Сын трех братьев (джен)

— Я умоляю вас… — Аид стоял на коленях с опущенной головой. Никогда ничего он у них не просил и надеялся, что не попросит, но жизнь все поменяла.

Если бы кто-нибудь сейчас зашел к Зевсу, то застал бы очень сюрреалистичную картину: триада сильнейших богов, старший из которых стоял на коленях, а двое младших сидели на тронах.

Братья же были в шоке. Никогда их старший брат ничего ни у кого не просил и уж тем более, не стоял на коленях. Все это казалось каким-то сном, каким-то кошмаром, чьей-то глупой шуткой. Аид сейчас выглядел не как величественный и сильный бог, а как обыкновенный смертный.

— Зачем она тебе? — поинтересовался Зевс.

— Это не важно, я прошу вас и готов отдать вам за нее все, что вы попросите взамен, клянусь водами реки Стикс, — боги переглянулись. Все что угодно — очень расплывчатая формулировка, но то, что он поклялся водами реки Стикс, говорило о том, что он не откажет в любом случае.

— Я согласен только в обмен на твою корону и посох, — сказал Посейдон и хищно улыбнулся. Всем было известно, что символы власти подземного мира — корона и посох — обладают невероятной силой. С их помощью Аид мог контролировать все, что происходит в его царстве, а другие смогли бы получить часть его сил. От Аида не убудет, но власть его пошатнется.

— А я хочу твой трон! — сказал Зевс.

Оба брата были уверены, что такой самовлюбленный бог ни за что не согласится на такое предложение. И если со знаками отличия он мог бы расстаться, то потеря трона грозила если не восстанием, то свержением.

Аид молчал. Лишиться всего в один миг не хотелось, но, закрыв глаза, он вспомнил Белиала, отчего сердце пропустило пару ударов, а дыхание сбилось.

— Пап, ну почему я вечно падаю? — всхлипывал малыш, который уже в шестой раз навернулся с высоты трех метров, так и не пролетев положенную половину зала.

— Ты же только учишься, балда, — ласково проговорил он, глядя на расстроенного Белиала. Только что он сделал то, что многим божкам даже не снилось. — Конечно, ты будешь много падать, смотри, как надо.

И Аид превращался в чудесный золотой туман, который плавно перелетал из одного конца зала в другой и, подхватывая мальчишку, кружил с ним по всему залу. Персефона на это смотрела со слезами на глазах, но не от печали, а от счастья. Ее муж наконец ожил и перестал быть хмурым и печальным.

Вдох-выдох.

 — Пап, смотри, с кем я познакомился! — заулыбался Белиал и подбежал к отцу. — Он подарил мне волшебную водичку, — похвастался он и подбежал к маленькой адской гончей хвастаться своим подарком.

— Гипнос? Что ты… — Аид на минутку запнулся, а потом процедил сквозь зубы: — Никто и никогда не должен о нем узнать, иначе ты пожалеешь! — шутить со старшим из троих братьев решился бы только безумец, коим Гипнос, естественно, не был.

— Я молчу как рыба, ты же знаешь, подземное царство мне ближе, — отмахнулся Гипнос. — А кто это маленький ангелочек?

— Мой сын, — Аид на секунду замолчал, а потом продолжил: — Приемный.

— Ой, а можно мне его на пару дней? Оказывается, он у тебя такой талантливый! Ты представляешь, он не заснул! У меня Зевс спит как младенец, а он только ухом повел и кинулся осматривать мои крылья. Может, мы родственники?

— Возможно, я пока не выяснил, кто отец этого юного дарования. Знаю только, что он — полный кретин, — оба бога посмотрели на Белиала, который уже вовсю поливал бедную гончую снотворным напитком.

— Па-а-ап, она спит, а почему я не сплю? — спросил он, стряхивая с пальцев остатки снотворного зелья.

Спокойствие! Вдох-выдох.

 — Пап, смотри, что мы с мамой приготовили! — Аид усмехнулся и посмотрел на свою жену, та никогда и ничего не готовила сама. — Мама сказала, что ты такое очень любишь, и мы решили тебя порадовать, ты же устал?

— Устал, милый, — улыбнулся он.

— Так вот, сегодня мы можем отменить тренировку и ты отдохнешь, я уже научился управлять рекой! — улыбнулся Белиал, а Аид в это время поперхнулся напитком, который принесла Персефона.

— Рекой?

— Да, пойдем, покажу! — закричал Белиал и кинулся из замка. Остановился он только у берегов Ахерона. А когда подбежал Аид, то увидел, как ловко управляется с реками подземного мира этот юнец. Никто, даже Посейдон, не имел власти над реками Подземного царства, некоторые из них даже имели свои воплощения. Но Белиала это, кажется, не волновало. Реки сами льнули к нему, а он отзывался на их ласки.

— Ты удивительный, сын мой, я горжусь тобой! — только и смог сказать Аид.

Вдох-выдох

 — ПА-А-А-АП, она кусается! — обиженно проворчал Белиал.

— Кто, милый? — забеспокоилась Персефона.

— Молния! — весело сказал Белиал.

— Какая молния, Бел? — теперь уже забеспокоился Аид. Ну почему с этим ребенком вечно что-то случается?

— Вот эта, — так же радостно залепетал Белиал и щелкнул пальцами, на которых появились маленькие молнии. — Только они слегка кусаются!

Аид на это только закрыл глаза. Ну чей же ты, ребенок?

Вдох-выдох.

— Мама, — разнесся по замку голос Белиала. — Мама! — повторил он, вбегая в обеденный зал.

— Да, малыш, — улыбнулась Персефона.

— Это тебе, — протянул он ей небольшой букетик подснежников.

— Это… — в очередной раз у Аида не было слов. Ну где этот уникум взял подснежники? И это в аду-то?

Вдох-выдох.

— Мам… Пап…

— Да, малыш, — отзываются они с Персиком синхронно.

— Я не малыш, я уже взрослый, — упрямо твердит насупившийся уже-не-мальчишка, а юноша лет пятнадцати. — Почему это я все еще малыш?

— Потому что мы тебя любим, солнышко, — мягко говорит Персефона и притягивает сына к себе в объятия. Эта картина настолько домашняя и милая, что у Аида щемит сердце.

Вдох-выдох.

— Аид, я умру? — в глазах у Белиала были слезы; он тяжело дышал. — Знаешь, пап, я так испугался, когда подумал, что тебя не станет. Я очень тебя люблю, ты единственный стал мне настоящим отцом, а Персик — мамой. Если я умру, ты не плачь, я не хочу, чтобы ты расстраивался; за все время, что я провел здесь, ты умудрился сделать меня самым счастливым ребенком на свете.

Вдох-выдох.

Этот ребенок стал ему очень дорог, и каждый миг рядом с ним оживлял его израненную душу. Сморгнув непрошеные слезы, он на мгновение взглянул на сына через Персефону: темные круги под глазами, неестественно бледная кожа, струйка крови в уголке рта, которая и не думала останавливаться, тяжело вздымающаяся грудь и все больше затухающие с каждой минутой искорки глаз.

— Я согласен.

* * *

Боги смотрели так, будто их мешком огрели. Где это видано, чтобы владыка отказывался от символов власти ради пары миллилитров крови? Нигде. Это же практически признание поражения и самоотвод. Хаос. Нет, этого они допустить не могли. Они и не собирались давать кровь, просто отказывать не хотели, хотели дать невыполнимые условия, но он согласился. Так что придется все-таки отказывать.

— Прости Аид, но мы пошутили. Кровь нашу ты не получишь! А теперь иди и не мели чушь. Если расскажешь, зачем она тебе, мы подумаем, но все-таки скажем — нет. У тебя не может быть достойной причины, уходи! — голос Зевса был сух и безжизненен.

Аиду казалось, что с этим «нет» разрушилась его жизнь. Он поднялся с колен, но не видел окружающий его зал. Перед глазами снова было израненное тело, а голос кричал «не может быть достойной причины»! Весь мир казался ему теперь серым и безжизненным. Он лишился единственного шанса на спасение.

— НЕ-Е-Е-ЕТ! — услышал он в голове у себя голос Персефоны, и в душе у него все похолодело. Не могла его жена ТАК кричать просто так. Он взглянул ее глазами и обомлел — Белиал, его сын, тот, кто стал частью его души, пусть и не был его родной плотью и кровью — умер.

Безжизненное тело того, кого он успел полюбить больше жизни, того, кто так и остался для него неразгаданной загадкой, того, кто стал его семьей, лежало на руках Персефоны, которая пыталась воззвать к всевышней, чтобы она помогла. Но та молчала. Видимо, двенадцать лет счастья — вот все, что он заслужил за всю свою жизнь.

Мир плыл у него перед глазами, и, не выдержав, Аид снова упал на колени. Из глаз текли слезы. Сквозь гул в ушах он слышал голоса братьев, тех, кто не согласился помочь, тех, кто никогда его не поймет… Нет, он не злился на братьев, сам бы поступил так же, тем более все равно он бы не успел уже провести ритуал, Белиал бы умер раньше его окончания. Но от этого не становилось легче. Его сын умер из-за него, из-за его беспечности. Сейчас он жалел, что у Бела получалось быстро бегать, проклинал себя за то, что учил. Понимал, что глупо, но проклинал.

Мыслить связно у бога не получалось. Его всего колотило, а память как будто в насмешку подкидывала картинки из прошлого, и все связанные с сыном. Причем, с родным. Тем, кого убили много-много лет назад. Только сейчас Аид понял, каким идиотом он был. Наконец он понял, кого еще при первой встрече напоминал Бел. Его сына! Сейчас он практически стал его точной копией — только глаза зеленые, а не черные. Наконец он понял, что тот, кто выгнал Бела — его собственный прапрапра... правнук. Он ЕГО наследник, его душа, его магия. И от этого становилось еще хуже.

* * *

Персефона не знала, что делать. Тот, кто стал ей сыном, сейчас медленно умирал у нее на руках. Хрупкое юношеское тело с каждой секундой становилось все холоднее и холоднее, глаза тускнели, а кожа белела. Кровь текла не останавливаясь. Родное сердечко билось все реже и реже, пока… не остановилось.

— НЕ-Е-Е-ЕТ! — закричала Персефона в бессилии. Сердечко ее маленького солнышка, ее малыша, ее ангелочка — остановилось. Больше она никогда не услышит его звонкий смех, не увидит, как он хмурится, когда что-то не получается или когда она называет его малышом, не сможет посмеяться от того, как от него убегает пламя. Ничего не сможет. Даже с душой его не увидится — из-за того, что эта стрела была вымочена в крови бога, тот сразу попадет к всевышней.

Персефона пыталась воззвать к ней, но та молчала. Муж так и не вернулся, а значит, ее отец и дядя кровь не дали. Злость затопила все ее сознание. Они виноваты в его гибели! Виноваты! Не помогли, не защитили, не предотвратили. Скинули всю защиту на ее мужа… и сына. Слезы снова хотели излиться рекой, но Персефона понимала, что сейчас не время. Так что, утерев слезы, она перенесла мертвого юношу в замок, а сама отправилась к отцу.

Тронный зал был как всегда величественным и тихим. На тронах сейчас сидели только Зевс и Посейдон с удивленными лицами, а Аид стоял на коленях, закрыв лицо руками. Он плакал. Видимо, он уже все знал. Знал, что их маленькое солнышко больше не будет озарять подземное царство. Знал, что вскоре ему придется хоронить тело их сына, которого он не сможет вернуть, с которым даже не сможет проститься. Это страшно — быть таким бессильным, таким слабым. Теперь-то она понимала, почему муж ТАК ненавидел людей. Он рассказал ей, что они сделали с его сыном, но тогда она не могла понять, как можно ненавидеть всех из-за вины нескольких человек. Теперь понимала. Она сама ненавидела сейчас всех. Она винила в смерти ее сына всех, включая собственного отца.

Подойдя к Аиду, она обняла его, наплевав на всех присутствующих. Вся злость мгновенно улетучилась — осталась только боль. Всепоглощающая, тягучая, ненавистная боль. Хотелось только одного — домой, куда, собственно, они и направились, огорошив напоследок двух богов.

— Вы не дали кровь, видимо, вы что-то просили, я уверена, как и уверена, что Аид согласился вам это отдать, что бы то ни было, — во взгляде Персефоны сейчас была только боль. — Но вы снова отказали. Я не знаю, почему, не знаю, что вами двигало, но я ненавижу вас. Вы разрушили то, что было мне дороже всего на свете, что могло привести к моему счастью, к нашему счастью. Вы убили моего сына. Считайте, что с ним для вас, папенька, умерла и я. Хотя, конечно, я никогда не была вашей любимой дочкой… Но все же знайте, раньше я вас любила, теперь — ненавижу! — последнее слово она прорычала уже из воронки перемещения. А как только они попали в замок — она снова разрыдалась, только теперь на плече мужа.

* * *

Белиал медленно приходил в себя. Вокруг была кромешная тьма. Казалось, что он и сам был этой тьмой — у него не было ничего, ни тела, ни мыслей. Блаженное неведение… В таком вялом состоянии он провел некоторое время, пока не начал приходить в чувство — появились первые мысли.

«Откуда он здесь? Где это здесь? Кто он?»

Мысли были хаотичны. Он не помнил ничего. Совершенно. Что-то зудело на периферии сознания, но выходить на поверхность не хотело.

Спи…

Голос-из-ниоткуда казался таким родным и нежным, что хотелось повиноваться, хотелось непременно выполнить все, что попросит его обладатель. Но Белиал откуда-то знал, что делать так не нужно. Он снова попытался отрешиться от всего и вспомнить ответы на интересующие его вопросы. Мысли на периферии отчаянно бились, но не могли преодолеть барьер и выйти на поверхность.

Спи… Забудь всё…

Нет! Он так просто не сдастся. Если он не помнит, кто он, то нужно просто попробовать вспомнить, как он выглядит. Отрешившись от всего и откинув все вопросы, Белиал сосредоточился на том, что он мог видеть в зеркале — тут он обрадовался, что вспомнил, что это такое. Перед воображаемым зеркалом находился силуэт. По нему невозможно было определить, кто это и какого возраста. Белиал сосредоточил свое внимание на волосах. Какие они у него? Силуэт поднял руку к волосам и провел по ним. Шелковистые, непослушные, короткие. Он сразу вспомнил, что они темные, и как мама вечно жаловалась, что они никак не уложатся в приличную прическу.

Мама… За его спиной появляется женский образ. Он вспомнил запах нарциссов, ее любимых цветов, они как-то с папой специально для нее их выращивали и собирали, вспомнил, что волосы у нее шелковистые и светлые, как и все ее платья. Она иногда бывала в них очень похожа на облачко. А когда злилась — на грозовую тучку. Ее ручки — аккуратные, светлые и очень теплые. В ее объятиях всегда становилось тепло и беззаботно. Одним своим появлением она решала все споры и разногласия.

Забудь!

Голос был уже настойчивей. Из него исчезла беззаботность, но тепло и блаженство он все еще обещал.

Нет! Еще один смутный образ рядом. Папа… Высокий, стройный, статный, серьезный — именно так он выглядел среди подчиненных. С ним же и мамой он был совсем другой. Любящий, спокойный, веселый, добрый… В его объятиях всегда чувствовалась защищенность. Улыбался он только им с мамой, но когда улыбался — хотелось светиться от счастья. Он всегда заботился о нем и очень любил его учить. Любил…

Он все еще не вспомнил себя, не вспомнил лиц родителей, только смутные образы и ощущения. Но вспомнил момент смерти. Вспомнил разгневанное лицо демона, летящую стрелу и пронизывающую все тело боль. В душе стала подниматься волна ярости, но она схлынула, окаченная вспомнившимся потоком облегчения, радости и благодарности. Вот что он чувствовал тогда, кроме боли. Облегчение, что смог спасти отца, радость, что тот не оставит маму одну сходить с ума от смерти любимого, и благодарность за то, что спасли от одиночества. Одиночество…

Память подбрасывала еще несколько образов, но если родители стояли рядом: мама обнимая, а папа — положив руку на плечо, то эти три силуэта стояли отдельно. Двое из них — мужчина и паренек — поглядывали на него с превосходством, будто он слуга, а они короли, а женщина поглядывала с жалостью и состраданием, и непонятно, что было хуже. Если родители вызывали нежность и любовь, благодарность и желание защитить, то стоящие чуть в стороне люди снова вызывали гнев.

— Сквиб…

Нет!

— Он слаб и немощен! Зачем нам такой наследник? Пусть его воспитывает твоя сестра-маггла. Невелика разница со сквибом! А мне такое пятно на род не нужно! Подумай о Флимонте.

Нет, нет нет, нет!

— Ты выберешь одного сына, которого заберешь, а другой умрет. И решить, кто умрет — ты должен сам — у тебя тридцать секунд.

— Я выбираю Флимонта.

Нет, пожалуйста, нет!

— Круцио!

Белиал ощущал, как его тело пронзила нестерпимая боль, и он, упав на колени, стал корчиться на полу около зеркала. Никого рядом не было, и его-то, в сущности, не было, но сами воспоминания приносили дикую боль.

Я помогу… Просто расслабься и забудь…

НЕТ! Он хотел забыть, хотел, чтобы боль отступила, но забыть Аида и Персефону он не мог. Да, эта боль пробила барьер и выпустила воспоминания. Он вспомнил, что эти люди — его биологические родители Джеймс и Лили Поттер, и их сын, его брат, Флимонт. Вспомнил, что происходило в первые пять лет его жизни, он даже смог в деталях рассмотреть битву с Волдемортом. Помнил, как молчаливо, но с долей превосходства на него смотрел брат, как печально улыбалась Лили и как презрительно кривил губы Джеймс. Даже в мыслях он не мог назвать их папой и мамой, только по именам. Вспомнил, как раз за разом погружался в Лету и Стикс, чтобы забыть все это, но теперь… Теперь он не мог забыть, иначе из его памяти вместе с этим пропадет и кое-что более важное — родители. Аид и Персефона. Папа и мама.

— Круцио!

Снова боль. Снова это чувство беспомощности. Страх…

Страх? Нет, страха нет, только боль.

— Ты не боишься…

Тьма и боль пропали, и Белиал упал на какую-то твердую поверхность. Голос теперь был не в его сознании, а в действительности. И источником этого голоса была молодая темноволосая Леди.

— Почему ты не боишься меня? — голос ее был одновременно злой и растерянный.

Белиал же молчал, прикусив губу. Мальчиком он был неглупым, а факты — ему уже далеко не десять и его убили — отчетливо указывали на то, кто перед ним.

— Глупо вас бояться, миледи, как и глупо бегать от вас, — учтиво ответил он и поклонился, едва поднявшись с пола.

— И что же, не будешь ни о чем просить? — усмехнулась она, прищурившись.

Да, у него было право на небольшое желание. Мама рассказывала, что у богов или носителей их крови есть такое право перед Госпожой — просить воплотить в жизнь одно желание.

— Нет, миледи, — уверенно ответил он. Однажды Белиал услышал фразу, которая ему очень понравилась, и он очень старался ей следовать.

Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут, а если не дадут, то и просьбы — излишни.

— Хм, а ты интересен. Что, тебе правда ничего не хочется ни узнать, ни получить? — она смотрела на него с изумлением. — Совсем ничего не надо? Даже для родителей? — коварная улыбка.

Белиал прикрыл глаза. Родители… Как они там без него? Мама наверняка плакала, а папа ее успокаивал. Как бы они дел не наделали. Папа после смерти своего сына чуть войну не развязал, а что сейчас будет? За отца он очень беспокоился. Вот бы у них родился малыш, и мама бы не так горевала, и папа бы о нем заботился и меньше думал о нем.

Белиал поднял голову и заглянул в глаза Госпоже. Она в тот же миг все поняла. Поняла без слов. Он снова не просил ничего для себя, только отчаянно желал спасти от безумия и проклятия родителей. Удивительный человек. Человек, который смог преодолеть преграду миров, очиститься от крови людей, пройдя очищение Летой и Стиксом, стать полноправным наследником сил бога, сыном трех верховных богов.

Род его шел от Аида, его сын успел-таки зачать ребенка, пусть до его рождения тот и не дожил. Зачать от носительницы крови Зевса, пусть и сильно разбавленной — та была дальним потомком детей Геркулеса, рожденных, пока он был человеком. Так его потомок стал носителем крови двух богов, а спустя несколько поколений к ним добавилась и кровь Посейдона, через брак с потомком Периклимена — сына Посейдона и Хлорис.

Все в этом роду рождались с большим магическим потенциалом, но силы богов ни в ком не просыпались — магия все перекрывала — уж слишком мало этой крови было, а с течением времени и того меньше. Но он смог от нее очиститься, смог перекрыть свою магию, еще когда был в утробе матери. Он запер магию внутри себя, направил ее на внутреннее развитие, на сокрытие пугающей ауры и образование связи с миром мертвых, пусть сам этого и не осознавал. Обычно такие дети вырастали в некромантов — им не нужна была простая магия — они пользовались силой бога мертвых через образованный канал. Но он и тут выделился — он сам проскочил в этот канал, а потом и оборвал все связи с миром живых, отринув кровь людей. С того самого момента он — сын трех богов и ничей больше. На адаптацию у него ушел почти год, а потом развитие пошло в гору. Как носитель крови богов, он умел все, но богом без ритуала принятия не был.

Кровь же титана, а Кронос смог-таки ее добыть, хотя это и невозможно, снова запустила процесс изменения, но он, из-за кровопотери и отравления, умер. И попал к ней. Сын трех богов с кровью титана. Это будет интересно.