Отсроченное счастье (гет)

В детстве я практически все свое время проводила на улице, бегая и резвясь под лучами теплого солнца по селу. Дни были наполнены теплом и смехом, улыбками отца и моим собственным счастьем.

Сейчас я вспоминаю о том времени с болью в сердце. Как бы мне хотелось, чтобы отец никогда не покидал меня! Иногда я представляю себе его появление на улице со скрипкой в руке, как он подозвал бы меня и предложил пройтись по селу. Представляю, как подбежала бы к нему и крепко обняла, поцеловала в щеку, а затем взяла бы его за руку и позволила вести меня туда, где всегда греет солнце.

К сожалению, мне становится все трудней вспоминать ощущения, которые дарит луч солнца, ласкающий кожу. Я могу вспомнить теплый ветерок, но уже не могу заставить себя почувствовать его. Тепло, которое есть у меня теперь, поверхностно. Даже если мне и удается на некоторое время согреться, потом я снова дрожу от холода.

Это ужасно. После стольких лет, проведенных под солнцем, то, что меня удерживают вдали от него, нагоняет на меня грусть и тоску. Я чувствую себя слабой и больной от постоянного холода.

Зима пробралась в подземелья, где я вынуждена теперь жить, и я постоянно дрожу от снежных заметов и порывов ледяного ветра, которые не вижу, но которые тем не менее ощущаю. Это самая холодная зима в моей жизни.

Я кутаюсь в одежду и смотрю на огонь, чувствуя, как на моем лице появляется румянец, но все же не ощущаю себя полностью согретой.

— Кристина?

Даже этот голос кажется холодным. Я вздрагиваю и дую на озябшие пальцы. Высокий худой человек становится передо мной, блокируя тепло, исходящее от камина. Он одет во все темное, с головы до пят. Его волосы черные и блестящие, как и его кожаная маска, скрывающая все, кроме нижней губы и подбородка. Но мне неинтересно разглядывать. Слишком много раз я уже видела его. Только желтые глаза все еще представляют для меня интерес в те редкие моменты, когда в них вспыхивают эмоции, и тогда я заинтересованно вглядываюсь в них.

— Кристина, — повторяет Эрик. И его неземной голос кажется покрытым корочкой льда.

— Да?

Его взгляд скользит по моему лицу, и я благовоспитанно опускаю глаза. Если на него не смотреть, то можно представить, что его и вовсе не существует.

— Твой ужин готов, — наконец говорит он. — Если ты не поспешишь, он остынет.

Я торопливо иду к столу, желая поглотить тепло. И мне неважен вкус или консистенция, я просто хочу ощутить тепло внутри. Иногда столовые приборы выскальзывают из моих окоченевших пальцев, и я с завистью смотрю на черные перчатки, которые носит Эрик. Они постоянно на нем, и, хотя он надевает их только затем, чтобы скрыть свои тонкие, костлявые пальцы, все же они дарят ему тепло. На нем также надета рубашка и пиджак, тогда как на мне — только платье, оставляющее открытыми шею и плечи. Не слишком много обнаженной кожи, но все-таки мне хочется завязать шарф или же надеть что-нибудь с высоким горлом.

Я поднимаю свой стакан, наливаю в него воду и, глядя на Эрика, делаю глоток. Он спокойно ест, сосредоточенно взирая на свою тарелку. Всегда присутствуют формальности и неудобства, и я подозреваю, что ему все еще немного некомфортно есть в моей компании. Кроме того, мне совершенно ясно, что ему мешает маска, и он никогда много не ест из-за нее.

— Там… — внезапно слышу я свой голос и вспыхиваю: я не намеревалась говорить.

Он подчеркнуто медленно откладывает столовые приборы и выжидающе смотрит на меня.

— Я имею в виду снаружи, — говорю, опуская руки на колени. — Там плохо?

Когда он слышит вопрос и понимает, что в нем нет ничего серьезного, то возвращает внимание своей тарелке.

— В последнюю неделю непрерывно штормит. А почему ты спрашиваешь? Я не позволю тебе выйти. Погода ужасна, и я не собираюсь рисковать твоим здоровьем.

Я подавляю желание сказать, что намного больше шансов простудиться у меня именно здесь, под оперой, и вместо этого пью холодную воду, а затем говорю, что уже закончила. В то же мгновение он вскакивает и забирает мою тарелку. Я же поднимаюсь и занимаю свое обычное место перед камином.

Сколько же недель я уже не была снаружи? Вначале я еще могла выпросить поход на поверхность, теперь же мои прогулки ограничиваются коротким обходом отвратительного озера. Да, я буду заперта в этом ужасном доме до конца своих дней.

Некоторое время спустя он заходит, берет книгу и усаживается на широкое, большое черное кресло. Он очень долго читает, я же дрожу, кутаясь в шаль, и снова дую на замерзшие пальцы.

Как только стрелки часов показывают девять, я озвучиваю свои намерения удалиться в спальню. Сильно дрожа, я стягиваю платье и обувь. В какой-то миг идея о том, чтобы лечь в постель одетой, кажется мне очень привлекательной. Но потом я надеваю ночнушку и проскальзываю под холодные простыни. Я уверена, что заболею пневмонией и умру. Возможно, это не будет худшим исходом.

Свет лампы заставляет кольцо на моем безымянном пальце блестеть. Я ношу его уже много месяцев. Поначалу я пыталась снять его, но теперь сдалась.

Я сворачиваюсь клубочком, не решаясь двигаться, чтобы ненароком не оказаться на непрогретой части кровати.

* * *

Несколько часов спустя я просыпаюсь, чувствуя, нечто твердое, прижимающееся к спине, и мягкое дыхание, касающееся уха.

Длинная рука обвила мою талию. Я чувствую каждый сантиметр его тела, невыносимо тонкого тела, прижимающегося ко мне сзади. Его кожа холодная, и это не пустые слова. Он не может объяснить это или изменить. Я стараюсь переносить его присутствие со смирением, но под простынями очень холодно. Я мелко дрожу. Он слишком ледяной, чтобы делить со мной постель.

Несколько мгновений спустя я чувствую, как он слегка сдвигается и его дыхание меняется.

— Что такое? — тихо бормочет он, и его горячее дыхание касается моего уха.

Я хочу сказать ему. Сказать, что не могу спать, так как его кожа болезненно холодная, но вместо этого я лишь мягко шепчу:

— Все нормально, просто мне приснился плохой сон.

Он вздыхает и прижимает меня ближе перед тем, как снова уснуть. Я больше не испытываю неудобств от того, что он спит со мной. Я даже не могу испытать достаточно эмоций, чтобы мне было не все равно. Меня бы обеспокоило, только если бы он разбудил меня, а затем снял ночную сорочку, но лишь по той причине, что здесь настолько холодно.

Было всего две ночи с… этим — ночи, когда наши супружеские обязанности исполнялись. Это смутило меня, и, что удивительно, он ощутил то же самое. Я… сама согласилась. Я поощряла его! Я думала — какой же глупой, наивной девчонкой я была, — что сам факт… соития изменит его. Один акт — то, что, по-видимому, было наиважнейшим в замужестве, то, о чем я даже боялась думать, — и он получит все, о чем мечтал. Станет новым, исправившимся человеком, мужем, которого, по моему мнению, я заслуживала.

Как же мне стыдно даже вспоминать об этом. Не было ничего прекрасного, никаких нежных прикосновений и поцелуев, никакого приглушенного шепота слов любви и преклонения, которые я себе всегда представляла.

Он рыдал над кровью на простынях, и я пыталась объяснить ему.

— Я слышала об этом, и это… нормально… для первого раза, — я всхлипывала, сжимая жалкое покрывало, до которого смогла дотянуться. Я очень старалась не позволить рыданиям одержать надо мной победу. Я чувствовала себя грязной, и это было ужасно.

Он кивнул, по-видимому, даже не вслушиваясь в мои слова, и продолжал вглядываться в красные пятна. Это заставляло чувствовать меня очень неуютно. Он ничего не сказал, просто вышел из комнаты, и я раздумывала о его поведении несколько долгих минут, пока откровение не снизошло на меня: он не верил в мою чистоту и непорочность, но кровь показала его ошибку. Это было ни с чем не сравнимое оскорбление, и я проплакала до самого утра. Впрочем, являясь просто испуганным ребенком, я так ни слова и не сказала ему об этом.

После отвратительного первого опыта я спустя несколько недель попробовала снова, находясь, видимо, под несколькими неверными впечатлениями. Теперь, когда он убедился, что моя девственность досталась ЕМУ, а не виконту, он постарался быть мягким и любящим. Он шептал мне ужасные вещи своим ангельским голосом в кромешной темноте: что я прекрасная, верная жена, что он доволен мной, что я была хорошей девочкой и позволила ему коснуться меня, что он так долго был лишен физических проявлений положительных чувств и что я стала самой чудесной женой, показав ему любовь.

И снова я плотно закрыла глаза, полная ужаса и отвращения, когда почувствовала, что он прикоснулся в трепетном поцелуе к моей щеке. Вторая попытка вышла такой же катастрофичной, как и первая, и он откатился от меня, дрожа в рыданиях. Он струсил и закрыл свое ужасное лицо трясущимися руками, выстанывая ужасные вещи. Он заставил меня одеться и вышел из комнаты. Больше он ни разу не попытался прикоснуться ко мне.

Но мысль об обручальном кольце на моем пальце, кажется, привела меня в состояние некоего подобия неповиновения. Какое-то изменение должно произойти, мы не можем продолжать как раньше! Если ничего не изменится, то не было вообще смысла в ношении мной его кольца.

Нормальные мужья спят в кроватях со своими женами. Раз он не собирался сближаться со мной в интимном плане, то решил хотя бы спать рядом. Как слабая девочка, которой я и являюсь, я не смогла найти в себе силы воспротивиться. Я молча приняла его присутствие каждую ночь в моей кровати, и, даже когда его руки стали более смелыми, я все еще ничего не возразила. И сейчас он просто обнимает меня и засыпает.

Когда я просыпаюсь во второй раз, его уже нет, и мои внутренние часы говорят мне, что время вставать. Холод его кожи все еще на мне, и я собираюсь смыть его с помощью очень долгой и горячей ванны, в которую я обычно погружаюсь в ночной сорочке, слегка дрожа. Я наблюдаю, как большая ванна наполняется — Эрику как-то удалось провести воду в это подземное жилище. Я никогда не имела такой роскоши. Моя семья всегда была слишком бедной, чтобы позволить себе водопровод и горячую воду.

Пар заполняет помещение, и я убеждаюсь, что кран полностью повернут в сторону горячей воды. Зная, насколько холодной является температура всего остального в доме, я уверена, что вода быстро остынет, а потому намереваюсь впитать максимум доступного тепла.

Внезапно я ощущаю порыв холодного ветра и тихо вскрикиваю перед тем, как повернуться. Эрик зашел и смотрит на меня; мои маленькие обнаженные ножки будто приросли к полу, и я гляжу на него в ответ, чувствуя постепенное увлажнение моих светлых волос от пара.

— Ты принимала ванну вчера, — произносит он безэмоционально. Я киваю.

— Я помню. — Вчерашняя ванна согрела меня на несколько драгоценных часов.

— Ты износишь систему подогрева воды. Она сломается, и я вынужден буду чинить ее. — Он делает шаг ко мне и смотрит на кран. — К тому же ты обожжешься.

Я не собираюсь спорить с ним. Единственное, чего я хочу — это горячая ванна.

— Извини, — говорю покорно. — Я не знала, что причиняю неудобство. Я буду использовать воду бережно, и я обещаю, что это не повторится.

Он смотрит на меня пару секунд, словно бы пытаясь вычислить ложь, но в конце концов говорит:

— Очень хорошо. Дай воде время остыть прежде, чем погрузишься в нее.

Я пылко киваю, и он выходит, закрывая за собой дверь и не позволяя пару и теплу улетучиться. Не теряя ни секунды, я стягиваю сорочку и переступаю стенку ванны. Внезапная высокая температура обжигает мою кожу, но я все равно погружаюсь в пышущую паром воду так, что только голова остается снаружи. Моя кожа краснеет, но я испытываю блаженство, впитывая всем вечно мерзнущим телом тепло.

Когда пар начинает оседать и я ощущаю охлаждение воды, то понимаю, что должна подняться, чтобы сохранить полученное тепло. Я неохотно выбираюсь, вытираюсь большим полотенцем и одеваюсь. Затем передо мной начинает маячить ужасная перспектива покинуть мой маленький теплый рай в ванной комнате и отправиться в ледяные чертоги основных комнат.

Выйдя, я вижу, что он играет и будто бы не замечает меня, когда я ем оставленную мне пищу. Пока я сижу и слежу за ним, ужасные мысли мучают меня. Так ли он несчастен, как и я? Желает ли он чего-либо еще? Почему ему не приносит удовлетворения жизнь со мной? Отчего он до сих пор настолько раздражительный? Я дала ему все. Все. Делала абсолютно все, о чем он просил меня. И тем не менее мы сидим в неуютной тишине, ни один из нас не желал признавать, что нечто между нами ужасно неправильно.

Когда я заканчиваю, он зовет меня к органу, и я начинаю свой урок вокала. Он предназначен лишь для того, чтобы убить время, нечто, в чем можно потеряться на несколько драгоценных часов. И все же мой урок идет всего несколько минут до того мгновения, как он останавливается, хмурясь.

— Ты не концентрируешься, — говорит он. — Что беспокоит тебя?

— Н-ничего, — отвечаю, заикаясь. Все мое тело дрожит от холода. Моя челюсть напряжена, и я не могу открыть ее достаточно широко, чтобы производить нужные звуки.

— Твоя осанка ужасна, — замечает он, недовольно глядя на меня. Я только немного ссутулилась с целью сохранить тепло. Он встает и обходит меня, все еще хмурясь. — Ты больна?

Я быстро качаю головой.

— Я в порядке.

— Тогда выпрямись, — холодно командует он. — Я учил тебя держать себя годы назад, это уже должно было войти в привычку.

Да, это стало привычным, но я дрожу и не могу ничего с собой поделать, только стараться согреться. Он возвращается к органу и снова начинает играть. И все же я даже не успеваю спеть несколько тактов, как он уже снова прерывает игру, поднимая руки над клавишами, сдаваясь. Устало вздохнув, он пропускает волосы на своем затылке сквозь пальцы, прежде чем поднять на меня глаза.

— Почему ты сегодня не в форме? То, как ты себя ведешь в последнее время, будет иметь пагубные последствия на твоем голосе.

— Я… — я не могу придумать ответ на вопрос, который не понимаю, и смотрю на него растерянно.

— Пагубный — означает вредный и наносящий ущерб, — поясняет он, и я отвожу глаза, краснея от собственной глупости. — А теперь ответь на вопрос.

— Я… я просто не чувствую себя сегодня в настроении петь, — говорю. Затем поднимаю взгляд и быстро добавляю: — Извини.

Выражение его глаз заставляет меня почувствовать еще больший стыд и страх, и я опускаю взор на его туфли, что уже вошло у меня в привычку. Эрик уже узнает этот жест, мои жалкие попытки просить его не злиться на меня.

— Очень хорошо, — тихо и холодно произносит он. — И что же моя жена желает делать в свое время, раз она отказывается петь?

Я по-детски тереблю кисточки на моей шали. Она прекрасная. Эрик подарил мне ее за день до нашей свадьбы. Он постоянно засыпал меня подарками, как будто красивыми безделушками можно компенсировать брак против воли и украденную жизнь. После второй и последней ночи интимной близости подарки прекратились.

— Возможно… — я кидаю быстрый взгляд на него и настолько тихо, насколько это возможно, продолжаю: — Возможно, опера…

— Не бормочи, Кристина. Это не к лицу женщине.

Я чувствую, как нервы скручиваются в тугой комок, когда повторяю:

— Возможно, опера… иногда…

— Опера? С чего бы это я хотел смотреть оперу? У меня больше нет для этого причин. Тебя там нет. Ты здесь, со мной, несмотря на то, что ты отказываешься петь. Нет, никаких опер. Эта какофония вызывает у меня только головную боль. Возможно, если бы Опере был ниспослан талант… Но его там нет. — Он складывает ноты на органе и встает. — Полагаю, я выйду на улицу пополнить запасы, раз уж ты не собираешься сегодня петь. Это не займет много времени. Веди себя хорошо, пока меня не будет.

Он уходит, и у меня не хватает смелости попросить его разжечь огонь до того, как становится поздно и я остаюсь одна. Я сижу перед пустым камином и борюсь с искушением развести огонь, но, зная собственную удачу, я, скорее всего, сожгу весь дом. А это наверняка совсем не порадует Эрика.

Я делаю себе бутерброд с холодным сыром на ужин и завариваю чай. Я ни разу не делала ему чай с тех пор, как мы поженились. Однажды… когда он впервые завел меня сюда на те отвратительные две недели, я приготовила чай. Он давился им и тогда сказал мне, что испытывает отвращение ко всем видам чаев, кроме русского с лимоном. Я не знаю, как он готовится, и я никогда не просила Эрика показать мне.

Я не желаю встречать его, когда он вернется, а потому забираюсь в кровать сразу после того, как убрала за собой после ужина. Мне удается согреть небольшой кокон из одеяла, и на блаженные минуты моя дрожь утихает.

Спустя какое-то время я слышу, как он входит. Затем следуют знакомые звуки, когда он раскладывает покупки, и я плотно зажмуриваю глаза, молясь про себя успеть уснуть до того, как он зайдет. Еще слишком рано. Возможно, он почитает мне книжку.

И все же несколько минут спустя дверь открывается. Мне никогда не удается обмануть его, притворившись, будто я сплю. Он всегда знает. А потому я слежу за ним, когда он приближается.

— Ты хорошо себя чувствуешь, моя жена? — спрашивает он, трогая мой лоб ледяными пальцами. Я быстро киваю, надеясь, что он прекратит прикосновение.

— Я устала, — шепчу.

— Конечно.

Он проскальзывает сзади меня и, как обычно, тянется ко мне. Он холодный и был снаружи. Мой теплый кокон быстро уничтожен, и мой организм неистово протестует против охлаждения. Его тело прижимается к моему, и, пока ночь входит в свои права, я закрываю глаза и мысленно желаю оказаться с папой на небесах.

После того, как он располагается за мной, Эрик кажется готовым ко сну. Я очень устала, и мне ненавистна мысль о том, чтобы лежать вот так, когда мне слишком холодно, чтобы уснуть в то время, как он лежит рядом. Возможно, я выберусь из кровати и свернусь на полу на пару часов. Там наверняка было бы теплее.

Пару секунд он гладит мои волосы, кончики его пальцев скользят по лбу и щекам. Неимоверным усилием воли я подавляю дрожь. Но затем его холодная рука дотрагивается до моего горла, и я не могу сдержать тихий вздох и инстинктивно немного отодвигаюсь. Движение его пальцев прекращается, и я чувствую, как он напрягается позади меня. Я никогда не противилась его маленьким прикосновениям в кровати и, несмотря на их редкость, я никогда не отшатывалась настолько явно.

Я должна сказать ему. Мои глаза слипаются от усталости, и все мое тело буквально пульсирует от боли и измождения. Спустя пару секунд он кладет руку на мое предплечье, как будто проверяя, что случится. Чувствуя себя до ужаса скверно, я отталкиваю ее. Плотно зажмуриваю глаза и, отчаянно собирая остатки храбрости, говорю: — В доме… Тут очень холодно.

— Я согрею его для тебя, — мгновенно отвечает.

— Нет, это… сейчас… мне так холодно. Я не могу уснуть, потому что мне так холодно. — Я хочу, чтобы он понял без слов.

— Принести тебе еще одеял? — Его тон натянутый, слишком беспечный, и я знаю: он понял, что я имею в виду, но не хочет признавать это.

— Нет, это не поможет, — шепчу. Затем следует долгая, ужасная пауза.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спрашивает он. Он собирается вынудить меня произнести это, чтобы причинить мне боль.

Прижимая руку глазам, я шепчу:

— Пожалуйста, не заставляй меня говорить это.

Кровать прогибается возле меня, и я чувствую, как он садится. Он сильно сжимает мое плечо и переворачивает меня на спину. Я вскрикиваю, когда он берет мое лицо в одну из своих больших ладоней, его пальцы впиваются в мои щеки.

— Ты будешь смотреть на меня, когда говоришь со мной, — угрожающе шипит. Его глаза сверкают надо мной. Я напугана и расстроена. Жалко всхлипываю. — Заткнись! — рычит, встряхивая меня. — Я хочу, чтобы ты прекратила плакать и сказала то, что собиралась сказать.

Я давлюсь рыданиями, слезы льются из моих глаз. Его рука мешает мне, и я судорожно всхлипываю.

— Пожалуйста… пожалуйста, не… не спи больше со мной. Пожалуйста.

— Почему? — Он знает причину. Его пальцы впиваются сильнее, и я плачу от боли.

— Твоя кожа, — с рыданиями выдавливаю я. — Она… слишком холодная. Пожалуйста… Извини!

Он отбрасывает меня и выходит из комнаты, с грохотом затворяя за собой дверь. Я сворачиваюсь в клубок и плачу, но я не чувствую себя теплее. Я чувствую стыд, и я несчастна, хотя и не понимаю, почему. Эрика больше нет рядом. Я могу мирно выспаться в тепле. Это только правильно, чтобы Эрик учитывал мой комфорт. Если он хочет быть хорошем мужем, каким он так пылко клялся мне стать, он должен понимать, что жертвы необходимы. И, когда зима пройдет, я не буду мешать ему вернуться в спальню. Холод слишком невыносим, и ледяная кожа Эрика наверняка поспособствует любой болезни, которой я могу пасть жертвой из-за промозглых месяцев.

Мои рыдания постепенно затихают, я глубоко вздыхаю и вытираю слезы. Завтра я извинюсь и спокойно объясню, что именно меня беспокоит. Я не повела себя правильно сегодня. Я просто давилась словами вперемешку со всхлипываниями, и он не понял.

Я размышляю, будет ли он возражать, если я умоюсь горячей водой. Кожа на моих щеках липкая и раздраженная, и это доставляет мне неудобство. Я бросаю взгляд на дверь в ванную, но потому все-таки решаю, что не хочу подвергаться риску вызвать его злость во второй раз за ночь. Вместо этого я тихо всхлипываю и тру лицо кончиками пальцев.

К моему ужасу, дверь снова открывается. Я переворачиваюсь и вижу Эрика, который смотрит на меня с ужасным выражением во взгляде.

Страх быстро расползается по венам, потому что я уже видела это выражение, и за ним всегда следовало нечто чудовищное. Я хватаю простыню и смотрю на него расширенными глазами. Он заходит, не трудясь закрыть за собой дверь.

— Пожалуйста, — говорю. Мой голос — не более, чем дрожащий шепот. — Я… Что ты делаешь? — Он подходит ближе и становится на колени на кровати. Я автоматически отшатываюсь. — Нет, не трогай меня! — истерично вскрикиваю, стараясь отползти прочь. Он хватает меня за талию и тащит к себе. Я визжу, когда он поднимает меня с кровати и взваливает к себе на плечо. До пола далеко, и я боюсь, что он уронит меня.

— Отпусти меня! — кричу. — Стой! Отпусти меня! Стой!

Я не вижу, куда он идет, мое лицо касается его спины, он проходит сквозь входную дверь, и я знаю, что он идет через потайной проход, ведущий к озеру. Низкий шуршащий звук оповещает меня, что он активировал механизм и дверь открылась. Ледяной воздух пронзает мою кожу, вонь озера наполняет легкие. Я не могу видеть, что происходит, и я извиваюсь, стараясь вырваться.

— Отпусти меня! — взвизгиваю. — Мне жаль! Извини меня, пожалуйста, спи рядом со мной снова! Я молю тебя, пожалуйста!

Его туфли глухо стучат по земле, и я с силой колочу ногами и руками, крича, словно дикая банши. В одно мгновение он сбрасывает меня с плеча, и я падаю прямо в озеро. Ледяная вода заполняет мой рот, давя крик, и я иду ко дну перед тем, как начинаю биться в воде, стараясь вырваться на поверхность. Когда моя голова снова оказывается на воздухе, я задыхаюсь. Я — плохой пловец. Мои руки и ноги как будто отмерли и бесполезны, когда я стараюсь держаться на поверхности. Вода темная, илистая и отвратительная, и она затекает мне в рот. Мои руки тянутся к берегу в надежде зацепиться хоть за что-нибудь, но я чувствую повсюду только воду. Я барахтаюсь в ней, стараясь плыть к берегу, но не вижу его и лишь слепо кружусь, кашляя и задыхаясь. Моя ночная сорочка намокла и тянет вниз, волосы прилипли ко лбу, и сейчас мне холоднее, чем я когда-либо могла себе представить.

Вот так Эрик всегда намеревался убить меня? Смотрит ли он сейчас, удовлетворенный, как я дико бьюсь в воде, предначертанной стать моей могилой? Я могу лишь надеяться, что на небесах тепло — если вход туда будет для меня открыт… Я столько грешила, и все мои грехи проносятся перед мысленным взором, пока мое тело давится водой.

Он говорил, что в озере живет сирена. Я — ее добыча? Возможно, он насыщает ее голод? Затянет ли она меня на глубину? Ужасные мысли заставляют меня паниковать еще сильнее, и я трачу энергию на крик и бесполезные рывки. Когда я начинаю искренне верить, что он позволит мне утонуть, я чувствую сильные руки, которые хватают меня и вытягивают на берег. Я прижимаюсь к нему, отчаянно стараясь снова не упасть в это ужасное озеро. Он опускает меня на землю и садится передо мной на корточки. Я полулежу напротив него, мои волосы, полностью намокшие, прилипли к спине и лицу, и маленькие потоки бегут вниз по коже. Я безумно дрожу.

Его голые ладони скользят по моим щекам и рукам.

— Я теплый? — спрашивает. — Сейчас я кажусь теплым?

Бешено киваю в ответ, я готова на что угодно, лишь бы смягчить его. Мои зубы стучат. Мне слишком холодно, чтобы я могла понять смысл его слов. Он тянется ко мне и обнимает, прижимая к себе, и я выкашливаю воду ему на плечо.

— Пожалуйста, — говорю, мои губы болят, как, впрочем, и все остальное тело, — мне так холодно… Пожалуйста…

— Обними меня, — настаивает он, — я согрею тебя.

— Заведи меня внутрь, — молю. Повисает тяжелое молчание. Он прижимает ладони к моим щекам, и я дрожу.

— Этого должно быть достаточно! — отчаянно выкрикивает он. — Почему тебе этого недостаточно?

Я больше не могу оставаться в ледяном озере. Поэтому я жалко ползу к стене и ощупываю камни в поисках механизма, который откроет дверь. Если мне удастся свернуться на персидском ковре, возможно, мне станет чуть теплее. Холодные пальцы сжимают мою руку, и я вскрикиваю от боли. Мне причиняют боль его прикосновения.

— Почему это не работает? — кричит он. Я не вижу его, но могу вообразить, как он в ярости сжимает кулаки. Он в бешенстве, а я должна оказаться подальше от его злости и холода.

— Помоги мне, — прошу и чихаю. — Пожалуйста! Я з-заболею, если останусь з-здесь еще. — Я чувствую свои мокрые волосы. Они твердые под моими пальцами. — Я у-у-умру, — драматично вою.

Внезапно он вздергивает меня на ноги, и дверь распахивается. Я с облегчением всхлипываю, когда он заводит меня в этот рай. Но он не отпускает меня. Он держит меня чуть выше талии, тянет через мою комнату в ванную. Быстро открывает кран, чтобы наполнить ванну. Пар начинает заполнять помещение, и я с некоторым облегчение вздыхаю. Ночная рубашка плотно облепила тело, и я в смущении обнимаю себя руками. Впрочем, Эрик не кажется и отдаленно заинтересованным. Он еще сильнее пытается увеличить напор, и вода расплескивается.

— Я думаю, она уже п-полная, — едва слышно говорю.

Он игнорирует меня, поворачивая клапаны еще дальше. Они отвернуты на их максимум, но Эрик в ярости трусит их. Ручки ломаются, и вода продолжает литься. Ванна полная, и вода уже переливается на пол. Эрик разворачивается, хватает меня и забрасывает в нее. Я визжу. Вода — как будто кипяток на моей оледеневшей коже. Я стараюсь вырваться, но он толкает меня в воду, она выплескивается через бортики ванны, пропитывая коврик. Я снова пытаюсь подняться, и вновь он толкает меня вниз прежде, чем я успеваю нормально вдохнуть. Я захлебываюсь и хватаюсь за бортики, отчаянно пробиваясь к поверхности и воздуху, но он во много раз сильнее.

Я утону в ванне. Он всего лишь играл со мной в озере. Вот его истинное намерение: утопить меня, как болезненное животное, покончить со мной раз и навсегда.

После еще двух насильственных погружений, я сажусь в ванне и понимаю, что он больше не возвышается надо мной. Я отплевываю горячую воду и убираю закрывающие глаза мокрые волосы. Когда я оглядываюсь, то замечаю его, согнутого пополам и закрывающего лицо руками, на полу. Он рыдает. Я не видела его плачущим со дня нашей брачной ночи. Я гляжу на него несколько секунд, неуверенная, лишился ли он рассудка и придет ли завершить начатое, то есть утопить меня. Но когда его плечи продолжают сотрясаться, а рыдания заполняют помещение, я как-то нахожу в себе силы приблизиться к нему.

Этот человек… Этот человек, который разрушил мою жизнь, забрал все у меня… Это жалкое создание на полу, которому я дала все… После всего, что было между нами, я почему-то не могу ненавидеть его. Я не способна ненавидеть своего Ангела Музыки, своего учителя, который помог мне воплотить в реальность самые заветные желания. Я не могу — и я не буду — ненавидеть его. Дрожа, я опускаюсь на колени подле него. Он мокрый и холодный после озерной воды.

— Эрик? — шепчу. — Маэстро?

Он дергается, когда я осторожно, неловко кладу руку на его дрожащее плечо. Мы сидим так много, много минут, пока его рыдания постепенно не стихают. Он не двигается даже после того, как затих. Вода все еще перетекает через край ванны, собираясь лужами вокруг нас. Я боюсь шевельнуться, не хочу, чтобы случилось нечто ужасное, а потому молчу и предоставляю ему сделать первый шаг.

И он его делает, сначала садясь прямо, а затем вставая. Он не смотрит на меня. Он медленно берет полотенце, повешенное в маленьком шкафчике, и снова склоняется ко мне. Я пытаюсь поймать его взгляд, но он игнорирует меня и оборачивает полотенцем, плотно спеленав меня и закрепив таким способом мои руки.

Я не могу видеть, так как полотенце закрывает мое лицо, но я чувствую движения его рук. Он вытирает мои промокшие волосы, так быстро и яростно, что рвет их и причиняет мне боль. Но я ничего не говорю и молча позволяю ему завершить начатое дело. Он убирает полотенце и поднимается.

— Иди переоденься, — говорит безэмоционально. Он глядит на стену. — Я вычищу здесь все.

Все еще держа полотенце, которым он вытирал меня, я поднимаюсь на ноги и спешу в прилегающую комнату — мою комнату — и затворяю за собой дверь. Я делаю глубокий вдох, стараясь ни о чем не думать. Отрываю от тела мокрую одежду и бросаю ее в угол, а затем как можно качественнее вытираю влажную кожу. После ищу чистую, сухую сорочку и надеваю ее, а потом сажусь на кровать, ожидая, пока он выйдет. Журчание и плеск все еще доносятся до меня сквозь дверь. Практически бездумно я оборачиваюсь одеялом, следя за светом, пробивающимся сквозь щель внизу двери. Я была подвергнута воздействию ледяного, лишающего рассудка холода и обжигающей жаре за двадцать минут, мое тело истощено. Я хочу скользнуть под простыни и позволить сну без сновидений унести меня. Сну, от которого я никогда не проснусь.

Я встаю и иду к туалетному столику, полотенце тянется за мной, словно какая-то глупая накидка, и я сажусь на стул, глядя на себя в зеркало. Я почти не узнаю лицо, которое смотрит на меня оттуда. Когда-то я видела юную девушку. Сейчас я вижу жалкую оболочку дряхлой женщины. Двадцать! Моя жизнь еще не пройдена даже наполовину, а я уже выгляжу старой. Моя кожа — болезненная и бледная, мои глаза запали, волосы тонкие и безвольные. Я чувствую отвращение и закрываю лицо сухими, тонкими руками. Действительно подходящая жена для Эрика — так похожая на него, хотя и не мертвая.

Мы оба слишком напуганы, чтобы признать, что нечто ужасно неправильно между нами. Эрик не станет этого делать, потому что он хочет верить, что, раз он женился на мне, то все его проблемы исчезли. Я не буду, потому что не хочу признавать, что это все — моя вина. Он представлял брак со мной, когда я была живая и счастливая, когда я пела ему, смеялась и говорила с ним. Но я удалилась от него. Теперь я всего лишь призрак в доме. Я просто молча делаю то, что он приказывает.

В уголке своего эгоистичного сознания я знаю, что все, что я делаю — исключительно назло. Существует злая часть меня, которая хочет наказать его за то, что он сделал с моей жизнью. Я хочу, чтобы он чувствовал себя несчастным, и единственная возможность достичь этого — причинять ему боль самым очевидным, отвратительным способом — с помощью нашего поддельного брака.

Я никогда не была настолько ожесточенной. Я была беззаботным, жизнерадостным ребенком. Мой папа вырастил меня, чтобы я стала доброй и отзывчивой. Когда я так изменилась? Что пошло не так? Не должна ли я пытаться сделать эту ужасную ситуацию, насколько это возможно, более терпимой? Вот что сказал бы мне мой папа. Он бы поцеловал меня в щеку и рассказал народную пословицу о луче надежды. Он бы сказал мне, что Бог всегда посылает луч надежды тем, кто ищет.

Я на мгновение поднимаю голову от зеркала, прежде чем начать вытягивать маленькие ящички. Мои руки слегка дрожат, и я молюсь, чтобы он все еще был там, что Эрик не нашел и не забрал его. Я не знаю, почему у него могло возникнуть такое желание, но Эрик совершил столько поступков, которые кажутся целесообразными ему, а мне — совершенно смешными.

Он все еще здесь. Я вытягиваю маленький, простой золотой крестик на красивой цепочке. Мне подарил его папа на десятый день рождения. Крестик удобно ложится на мою кожу, первое мгновение холодя ее, но потом он согревается. Я невесомо касаюсь его. Он подходит к золотому ободку кольца на моем пальце, и я смотрю на них. Два самых значимых человека в моей жизни — Эрик и папа.

Когда у нас с папой были проблемы с деньгами или жильем, он просто вынимал свою скрипку и просил меня петь. И неизменно после этого кто-то приглашал переночевать или давал денег на еду. Отец тогда улыбался мне. Я до сих пор помню его голос: «Мой дорогой ангел, если ты совершаешь хорошие поступки и помогаешь другим, добро всегда вернется. Это неизбежно. Бог награждает за все благие поступки, и он благословит тебя счастьем и утешением».

«Я не знаю, смогу ли сделать это, папа». Я гляжу на себя в зеркало, всматриваясь в широко распахнутые голубые глаза, в которых отражается внутренняя борьба. Действительно ли Бог наградит меня, если я подавлю свою эгоистичную натуру? Буду ли я и правда счастлива?

Я думаю об Эрике. Он более себялюбив, чем кто-либо другой, кого я знала. Он несчастлив. А затем я думаю о счастливых моментах моей жизни, многие из них имели место, когда я брала уроки своего Ангела. Он хвалил меня за проделанную тяжелую работу, говорил мне, что я очень порадовала его, и тогда я светилась от гордости и радости.

Я устала. Устала быть несчастной. Я полностью опустошена, так как отдаю всю энергию на попытки не быть довольной ни моментом своего подземного существования. Я не хочу истаять здесь, ведь у меня еще столько лет жизни впереди, и я не могу смириться с мыслью, что все они будут проведены в страдании. Кто приговорил меня к проживанию моих дней в ненависти? Никого не осталось, кто мог бы дать мне совета. Я потеряла моего дорогого Рауля, находя утешение в мысли, что он жив и далеко отсюда. Он не вернется за мной, я приняла это. Значит, единственная душа, которая предписывает мне быть злой и ненавидящей — я сама.

Нет ничего другого, что я могла бы дать Эрику, чтобы подарить ему умиротворение. Я знаю, чего он хочет, чего он всегда хотел, но я была слишком напуганной и ожесточенной, чтобы предложить это. Я прижимаю тонкие руки к лицу и, впервые за время своего брака, молюсь.

Когда я замираю, прислушиваясь, то понимаю, что звуки капающей воды прекратились, но Эрик все еще не вышел. Вероятнее всего, он сейчас чинит кран и убирает учиненный водой беспорядок. Мне тяжело измерить глубину его гения. Он одарен во многих отраслях и при этом вынужден жить под Оперой вместе с жалкой, блеклой девушкой в качестве супруги. Он заслуживает признания и славы. Он должен был жениться на прекрасной, умной, искушенной, элегантной женщине. Он должен был стать знаменитым после всего того, что сделал, а вместо этого он чинит сломанную трубу в ванной ненавидящей его жены. Его лицо… его несчастное ужасное лицо.

При мысли об Эрике необъяснимая волна заботы захлестывает меня. Это именно то чувство, которое помогало мне сохранять спокойствие во время моих первых двух недель пребывания в доме у озера, чувство, которое постоянно говорило мне, что я не могу ненавидеть его. Это чувство всегда было со мной, глубоко внутри, спрятанное, но сейчас оно возвратилось.

Это несчастное, сломленное существо, которое никогда не знало любви, никогда не было научено различать добро и зло, к которому еще никто не прикоснулся из сострадания, стремится дать мне все, на что способно его искалеченное сердце единственно доступным для него путем. Он не знает, как следует обращаться с женщиной, а тем более с женой, я же жестоко пресекаю все его попытки хоть как-то сблизиться со мной.

Я еще раз касаюсь пальцами цепочки и понимаю, что должна сделать. Еще раз посмотрев в зеркало, подмечаю решимость и целеустремленность, появившиеся в моих глазах.

Выйдя в гостиную, я с удовольствием вижу, что Эрик все же зажег камин, который сейчас практически прогорел. Я быстро кладу несколько поленьев, следя за тем, чтобы они загорелись. На полу — мокрая дорожка, которая осталась после того, как Эрик тащил меня внутрь, и я беру из кухни тряпки, чтобы вытереть воду.

Я работаю быстро, стремясь управиться до того, как Эрик выйдет из ванной. Вдруг я ловлю себя на том, что улыбаюсь. Да, это маленькая улыбка, но она настоящая. Как долго мои губы не трогала улыбка! Это прекрасно, и я усмехаюсь, спеша обратно в свою комнату. Я настолько занята, что даже не замечаю прохладу и темноту, прячущуюся по углам.

После того, как гостиная приведена в порядок, беру несколько необходимых вещей из его комнаты и возвращаюсь к себе. Еще раз оглядываю свое отражение. Я старательно расчесываю спутанные волосы и закручиваю их в высокую прическу. Со стыдом понимаю, что совсем перестала следить за собой. Но затем вспоминаю, что у меня есть много, много недель, чтобы исправить все это.

Когда больше сделать ничего нельзя, я жду под дверью в ванную комнату, нетерпеливо пританцовывая, прислушиваясь к тишине. Я не знаю, как он отреагирует, но я хочу показать ему, что готова меняться, готова двигаться дальше и… забыть и простить. Я должна простить его. Он поймет, увидит, если я попытаюсь солгать. Я надеюсь, что он чувствует то же самое.

Наконец, ручка поворачивается, и я чувствую легкое головокружение, как будто только что вышла на сцену. Он кажется удивленным, обнаружив меня прямо перед дверью.

— Я все починил, — его голос звучит спокойно, но я различаю в нем нотки подозрения.

— Спасибо, — говорю, и на несколько мгновений повисает тишина. Я не знаю, как продолжить. Он не желает зря терять время, а потому пусто говорит:

— Я оставлю тебя до ужина. Мне жаль, если мое присутствие настолько отвратительно.

— Нет, — говорю, преграждая ему путь, — Эрик, я… — я нервно сглатываю, мой голос дрожит: — У меня есть для тебя сюрприз.

На мгновение в его глазах вспыхивает удивление, но оно почти сразу гаснет.

— Я не люблю сюрпризов.

— Тебе понравится, — обещаю. — Пожалуйста, позволь показать.

Он пристально смотрит на меня, абсолютно удивленный.

— Ты больна? — резко спрашивает. — Ты что, ударилась головой? Скажи, что с тобой!

Я растягиваю губы в нервной улыбке.

— Я просто хочу показать тебе.

Он раздраженно выдыхает и трет затылок.

— Кристина, я очень устал. Сейчас я бы хотел уйти к себе. Возможно, завтра…

— Нет. Я должна сделать это сегодня! — настаиваю. — Это не займет много времени.

— Ладно, — выплевывает раздраженно. — Позволь мне хотя бы переодеть мокрые вещи.

Я поднимаю стопку одежды со своего столика и протягиваю ему.

— Я принесла чистую одежду, — говорю, краснея. — Сюрприз в гостиной.

К счастью, он не акцентирует внимание на том, что я вошла в его комнату без разрешения. Он просто берет у меня одежду, и я выхожу из комнаты, давая ему возможность переодеться. Я нервно покусываю губу, поправляя то, что должно стать сюрпризом.

Что, если ему не понравится? Что, если он снова разозлится? Это не выглядит красиво или элегантно, но это лучшее, что я смогла сделать. Если ему не понравится, я не знаю, что можно будет предпринять дальше. Наверное, я просто разрыдаюсь, так как именно слезы являются моей обычной реакцией на негативные эмоции, когда я имею дело с Эриком.

Ручка двери поворачивается, и я вижу стоящего на пороге Эрика.

— Ты принесла мне ночные вещи, — говорит он раздраженно.

— Да, — соглашаюсь, неспособная подавить дрожь в голосе. Он бросает на меня взгляд и проходит мимо. Наконец, он видит сюрприз и замирает.

Несколько секунд царит осязаемая тишина, и я подхожу ближе, следя за его реакцией. Его глаза сужаются, а руки скрещены.

— Что это такое?

Я подхожу ближе к камину.

— Наша кровать, — говорю неуверенно. Все одеяла, найденные мною в этом доме, я уложила на пол возле камина. Я сдвинула тяжелый обеденный стол к стене. Подушки, принесенные из моей комнаты, уложены сверху одеял. — Ты же ничего не имеешь против того, чтобы мы поспали на полу? С этими одеялами это будет вполне удобно, но, если это так тебя беспокоит…

Он долго смотрит на меня, как будто не может поверить.

— Ты издеваешься, — произносит медленно, с болью в голосе.

— Нет! — я подхожу ближе, заглядывая в глаза, в которых плещется боль. — Нет. Я… я хотела извиниться за свое поведение. Это было глупо и по-детски. Я не должна была говорить такое.

— Ты извиняешь за то, что озвучила правду? — он выдыхает. — Ты извиняешься после того, как я кинул тебя в озеро и практически утопил в собственной ванне?

Я сглатываю и киваю. Он продолжает пристально вглядываться в мои глаза, уже с горечью и злостью.

— Я хочу, чтобы ты злилась на меня, — внезапно говорит. Его глаза горят. — Я хочу, чтобы ты ненавидела меня и никогда не простила. Мне не нужны твои извинения. И мне не нужно это, — он указывает на груду одеял.

Я вздрагиваю под его взглядом, но затем вспоминаю свое решение и понимаю, что я просто не могу проиграть эту битву. Если я уступлю, не уверена, что наберусь смелости попробовать снова, а потому просяще продолжаю:

— Я знаю, что это неправда. Я не злюсь. Позволь мне простить тебя. И ложись со мной.

— Я не даю тебе уснуть, как ты уже говорила, — его голос пустой и безжизненный. — Я холодный, слишком холодный.

— Именно поэтому кровать рядом с камином, — говорю и подхожу к огню, надеясь, что он последует за мной. Но он остается на месте. Я практически отчаялась. Мне страшно, и я неуверена, но эта попытка любви и понимания — единственное, что я еще не испытала. Если этот путь не ведет к счастью, тогда и ничто другое туда не приведет.

— Пожалуйста, ange, — мягко прошу. — Я не прошу тебя простить меня, но, по крайней мере, разреши мне спать рядом.

Я вижу эффект, который производит на него то, что я назвала его ангелом. Я не звала его так уже очень много месяцев. Он делает несколько неуверенных шагов к кровати. Я снимаю платье и ложусь, удивленная теплом одеял. Медленно, Эрик так же скидывает плащ, нелепо смотрясь в ночной одежде. Он всегда одет настолько безупречно, и я еще ни разу не видела его в ночной одежде. Он ложится рядом, неподвижно глядя вверх. Он не притронется ко мне. Я переворачиваюсь и заставляю себя улыбнуться.

— Спасибо, — мягко произношу. Он отворачивается, маска тускло отражает свет. Мне все еще прохладно, и я заворачиваюсь в одеяла, как в кокон. Я снова поднимаю на него глаза и рискую продолжить: — То, что случилось… Мне жаль. Я не должна была…

— Замолчи, — холодно прерывает меня. — Не говори о вещах, которых не понимаешь.

Я тяжело сглатываю и закрываю глаза, отодвигая на задний план боль, причиняемую его словами. Это странно: вот так заканчивать день. Но я все равно чувствую радость от того, что все именно так, а не иначе. Я рада, что мы не спим сейчас в разных комнатах, чувствуя себя обиженными и недовольными. Я в последний раз смотрю на него и засыпаю.

Эта странная игра продолжается много, много ночей. Вначале он думал, что это было всего на одну ночь, и на следующий день спросил, что происходит, когда заметил, что я снова делаю импровизированную постель.

Спустя пару недель, он привык. И даже начал помогать мне. Теперь, когда приходит время ложиться, он отодвигает тяжелый стол и подбрасывает поленья в огонь, я же в это время приношу одеяла и подушки. Это маленький, осторожный шажок к нашему счастью, и я готова ждать. Эрик недоверчивый и осторожный, но все же он согласен принять мою инициативу.

Мы переодеваемся в ночные вещи и заходим в комнату. Теперь, когда я вижу его у огня, я понимаю, что никогда не ценила, насколько поразительная у него фигура. Он очень высок и выглядит практически царственно в своем черном халате, с блестящими в отбрасываемом камином светом волосами. Он оборачивается и, к моему удивлению, осторожно мне улыбается. Да, эта улыбка крошечная, и она не затрагивает глаза, но она все же есть. Я улыбаюсь в ответ. Несмотря на то, что некоторое напряжение все еще присутствует между нами, оно больше не является непробиваемым.

Месяц назад я практически могла почувствовать его, но оно растворяется с каждым проходящим днем.

Тихо, мы забираемся под одеяла. Я завожу разговор об опере и вслушиваюсь в его тихий голос. Мы никогда раньше не разговаривали в кровати. Мне так уютно, и я понимаю, что улыбаюсь. Какое-то время слышится только его мягкий голос и потрескивание поленьев. И я откидываюсь на подушки, чувствуя, как сон принимает меня в свои объятия.

— Я утомил тебя?

Понимая, что закрыла глаза, распахиваю их.

— Конечно, нет, — отвечаю, зевая. — Просто твой голос, он настолько мягкий… как колыбельная… И я устала.

К моему удивлению, он тепло усмехается.

— Значит, я все-таки утомил тебя. Спи, chérie.

Это ласковое прозвище практически заставляет меня заплакать. Последний раз, когда он называл меня иначе, чем злым, саркастичным «моя жена», было утром нашей свадьбы.

Тогда я с трудом сдерживала слезы, он же попытался утешить меня, смущенно признавшись: «Я люблю тебя, chérie». После этого ласковые слова прекратились. Сейчас они возвращаются, и они значат для меня намного больше, чем я когда-либо могла представить.

* * *

А однажды вечером, к моей радости, он берет меня наружу. Снег покрывает все белым одеялом, и край моей одежды намокает. Я вздрагиваю возле Эрика, и мое дыхание закручивается забавными облачками. Ночь идеально прозрачная, и снег сияет. Я вдыхаю холодный воздух, позволяя восхитительным ночным ароматам наполнить мои легкие. Из-за температуры мы не проводим много времени на улице, но я все равно наслаждаюсь каждой минутой в компании моего молчаливого спутника.

Когда мы возвращаемся в дом у озера, я иду в свою комнату, чтобы привести себя в порядок. Я заглядываю в зеркало, с удовольствием отмечая, что моя кожа порозовела от прогулки и что ее сухость и нездоровый оттенок пропадают. Мои волосы тоже выглядят лучше, и глубокие тени под глазами исчезли. Я позволяю себе нервно улыбнуться. Улыбка выглядит более натуральной, она все еще неуверенная, но уже не натянутая.

Во время ужина я чувствую на себе его мерцающий взгляд, хотя мы оба молчим. Я концентрируюсь на своей тарелке. Недавно я заметила, что мой аппетит вернулся. Я снова набираю вес, который потеряла со дня бракосочетания. Еда обретает вкус для меня.

— Ты часто улыбалась. — Я замираю и гляжу на него. Сейчас он открыто смотрит на меня, положив столовые приборы на салфетку. И он продолжает: — Когда ты пела в Опере… Ты улыбалась. Это всегда было душераздирающе прекрасно.

Я подавляю желание поерзать. Вместо этого я кладу нож и вилку и говорю:

— Я все еще улыбалась, когда ушла.

— Нет, ты прекратила после нашей свадьбы, — он задумчиво замолкает. — Но сейчас… иногда я вижу твои улыбки. Они не такие, но я… понимаю. Возможно, однажды они станут прежними. — Он смотрит на меня, как будто желая услышать подтверждение.

— Возможно, они станут, — говорю и улыбаюсь ему. Уголок его рта дергается, словно желая улыбнуться в ответ, но его сияющие глаза более чем компенсируют неподвижность губ.

Музыка тоже медленно возвращается. Я уже не противлюсь петь или слушать, как он играет. Он еще не играет мне собственные творения, но он так красиво исполняет Моцарта, что я готова ждать.

Также появляются смущенные прикосновения. Он никогда не касается меня в нашей спальне, но сейчас он иногда мельком прикасается ко мне — дарит несмелую, трепетную ласку. Этот физический контакт никогда не бывает неподобающим. Эрик всегда смотрит на меня, следя, одобряю ли я и не отпряну ли, но я всегда принимаю. Он старается. Пытается любить меня по-другому.

Я тоже стараюсь любить его. Однажды после обеда я спрашиваю, не хочет ли он чай. Он с удивлением глядит на меня, но отказывается: Эрику не нравятся чаи моего приготовления, и я знаю это. Поэтому прошу, чтобы он показал мне, как готовится его любимый чай. Эрик подчиняется, и его голос мягок и нежен, когда он учит меня. На следующий день я приношу ему русский чай, и он осторожно гладит тыльную сторону моей ладони пальцем, беря чашку. Мы боимся сломать эту нерешительность. Я не хочу разозлить его или вызвать дискомфорт. Он ведет себя очень хорошо.

— Ты все еще грустишь здесь? — спрашивает. Я смотрю на него. Он отставляет чашку, внимательно следя за мной. А затем продолжает: — Ты еще очень сильно ненавидишь меня?

— Нет, — даю правдивый ответ сразу на оба вопроса. Он удивленно глядит на меня и проводит остаток вечера в полной тишине.

Несколько дней спустя я просыпаюсь среди ночи. Сонно моргаю и зеваю. Спустя мгновение я понимаю, что не могу шевельнуться, так как Эрик обнял меня. Его дыхание ровное и расслабленное. Он прижимает меня к сердцу, и я слышу его биение.

Я гляжу на его грудь, его рубашка немного съехала, и я вижу белую, тонкую кожу. Притянул ли он меня ближе к себе, после того, как я уснула? Однозначно, нет. Он ни разу не потянулся ко мне с того дня, как мы ввели эту странную традицию. Может ли быть, что я во сне подкатилась под его ожидающие руки? Нашли ли мы друг друга во сне? Когда мы спали на кровати, я иногда просыпалась из-за холода его кожи. Но сейчас мне кажется, что мы провели много часов в этом положении. И, к моему глубокому удивлению, мне очень комфортно.

Огонь в камине распространяет приглушенный, теплый свет и бросает тень на спрятанное под маской лицо Эрика. Совсем чуть-чуть дрожа, я протягиваю руку и невесомо касаюсь его губ, внезапно понимая, что никогда не пыталась почувствовать их. Они тонкие, слишком тонкие, чтобы их можно было назвать мягкими. Его теплое дыхание щекочет пальцы. Мои руки соскальзывают на его подбородок, а затем на шею. Я чувствую кончиками пальцев линию и очерчиваю ее, скользя по острой ключице. Потом мои исследующие пальцы опускаются на открытую часть его груди, и я чувствую выступающие кости. Это так странно… убеждаться, что строение тела Эрика по большей части такое же, как и у любого другого человека. Я всегда рассматривала его, как нечто… не относящееся к роду людскому. Он слишком одаренный, чтобы быть простым смертным. Но, прежде чем я могу двигаться дальше, я чувствую, как он слегка шевелится, и сразу же отдергиваю руку. Мгновение спустя ритм его дыхания меняется.

— Кристина?.. — он сонно шепчет мое имя. Я готовлюсь к тому, что он отодвинется, когда поймет, что обнимает меня. К моему удивлению, он не делает этого. Он просто молча лежит рядом, зная, что я не сплю, и ожидая, чтобы я решила исход этой ночи. Отвечая на вопрос, я устало зеваю и натягиваю одеяла к подбородку, не отодвигаясь от него. Я чувствую исходящее от него волнами потрясение, но мне действительно хочется спать, а потому я лишь устраиваюсь удобнее в его объятиях и снова засыпаю.

После этой ночи меня больше не преследуют сомнения по поводу того, чтобы спать в его руках. Я знаю, что он не тянется ко мне жадно, не использует путь, который мы сейчас проходим. И в этом есть что-то странно успокаивающее. Я чувствую себя защищенной, и, хотя мы никогда не говорим об этом, я уверена, что он тоже наслаждается этим открытием. Каждые несколько ночей мы становимся чуточку ближе, немного спокойнее в компании друг друга. Это очаровательный опыт, потому что я узнаю об Эрике больше, чем когда-либо мечтала.

Он признается, что любит запах летнего дождя, с чем я пылко соглашаюсь, так же, как и странную страсть к карманным часам.

— Я покажу тебе свою коллекцию, — говорит он, легко касаясь моих волос. — У меня дюжины прекрасных часов. Не могу сказать, чем они так притягивают меня, ведь время ничего не значит здесь.

Я постепенно разрушаю высокую стену злости и отчужденности, выстроенную мной. Однажды вечером он молча наблюдает за мной, я же очерчиваю пальчиками края одеяла. К моему удивлению, он протягивает руку и касается моего крестика на шее.

— Я никогда не спрашивал тебя о нем, — мягко произносит, держа крестик между пальцами. — Не помню, чтобы дарил его тебе.

— Я забыла снять его, прежде чем лечь, — бездумно отвечаю, потому что не сплю с украшениями, кроме кольца. — Это… Это — подарок отца, вообще-то, я получила этот крестик незадолго до его кончины.

Светящиеся глаза Эрика на секунду встречаются с моими, а потом он снова глядит на цепочку, внимательно исследуя ее, хотя там и нет ничего интересного. Это просто маленький крестик и простая цепочка, которые очень многое значат для меня.

— Полагаю, вера была очень важна для него, — говорит Эрик, и, когда он возвращает цепочку на шею, его пальцы касаются моей кожи. Я стараюсь подавить неуместный румянец.

Эрик молчит, позволяя крестику упасть в ложбинку на моей груди, но потом он снова протягивает руки, обвивая их вокруг моей шеи. Он расцепляет их и отстраняется, держа в руке цепочку.

— Ты ведь не хочешь сломать ее во время сна, — говорит мягко.

Я беру крестик с тихим «спасибо» и аккуратно опускаю рядом, туда, откуда я возьму его утром. Мы засыпаем, и я чувствую, что тишина между нами скрывает размышления.

Он так нежен, и я чувствую себя немного счастливее каждый день. Гораздо счастливее. Я предвкушаю время, когда мы пойдем спать. Все притворство разрушено. Он больше не строгий учитель, а я — не послушная ученица. Мы просто мужчина и женщина, муж и жена. Мне уютно с полыхающим за ним огнем и светящимися глазами, с нежностью глядящими на меня. И, когда я думаю о всех тех прошлых неделях, когда я отшатывалась от него, а он был холодным и отстраненным, я знаю, что не смогла бы вернуться к тому состоянию — не после того, как я попробовала нашу связь. Она существовала, когда он являлся Ангелом, но исчезла после того, как раскрылся его обман. Сейчас она возвращается, медленно, спокойно, и я благодарна за это.

Однажды поздней ночью я хочу спать и ворочаюсь в кровати.

— Тебя что-то беспокоит? — тихо интересуется.

— Я не могу уснуть, — отвечаю. Он открывает глаза и перекатывается на бок, чтобы посмотреть на меня.

— Тебе холодно? — спрашивает с ноткой страха.

— Нет, — быстро отвечаю. — Мне очень тепло. Просто я не устала. — Я гляжу на него пару мгновений. — Поговоришь со мной? — спрашиваю неуверенно.

— Конечно, — следует ответ. Я краснею.

— Если ты устал, пожалуйста, спи. Я бы не хотела…

— Кристина, все в порядке. Пожалуйста, скажи, что ты хочешь.

Я улыбаюсь ему, без слов благодаря, и в его глазах светится нежность.

— О чем мы поговорим? — спрашиваю.

— О чем угодно.

Я приподнимаюсь и кладу голову на руку, следя за ним снизу.

— Расскажешь мне историю, ange? Возможно, она поможет мне уснуть.

Я знаю, какое это доставляет ему удовольствие, когда я называю его Ангелом. Вероятно, я переросла использование этого слова, но я чувствую, что нуждаюсь в нем. Эрик подчиняется моей детской просьбе.

— Конечно, и какую бы ты хотела послушать?

Я на несколько секунд задумываюсь, и мой взгляд пробегает по полкам с книгами. Я едва различаю корешки томов в слабом свете, но одна цепляет мой взгляд своими серебристыми выгравированными буквами. Я тотчас узнаю ее.

— Волшебную сказку, — делаю свой выбор, снова глядя на Эрика.

Движение его глаз выдает, что он изогнул бровь.

— Волшебную сказку? — переспрашивает. Я киваю.

— Расскажи мне ту, которую читал мне папа — с ужасной ведьмой и прекрасной принцессой.

— Боюсь, — он издает тихий смешок, — ужасная ведьма и прекрасная принцесса присутствуют почти во всех сказках, ma chérie. Тебе нужно быть более определенной.

— Там было веретено, — уточняю.

— Одна из скучных сказок Перро? — пренебрежительно произносит, а затем спохватывается и быстро исправляется: — Конечно, я расскажу тебе ее.

Тогда я откидываюсь на подушки и выжидающе смотрю на него.

Это сказка, которую больше всего любил мой папа. Его шведские истории всегда были чарующими, и он являлся прекрасным рассказчиком. Но я всегда особенно нежно любила сказку о прекрасной принцессе, заклинанием обреченной на столетний сон. Эрик — волшебный рассказчик, и я улыбаюсь ему, пока он говорит. Мне так жаль, что я — одна из очень немногих людей на земле, которые знают о его дарованиях. Ужасно, что все его сверхъестественные таланты спрятаны под землей.

Но, что удивительно, он кажется довольным просто рассказывать мне волшебную сказку. Во время рассказа он, как и я, приподнимается на локте. Эрик внимательно глядит на меня, это завораживает, и я смотрю на него в ответ.

И все же, когда я тянусь к его лицу, момент уже утерян. В его глазах отражается страх, а также злость и боль, и он быстро отодвигается, оставляя историю незаконченной. Мне неловко и стыдно.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Эрика, но его взгляд направлен в потолок, а губы сжаты в плотную линию. Я пододвигаюсь ближе, и он вздрагивает от моего прикосновения. Мы никогда не говорили о наших ночных объятиях.

— Ты закончишь историю? — спрашиваю мягко. Он молчит, глядя в противоположное направление. Я закусываю губу, раздумывая, следует ли мне давить. Эрик обладает взрывным характером, и никакой объем любви не сможет полностью изменить его. Я знаю это. И, несмотря на то, что меня пугает мысль о его возможных невыносимых вспышках, я должна научиться быть сильной. Если мне предначертано оставаться здесь, с ним, я должна научиться переносить штормы. Если я позволю себе быть слабой и меня будет многое задевать, я погибну.

— Ты остановился перед моей любимой частью, — говорю спустя некоторое время. — Принц пришел в замок и нашел спящую принцессу. Она была очень красивой — самой красивой девушкой из всех, которых он когда-либо видел. Он поцеловал ее, спящую, в губы, и она очнулась. Они поженились и жили долго и счастливо вплоть до смерти.

Эрик кривится.

— Тебе не нравится история? — спрашиваю.

— Меня она не волнует, — мгновенно отвечает. — У меня нет мнения на ее счет.

— Я люблю ее, — говорю. — Так волшебно думать, что простой поцелуй смог пробудить ее.

— Это глупо, — произносит, наконец поднимая на меня глаза. — Поцелуй неспособен ничего решить.

— Возможно, ты никогда не пробовал, — говорю. Его глаза расширяются под маской. Я же продолжаю, стараясь не лишиться смелости: — Вероятно, у тебя никогда не было поцелуя, который бы показал тебе, что все возможно.

— Ты права, — отвечает неприятно. — У меня не было. Но у тебя был, не так ли?

Я не позволяю ему выйти победителем. Это — всего лишь очередной шаг на нашем пути, и я должна провести его с собой. Медленно, неуверенно, я пододвигаюсь ближе, склоняясь к нему и опуская голову. Я ожидаю, что он отодвинется, но он только смотрит, как будто желает узнать, что я буду делать.

Его дыхание дрожит на моих губах. Я чувствую неровное биение его сердца. Я растягиваю эти несколько мгновений ожидания, а затем прижимаю свои губы к его.

Мы никогда не целовались прежде. Даже в те ужасные ночи интима он никогда не касался моих губ. А сейчас я чувствую его тонкие губы под моими. Они неподвижны, и я прижимаюсь чуть плотнее, надеясь, что он ответит. Он замер подо мной, и я протягиваю руку в видимой части его груди, глажу ее дрожащими, неловкими пальцами. Нежно прикусываю верхнюю губу, провоцируя ответить на поцелуй.

И у меня полностью прерывается дыхание, когда он наконец делает это. Он так осторожен, так боязлив, как будто ожидает, что я остановлю его в любую секунду. Наш поцелуй медленный, нежный и очень сладкий. Дрожащая рука зарывается в мои кудри, он неуверенный и неопытный. Я целовалась только с Раулем, и, хотя я не отношу себя к «искушенным» женщинам, я использую свой опыт. Я наклоняю голову, углубляя поцелуй, и чувствую, как мои губы задевают маску.

Последняя стена между нами — предмет, который всегда был первопричиной — сейчас он снова разделяет нас. Эта шелковая ткань уже слишком много раз отталкивала нас. Я не хочу, чтобы она оказалась помехой еще и в этом аспекте наших отношений. Я тянусь к завязкам, внушая себе быть сильной, контролировать дрожащие руки, и надеясь, что он не заметит или не будет против.

Когда мои пальцы касаются завязок, он мгновенно напрягается и сжимает мои запястья.

— Нет, — выдыхает в губы.

— Пожалуйста, ange, — шепчу. — Поверь мне.

Следует тяжелый момент тишины, и он не отпускает моих рук.

— Не сейчас, — просит. — Не сейчас, — его голос звучит так, будто он на пороге слез.

Я замираю, но все же неохотно подчиняюсь. «У нас есть время, — напоминаю себе, — время на все». Время для его любви, его лица… моей любви, время для брачного ложа, время для счастья.

Тихий дрожащий плач срывается с его губ, и я снова накрываю их своими.

— Я люблю тебя, — тяжело дыша, произносит, — о, как же я тебя люблю.

Он не говорил мне это уже многие месяцы, и слова любви согревают меня больше, чем что-либо. Я улыбаюсь, зная, что уже скоро, быть может, смогу вернуть ему признание. Для этого потребуется еще много ночей — ночей нежности и сладостной ласки. И, когда я буду готова, я попробую снова. Я буду приветствовать его, как мужа, и поощрять, если он будет испуган. Я не буду кричать от его прикосновений или отворачиваться, когда он будет любить меня. И мы будем счастливы.

Я позволяю ему целовать меня еще несколько секунд, а потом он плачет, спрятав лицо. Он прижимает меня к себе, крепко стискивая и утыкаясь скрытым маской лицом мне в шею. Я неуверенно вплетаю пальцы ему в волосы и осторожно глажу, чувствую, как он сотрясается от рыданий.

— Пожалуйста, не плачь, ange, — нежно прошу. Он умоляет простить его, не отталкивать и не ненавидеть.

Он продолжает плакать, говоря, насколько он любит меня, как обожает и боготворит, и, несмотря на то, что Эрик совершил множество ужасного и непростительного, я чувствую, как обида и горечь исчезают.

Его рыдания стихают, и все же он держит меня, крепко обнимая, вздрагивая. Постепенно его дыхание выравнивается, становится глубоким, а потом он — без сомнения изнуренный — засыпает. Я смотрю на него — на этого поврежденного человека, которого все избегали — и меня больше не преследует знакомое чувство страха и злости. Вместо этого я ощущаю тепло и заботу, а, так как я еще и его жена, то подобие умиротворения и надежды.

Я осторожно целую его в губы, а затем над сердцем. И, согреваемая изнутри теплом моего нового открытия, я засыпаю.

Примечание переводчика:

chérie — дорогая (фр)

ma chérie — моя дорогая (фр)

ange — ангел (фр)