Буря в стакане (гет)

Драко, честное слово, не могу я понять, чего ты разыграл такую драму для того, чтобы просто передать мне конверт от Кингсли. Он, кстати говоря, невероятно беспокоился, где же пропадает всеми любимая героиня.

Возбужденно и даже горячо убеждал меня скорее вернуться и работать, помогать решать новые вызовы, которые встают на пути у нашего чудесного молодого государства.

Я ответила коротко и сухо, что все в порядке, его просьба услышана и в конце недели я непременно вернусь к работе. А как же иначе? Ведь по-другому-то и быть никак не могло!

Я не стала проводить остаток недели в одиночестве. Знаешь, Драко, думаю, что знаешь, конечно, это грызущее и надоедливое чувство, когда ты разочаровываешься в чем-то — в себе, в окружающих, — и правда очень упорно пытаешься этого не замечать, не видеть, что все кругом не такое, как ты мечтал и хотел увидеть. Ты начинаешь убираться в доме, выкидывая старый, режущий глаза хлам; ходить по квартире просто, чтобы не думать, не думать, не думать....

...а потом срываешься и идёшь к Гарри с Джинни, потому что больше не получается не думать о том, о чем думать нельзя, нельзя, нельзя.

Они встретили меня радостно, но все же мне показалось, что была какая-то вежливость, какая-то натянутость. Гарри крепко обнял, да что уж там, чуть ли не раздавил. Джинни сразу же принялась отчитывать за то, что долго не появлялась на горизонте, усаживать за стол и показывать своих детей по убыванию. Все остальные забросали вопросами обо всем, о чем только можно было спросить. Даже Рон вполне себе радостно, но все же немного сдержанно поприветствовал. Оно и понятно: я тоже чувствовала все ещё некоторую неловкость, почти собственную неуклюжесть рядом с ним. Ощущение все равно было довольно непривычным — я пришла уже не к друзьям, посидеть, поболтать и посмеяться, а к семье. Пришла к чужой уже семье, которая была занята чем-то другим, своим.

Это нормально. Должно было бы нормально, но я не могла принять тот факт, что мои друзья после войны стали далекими и не то чтобы совсем чужими, но уже и не совсем моими.

Иногда мне казалось, что я могла также перешагнуть через все, если бы мы с Роном подошли друг другу. Не было бы времени думать о том, о чем думать, наверное, и не стоило, но я думала. Не могла перестать переживать об эльфах, о несправедливости Кингсли, о том, какой стала я сама после того, как сначала с трудом, а потом все легче убивала Пожирателей. Хоть они и сами убийцы и те ещё ублюдки, но я ненавидела их ещё больше, потому что я должна была их убивать.

У меня была бы возможность погрузиться в другого человека, заглушить все ощущения, кроме ощущения любви и счастья. А потом, потом... Кризис бы миновал, да. Да там уже и не до кризиса вовсе: дети, работа, муж, дети, дети, муж...

— Гермиона, у тебя же кто-то есть? Не может быть такого, чтобы ты бросила Рона ни с чего. Не пытайся даже игнорировать мое любопытство! — Гарри немного по-детски задрал небритый подбородок.

Он почти налетел на меня с этим вопросом, когда я очутилась на пороге Норы, после того, как вышла на какое-то время подышать и не находиться среди всех громких и веселых Уизли.

— Нет, Гарри, я пока не готова ещё, наверное. Это так обязывает, знаешь. Да и Рон... Все было ещё слишком недавно для меня. Просто, понимаешь, наши цели были разные, совершенно разные. Да и после войны... Мы по-разному восприняли ее конец.

Нужно ли было сказать про Малфоя? Один разговор, агрессивный поцелуй, который, как выяснилось позже, должен был опустить меня с небес на землю. На признание в великих чувствах это не тянуло. Больше напоминало отчаянную попытку не припечатать меня к стене или не кинуть мне в голову свой пустой стакан. Вот Малфой и поцеловал, агрессивно, напористо. Но отчего-то внутри в тот спорный момент все равно едва ощутимо царапало желание, и щеки горели то ли от смущения, то ли от удовольствия. Но не должны были, не имели права, никакого даже самого натянутого разрешения.

— Никто никогда к этому не готов. Это просто случается, и вот ты уже сидишь в Норе и принимаешь шумную толпу по выходным. И, знаешь, мне это нравится. Нравится жить одной семьей с Джинни и нашими детьми.

В глазах Гарри действительно заискрились довольство и теплота, когда он лишь мимоходом вспомнил Джинни и ребятишек. А мне хотелось спросить: как ты пережил и простил всех и себя? Мне иногда вспоминался случай, ужасный и мерзкий момент, когда мы оказались в лесу где-то под Лондоном. Он был очень мрачным и душным, я бы даже сказала, удушающим. Там была облава на Пожирателей — вполне себе логичное и понятно задание в рамках войны. Они и правда туда аппарировали, данные оказались верные, и было их там достаточно, не меньше, чем нас. Наверное, какая-то разведка местности для каких-то их гадких целей или что-то типа того. И вот мы вышли из укрытий, началось сражение, и не было в нем ничего такого необычного. Мы напали — они оборонялись. Я наставляла палочку, выкрикивала Авада, они тихо падали на влажную землю. Потом с одного из них слетел капюшон и чёрная маска, из-за ветра, думаю. Было по-настоящему ветрено. Это было первое лицо, в которое я посмотрела открыто, прежде чем убить. В это обычное, ничем не отличающееся бледное и суровое военное лицо.

— Гарри, к детям я пока уж точно не готова. С работой пока накладки, какие уж тут детишки. Ещё не подходящее время.

Гарри облокотился на косяк двери и расхохотался, да так задорно и заразительно, будто вспомнил что-то старое-престарое, но от этого не менее забавное.

— Ты вечно думаешь только о делах и проблемах, а порой нужно расслабиться и начать хоть от чего-то получать удовольствие.

— В мой план для себя дети точно пока не входят, Гарри. А удовольствие я получаю — читаю много в последнее время.

В ответ на лукавую улыбку Гарри я не могла не хмыкнуть. Это напоминание о школьных годах, о былых радостях и проблемах, обидах и оправданиях заставило почувствовать себя лучше, чище, всколыхнуло что-то детское, чистое, самое основное, что только могло быть.

А что все же в него входило? Хотела ли я продолжить бороться за права эльфов? Разве можно было бороться за их права, если даже мои ущемлялись, не брались в расчёт и нагло игнорировались? Планировала ли я счастливую семейную жизнь в ближайшем будущем? Ответ тут же всплыл на поверхность — Нет. Почему-то вдруг в памяти всплыл ты, Драко Малфой. Я все ещё считала тебя, надо быть честной хотя бы с самой собой, бывшим пожирателем смерти, который не может испытывать не то что сильную и глубокую привязанность, а даже едва ли способен на порядочность. Только все же ты больше остальных привлекал мое предательское внимание.

— Просто помни, что мы тебе рады, правда, рады. Ты долго не приходила к нам. Мы уже хотели высылать отряд на твои поиски.

После этих заботливых слов я почти протянула руку, чтобы растрепать его чёрные волосы, как обычно шутливо делала это в школе. Но остановилась, не стала, вместо этого поправила собственные и так уложенные волосы.

— Я сама вас где угодно найду.

Гарри замолчал на секунду, показавшуюся долгой и неуместной.

— Кстати, об отрядах и поисках. Слышала про Нотта?

— А что там с Ноттом?

— Замечен в подозрительных разговорах со старыми друзьями. Ему уже приписывают чуть ли не заговоры против всего и вся.

На тот момент я действительно давно не появлялась в Министерстве, поэтому эта новость меня удивила и озадачила, разбудила острое любопытство. Я попыталась узнать у Гарри побольше, хотя бы ещё совсем немного, чтобы понять, насколько это правдиво, а, главное, интересно.

Гарри и так уже сказал мне все, что знал, а больше, как он сказал, узнавать ничего не хотел:

— Гермиона, прости, но мне эти заговоры и битвы уже вот где сидят, — он настолько высоко и выразительно провёл рукой в воздухе, насколько хватало роста и актерского мастерства.

* * *

Если быть честной перед собой хотя бы сейчас и хотя бы немного, то надо заметить, что не прошло и чертовой недели, как я снова попыталась с тобой заговорить. Я не считала дни раньше, сразу после войны я перестала это отслеживать: некоторые медленно протекали мимо меня, некоторое сносили нещадной, совершенно сокрушительной волной, но следа не оставляли, лишь тихо, незаметно заканчивались. Это было очень странно, как будто я боялась сглазить своими подсчетами установившийся мир.

Сейчас я могу сказать себе вполне честно, откровенно, не щадя ни себя, ни тебя: ты был вызовом, Драко.

Целью, которую я поставила самой себе, чтобы доказать, что я все ещё добрая, понимающая, терпимая даже к бывшим убийцам, даже к бывшим Пожирателям. Убедить себя, что война если и изменила меня, то все же не затронула основ моей личности, самого главного, что только в ней было.

Но я правда, даже самой не верится, позже, совсем немного позже начала испытывать к тебе что-то. Любовь? Сама не знаю. Что-то вроде тёплой привязанности и желания слушать, что ты говоришь, как ты это говоришь, смотреть, как ты поправляешь волосы...

Драко, наверное, я вела себя, как последняя глупая девчонка, вновь и вновь долбясь в твои вечно закрытые двери. Хотелось, очень хотелось тебя понять, Драко Малфой. Мне было интересно узнать, почему ты всегда один, а не с другими бывшими пожирателями.

А ещё мне важно это было понять, потому что после разговора с Гарри, к меня возникли зудящие и надоедливые вопросы, на которые мог ответить только ты, возможно.

Все же вру. Как не стыдно, а ещё Героиня!

Ты порой вежливо и сухо здоровался с Ноттом, иногда, совсем-совсем редко, даже жал ему руку. Бывали, однако, и дни, когда вы стояли и что-то обсуждали. Что-то, что тебе явно не нравилось, судя по пафосному, невероятно гордому и неприступному выражению лица и терпеливому, даже в некоторой степени снисходительному взгляду.

Была ещё Пэнси Паркинсон, старая и совсем не добрая Пэнси. С ней у тебя были отношения ещё более странные и совсем для меня не понятные. Когда вы встречались — а это были именно назначенные встречи, а не случайные, мимолётные столкновения в коридорах Министерства, — Паркинсон тебя на что-то уговаривала, наверное, даже жалостливо упрашивала, почти клянчила, а ты смотрел так же, как вечно глядел на Нотта — равнодушно.

Ты рассказывал мне, что с Паркинсон вы почти не общались после войны. Достопочтенное семейство попыталось смотаться за границу с концами, да не вышло из-за огромного состояния, которое было слишком жалко бросать в «варварской» Англии. И вот они остались, никому не нужные, опозоренные и презираемые. Самое интересное во всей этой сложившейся ситуации — и Пэнси, и ее родители все так же ненавидели магглов, магглорождённых и новое правительство, только вот в остальном мире они ещё больше приходились не ко двору.

Но все равно я не могу понять, почему ты отказывался помочь ей с работой в Министерстве. Боялся пропихивать «своих»? Хотел, чтобы все, как и ты, всего добились сами? Было ли это злорадством или желанием сформировать в ней что-то?

Драко, а я бы дала ей шанс, наверное. Не бывает лишних рабочих рук, тем более не бывает лишних рабочих рук, которые до неприличия заинтересованы в обелении репутации.

По поводу Нотта ты говорил очень мало, почти совсем ничего. Скомкано отвечал на вопросы о том, чем он занимался после войны, многое умалчивал о занятиях его семьи, скрывал даже, как ему удалось так легко пробиться в Министерство. Теперь я отчасти тебя понимаю, но благодарить тебя за это... нет, не думаю, что за такое говорят «спасибо».

Подойти к тебе было снова трудно и неловко, я чувствовала, что делаю что-то странное, противоречивое, даже неуместное. Только вот не было уже смысла делать вид, что я случайно проходила мимо, настолько близко «случайно» и «мимо» не проходят. Ты уже напрягался и, мне даже показалось, молча выругался.

Оставалось лишь успокаивать себя, что я делаю это не для себя, точнее не только для себя. А ещё, чтобы узнать, понять, что же все-таки происходит прямо под носом, прямо тут, пока мы работаем и работаем, не высовываясь из кабинетов.

— Что ещё? Очередная рассылка писем?

Почему нельзя было хоть раз, хоть один чертов раз сказать фразу не своим заносчивым и раздражающим тоном?

— Не хочешь прогуляться, Малфой? — наверное, я прозвучала чересчур наигранно бодро и неправдоподобно уверенно, раз ты настолько довольно оскалился.

Довольно необычно было звать тебя куда-то, с учетом того, что буквально чуть больше года назад мы могли позвать друг друга только в темницу или на пытки. А школьное прошлое, оно уже такое смазанное, почти нечеткое, но даже несмотря на это, я хорошо помнила, что в те времена позвать тебя куда-то было бы не менее странно — уже тогда ты был тем, с кем порядочным гриффиндорцам лучше не водиться.

— Маленькая грифиндорская принцесса приглашает меня на свидание? Ты не в моем вкусе, подумай ещё.

Ты демонстративно, просто отвратительно напоказ отставил свою пустую чашку кофе и постучал пальцами по милому круглому столику.

Драко, я уже кляла себя за эту затею и кипела внутри, но отступать и проигрывать было бы уже просто смешно.

— Мы с тобой долго можем беседовать на тему вкуса, Малфой...

Твоё лицо дрогнуло, а пальцы моментально, сразу же сжались в кулак.

— Я разве сказал, что ты не зайдёшь под виски?

— Разве я сказала, что ты мне нравишься не валяющимся в соплях на полу кабинета?

— Грейнджер, если ты сейчас не остановишься, моя дорогая, то я не посмотрю на то, что ты наша самая яркая звездочка.

Было совершенно ясно, что играть в игры и флиртовать, со мной, по крайней мере, ты не собирался.

Ты говорил потом, что болтать со мной у тебя правда не было ни желания, ни времени. Мое очередное навязчивое и внезапное появление взбесило тебя, заставило очень сильно напрячься, чтобы вести себя довольно прилично и относительно вежливо.

Мои напряженные плечи выводили тебя из себя, а нервный, неуверенный голос почти заставил уйти, потому что слушать его, после тех «гребаных слов в кабинете» не хотелось вообще.

Но ты все равно оставался, все равно терпел и смотрел зло, выжидающе снизу вверх на меня, глупо и безрезультатно бравирующую. Ты же действительно нас не переносил, все-всех ненавидел, за унижение, за, как ты считал, лицемерие и неприкрытое двуличие, за то, что считали себя чуть ли не святыми. Но при всем при этом ты, наверное, чувствовал — но очень долго отказывался признавать, — что та сторона была намного более жестокой, она была в разы хуже и грязнее, отрицала все хорошие принципы. И ты это понимал, чувствовал, испытывал вину, но ни за что ее не показывал. Ты изворачивался, язвил, оскорблял, делал все, что угодно, но не признавал свою ошибку очень и очень долго. Потому что не считал, что мы, те же убийцы, высокомерные моралисты, заслуживаем твоей вины.

"Вы считаете, что я вам должен априори, да нихера я вам не должен».

Ты ненавидел нас из-за гордыни, Драко.

Возможно, она и была, но разве она была беспричинна и беспочвенна? Разве не могли мы гордиться, что спасали и защищали?

— Может, ты все-таки выйдешь поговорить со мной, идиот?

— Говори здесь, при свидетелях.

— Я хотела просто пройтись. И обсудить кое-что.

«Кое-кого из твоих бывших близких приятелей, Драко Малфой. Для безопасности моих друзей, меня, да и всех окружающих людей».

— Тогда пойдём на выставку.

— Что?

И действительно, что это было, Драко? Так быстро и почти без борьбы, да с чего бы, собственно? Это уже не было похоже на стратегию «унизить зазнавшуюся Гермиону Грейнджер», а больше походило на попытку сближения, невозможно неожиданную и непредвиденную. Я сделала первый шаг, который ты ждал хоть от кого-нибудь, чтобы начать искупать свои, как ты упорно убеждал, несуществующие сожаление, вину и разочарование в самом себе.

— Я не буду тебя уговаривать. Либо да, либо нет, Грейнджер.

Как будто бы я действительно могла уверенно и твёрдо сказать это чёртово «нет».