Отсроченное счастье (гет)

Когда я замираю, прислушиваясь, то понимаю, что звуки капающей воды прекратились, но Эрик все еще не вышел. Вероятнее всего, он сейчас чинит кран и убирает учиненный водой беспорядок. Мне тяжело измерить глубину его гения. Он одарен во многих отраслях и при этом вынужден жить под Оперой вместе с жалкой, блеклой девушкой в качестве супруги. Он заслуживает признания и славы. Он должен был жениться на прекрасной, умной, искушенной, элегантной женщине. Он должен был стать знаменитым после всего того, что сделал, а вместо этого он чинит сломанную трубу в ванной ненавидящей его жены. Его лицо… его несчастное ужасное лицо.

При мысли об Эрике необъяснимая волна заботы захлестывает меня. Это именно то чувство, которое помогало мне сохранять спокойствие во время моих первых двух недель пребывания в доме у озера, чувство, которое постоянно говорило мне, что я не могу ненавидеть его. Это чувство всегда было со мной, глубоко внутри, спрятанное, но сейчас оно возвратилось.

Это несчастное, сломленное существо, которое никогда не знало любви, никогда не было научено различать добро и зло, к которому еще никто не прикоснулся из сострадания, стремится дать мне все, на что способно его искалеченное сердце единственно доступным для него путем. Он не знает, как следует обращаться с женщиной, а тем более с женой, я же жестоко пресекаю все его попытки хоть как-то сблизиться со мной.

Я еще раз касаюсь пальцами цепочки и понимаю, что должна сделать. Еще раз посмотрев в зеркало, подмечаю решимость и целеустремленность, появившиеся в моих глазах.

Выйдя в гостиную, я с удовольствием вижу, что Эрик все же зажег камин, который сейчас практически прогорел. Я быстро кладу несколько поленьев, следя за тем, чтобы они загорелись. На полу — мокрая дорожка, которая осталась после того, как Эрик тащил меня внутрь, и я беру из кухни тряпки, чтобы вытереть воду.

Я работаю быстро, стремясь управиться до того, как Эрик выйдет из ванной. Вдруг я ловлю себя на том, что улыбаюсь. Да, это маленькая улыбка, но она настоящая. Как долго мои губы не трогала улыбка! Это прекрасно, и я усмехаюсь, спеша обратно в свою комнату. Я настолько занята, что даже не замечаю прохладу и темноту, прячущуюся по углам.

После того, как гостиная приведена в порядок, беру несколько необходимых вещей из его комнаты и возвращаюсь к себе. Еще раз оглядываю свое отражение. Я старательно расчесываю спутанные волосы и закручиваю их в высокую прическу. Со стыдом понимаю, что совсем перестала следить за собой. Но затем вспоминаю, что у меня есть много, много недель, чтобы исправить все это.

Когда больше сделать ничего нельзя, я жду под дверью в ванную комнату, нетерпеливо пританцовывая, прислушиваясь к тишине. Я не знаю, как он отреагирует, но я хочу показать ему, что готова меняться, готова двигаться дальше и… забыть и простить. Я должна простить его. Он поймет, увидит, если я попытаюсь солгать. Я надеюсь, что он чувствует то же самое.

Наконец, ручка поворачивается, и я чувствую легкое головокружение, как будто только что вышла на сцену. Он кажется удивленным, обнаружив меня прямо перед дверью.

— Я все починил, — его голос звучит спокойно, но я различаю в нем нотки подозрения.

— Спасибо, — говорю, и на несколько мгновений повисает тишина. Я не знаю, как продолжить. Он не желает зря терять время, а потому пусто говорит:

— Я оставлю тебя до ужина. Мне жаль, если мое присутствие настолько отвратительно.

— Нет, — говорю, преграждая ему путь, — Эрик, я… — я нервно сглатываю, мой голос дрожит: — У меня есть для тебя сюрприз.

На мгновение в его глазах вспыхивает удивление, но оно почти сразу гаснет.

— Я не люблю сюрпризов.

— Тебе понравится, — обещаю. — Пожалуйста, позволь показать.

Он пристально смотрит на меня, абсолютно удивленный.

— Ты больна? — резко спрашивает. — Ты что, ударилась головой? Скажи, что с тобой!

Я растягиваю губы в нервной улыбке.

— Я просто хочу показать тебе.

Он раздраженно выдыхает и трет затылок.

— Кристина, я очень устал. Сейчас я бы хотел уйти к себе. Возможно, завтра…

— Нет. Я должна сделать это сегодня! — настаиваю. — Это не займет много времени.

— Ладно, — выплевывает раздраженно. — Позволь мне хотя бы переодеть мокрые вещи.

Я поднимаю стопку одежды со своего столика и протягиваю ему.

— Я принесла чистую одежду, — говорю, краснея. — Сюрприз в гостиной.

К счастью, он не акцентирует внимание на том, что я вошла в его комнату без разрешения. Он просто берет у меня одежду, и я выхожу из комнаты, давая ему возможность переодеться. Я нервно покусываю губу, поправляя то, что должно стать сюрпризом.

Что, если ему не понравится? Что, если он снова разозлится? Это не выглядит красиво или элегантно, но это лучшее, что я смогла сделать. Если ему не понравится, я не знаю, что можно будет предпринять дальше. Наверное, я просто разрыдаюсь, так как именно слезы являются моей обычной реакцией на негативные эмоции, когда я имею дело с Эриком.

Ручка двери поворачивается, и я вижу стоящего на пороге Эрика.

— Ты принесла мне ночные вещи, — говорит он раздраженно.

— Да, — соглашаюсь, неспособная подавить дрожь в голосе. Он бросает на меня взгляд и проходит мимо. Наконец, он видит сюрприз и замирает.

Несколько секунд царит осязаемая тишина, и я подхожу ближе, следя за его реакцией. Его глаза сужаются, а руки скрещены.

— Что это такое?

Я подхожу ближе к камину.

— Наша кровать, — говорю неуверенно. Все одеяла, найденные мною в этом доме, я уложила на пол возле камина. Я сдвинула тяжелый обеденный стол к стене. Подушки, принесенные из моей комнаты, уложены сверху одеял. — Ты же ничего не имеешь против того, чтобы мы поспали на полу? С этими одеялами это будет вполне удобно, но, если это так тебя беспокоит…

Он долго смотрит на меня, как будто не может поверить.

— Ты издеваешься, — произносит медленно, с болью в голосе.

— Нет! — я подхожу ближе, заглядывая в глаза, в которых плещется боль. — Нет. Я… я хотела извиниться за свое поведение. Это было глупо и по-детски. Я не должна была говорить такое.

— Ты извиняешь за то, что озвучила правду? — он выдыхает. — Ты извиняешься после того, как я кинул тебя в озеро и практически утопил в собственной ванне?

Я сглатываю и киваю. Он продолжает пристально вглядываться в мои глаза, уже с горечью и злостью.

— Я хочу, чтобы ты злилась на меня, — внезапно говорит. Его глаза горят. — Я хочу, чтобы ты ненавидела меня и никогда не простила. Мне не нужны твои извинения. И мне не нужно это, — он указывает на груду одеял.

Я вздрагиваю под его взглядом, но затем вспоминаю свое решение и понимаю, что я просто не могу проиграть эту битву. Если я уступлю, не уверена, что наберусь смелости попробовать снова, а потому просяще продолжаю:

— Я знаю, что это неправда. Я не злюсь. Позволь мне простить тебя. И ложись со мной.

— Я не даю тебе уснуть, как ты уже говорила, — его голос пустой и безжизненный. — Я холодный, слишком холодный.

— Именно поэтому кровать рядом с камином, — говорю и подхожу к огню, надеясь, что он последует за мной. Но он остается на месте. Я практически отчаялась. Мне страшно, и я неуверена, но эта попытка любви и понимания — единственное, что я еще не испытала. Если этот путь не ведет к счастью, тогда и ничто другое туда не приведет.

— Пожалуйста, ange, — мягко прошу. — Я не прошу тебя простить меня, но, по крайней мере, разреши мне спать рядом.

Я вижу эффект, который производит на него то, что я назвала его ангелом. Я не звала его так уже очень много месяцев. Он делает несколько неуверенных шагов к кровати. Я снимаю платье и ложусь, удивленная теплом одеял. Медленно, Эрик так же скидывает плащ, нелепо смотрясь в ночной одежде. Он всегда одет настолько безупречно, и я еще ни разу не видела его в ночной одежде. Он ложится рядом, неподвижно глядя вверх. Он не притронется ко мне. Я переворачиваюсь и заставляю себя улыбнуться.

— Спасибо, — мягко произношу. Он отворачивается, маска тускло отражает свет. Мне все еще прохладно, и я заворачиваюсь в одеяла, как в кокон. Я снова поднимаю на него глаза и рискую продолжить: — То, что случилось… Мне жаль. Я не должна была…

— Замолчи, — холодно прерывает меня. — Не говори о вещах, которых не понимаешь.

Я тяжело сглатываю и закрываю глаза, отодвигая на задний план боль, причиняемую его словами. Это странно: вот так заканчивать день. Но я все равно чувствую радость от того, что все именно так, а не иначе. Я рада, что мы не спим сейчас в разных комнатах, чувствуя себя обиженными и недовольными. Я в последний раз смотрю на него и засыпаю.

Эта странная игра продолжается много, много ночей. Вначале он думал, что это было всего на одну ночь, и на следующий день спросил, что происходит, когда заметил, что я снова делаю импровизированную постель.

Спустя пару недель, он привык. И даже начал помогать мне. Теперь, когда приходит время ложиться, он отодвигает тяжелый стол и подбрасывает поленья в огонь, я же в это время приношу одеяла и подушки. Это маленький, осторожный шажок к нашему счастью, и я готова ждать. Эрик недоверчивый и осторожный, но все же он согласен принять мою инициативу.

Мы переодеваемся в ночные вещи и заходим в комнату. Теперь, когда я вижу его у огня, я понимаю, что никогда не ценила, насколько поразительная у него фигура. Он очень высок и выглядит практически царственно в своем черном халате, с блестящими в отбрасываемом камином светом волосами. Он оборачивается и, к моему удивлению, осторожно мне улыбается. Да, эта улыбка крошечная, и она не затрагивает глаза, но она все же есть. Я улыбаюсь в ответ. Несмотря на то, что некоторое напряжение все еще присутствует между нами, оно больше не является непробиваемым.

Месяц назад я практически могла почувствовать его, но оно растворяется с каждым проходящим днем.

Тихо, мы забираемся под одеяла. Я завожу разговор об опере и вслушиваюсь в его тихий голос. Мы никогда раньше не разговаривали в кровати. Мне так уютно, и я понимаю, что улыбаюсь. Какое-то время слышится только его мягкий голос и потрескивание поленьев. И я откидываюсь на подушки, чувствуя, как сон принимает меня в свои объятия.

— Я утомил тебя?

Понимая, что закрыла глаза, распахиваю их.

— Конечно, нет, — отвечаю, зевая. — Просто твой голос, он настолько мягкий… как колыбельная… И я устала.

К моему удивлению, он тепло усмехается.

— Значит, я все-таки утомил тебя. Спи, chérie.

Это ласковое прозвище практически заставляет меня заплакать. Последний раз, когда он называл меня иначе, чем злым, саркастичным «моя жена», было утром нашей свадьбы.

Тогда я с трудом сдерживала слезы, он же попытался утешить меня, смущенно признавшись: «Я люблю тебя, chérie». После этого ласковые слова прекратились. Сейчас они возвращаются, и они значат для меня намного больше, чем я когда-либо могла представить.

* * *

А однажды вечером, к моей радости, он берет меня наружу. Снег покрывает все белым одеялом, и край моей одежды намокает. Я вздрагиваю возле Эрика, и мое дыхание закручивается забавными облачками. Ночь идеально прозрачная, и снег сияет. Я вдыхаю холодный воздух, позволяя восхитительным ночным ароматам наполнить мои легкие. Из-за температуры мы не проводим много времени на улице, но я все равно наслаждаюсь каждой минутой в компании моего молчаливого спутника.

Когда мы возвращаемся в дом у озера, я иду в свою комнату, чтобы привести себя в порядок. Я заглядываю в зеркало, с удовольствием отмечая, что моя кожа порозовела от прогулки и что ее сухость и нездоровый оттенок пропадают. Мои волосы тоже выглядят лучше, и глубокие тени под глазами исчезли. Я позволяю себе нервно улыбнуться. Улыбка выглядит более натуральной, она все еще неуверенная, но уже не натянутая.

Во время ужина я чувствую на себе его мерцающий взгляд, хотя мы оба молчим. Я концентрируюсь на своей тарелке. Недавно я заметила, что мой аппетит вернулся. Я снова набираю вес, который потеряла со дня бракосочетания. Еда обретает вкус для меня.

— Ты часто улыбалась. — Я замираю и гляжу на него. Сейчас он открыто смотрит на меня, положив столовые приборы на салфетку. И он продолжает: — Когда ты пела в Опере… Ты улыбалась. Это всегда было душераздирающе прекрасно.

Я подавляю желание поерзать. Вместо этого я кладу нож и вилку и говорю:

— Я все еще улыбалась, когда ушла.

— Нет, ты прекратила после нашей свадьбы, — он задумчиво замолкает. — Но сейчас… иногда я вижу твои улыбки. Они не такие, но я… понимаю. Возможно, однажды они станут прежними. — Он смотрит на меня, как будто желая услышать подтверждение.

— Возможно, они станут, — говорю и улыбаюсь ему. Уголок его рта дергается, словно желая улыбнуться в ответ, но его сияющие глаза более чем компенсируют неподвижность губ.

Музыка тоже медленно возвращается. Я уже не противлюсь петь или слушать, как он играет. Он еще не играет мне собственные творения, но он так красиво исполняет Моцарта, что я готова ждать.

Также появляются смущенные прикосновения. Он никогда не касается меня в нашей спальне, но сейчас он иногда мельком прикасается ко мне — дарит несмелую, трепетную ласку. Этот физический контакт никогда не бывает неподобающим. Эрик всегда смотрит на меня, следя, одобряю ли я и не отпряну ли, но я всегда принимаю. Он старается. Пытается любить меня по-другому.

Я тоже стараюсь любить его. Однажды после обеда я спрашиваю, не хочет ли он чай. Он с удивлением глядит на меня, но отказывается: Эрику не нравятся чаи моего приготовления, и я знаю это. Поэтому прошу, чтобы он показал мне, как готовится его любимый чай. Эрик подчиняется, и его голос мягок и нежен, когда он учит меня. На следующий день я приношу ему русский чай, и он осторожно гладит тыльную сторону моей ладони пальцем, беря чашку. Мы боимся сломать эту нерешительность. Я не хочу разозлить его или вызвать дискомфорт. Он ведет себя очень хорошо.

— Ты все еще грустишь здесь? — спрашивает. Я смотрю на него. Он отставляет чашку, внимательно следя за мной. А затем продолжает: — Ты еще очень сильно ненавидишь меня?

— Нет, — даю правдивый ответ сразу на оба вопроса. Он удивленно глядит на меня и проводит остаток вечера в полной тишине.

Несколько дней спустя я просыпаюсь среди ночи. Сонно моргаю и зеваю. Спустя мгновение я понимаю, что не могу шевельнуться, так как Эрик обнял меня. Его дыхание ровное и расслабленное. Он прижимает меня к сердцу, и я слышу его биение.

Я гляжу на его грудь, его рубашка немного съехала, и я вижу белую, тонкую кожу. Притянул ли он меня ближе к себе, после того, как я уснула? Однозначно, нет. Он ни разу не потянулся ко мне с того дня, как мы ввели эту странную традицию. Может ли быть, что я во сне подкатилась под его ожидающие руки? Нашли ли мы друг друга во сне? Когда мы спали на кровати, я иногда просыпалась из-за холода его кожи. Но сейчас мне кажется, что мы провели много часов в этом положении. И, к моему глубокому удивлению, мне очень комфортно.

Огонь в камине распространяет приглушенный, теплый свет и бросает тень на спрятанное под маской лицо Эрика. Совсем чуть-чуть дрожа, я протягиваю руку и невесомо касаюсь его губ, внезапно понимая, что никогда не пыталась почувствовать их. Они тонкие, слишком тонкие, чтобы их можно было назвать мягкими. Его теплое дыхание щекочет пальцы. Мои руки соскальзывают на его подбородок, а затем на шею. Я чувствую кончиками пальцев линию и очерчиваю ее, скользя по острой ключице. Потом мои исследующие пальцы опускаются на открытую часть его груди, и я чувствую выступающие кости. Это так странно… убеждаться, что строение тела Эрика по большей части такое же, как и у любого другого человека. Я всегда рассматривала его, как нечто… не относящееся к роду людскому. Он слишком одаренный, чтобы быть простым смертным. Но, прежде чем я могу двигаться дальше, я чувствую, как он слегка шевелится, и сразу же отдергиваю руку. Мгновение спустя ритм его дыхания меняется.

— Кристина?.. — он сонно шепчет мое имя. Я готовлюсь к тому, что он отодвинется, когда поймет, что обнимает меня. К моему удивлению, он не делает этого. Он просто молча лежит рядом, зная, что я не сплю, и ожидая, чтобы я решила исход этой ночи. Отвечая на вопрос, я устало зеваю и натягиваю одеяла к подбородку, не отодвигаясь от него. Я чувствую исходящее от него волнами потрясение, но мне действительно хочется спать, а потому я лишь устраиваюсь удобнее в его объятиях и снова засыпаю.

После этой ночи меня больше не преследуют сомнения по поводу того, чтобы спать в его руках. Я знаю, что он не тянется ко мне жадно, не использует путь, который мы сейчас проходим. И в этом есть что-то странно успокаивающее. Я чувствую себя защищенной, и, хотя мы никогда не говорим об этом, я уверена, что он тоже наслаждается этим открытием. Каждые несколько ночей мы становимся чуточку ближе, немного спокойнее в компании друг друга. Это очаровательный опыт, потому что я узнаю об Эрике больше, чем когда-либо мечтала.

Он признается, что любит запах летнего дождя, с чем я пылко соглашаюсь, так же, как и странную страсть к карманным часам.

— Я покажу тебе свою коллекцию, — говорит он, легко касаясь моих волос. — У меня дюжины прекрасных часов. Не могу сказать, чем они так притягивают меня, ведь время ничего не значит здесь.

Я постепенно разрушаю высокую стену злости и отчужденности, выстроенную мной. Однажды вечером он молча наблюдает за мной, я же очерчиваю пальчиками края одеяла. К моему удивлению, он протягивает руку и касается моего крестика на шее.

— Я никогда не спрашивал тебя о нем, — мягко произносит, держа крестик между пальцами. — Не помню, чтобы дарил его тебе.

— Я забыла снять его, прежде чем лечь, — бездумно отвечаю, потому что не сплю с украшениями, кроме кольца. — Это… Это — подарок отца, вообще-то, я получила этот крестик незадолго до его кончины.

Светящиеся глаза Эрика на секунду встречаются с моими, а потом он снова глядит на цепочку, внимательно исследуя ее, хотя там и нет ничего интересного. Это просто маленький крестик и простая цепочка, которые очень многое значат для меня.

— Полагаю, вера была очень важна для него, — говорит Эрик, и, когда он возвращает цепочку на шею, его пальцы касаются моей кожи. Я стараюсь подавить неуместный румянец.

Эрик молчит, позволяя крестику упасть в ложбинку на моей груди, но потом он снова протягивает руки, обвивая их вокруг моей шеи. Он расцепляет их и отстраняется, держа в руке цепочку.

— Ты ведь не хочешь сломать ее во время сна, — говорит мягко.

Я беру крестик с тихим «спасибо» и аккуратно опускаю рядом, туда, откуда я возьму его утром. Мы засыпаем, и я чувствую, что тишина между нами скрывает размышления.

Он так нежен, и я чувствую себя немного счастливее каждый день. Гораздо счастливее. Я предвкушаю время, когда мы пойдем спать. Все притворство разрушено. Он больше не строгий учитель, а я — не послушная ученица. Мы просто мужчина и женщина, муж и жена. Мне уютно с полыхающим за ним огнем и светящимися глазами, с нежностью глядящими на меня. И, когда я думаю о всех тех прошлых неделях, когда я отшатывалась от него, а он был холодным и отстраненным, я знаю, что не смогла бы вернуться к тому состоянию — не после того, как я попробовала нашу связь. Она существовала, когда он являлся Ангелом, но исчезла после того, как раскрылся его обман. Сейчас она возвращается, медленно, спокойно, и я благодарна за это.

Однажды поздней ночью я хочу спать и ворочаюсь в кровати.

— Тебя что-то беспокоит? — тихо интересуется.

— Я не могу уснуть, — отвечаю. Он открывает глаза и перекатывается на бок, чтобы посмотреть на меня.

— Тебе холодно? — спрашивает с ноткой страха.

— Нет, — быстро отвечаю. — Мне очень тепло. Просто я не устала. — Я гляжу на него пару мгновений. — Поговоришь со мной? — спрашиваю неуверенно.

— Конечно, — следует ответ. Я краснею.

— Если ты устал, пожалуйста, спи. Я бы не хотела…

— Кристина, все в порядке. Пожалуйста, скажи, что ты хочешь.

Я улыбаюсь ему, без слов благодаря, и в его глазах светится нежность.

— О чем мы поговорим? — спрашиваю.

— О чем угодно.

Я приподнимаюсь и кладу голову на руку, следя за ним снизу.

— Расскажешь мне историю, ange? Возможно, она поможет мне уснуть.

Я знаю, какое это доставляет ему удовольствие, когда я называю его Ангелом. Вероятно, я переросла использование этого слова, но я чувствую, что нуждаюсь в нем. Эрик подчиняется моей детской просьбе.

— Конечно, и какую бы ты хотела послушать?

Я на несколько секунд задумываюсь, и мой взгляд пробегает по полкам с книгами. Я едва различаю корешки томов в слабом свете, но одна цепляет мой взгляд своими серебристыми выгравированными буквами. Я тотчас узнаю ее.

— Волшебную сказку, — делаю свой выбор, снова глядя на Эрика.

Движение его глаз выдает, что он изогнул бровь.

— Волшебную сказку? — переспрашивает. Я киваю.

— Расскажи мне ту, которую читал мне папа — с ужасной ведьмой и прекрасной принцессой.

— Боюсь, — он издает тихий смешок, — ужасная ведьма и прекрасная принцесса присутствуют почти во всех сказках, ma chérie. Тебе нужно быть более определенной.

— Там было веретено, — уточняю.

— Одна из скучных сказок Перро? — пренебрежительно произносит, а затем спохватывается и быстро исправляется: — Конечно, я расскажу тебе ее.

Тогда я откидываюсь на подушки и выжидающе смотрю на него.

Это сказка, которую больше всего любил мой папа. Его шведские истории всегда были чарующими, и он являлся прекрасным рассказчиком. Но я всегда особенно нежно любила сказку о прекрасной принцессе, заклинанием обреченной на столетний сон. Эрик — волшебный рассказчик, и я улыбаюсь ему, пока он говорит. Мне так жаль, что я — одна из очень немногих людей на земле, которые знают о его дарованиях. Ужасно, что все его сверхъестественные таланты спрятаны под землей.

Но, что удивительно, он кажется довольным просто рассказывать мне волшебную сказку. Во время рассказа он, как и я, приподнимается на локте. Эрик внимательно глядит на меня, это завораживает, и я смотрю на него в ответ.

И все же, когда я тянусь к его лицу, момент уже утерян. В его глазах отражается страх, а также злость и боль, и он быстро отодвигается, оставляя историю незаконченной. Мне неловко и стыдно.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Эрика, но его взгляд направлен в потолок, а губы сжаты в плотную линию. Я пододвигаюсь ближе, и он вздрагивает от моего прикосновения. Мы никогда не говорили о наших ночных объятиях.

— Ты закончишь историю? — спрашиваю мягко. Он молчит, глядя в противоположное направление. Я закусываю губу, раздумывая, следует ли мне давить. Эрик обладает взрывным характером, и никакой объем любви не сможет полностью изменить его. Я знаю это. И, несмотря на то, что меня пугает мысль о его возможных невыносимых вспышках, я должна научиться быть сильной. Если мне предначертано оставаться здесь, с ним, я должна научиться переносить штормы. Если я позволю себе быть слабой и меня будет многое задевать, я погибну.

— Ты остановился перед моей любимой частью, — говорю спустя некоторое время. — Принц пришел в замок и нашел спящую принцессу. Она была очень красивой — самой красивой девушкой из всех, которых он когда-либо видел. Он поцеловал ее, спящую, в губы, и она очнулась. Они поженились и жили долго и счастливо вплоть до смерти.

Эрик кривится.

— Тебе не нравится история? — спрашиваю.

— Меня она не волнует, — мгновенно отвечает. — У меня нет мнения на ее счет.

— Я люблю ее, — говорю. — Так волшебно думать, что простой поцелуй смог пробудить ее.

— Это глупо, — произносит, наконец поднимая на меня глаза. — Поцелуй неспособен ничего решить.

— Возможно, ты никогда не пробовал, — говорю. Его глаза расширяются под маской. Я же продолжаю, стараясь не лишиться смелости: — Вероятно, у тебя никогда не было поцелуя, который бы показал тебе, что все возможно.

— Ты права, — отвечает неприятно. — У меня не было. Но у тебя был, не так ли?

Я не позволяю ему выйти победителем. Это — всего лишь очередной шаг на нашем пути, и я должна провести его с собой. Медленно, неуверенно, я пододвигаюсь ближе, склоняясь к нему и опуская голову. Я ожидаю, что он отодвинется, но он только смотрит, как будто желает узнать, что я буду делать.

Его дыхание дрожит на моих губах. Я чувствую неровное биение его сердца. Я растягиваю эти несколько мгновений ожидания, а затем прижимаю свои губы к его.

Мы никогда не целовались прежде. Даже в те ужасные ночи интима он никогда не касался моих губ. А сейчас я чувствую его тонкие губы под моими. Они неподвижны, и я прижимаюсь чуть плотнее, надеясь, что он ответит. Он замер подо мной, и я протягиваю руку в видимой части его груди, глажу ее дрожащими, неловкими пальцами. Нежно прикусываю верхнюю губу, провоцируя ответить на поцелуй.

И у меня полностью прерывается дыхание, когда он наконец делает это. Он так осторожен, так боязлив, как будто ожидает, что я остановлю его в любую секунду. Наш поцелуй медленный, нежный и очень сладкий. Дрожащая рука зарывается в мои кудри, он неуверенный и неопытный. Я целовалась только с Раулем, и, хотя я не отношу себя к «искушенным» женщинам, я использую свой опыт. Я наклоняю голову, углубляя поцелуй, и чувствую, как мои губы задевают маску.

Последняя стена между нами — предмет, который всегда был первопричиной — сейчас он снова разделяет нас. Эта шелковая ткань уже слишком много раз отталкивала нас. Я не хочу, чтобы она оказалась помехой еще и в этом аспекте наших отношений. Я тянусь к завязкам, внушая себе быть сильной, контролировать дрожащие руки, и надеясь, что он не заметит или не будет против.

Когда мои пальцы касаются завязок, он мгновенно напрягается и сжимает мои запястья.

— Нет, — выдыхает в губы.

— Пожалуйста, ange, — шепчу. — Поверь мне.

Следует тяжелый момент тишины, и он не отпускает моих рук.

— Не сейчас, — просит. — Не сейчас, — его голос звучит так, будто он на пороге слез.

Я замираю, но все же неохотно подчиняюсь. «У нас есть время, — напоминаю себе, — время на все». Время для его любви, его лица… моей любви, время для брачного ложа, время для счастья.

Тихий дрожащий плач срывается с его губ, и я снова накрываю их своими.

— Я люблю тебя, — тяжело дыша, произносит, — о, как же я тебя люблю.

Он не говорил мне это уже многие месяцы, и слова любви согревают меня больше, чем что-либо. Я улыбаюсь, зная, что уже скоро, быть может, смогу вернуть ему признание. Для этого потребуется еще много ночей — ночей нежности и сладостной ласки. И, когда я буду готова, я попробую снова. Я буду приветствовать его, как мужа, и поощрять, если он будет испуган. Я не буду кричать от его прикосновений или отворачиваться, когда он будет любить меня. И мы будем счастливы.

Я позволяю ему целовать меня еще несколько секунд, а потом он плачет, спрятав лицо. Он прижимает меня к себе, крепко стискивая и утыкаясь скрытым маской лицом мне в шею. Я неуверенно вплетаю пальцы ему в волосы и осторожно глажу, чувствую, как он сотрясается от рыданий.

— Пожалуйста, не плачь, ange, — нежно прошу. Он умоляет простить его, не отталкивать и не ненавидеть.

Он продолжает плакать, говоря, насколько он любит меня, как обожает и боготворит, и, несмотря на то, что Эрик совершил множество ужасного и непростительного, я чувствую, как обида и горечь исчезают.

Его рыдания стихают, и все же он держит меня, крепко обнимая, вздрагивая. Постепенно его дыхание выравнивается, становится глубоким, а потом он — без сомнения изнуренный — засыпает. Я смотрю на него — на этого поврежденного человека, которого все избегали — и меня больше не преследует знакомое чувство страха и злости. Вместо этого я ощущаю тепло и заботу, а, так как я еще и его жена, то подобие умиротворения и надежды.

Я осторожно целую его в губы, а затем над сердцем. И, согреваемая изнутри теплом моего нового открытия, я засыпаю.

Примечание переводчика:

chérie — дорогая (фр)

ma chérie — моя дорогая (фр)

ange — ангел (фр)