Отсроченное счастье (гет)

После того, как он располагается за мной, Эрик кажется готовым ко сну. Я очень устала, и мне ненавистна мысль о том, чтобы лежать вот так, когда мне слишком холодно, чтобы уснуть в то время, как он лежит рядом. Возможно, я выберусь из кровати и свернусь на полу на пару часов. Там наверняка было бы теплее.

Пару секунд он гладит мои волосы, кончики его пальцев скользят по лбу и щекам. Неимоверным усилием воли я подавляю дрожь. Но затем его холодная рука дотрагивается до моего горла, и я не могу сдержать тихий вздох и инстинктивно немного отодвигаюсь. Движение его пальцев прекращается, и я чувствую, как он напрягается позади меня. Я никогда не противилась его маленьким прикосновениям в кровати и, несмотря на их редкость, я никогда не отшатывалась настолько явно.

Я должна сказать ему. Мои глаза слипаются от усталости, и все мое тело буквально пульсирует от боли и измождения. Спустя пару секунд он кладет руку на мое предплечье, как будто проверяя, что случится. Чувствуя себя до ужаса скверно, я отталкиваю ее. Плотно зажмуриваю глаза и, отчаянно собирая остатки храбрости, говорю: — В доме… Тут очень холодно.

— Я согрею его для тебя, — мгновенно отвечает.

— Нет, это… сейчас… мне так холодно. Я не могу уснуть, потому что мне так холодно. — Я хочу, чтобы он понял без слов.

— Принести тебе еще одеял? — Его тон натянутый, слишком беспечный, и я знаю: он понял, что я имею в виду, но не хочет признавать это.

— Нет, это не поможет, — шепчу. Затем следует долгая, ужасная пауза.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спрашивает он. Он собирается вынудить меня произнести это, чтобы причинить мне боль.

Прижимая руку глазам, я шепчу:

— Пожалуйста, не заставляй меня говорить это.

Кровать прогибается возле меня, и я чувствую, как он садится. Он сильно сжимает мое плечо и переворачивает меня на спину. Я вскрикиваю, когда он берет мое лицо в одну из своих больших ладоней, его пальцы впиваются в мои щеки.

— Ты будешь смотреть на меня, когда говоришь со мной, — угрожающе шипит. Его глаза сверкают надо мной. Я напугана и расстроена. Жалко всхлипываю. — Заткнись! — рычит, встряхивая меня. — Я хочу, чтобы ты прекратила плакать и сказала то, что собиралась сказать.

Я давлюсь рыданиями, слезы льются из моих глаз. Его рука мешает мне, и я судорожно всхлипываю.

— Пожалуйста… пожалуйста, не… не спи больше со мной. Пожалуйста.

— Почему? — Он знает причину. Его пальцы впиваются сильнее, и я плачу от боли.

— Твоя кожа, — с рыданиями выдавливаю я. — Она… слишком холодная. Пожалуйста… Извини!

Он отбрасывает меня и выходит из комнаты, с грохотом затворяя за собой дверь. Я сворачиваюсь в клубок и плачу, но я не чувствую себя теплее. Я чувствую стыд, и я несчастна, хотя и не понимаю, почему. Эрика больше нет рядом. Я могу мирно выспаться в тепле. Это только правильно, чтобы Эрик учитывал мой комфорт. Если он хочет быть хорошем мужем, каким он так пылко клялся мне стать, он должен понимать, что жертвы необходимы. И, когда зима пройдет, я не буду мешать ему вернуться в спальню. Холод слишком невыносим, и ледяная кожа Эрика наверняка поспособствует любой болезни, которой я могу пасть жертвой из-за промозглых месяцев.

Мои рыдания постепенно затихают, я глубоко вздыхаю и вытираю слезы. Завтра я извинюсь и спокойно объясню, что именно меня беспокоит. Я не повела себя правильно сегодня. Я просто давилась словами вперемешку со всхлипываниями, и он не понял.

Я размышляю, будет ли он возражать, если я умоюсь горячей водой. Кожа на моих щеках липкая и раздраженная, и это доставляет мне неудобство. Я бросаю взгляд на дверь в ванную, но потому все-таки решаю, что не хочу подвергаться риску вызвать его злость во второй раз за ночь. Вместо этого я тихо всхлипываю и тру лицо кончиками пальцев.

К моему ужасу, дверь снова открывается. Я переворачиваюсь и вижу Эрика, который смотрит на меня с ужасным выражением во взгляде.

Страх быстро расползается по венам, потому что я уже видела это выражение, и за ним всегда следовало нечто чудовищное. Я хватаю простыню и смотрю на него расширенными глазами. Он заходит, не трудясь закрыть за собой дверь.

— Пожалуйста, — говорю. Мой голос — не более, чем дрожащий шепот. — Я… Что ты делаешь? — Он подходит ближе и становится на колени на кровати. Я автоматически отшатываюсь. — Нет, не трогай меня! — истерично вскрикиваю, стараясь отползти прочь. Он хватает меня за талию и тащит к себе. Я визжу, когда он поднимает меня с кровати и взваливает к себе на плечо. До пола далеко, и я боюсь, что он уронит меня.

— Отпусти меня! — кричу. — Стой! Отпусти меня! Стой!

Я не вижу, куда он идет, мое лицо касается его спины, он проходит сквозь входную дверь, и я знаю, что он идет через потайной проход, ведущий к озеру. Низкий шуршащий звук оповещает меня, что он активировал механизм и дверь открылась. Ледяной воздух пронзает мою кожу, вонь озера наполняет легкие. Я не могу видеть, что происходит, и я извиваюсь, стараясь вырваться.

— Отпусти меня! — взвизгиваю. — Мне жаль! Извини меня, пожалуйста, спи рядом со мной снова! Я молю тебя, пожалуйста!

Его туфли глухо стучат по земле, и я с силой колочу ногами и руками, крича, словно дикая банши. В одно мгновение он сбрасывает меня с плеча, и я падаю прямо в озеро. Ледяная вода заполняет мой рот, давя крик, и я иду ко дну перед тем, как начинаю биться в воде, стараясь вырваться на поверхность. Когда моя голова снова оказывается на воздухе, я задыхаюсь. Я — плохой пловец. Мои руки и ноги как будто отмерли и бесполезны, когда я стараюсь держаться на поверхности. Вода темная, илистая и отвратительная, и она затекает мне в рот. Мои руки тянутся к берегу в надежде зацепиться хоть за что-нибудь, но я чувствую повсюду только воду. Я барахтаюсь в ней, стараясь плыть к берегу, но не вижу его и лишь слепо кружусь, кашляя и задыхаясь. Моя ночная сорочка намокла и тянет вниз, волосы прилипли ко лбу, и сейчас мне холоднее, чем я когда-либо могла себе представить.

Вот так Эрик всегда намеревался убить меня? Смотрит ли он сейчас, удовлетворенный, как я дико бьюсь в воде, предначертанной стать моей могилой? Я могу лишь надеяться, что на небесах тепло — если вход туда будет для меня открыт… Я столько грешила, и все мои грехи проносятся перед мысленным взором, пока мое тело давится водой.

Он говорил, что в озере живет сирена. Я — ее добыча? Возможно, он насыщает ее голод? Затянет ли она меня на глубину? Ужасные мысли заставляют меня паниковать еще сильнее, и я трачу энергию на крик и бесполезные рывки. Когда я начинаю искренне верить, что он позволит мне утонуть, я чувствую сильные руки, которые хватают меня и вытягивают на берег. Я прижимаюсь к нему, отчаянно стараясь снова не упасть в это ужасное озеро. Он опускает меня на землю и садится передо мной на корточки. Я полулежу напротив него, мои волосы, полностью намокшие, прилипли к спине и лицу, и маленькие потоки бегут вниз по коже. Я безумно дрожу.

Его голые ладони скользят по моим щекам и рукам.

— Я теплый? — спрашивает. — Сейчас я кажусь теплым?

Бешено киваю в ответ, я готова на что угодно, лишь бы смягчить его. Мои зубы стучат. Мне слишком холодно, чтобы я могла понять смысл его слов. Он тянется ко мне и обнимает, прижимая к себе, и я выкашливаю воду ему на плечо.

— Пожалуйста, — говорю, мои губы болят, как, впрочем, и все остальное тело, — мне так холодно… Пожалуйста…

— Обними меня, — настаивает он, — я согрею тебя.

— Заведи меня внутрь, — молю. Повисает тяжелое молчание. Он прижимает ладони к моим щекам, и я дрожу.

— Этого должно быть достаточно! — отчаянно выкрикивает он. — Почему тебе этого недостаточно?

Я больше не могу оставаться в ледяном озере. Поэтому я жалко ползу к стене и ощупываю камни в поисках механизма, который откроет дверь. Если мне удастся свернуться на персидском ковре, возможно, мне станет чуть теплее. Холодные пальцы сжимают мою руку, и я вскрикиваю от боли. Мне причиняют боль его прикосновения.

— Почему это не работает? — кричит он. Я не вижу его, но могу вообразить, как он в ярости сжимает кулаки. Он в бешенстве, а я должна оказаться подальше от его злости и холода.

— Помоги мне, — прошу и чихаю. — Пожалуйста! Я з-заболею, если останусь з-здесь еще. — Я чувствую свои мокрые волосы. Они твердые под моими пальцами. — Я у-у-умру, — драматично вою.

Внезапно он вздергивает меня на ноги, и дверь распахивается. Я с облегчением всхлипываю, когда он заводит меня в этот рай. Но он не отпускает меня. Он держит меня чуть выше талии, тянет через мою комнату в ванную. Быстро открывает кран, чтобы наполнить ванну. Пар начинает заполнять помещение, и я с некоторым облегчение вздыхаю. Ночная рубашка плотно облепила тело, и я в смущении обнимаю себя руками. Впрочем, Эрик не кажется и отдаленно заинтересованным. Он еще сильнее пытается увеличить напор, и вода расплескивается.

— Я думаю, она уже п-полная, — едва слышно говорю.

Он игнорирует меня, поворачивая клапаны еще дальше. Они отвернуты на их максимум, но Эрик в ярости трусит их. Ручки ломаются, и вода продолжает литься. Ванна полная, и вода уже переливается на пол. Эрик разворачивается, хватает меня и забрасывает в нее. Я визжу. Вода — как будто кипяток на моей оледеневшей коже. Я стараюсь вырваться, но он толкает меня в воду, она выплескивается через бортики ванны, пропитывая коврик. Я снова пытаюсь подняться, и вновь он толкает меня вниз прежде, чем я успеваю нормально вдохнуть. Я захлебываюсь и хватаюсь за бортики, отчаянно пробиваясь к поверхности и воздуху, но он во много раз сильнее.

Я утону в ванне. Он всего лишь играл со мной в озере. Вот его истинное намерение: утопить меня, как болезненное животное, покончить со мной раз и навсегда.

После еще двух насильственных погружений, я сажусь в ванне и понимаю, что он больше не возвышается надо мной. Я отплевываю горячую воду и убираю закрывающие глаза мокрые волосы. Когда я оглядываюсь, то замечаю его, согнутого пополам и закрывающего лицо руками, на полу. Он рыдает. Я не видела его плачущим со дня нашей брачной ночи. Я гляжу на него несколько секунд, неуверенная, лишился ли он рассудка и придет ли завершить начатое, то есть утопить меня. Но когда его плечи продолжают сотрясаться, а рыдания заполняют помещение, я как-то нахожу в себе силы приблизиться к нему.

Этот человек… Этот человек, который разрушил мою жизнь, забрал все у меня… Это жалкое создание на полу, которому я дала все… После всего, что было между нами, я почему-то не могу ненавидеть его. Я не способна ненавидеть своего Ангела Музыки, своего учителя, который помог мне воплотить в реальность самые заветные желания. Я не могу — и я не буду — ненавидеть его. Дрожа, я опускаюсь на колени подле него. Он мокрый и холодный после озерной воды.

— Эрик? — шепчу. — Маэстро?

Он дергается, когда я осторожно, неловко кладу руку на его дрожащее плечо. Мы сидим так много, много минут, пока его рыдания постепенно не стихают. Он не двигается даже после того, как затих. Вода все еще перетекает через край ванны, собираясь лужами вокруг нас. Я боюсь шевельнуться, не хочу, чтобы случилось нечто ужасное, а потому молчу и предоставляю ему сделать первый шаг.

И он его делает, сначала садясь прямо, а затем вставая. Он не смотрит на меня. Он медленно берет полотенце, повешенное в маленьком шкафчике, и снова склоняется ко мне. Я пытаюсь поймать его взгляд, но он игнорирует меня и оборачивает полотенцем, плотно спеленав меня и закрепив таким способом мои руки.

Я не могу видеть, так как полотенце закрывает мое лицо, но я чувствую движения его рук. Он вытирает мои промокшие волосы, так быстро и яростно, что рвет их и причиняет мне боль. Но я ничего не говорю и молча позволяю ему завершить начатое дело. Он убирает полотенце и поднимается.

— Иди переоденься, — говорит безэмоционально. Он глядит на стену. — Я вычищу здесь все.

Все еще держа полотенце, которым он вытирал меня, я поднимаюсь на ноги и спешу в прилегающую комнату — мою комнату — и затворяю за собой дверь. Я делаю глубокий вдох, стараясь ни о чем не думать. Отрываю от тела мокрую одежду и бросаю ее в угол, а затем как можно качественнее вытираю влажную кожу. После ищу чистую, сухую сорочку и надеваю ее, а потом сажусь на кровать, ожидая, пока он выйдет. Журчание и плеск все еще доносятся до меня сквозь дверь. Практически бездумно я оборачиваюсь одеялом, следя за светом, пробивающимся сквозь щель внизу двери. Я была подвергнута воздействию ледяного, лишающего рассудка холода и обжигающей жаре за двадцать минут, мое тело истощено. Я хочу скользнуть под простыни и позволить сну без сновидений унести меня. Сну, от которого я никогда не проснусь.

Я встаю и иду к туалетному столику, полотенце тянется за мной, словно какая-то глупая накидка, и я сажусь на стул, глядя на себя в зеркало. Я почти не узнаю лицо, которое смотрит на меня оттуда. Когда-то я видела юную девушку. Сейчас я вижу жалкую оболочку дряхлой женщины. Двадцать! Моя жизнь еще не пройдена даже наполовину, а я уже выгляжу старой. Моя кожа — болезненная и бледная, мои глаза запали, волосы тонкие и безвольные. Я чувствую отвращение и закрываю лицо сухими, тонкими руками. Действительно подходящая жена для Эрика — так похожая на него, хотя и не мертвая.

Мы оба слишком напуганы, чтобы признать, что нечто ужасно неправильно между нами. Эрик не станет этого делать, потому что он хочет верить, что, раз он женился на мне, то все его проблемы исчезли. Я не буду, потому что не хочу признавать, что это все — моя вина. Он представлял брак со мной, когда я была живая и счастливая, когда я пела ему, смеялась и говорила с ним. Но я удалилась от него. Теперь я всего лишь призрак в доме. Я просто молча делаю то, что он приказывает.

В уголке своего эгоистичного сознания я знаю, что все, что я делаю — исключительно назло. Существует злая часть меня, которая хочет наказать его за то, что он сделал с моей жизнью. Я хочу, чтобы он чувствовал себя несчастным, и единственная возможность достичь этого — причинять ему боль самым очевидным, отвратительным способом — с помощью нашего поддельного брака.

Я никогда не была настолько ожесточенной. Я была беззаботным, жизнерадостным ребенком. Мой папа вырастил меня, чтобы я стала доброй и отзывчивой. Когда я так изменилась? Что пошло не так? Не должна ли я пытаться сделать эту ужасную ситуацию, насколько это возможно, более терпимой? Вот что сказал бы мне мой папа. Он бы поцеловал меня в щеку и рассказал народную пословицу о луче надежды. Он бы сказал мне, что Бог всегда посылает луч надежды тем, кто ищет.

Я на мгновение поднимаю голову от зеркала, прежде чем начать вытягивать маленькие ящички. Мои руки слегка дрожат, и я молюсь, чтобы он все еще был там, что Эрик не нашел и не забрал его. Я не знаю, почему у него могло возникнуть такое желание, но Эрик совершил столько поступков, которые кажутся целесообразными ему, а мне — совершенно смешными.

Он все еще здесь. Я вытягиваю маленький, простой золотой крестик на красивой цепочке. Мне подарил его папа на десятый день рождения. Крестик удобно ложится на мою кожу, первое мгновение холодя ее, но потом он согревается. Я невесомо касаюсь его. Он подходит к золотому ободку кольца на моем пальце, и я смотрю на них. Два самых значимых человека в моей жизни — Эрик и папа.

Когда у нас с папой были проблемы с деньгами или жильем, он просто вынимал свою скрипку и просил меня петь. И неизменно после этого кто-то приглашал переночевать или давал денег на еду. Отец тогда улыбался мне. Я до сих пор помню его голос: «Мой дорогой ангел, если ты совершаешь хорошие поступки и помогаешь другим, добро всегда вернется. Это неизбежно. Бог награждает за все благие поступки, и он благословит тебя счастьем и утешением».

«Я не знаю, смогу ли сделать это, папа». Я гляжу на себя в зеркало, всматриваясь в широко распахнутые голубые глаза, в которых отражается внутренняя борьба. Действительно ли Бог наградит меня, если я подавлю свою эгоистичную натуру? Буду ли я и правда счастлива?

Я думаю об Эрике. Он более себялюбив, чем кто-либо другой, кого я знала. Он несчастлив. А затем я думаю о счастливых моментах моей жизни, многие из них имели место, когда я брала уроки своего Ангела. Он хвалил меня за проделанную тяжелую работу, говорил мне, что я очень порадовала его, и тогда я светилась от гордости и радости.

Я устала. Устала быть несчастной. Я полностью опустошена, так как отдаю всю энергию на попытки не быть довольной ни моментом своего подземного существования. Я не хочу истаять здесь, ведь у меня еще столько лет жизни впереди, и я не могу смириться с мыслью, что все они будут проведены в страдании. Кто приговорил меня к проживанию моих дней в ненависти? Никого не осталось, кто мог бы дать мне совета. Я потеряла моего дорогого Рауля, находя утешение в мысли, что он жив и далеко отсюда. Он не вернется за мной, я приняла это. Значит, единственная душа, которая предписывает мне быть злой и ненавидящей — я сама.

Нет ничего другого, что я могла бы дать Эрику, чтобы подарить ему умиротворение. Я знаю, чего он хочет, чего он всегда хотел, но я была слишком напуганной и ожесточенной, чтобы предложить это. Я прижимаю тонкие руки к лицу и, впервые за время своего брака, молюсь.