Descent (джен)

За починкой школы Питер и Уоррен наблюдают из тенька под дубом. Костыли при этом специально лежат в сторонке, чтобы добраться до них можно было, но не достаточно легко для проделывания этого ради какой-нибудь пакости или внезапного приступа альтруизма. Нет, парни, конечно, хорохорятся, напускают на себя довольный вид и ехидно заявляют, что-де на то, как работают другие, можно смотреть вечно… Но Чарльз чувствует — обоим очень тоскливо и плохо.

Чарльз телепатически «семафорит» об этом Мистик — она временно следит за всей ватагой учеников, — и к дубу периодически начинают «случайно» забегать то Джин со Скоттом (хотя Саммерса эти двое, особенно Ангел, выводят из себя за первые пять минут, но одну рыжую он к ним не пускает), то Ороро с Куртом.

Причем вскоре ребята начинают забегать уже по собственному желанию, а не по просьбе Хэнка или Рэйвен.

Скотт от них бесится, но без них скучно. Как в той присказке — и видеть рожу противную не могу, а без нее плохо. Хотя парни они вполне ничего… Пока рот не раскрывают.

Джин жалеет хмурого Питера с расписным гипсом по бедро и замкнутого Уоррена, у которого не забинтованы только левая нога, левая же рука, голова и правое крыло. При этом она совсем не понимает, почему они каждый раз такие вредные и противные. В какой-то момент рыжая спрашивает это вслух, адресуя вопрос скорее несправедливому кому-там-наверху-сидится. А отвечает совершенно неожиданно Курт.

Курт говорит, им не нужна жалость, их не нужно жалеть — не за что. Точнее есть, но вот уж это точно не стоит им показывать, особенно Ангелу. «Понимаешь, Джин, они живы, они умеют смотреть вокруг себя и видеть. Их незачем жалеть». Сам Курт приходит просто поговорить, и с каждым днем всё больше убеждается, что они оба на самом деле хорошие ребята, хоть иногда и не слишком тактичные.

Ороро в общем с Куртом согласна — ни Питеру, ни Ангелу жалость совсем не нужна. Они гордые и сильные, жалость их обижает. Но это единственное, в чем Ороро их понимает. Впрочем, Ороро вообще мало кого тут понимает — отчасти из-за ломанного английского, отчасти из-за того, что здесь совсем другой мир, нежели тот, к которому она привыкла.

А Питер с Уорреном сидят, прислонившись спиной к дубу, наблюдают, как к башне плавно подлетают балки, и просто думают, разделив на двоих наушники и старенький плеер с играющими в нем Pink Floyd.

У Ангела шесть сломанных ребер («Да фигня, подумаешь, всего лишь половина. Действительно, кому они вообще нужны эти ребра в таком количестве», — нервно фыркала Мистик, укладывая его в самолете), несколько десятков ушибов, два вывиха и обожженное левое крыло. Это если считать только совсем крупное, а не порезы глубиной полторы фаланги, из-за которых он напоминает мумию из плохого ужастика. Повезло, что тогда еще крылья были железные. «Подумаешь, бывало и хуже», — сцепив зубы говорит он, но внутри возражает голос, который не обманешь: нет, не бывало. Случались дни, когда из клетки он выходил с разбитыми кулаками, а то и не только кулаками, случались, когда после этого на утро ощущения были, как будто собираешь себя по частям… Но вот так выть от любого движения — так было в первую ночь на балке, когда его приложил об решетку Курт. Но тогда больше болела пустота внутри. А сейчас пустоты не было. Был задира Саммерс — та еще скотина, но он почему-то дотаскивал Уоррена до самолета, а потом маялся, укладывая крылья. Была Джин — странная, занудная, но по сути ничего такая девчонка, которая каждый раз падала вместе с ним, обжигая несуществующие крылья, и каждый раз вытаскивала его из кошмаров. Была Ороро, которая оказалась совсем не той холодно-напыщенной стервой, а очень смелой и честной, хоть и немного наивной… И глаза у нее были странные детско-взрослые. Был Курт, оказавшийся хорошим парнем. Курт Ангела удивлял своим восприятием мира, какой-то обреченной добротой. Зато именно он чутче остальных угадывал, когда стоит промолчать и не спрашивать. И когда Джин охала и бросала жалостливые взгляды, Саммерс затихал и отводил взгляд, Ороро ежилась и боялась лишний раз что-то сделать или сказать, Курт просто пожимал плечами и был рядом. Просто. Был. Рядом. И Ангел был ему за это безмерно благодарен (хотя, конечно, ни к коем случае это не показывал).

А еще был Питер. Чем-то неуловимо похожий на него самого и лучше всех его понимающий. Потому что для Питера бегать было, что для Уоррена летать. И еще у него был отличный плей-лист, которым он готов был поделиться — а с хорошей музыкой жизнь становилась уже не такой мерзкой.

А Питер просто смотрит, как чуткие пальцы Эрика отправляют в полет очередной кусок металла, и думает, что хоть один человек, понимающий толк в хорошей музыке в этом месте есть. А что странный…. Да пусть первым кинет в него камень тот, кого из этих нескольких десятков можно назвать нормальным!