Империус (гет)

Лифт поднимался медленно и, казалось, преодолел половину расстояния, проделанного Ремусом в прошлый раз, за время в два раза большее. Стоящая неподвижно, словно статуя, Ребекка Голдштейн смотрела в стену. Она больше не разговаривала с ним.

«Что ж, — язвительно подумал Ремус. — У них тут так уютно и хозяева такие гостеприимные. Странно, что здесь бывает так мало посетителей».

Но он сам прибыл сюда, чтобы выполнить работу. «Выудить из Голдштейн информацию», — сказала Тонкс, но чтобы сделать это, очевидно, необходимо было завязать с ней разговор.

— Итак, профес… Ребекка, — начал он, и его голос разнесся по шахте лифта. — Чем именно вы тут занимаетесь?

Ребекка медленно повернула голову в его сторону. По взгляду, брошенному ею на Люпина, сторонний наблюдатель мог бы предположить, что он только что спросил у нее, как правильно принести в жертву цыпленка.

— Исследованиями, — сухо ответила она.

Вздохнув про себя, Люпин спросил:

— Чего именно?..

Ребекка медленно выгнула бровь.

— Бешеных оборотней, — ответила она спокойно, четко выговаривая каждый слог. — Отсюда и название института.

Попытка разговорить ее напоминала удаление зуба.

— Я надеялся услышать что-то более конкретное. Как вы, должно быть, прекрасно понимаете, у меня имеется личный… интерес к этой теме.

— Уверена, что так и есть, — холодно ответила Ребекка.

Лифт наконец остановился, но выход из него на этот раз закрывала не обычная решетка, которую можно было бы сдвинуть в сторону. Напоминающее, скорее, опускающуюся решетку замка сооружение снизу штырями погружалось в каменный пол. На его поверхности виднелся все тот же символ института.

Протянув палочку, Ребекка шесть раз подряд коснулась эмблемы и мягко произнесла:

— Ребекка Голдштейн. Уровень допуска «альфа». Со мной гость.

С протяжным стоном решетка поползла вверх и исчезла. С улыбкой, которая заставила Ремуса занервничать еще сильнее, Ребекка вышла в ожидаемо серый коридор и резко развернулась к нему лицом.

— Итак, профессор, — мягко сказала она, — добро пожаловать на уровень шесть, предназначенный для наших самых опасных резидентов.

— Резидентов? — переспросил Ремус, оглядываясь кругом. Выйдя из кабины лифта, он увидел ряд толстых металлических дверей — все они были приоткрыты, а за ними виднелись пустые, лишенные окон камеры. — Странный выбор слова.

Ребекка холодно улыбнулась.

— Оборотни, живущие в стенах этого института, не являются узниками, профессор. — Люпин приподнял бровь и красноречиво посмотрел на ближайшую камеру. Ребекка перестала улыбаться и хмуро пояснила: — Этот уровень содержит только тех оборотней, которые стали бешеными и являют собой явную угрозу обществу. Из сорока четырех постоянных резидентов, в настоящее время проживающих здесь, только пятеро находятся на этом уровне. Большинство резидентов — тех, кто продемонстрировали склонность к бешенству, но сумели удержаться — живут на уровнях с первого по третий. И довольно неплохо живут, должна заметить. — Глядя Ремусу в глаза, она продолжила: — Их регулярно кормят, у каждого есть своя спальня, в которой они хранят личные вещи, мы также следим за их досугом. Это не тюрьма, профессор, и эти оборотни не живут прикованными к стенам цепями. Они живут хорошо — часто даже лучше, чем жили до того, как попали сюда. Просто им не позволено уйти.

Ремус прищурился и заметил:

— Комфортабельная тюрьма все равно остается тюрьмой. И доказательств того, что оборотень, имеющий за плечами связанный с бешенством инцидент, вероятнее станет бешеным, не существует.

Лицо Ребекки оставалось бесстрастным, и в ее глазах Ремус не мог прочесть ничего.

— И мы, профессор, занимаемся изучением как раз этого вопроса. Я посвятила свою жизнь исследованию оборотней, образа их мышления, их действий и реакций, влияния, которое они имеют на укушенных, потому что понимание этого проклятия — единственный путь, который я вижу, к тому, чтобы остановить ликантропию. — Ребекка оценивающе оглядела Люпина и добавила: — Вы являетесь вместилищем для демона, профессор — демона, который уничтожает невинные жизни без сожаления, — ее глаза потемнели, — и я намерена вырвать эту заразу с корнем.

Стараясь побороть дрожь, Люпин проговорил:

— Но зелье…

— Лишь супрессивное средство, ничего больше, — перебила его Ребекка. — Работу вашей матери над его составом сложно переоценить, но оно не исключает опасность. Всего одна пропущенная доза, и мы возвращаемся к тому, с чего начали.

Ремус пожал плечами, стараясь не углубляться в собственные болезненные воспоминания, подтверждающие ее правоту.

— Однако запирать этих людей…

— Эти оборотни доказали, что несут явную угрозу невинным жизням, — снова перебила его Ребекка. — Я бы сказала, что им повезло. Если бы не наш институт, их всех отправили бы в Азкабан, как это делали раньше. Дементоры не стали бы так церемониться с ними.

Холодный пот прошиб Ремуса, когда он вспомнил, что, согласно закону, он и сам должен был оказаться здесь, когда ему было всего три года. Послали бы они ребенка в Азкабан?

— Мы теряем время, — прервала его размышления Ребекка. — Я позвала вас, профессор, не за тем, чтобы дискутировать на тему правильности того, что мы тут делаем. Меня интересует ваше мнение относительно Авраама Каина.

Не говоря более ни слова, она резко развернулась и пошла по коридору. Стараясь подавить тревогу, Ремус поспешил за ней. Когда он догнал ее, она не повернулась.

— Вы не присутствовали при поцелуе? — резким деловым тоном спросила Ребекка.

Ремус покачал головой и ответил:

— Меня приглашали, я решил не ходить.

— Зря. Вы пропустили интересный спектакль, — заметила Ребекка. Они обогнули угол и ступили в новый коридор. У каждой из четырех запертых дверей стоял охранник в красно-серой мантии, и Ребекка вежливо кивнула каждому из них, проходя мимо. — Как эксперт в области защиты от темных искусств, думаю, вы знаете, что происходит, когда человека целует дементор.

Ремус рассеянно кинул; сам того не желая, он смотрел на эти четыре мощных металлических запертых двери. Из-за ближайшей из них — в тридцать сантиметров толщиной — доносились едва слышные крики. Судя по всему, Ребекка тоже их слышала, потому что остановилась перед охранником.

— Селкирк, когда доктор Кролл будет совершать обход, скажите ему, что доза успокоительного для Ульрика должна быть снова повышена, — сказала она и приподняла бровь, когда до них донеслись тяжелые удары в стену. — Судя по всему, в нынешней концентрации лекарство не имеет на него никакого эффекта.

Охранник кивнул. Не обращая внимания на проницательный взгляд Ремуса, Ребекка пошла дальше по коридору, возвращаясь к их разговору так, словно бы ничего не случилось.

— Как вам известно, человек, поцелованный дементором, становится, по сути, пустой оболочкой — бездушной, бездумной. Человек продолжает жить, но теряет личность, остается пустым телом. До того момента, как Каина подвергли поцелую, всегда считалось, что воздействие поцелуя на оборотня будет точно таким же, как и на обычного человека. Мы ошибались. Очень ошибались.

Впереди коридор внезапно закончился большой металлической дверью. Перед ней, скрестив руки, стоял Александр Аливард — хмурый охранник, который впустил Ремуса в институт. Аливард слегка кивнул ему, и Ремус вежливо ответил.

— Ну? — резко спросила Ребекка, но Аливард покачал головой.

— У него плохой день, профессор Голдштейн, — сказал он уверенно, хоть и с ноткой извинения. — Ему не понравился обед, и он расстроился. Заходить к нему в камеру будет опасно, поэтому придется сегодня понаблюдать через стекло.

На лице Ребекки отразилось сильнейшее раздражение.

— Ладно, — сказала она, — открывайте дверь, Александр.

Кивнув, Аливард развернулся и несколько раз коснулся палочкой металла двери, бормоча заклинание. Ребекка посмотрела на Ремуса.

— Профессор, я пригласила вас, потому что у меня есть одна теория. И поскольку вы самый заметный знаток оборотней в магическом сообществе, не говоря уже о личной связи с обсуждаемым феноменом, я посчитала вас единственным человеком, который мог бы помочь мне.

Ремус подавил поднявшуюся в нем дрожь предчувствия и кивнул.

— Конечно же, я постараюсь.

— Прекрасно.

Позади них Аливард отпер замок и отворил широкую дверь, открывая взору крошечное помещение — по большому счету точно такое же, как и все остальные в этом здании: серое и безликое, если не считать верхней половины противоположной стены, которая выгибалась им навстречу. Темная и похожая на стекло, она заканчивалась еще одной дверью — на этот раз узкой, но такой же крепкой — которая вела в следующее помещение. Из мебели внутри находились только пара простых стульев и стол, заваленный бумагами, измерительными инструментами, склянками из-под зелий и чем-то, напоминающим старое скоропишущее перо, готовое приступить к работе.

Не говоря ни слова, Ребекка вошла внутрь. Ощущая, как быстро и сильно бьется в груди сердце, Ремус последовал за ней. С отдавшимся эхом грохотом Аливард закрыл за ними дверь.

Обстановка слишком сильно напоминала его прошлую встречу с Каином, чтобы Ремус мог сохранять спокойствие.

«Я не хочу это делать, я не хочу быть здесь, я не хочу снова его видеть. В каком бы состоянии он ни…»

Голос Ребекки вторгся в его мысли:

— Я изучала Авраама Каина с того самого дня, когда его доставили в институт в прошлом декабре. И его… поведение после поцелуя привело меня к тревожному заключению. Насколько нам удалось выяснить, оборотни обладают чем-то очень близким к душе.

Ее снисходительные слова разозлили Ремуса.

— Разумеется, у нас есть душа, — заявил он поспешно, с трудом сохраняя спокойный тон. — Мы рождаемся людьми, такими же, как и остальные…

— Я принимаю ваш протест, но вы меня недопоняли, — перебила его Ребекка. — Я не имела в виду, что оборотень в обличие человека бездушен. Напротив, судя по всему, вы можете иметь две души.

Ремус растерянно моргнул в ответ на это невероятное заявление. Неужели она говорила о…

— Вы хотите сказать, что оборотень во мне тоже имеет душу? Душу, отличную от моей?

Ребекка слегка улыбнулась.

— Не совсем. Это может оказаться не совсем душой в том смысле, в каком мы обычно имеем ее в виду. Скорее, это сущность, побуждения и характер волка, которые поднимаются на поверхность только при свете полной луны. При опросах большинство проживающих здесь оборотней описывали свою волчью половину как некую полностью отдельную от них сущность, одно тело, но два разума, что, в общем-то, подтверждает мою идею. Две личности, вынужденные уживаться друг с другом, бороться за контроль над общим телом. Но как бы мог волк так хорошо сражаться, если бы за ним не стояло ничего большего? У него есть память, воспоминания, которыми он весьма неохотно делится со своим человеком, а также достаточное самосознание, чтобы время от времени биться за контроль при первых признаках слабости. Может так оказаться, что это нечто большее, эта сущность оборотня достаточно сильна, чтобы дементор мог перепутать ее с душой. — Ребекка подняла бровь и продолжила: — И поскольку Каин был бешеным, поскольку его сущность оборотня преобладала над его телом в тот момент, когда он был поцелован, нам кажется, что дементор выпил именно ее…

Ремус молча глядел на женщину. Мысли неслись вскачь. Он давно привык к нежеланному присутствию оборотня в нем самом и всегда знал, что эта его часть обладает собственными побуждениями и жизнью; он испытывал его довольно успешные попытки заполучить контроль над его человеческой частью. Но мысль о том, что эта сущность, как назвала ее Ребекка, может быть принята за душу, что он на самом деле делил свое тело с…

Ремус вдруг почувствовал себя неуютно в собственной коже. Как будто кто-то еще был внутри нее.

И Каин… если дементор забрал его сущность оборотня…

— И что осталось? — спросил он, и его голос прозвучал странно даже для его собственных ушей. — Если дементор выпил его сущность оборотня, что осталось у него?

Ребекка кивнула Аливарду. Тот вышел вперед, коснулся палочкой стекла, и оно внезапно стало абсолютно прозрачным.

— Вот, что, — ответила она.

Ремус увидел Авраама Каина.

— Нечестно!

Он непроизвольно отступил назад, когда треснутая деревянная миска ударилась о стекло, покрывая его растекающимися неаппетитными пятнами похожей на кашу субстанции. На противоположной стене также виднелось нечто бурое, правда, уже подсохшее, а в жиже на полу выделялись отпечатки босых ног. Подушки и матрас были раскиданы по всему помещению, и что-то похожее на красный резиновый мяч катилось по полу. Ремусу и прежде приходилось становиться свидетелем яростных атак Каина в ответ на заключение, однако в этот раз ничего не было разорвано, сломано или изуродовано — просто раскидано, словно постарался маленький разозленный ребенок. Это была не сумасшедшая деструктивная ярость, а словно бы результат детского раздражения.

В центре учиненного им беспорядка стоял Каин. Конечно же, он выглядел иначе: его темные вьющиеся волосы стали более длинными и спутанными, его развитые когда-то мышцы спали в заточении, его когти, некогда венчавшие пальцы, были острижены под корень. Перемены затронули и то, как он двигался — Ремус заметил это, когда тот прошелся по камере и снова пнул миску: исчезла бессознательная легкость, плавность и изящность его движений сменились дерганностью и неуклюжестью. Даже его голос — низкий и рокочущий прежде — стал хриплым и слабым.

— Нечестно! — прокричал он снова, когда миска отскочила от стены и приземлилась на одну из подушек. — Нечестно! Нечестно! Нечестно!

А затем он упал на колени и принялся барабанить кулаками по полу, снова и снова повторяя, словно мантру: «нечестно, нечестно» с каждым ударом. И вдруг, так же внезапно, как началось, буйство окончилось. Ремус с недоумением наблюдал за тем, как один из самых бешеных оборотней своего времени внезапно свернулся калачиком в гнезде из подушек и одеял, обхватил руками колени и принялся раскачиваться взад-вперед в ритм, известный только ему. Его губы шевелились, и низким голосом он продолжал монотонно повторять:

— Нечестнонечестнонечестно…

Невидящим взглядом он смотрел на стеклянную стену.

Карие глаза.

Несколько мгновений ушло на то, чтобы Ремус осознал, чему стал свидетелем. Несмотря на то, что Каин все еще обладал чертами бешеного (его пальцы венчали когти, а зубы были острыми), его холодные, горящие золотым пламенем глаза, преследовавшие Ремуса в кошмарах, исчезли. Карие глаза — несколько сумасшедшие, но точно человеческие — смотрели на него теперь.

— Его глаза… — непрошенные слова будто сами сорвались с языка.

— Интересно, не правда ли? — по-деловому спросила Ребекка. — Зубы и когти не изменились. Но сразу же после поцелуя бешеные глаза исчезли — именно это натолкнуло меня на размышления. Недаром же говорят, что глаза — это зеркало души, а в его случае — того, что от нее осталось. — Она спокойно встретила взгляд Ремуса и продолжила: — Авраама Каина, которого вы знали, больше нет, то зло, что делало его таким, оставило его тело с поцелуем дементора. За это мы можем быть только благодарны. Когда дементор забрал то, что ему было нужно, Каин представлял собой жалкие останки человека. А ведь он был укушен и стал бешеным еще ребенком. — Ребекка криво усмехнулась. — Все, что осталось от великого и ужасного оборотня — это покореженное тело и в высшей степени неуравновешенный и глубоко травмированный разум десятилетнего ребенка.

Ремус отвернулся от нее и снова посмотрел на Каина, раскачивающегося туда-сюда и все повторяющего одно и то же. Но это был не Каин, не совсем он. Если Ребекка права, то Каин являлся переплетением человеческого и волчьего начал, а теперь, когда осталось только человеческое…

Авель.

Он был Авелем Исааком или тем, что осталось от него — исковерканное тело мальчика, его кузена, который сам вложил свою руку в пасть оборотня и попросил сделать его сильнее. И сейчас, более сорока лет спустя, он заперт в клетке, слабый и сумасшедший, старающийся удержать те крохи разума, что еще остались у него после бешеного Каина и дементора.

Все беды, что он принес только лишь из-за одного импульсивного решения, принятого для того, чтобы отомстить тем, кто плохо с ним обращался. С жалостью и гневом в сердце Ремус коснулся шрама, оставшегося от укуса.

Глупый, глупый маленький мальчик…

— Он нам не отвечает, — снова оторвала его от размышлений Ребекка. — Он не говорит, если не считать криков или бормотаний самому себе о том, как все на свете несправедливо. Он даже не отзывается на свое имя. — Она покачала головой. — Но, полагаю, это и не удивительно. Его человеческий разум окончательно разрушен годами, что он провел, будучи бешеным. Все эти годы, что волчий разум подавлял его, привели к тому, что мы не в силах ему помочь. Команда экспертов из больницы Святого Мунго тщательно обследовала его по прибытии, но в нем просто не осталось достаточно человеческого, чтобы можно было восстановить его личность. Половина его разума исчезла, а вторая абсолютно разрушена. Он сошел с ума, и с этим ничего нельзя поделать.

Ремус все смотрел на то, как двигаются губы Каина, обнажая острые зубы.

— Он все еще оборотень? — тихо спросил он. — Теперь, когда сущность волка покинула его, он все еще преображается?

Когда Ребекка кивнула, Ремус попытался скрыть разочарование. На мгновение он подумал…

— О да, он преображается, — сказала она, задумчиво глядя сквозь стекло. — Каждую полную луну, как и прежде. Физическая инфекция в его теле остается неизлеченной и неизлечимой. Разница в том, что теперь у него нет разума волка, чтобы контролировать его. Эффект схож с тем, что достигается посредством волчьего противоядия, только без необходимости сдерживания, поскольку сдерживать теперь нечего. Он становится волком с разумом сумасшедшего десятилетнего ребенка. Это так весело, — добавила она язвительно.

Проигнорировав ее замечание, Ремус спросил:

— Он помнит, что был Каином?

Ребекка вздохнула.

— Я уже говорила: он не разговаривает с нами. Мы не имеем понятия, знает ли он, кем был и кем стал. — Она посмотрела на Ремуса и продолжила: — Это одна из причин, почему мне хотелось, чтобы вы пришли, профессор. Мне интересно, узнает ли он вас; в конце концов, вы сыграли довольно важную роль в его жизни в последние несколько месяцев. К тому же, в Министерстве желают знать наверняка, что они избавились от этого бешеного оборотня. — Она помрачнела. — Но его сегодняшнее состояние нарушило мои планы — пройдут часы, а может, даже дни, прежде чем он как следует успокоится. Боюсь, мне придется попросить вас вернуться в другой раз.

Ремус не сразу понял.

— Вернуться?

— Да. — Поразительно, как ей удалось лишить это слово всякого намека на энтузиазм. — Я хотела провести несколько экспериментов в вашем присутствии, но теперь в них нет никакого смысла. Боюсь, профессор, вы зря приехали сюда.

Вернуться. Состояние Каина выбило Ремуса из колеи, и он совсем забыл, что ему полагалось провести расследование на предмет потенциальной деятельности пожирателей смерти. С другой стороны, вопросы про любовь к болезненным татуировкам или ненависть к магглам было не так-то просто вставить в деловой разговор про психическое состояние сумасшедшего оборотня. Но если он вернется…

— Ладно, — согласился Ремус. — Я с радостью прибуду в другой раз.

Ребекка казалась едва ли не расстроенной его согласием. На мгновение Ремус позволил себе представить, что она скрывает какой-то план пожирателей смерти и не хочет, чтобы он его раскрыл, но затем здраво рассудил, что в таком случае его бы и вовсе сюда не пригласили. Ребекка Голдштейн была грубой и холодной и, очевидно, невзлюбила его с первого взгляда, даже не потрудившись узнать хоть чуть-чуть, но это вовсе не означало, что она работала на Волдеморта. Ему нужно просто продолжать держать ухо востро.

Еще примерно с полчаса они обсуждали теорию Ребекки касательно состояния Каина, тогда как он сам продолжал раскачиваться в углу своей камеры. Затем Ребекка повернулась к Аливарду, все это время молчавшему (так что Ремус и забыл о его существовании), и заявила, что они уходят. Мгновение спустя охранник коснулся палочкой стекла, и оно стало непрозрачным.

Ремус вовсе не сожалел об этом — увиденное потрясло его куда сильнее, чем он согласен был признать.

Они ушли, оставляя Аливарда нести службу, снова пройдя по коридору мимо охранников и запертых дверей к открытой, словно голодный рот, кабине лифта. Ребекка молчала, и Ремус не пытался разговорить ее.

Только когда лифт неторопливо двинулся вниз к уровню пять, он тихо спросил:

— Когда мне вернуться? Я свободен только по выходным.

На мгновение что-то странное отразилось в глазах Ребекки.

— Из-за уроков, конечно. Следующее воскресенье не слишком скоро?

Ремус мысленно поморщился, представив, что скажет его отец, когда он пропустит второй подряд воскресный обед. Эти встречи стали своего рода ритуалом после того, как Каина поцеловали, и сын и отец всегда ждали их. Но он делал это для Ордена и, соответственно, на благо волшебного мира. Его отец поймет.

Он через силу улыбнулся.

— Я приду.

— Хорошо. — Лифт остановился, и, коснувшись несколько раз палочкой решетки, Ребекка поспешно вышла из кабины. — Приемная в эту сторону, профессор. Уверена, вы дойдете сами. Симона в скором времени проводит вас к выходу.

А затем, не попрощавшись, Ребекка Голдштейн развернулась и удалилась по коридору в противоположную от указанной сторону.

Приподняв брови, Ремус наблюдал за ее спиной.

— Приятная женщина, — пробормотал он себе под нос. — Само очарование.

Ему хотелось поскорее убраться отсюда, из этой серой тюрьмы, полной сумасшедших, когда-то бывших бешеными оборотней и глубоко несимпатичных ему исследователей. Прочь от отголосков его прошлого и того, что могло бы стать его будущим. Он надеялся, что Тонкс закончила со своими развлечениями и теперь ожидает его в приемной. Устало вздохнув, он развернулся и двинулся по коридору. Хватит с него. Никаких больше потрясений, никаких насмешек. Он просто хотел уйти.

Неудивительно, что, войдя в приемную и обнаружив там роющуюся в бумагах на столе Симоны Фелицию Хатауэй, Ремус не испытал никаких приятных чувств.

Он замер. О, да бога ради, он столько раз ей говорил перестать использовать этот образ для маскировки! Да, в первый раз было немного смешно, когда, чтобы вытащить его из камеры в Министерстве, она натянула на себя лицо его школьной знакомой, с которой он однажды провел большую часть ночи запертым в ванной для старост, но сколько можно? Какого черта Сириус вообще посчитал нужным сообщить своей кузине, что с тех пор Ремус не мог находиться в обществе Фелиции и не краснеть? Вероятно, просто потому, что ему было скучно.

Но сейчас ситуация крайне серьезная. Они находились в Институте бешенства в поисках угрозы, предположительно исходящей от пожирателей смерти, и Тонкс решила поиграть в игры?

О, ему будет что сказать ей. Ради всего святого…

Ремус решительно подошел к ней.

— И что это ты делаешь? — гневно прошипел он. — Нашла же время!

«Фелиция» подпрыгнула от неожиданности и развернулась к нему. Глядя на ее широко распахнутые глаза и обрамляющие лицо темные волосы, Ремус был впечатлен, несмотря на ситуацию: эта пародия на Фелицию оказалась куда лучше, чем предыдущие попытки Тонкс. Мягкие черты, слегка тронутые временем, длинные ресницы, обрамляющие карие глаза правильного оттенка. Ему даже стало интересно, с кем она говорила, чтобы добиться такого точного описания.

Но сейчас не время задавать вопросы. Почему-то «Фелиция» глядела на него так, словно вовсе не ожидала его здесь увидеть?

— Ремус? — хрипло спросила она.

Он моргнул. Даже ее голос был…

— Профессор Люпин?

Он обернулся. В дверном проеме в нескольких метрах от него стояла белокурая Тонкс в обличие Ундины; она смотрела на него поверх планшета, и на ее лице расползалась широкая улыбка.

Ремус посмотрел на Тонкс, затем на «Фелицию», затем снова на Тонкс.

Но погодите-ка. Если это Тонкс…

Ох.

Боже мой.

Фелиция Хатауэй — настоящая Фелиция Хатауэй — глядела на него широко раскрытыми глазами, неосознанно вцепившись в кипу бумаг. По ее лицу расползался алый румянец, и, судя по ощущению жара, Ремус был уверен, что точно такой же появляется и на его щеках.

Он пропустил обед с отцом. Он пришел в Институт бешенства — единственное место во всем мире, куда ему не хотелось попасть никогда. Над ним насмехался Аркадиус Кролл, а Ребекка Голдштейн относилась с пренебрежением. Ему снова пришлось увидеть то, что осталось от Авраама Каина.

А теперь Фелиция Хатауэй смотрела на него, как на сумасшедшего, потому что он перепутал ее с Нимфадорой Тонкс под прикрытием.

О да, у него явно бывали деньки и получше.