплевала, чем вот так ждать и мучиться.

Отец ему напомнил, что надо прикрутить шланг к насосу, и Витька, как во сне, пошёл и прикрутил, потом снова накачал колёса, которые постоянно сдувались, и собрался съездить к друзьям. Передумал, вернулся в свою комнату и попытался читать, но мысли о Луизе не давали сосредоточиться, и тогда он вытащил из нижнего ящика стола коробку с заветными вещами. Витькина комната была проходная, смежная с комнатой сестры, и обычно Настька бегала туда-сюда, но сегодня она боялась заходить к себе из-за глиняной кошки, и Витька на весь вечер был оставлен в покое. Такое случалось крайне редко, и он решил воспользоваться временем, чтобы перебрать вещи в коробке.

Последний раз он перебирал их в позапрошлом году, когда его чуть не приняли в пионеры. Мама купила ему шёлковый галстук и напутствовала сына трогательным рассказом, как принимали в пионеры её, но организация рухнула, и Витька остался просто школьником, а галстук очутился в коробке, пополнив коллекцию талисманов. «Храни, храни, — съязвил тогда папа. — Может, ещё пригодится. Вот сменится власть...»

Витька развернул галстук, свернул опять и положил на диван рядом с собой. Не очень-то и хотелось ему вступать, и к галстуку благоговения он не испытывал, но хранил его, как памятник эпохе, вещь из безвозвратно ушедшего прошлого, хранил, как хранил бы дореволюционные эполеты, если б они у него были. Во всяком случае, это был не просто лоскуток. Странное дело, доведись Витьке носить этот галстук хотя бы полгода, он бы его с наслаждением выбросил или даже сжёг, как это сделал восьмиклассник Жорик-хулиган, а так — не хотелось. Пусть лежит.

Затем он вынул Книгу, полистал немножко, понюхал — она пахла ладаном — и тоже отложил. Книга была без обложки, зато с «ятями», жёлтая от времени и почти рассыпавшаяся. Витька стащил её со склада во время сбора макулатуры и несколько раз пробовал читать, но ничего не понял — Книга была научная и чрезвычайно сложная, и хранил он её только из уважения к древнему возрасту.

Следующим экспонатом была машинка — малюсенькая блестящая модель старинного Форда, память о детстве. Ему было три года, когда он с ней играл и спрашивал папу, почему не крутятся колёса. «Заржавели», — отшутился тогда папа. Машинка была целиком отлита из пластмассы, и благодаря этому Витька ничего не смог в ней сломать. Пожалуй, это единственная его игрушка, которая выжила. Красивая вещь, можно даже поставить на полку, но тогда Настька быстро найдёт ей применение. Нет уж, пусть лучше лежит в коробке.

А вот его первая ручка, белая с синим колпачком, он ею рисовал ещё до школы. Теперь таких уже не выпускают, и правильно делают: этих ручек нормальному ребёнку хватало от силы на три дня, при малейшем нажатии они ломались пополам. Когда сломалась эта, Витька обмотал её изолентой и рисовал дальше. Он взял ручку, повозил в блокноте — надо же, пишет! Этой ручкой можно написать себе письмо из прошлого.

Ещё лежал в коробке предмет, который он трогать не стал, слишком тяжёлые воспоминания были с ним связаны — неуклюже отрезанный пучок рыже-чёрной собачьей шерсти, посаженный на клей, чтобы не рассыпался. Иногда Витька открывал заветную коробку и проводил по этому пучку пальцем, но сегодня — нет, и так нервы на взводе.

Здесь же он хранил свои карманные деньги. Уже набралось достаточно, чтобы купить новые камеры для велосипеда, но Витька знал, что это не спасёт ситуацию и покупать надо целые колёса, а на колёса ещё копить и копить. Он сложил все предметы обратно, оставив один, самый ценный. Ценный в буквальном смысле — старинные карманные часы на цепочке, доставшиеся Витьке от прадеда, которого он никогда не видел. Часы работали, но он не заводил их, боясь испортить. Считалось, что они золотые, и все родственники хором убеждали Витьку, что часы надо продать.

А Витьке часы нравились. Они помнили царские времена — стоило взять их в руку, и он словно переносился в ту эпоху. Да разве можно расстаться с такой «машиной времени»? Впрочем, любые часы немножко машина времени — они же время показывают. Надо будет записать эту мысль, причём обязательно той самой ручкой. Он открыл часы, посмотрел на циферблат — и тут ему в голову пришла ещё одна хорошая мысль.

В одиннадцать лет люди уже не верят в Бабу-ягу, но в чудеса верят. А не обладают ли эти часы волшебными свойствами? Ведь они такие старые. Нужно их завести и, когда чего-нибудь сильно ждёшь, смотреть не на свои серенькие электронные часики, а на эти часы, и наверняка дождёшься! Он очень аккуратно, с уважением к старинному механизму, поставил стрелки и завёл часы. Секундная стрелка ожила, и Витька улыбнулся. Теперь ждать известий от Луизы будет легче. Он не заметил, как наступили сумерки. Мама начала ругаться, созывая всех к ужину, и он спрятал коробку и часы в стол.

Вечером мама еле загнала Настьку спать. Несмотря на нытьё: «Боюсь, боюсь!» — ей включили кошку и закрыли дверь. Витька так и не выспался в ту ночь: сестра вопила, несколько раз выскакивала из комнаты и хныкала, что кошка шевелится.

— Ну и пусть шевелится, тебе-то что, — сонно пробормотал он. — Вот мать узнает, тогда будет тебе «шевелится»...

В конце концов он выключил ночник и минут пятнадцать объяснял на разные лады, что глиняная кошка не может шевелиться, и сидел с сестрой, пока девочка не уснула. «Хороший детский светильник» даже в выключенном виде выглядел настолько устрашающе, что Витька один раз сам дёрнулся, случайно бросив на него взгляд. Он отвернул глиняное чучело мордой к стене, чтобы оно не смотрело на спящую Настьку, и не стал закрывать дверь между комнатами.

Наутро Настька подозрительно спокойно заглатывала манную кашу, а после завтрака не галдела и не бегала по двору, а уткнулась смотреть мультики и смотрела три часа, пока кассета не кончилась. Мама была довольна такой переменой и в качестве поощрения поставила Настьке вторую кассету. Витьке такой расклад был, в принципе, тоже на руку: сестра боялась своей спальни как огня и не мешала ему читать, но его грызла смутная тревога. Что-то шло не так, а что — он не знал. Он чувствовал, что с сестрой происходит неладное, а мать упорно отказывается это видеть.

Витька посмотрел на часы — на те самые, старинные, и отметил, что про сестру думает больше, чем про Луизу. Легче от этого, впрочем, не становилось. Была одна проблема, стало две. Он помог маме на огороде, потом накачал в который раз колёса и сказал, что поедет к друзьям.

— Езжай, езжай, — разрешила мама добрым голосом и поспешно скрылась в доме.

Витька вошёл следом и стал искать ласты и плавки. По радио передали дождь, и надо было использовать оставшиеся жаркие дни. Перерыл все ящики, но не нашёл ни того, ни другого.

— Ма! Где ласты?

— А тебе зачем? — спросила мама, поджав губы.

— Ну... — он опешил от такого вопроса. — Вообще-то, плавать. А что?

— Я запрещаю тебе купаться одному.

— Я буду не один, а со Славкой и Ромкой.

— Такие же бездельники, как ты. Хочешь моей смерти? Чтобы к речке близко не подходил!

— То есть, они будут купаться, а я сидеть на берегу?

— Да! — крикнула мама. — Купаться будешь, когда всей семьёй пойдем на речку!

— Вас дождёшься, — тихо сказал Витька и вышел поскорее, пока мать не запретила вообще куда-то ехать.

Спрятала плавки и думает, что он не найдёт, в чем искупаться. Смешно! Мамы Ромки и Славки поступают точно так же, а сыночки из воды не вылезают. «А Славка еще и курит», — злорадно подумал он, крутя педали. Вот только ласты... Жаль. Когда они втроём, уставшие от плаванья, отогревались лёжа на горячем песке, Витька рассказал про светильник. Ребята сначала посмеялись, а потом задумались, как решить этот вопрос. Славка посоветовал научить сестру бросать камни в деревенских кошек — она поймёт, что живые кошки нестрашные, и перестанет бояться глиняную. А Ромка молчал-молчал, а потом сказал в сторону:

— Ну ты и дурак...

— Чё это я дурак? — обиделся Славка, но выяснилось, что дураком обозвали Витьку.

— А я чё дурак? — обиделся в свою очередь Витька.

— У тебя вроде бы руки есть, голова тоже, — охотно объяснил Ромка. — Давно бы скрутил из провода нормальный ночник. Год назад или два. Знаешь, что? Поехали ко мне в сарай, я тебе дам трансформатор.

— Поехали, — глухо отозвался Витька. Ромка был прав по всем статьям. — Как я сам не додумался...

— Да ну вас, потом съездите, — заныл Славка. — Самое речное время, а вы себе дела находите.

— Мы быстро, — пообещал Ромка. Он уже оделся.

— Не перегрейся на солнышке, — вредным голосом сказал Витька, садясь на велик.

Ему в спину полетела пробка от бутылки.

В сарае Ромка выдал ему не только трансформатор, но и крепление для лампочки, и штепсель, который вилка, и даже остаток дефицитной изоленты. Хотел снабдить Витьку и проводом, но этого добра у Витьки было достаточно.

— Спасибо, — сказал он, распихивая подарки по карманам.

— Будет гудеть, — предупредил Ромка, — правда, тихо.

— Да знаю...

На речку Витька больше не поехал, ему не терпелось сделать ночник. «Ромка молодец, — говорил себе он, — а я действительно дурак». Подумать только, все эти годы сестра могла быть избавлена от ночных страхов, если бы он чуть-чуть пошевелил мозгами. Витька до сих пор с содроганием вспоминал своё раннее детство, когда Настьки ещё не было и его укладывали спать одного в кромешной темноте. Стоило высунуть голову из-под одеяла, как изо всех углов начинали таращиться красные глаза, отовсюду раздавались странные скрипы и шорохи, а до выключателя надо было идти через всю комнату, потому что торшера или прикроватного светильника не было.

Маленький Витька очень быстро убедился, что с родителями говорить на эту тему бесполезно. Мама готова была сто раз на дню повторять: «Тебе это кажется», приучая его не верить своим глазам и ушам, а папа бодро говорил, что мальчику стыдно бояться темноты. Стыдно или не стыдно, но дошкольные годы для Витьки были прочно связаны с чёрным непреодолимым ужасом, поэтому он понимал сестру очень хорошо. Единственное, чего он не понимал — почему до взрослых не доходят такие простые вещи. Как будто сами не были детьми.