Дитя Льда и Огня (гет)

…Тяжелая завеса распахнулась и из-за нее показалась хрупкая девичья фигура. На ней было надето только нижнее платье с длинными тяжелыми рукавами, расширявшимися к низу. По всей длине ног с двух сторон от подола до самого бедра юбка имела вертикальные разрезы. Ему подумалось, что это платье ей досталось от матери или старшей сестры — один из рукавов то и дело спадал с плеча под собственным весом, обнажая белоснежную кожу. Она застыла на пороге, опустив голову, и смотрела на него снизу вверх, сквозь водопад длинных волос. При свечах они мерцали теплым огненно-красным сиянием.

Она была юна. С Арьей они могли быть погодками. Он не стал спрашивать. Она дрожала.

Наконец собравшись с силами, она приподняла подбородок и медленно двинулась к нему, продолжая теребить кончиками пальцев складки платья. Он не мог различить цвет ткани, в нем, как и во всей девушке он видел лишь одно — тепло. Он не заметил, как она вплотную приблизилась к нему.

— Как ваши люди? Им уже лучше? — ее голос звучал тихо и напряженно.

— Вполне. Все благодаря вашим целительницам.

— Рада слышать.

Прежде чем она снова заговорила, запинаясь и нервно подбирая слова, на несколько минут они погрузились в полную тишину, в которой различалось его глубокое и ровное дыхание и, кажется, трепет ее бьющегося сердца.

— Я… также хотела поблагодарить. Поблагодарить вас и ваших людей. Поблагодарить за помощь. Мы в ней очень нуждались, — на глубоком вдохе произнесла она, затем выдохнула, опустила глаза и осторожно вложила свою трясущуюся руку в его ладонь. — И все еще нуждаемся.

На краю его сознания промелькнула мысль, что он не должен этого делать. Что он не имеет на это права, не достоин. Но ее горячие пальцы продолжали трястись в его ладони, и он почувствовал спокойствие. Это именно то, что он должен, обязан сделать. Потому что это то, за чем она пришла. То, без чего не позволит себе уйти. Это ее долг.

Он провел большим пальцем руки по ее запястью и выпустил изящную женскую кисть. Он подошел еще ближе, и она почувствовала обжигающее дыхание у самого уха. Мужская ладонь, которой только что касались ее пальцы, скользнула в складки платья, сквозь разрез и легли на бедро, вызывая мурашки. Она инстинктивно прижалась к его груди и схватилась за рукава его рубашки. Чувствуя, как его рука продолжала двигаться, она закрыла глаза и выдохнула ему в шею:

— Обещайте, что не уйдете. Мы нужны друг другу.

* * *

У него были горячие губы и колючая борода. Она боялась открыть глаза, боялась сделать неверное движение, боялась ему не понравиться. Все ее тело задрожало, когда он отстранился. Боясь смотреть ему в глаза, она обхватила его за талию и крепко прижалась к груди.

Он сел на кровать и усадил ее себе на колени. Юбка спала вниз, обнажив правую ногу, которую ей тут же захотелось спрятать.

Он не был животным, как ей описывали мужчин старухи-целительницы и отец. Кажется, он вовсе не собирался делать ей больно, хотя именно к этому она и готовила себя, стоя у его порога. Он медленно, почти невесомо целовал ее шею и плечи, время от времени снова возвращаясь к губам. Одной рукой он поглаживал ее голое бедро, то забираясь под тканью выше, к самой талии, то опускаясь к внутренней стороне колена. Вторая его рука поддерживала ее спину.

То, что прежде она представляла себе отвратительным и ужасающим, вдруг оказалось томительно приятным. Она поймала мысль, что не знает ничего уютнее этих рук.

* * *

Она приходила каждые три дня. Каждый раз стоя у порога говорила себе, что это ее долг. Что это их соглашение, которое она скрепляет и продлевает. Что так она обеспечивает безопасность тех, кто находится за пределами этого дома.

Никто не должен был знать об этом. А еще о том, как она поправляет волосы и разглаживает складки платья, прежде чем войти в его комнату. И о том, как нарочито медленно она одевается после, пытаясь подловить его на наблюдении за ней. О том, как заставляет себя уходить посреди ночи, потому что не хочет утром услышать, как он просит ее уйти.

Каждый раз при виде своего отца она хотела, глядя ему прямо в глаза, гордо сообщить, что он ошибался. Он был одним из самых уважаемых людей их сообщества, старейшина, глава племени, которого все уважали, к которому приходили за советом, потому что знали — что бы он не сказал, это сработает. И потому прежде она не могла спорить с ним — над ее попытками доказать, что он не прав, откровенно посмеивались, называя ее неразумным ребенком. Но теперь она могла с уверенностью сказать, что ее отец ошибался. Все те годы, что она себя помнила, он оберегал ее почти от всех окружавших ее мужчин, парней и мальчишек, объясняя это тем, что ни одному из них нельзя доверять. Он рисовал перед ней образы монстров, жаждущих исключительно ее тела, и, если позволить кому бы то ни было из них получить желаемое, ее жизнь навсегда будет разрушена, потому что никто из них не станет обращать внимания на ее желания, комфорт и безопасность.

— Когда придет время, ты станешь женой Ульфа. Его с самого детства учили, что он должен защищать и оберегать тебя. Он единственный, кому я когда-либо смогу тебя доверить.

В условиях их жизни подобное ей казалось довольно странным. Они звали себя вольным народом, но почему-то у нее не было ни воли, ни свободы. Только у нее. Прочие девушки, кого она знала, ни от кого себя не берегли и чувствовали себя на удивление прекрасно. Впрочем, расспросить их об этом она не могла: то отец не позволял, то собственное стеснение.

Она ничего не знала про Ульфа, кроме того малого, что говорил ей отец, и это угнетало. Она видела его всего несколько раз, и ни разу лично не говорила с ним. Она понятия не имела, какой он человек и потому не чувствовала к нему ровным счетом ничего.

А потом пришли морозы. Ее отца уговорили остаться, — он был довольно слаб для сражений — а Ульф был одним из тех, кто должен был обеспечить будущее — заботиться о племени, управлять им, продолжить род. Когда месяцы спустя охотницы вернулись из первого похода за Морозные Клыки с целым племенем одичалых, возглавляемых Вороной, сообщивших о том, что угрозы больше нет, она не находила себе места. Несмотря на то, что часть мужчин все же осталась по эту сторону гор, численный перевес женщин ощущался остро. Аса — та, что возглавляла отряд охотниц — просила ее отца разместить племя в опустевших домах и лагерях, объединиться с ними ради выживания. И пока он присматривался к незнакомцам, не испытывая к ним доверия, сама Илва сочла это единственно верным в сложившейся ситуации решением. Старшие могли продолжать считать ее неразумным ребенком, но она знала, как тяжко приходилось женщинам вокруг нее, и с каким страхом они представляли себе перспективу делить одного мужа с тремя или четырьмя другими женщинами.

Несколько недель она наблюдала за прибывшими, и особенно за Вороной, что был с ними. Они не звали его Вороной, все обращались к нему по имени и позволяли ему принимать все важные решения относительно всего племени. Среди них была небольшая группа людей, состоящая из старейшин, воинов и нескольких женщин, пользующихся особым уважением. Время от времени Джон собирал их и подолгу что-то обсуждал. У него был невероятной красоты лютоволк с белоснежным мехом и красными глазами. Некоторые девушки обходили его стороной: его шрамы и разорванное ухо отталкивали их, — но Илва считала его по-настоящему магическим существом, и, кажется, так считала не только она. Стая ездовых лютоволков, которых местные держали и тренировали веками, за считанные дни признали в Призраке нового вожака. Прежде Илва много слышала о неком Короле-За-Стеной, человеке, которому удалось объединить несколько враждующих племен Вольного народа и возглавить их. Теперь, встретив Джона, она думала, что этим Королем просто не мог быть кто-то другой.

Решение она приняла довольно быстро. Если ее отец не мог решить на очевидно необходимый шаг, значит это должна была сделать она. Создать с этим племенем союз, заключить соглашение с их Королем.

* * *

Все они разместились за большим круглым столом, символизирующим в племени единство и равенство разделяющих за ним трапезу людей. Джон пришел с Тормундом — рыжебородым Вольным человеком, любившим хорошо поесть и посмеяться, что, судя по всему, приходился Королю одним из ближайших помощников. Илва сидела по правую руку от отца и присутствовала в качестве представительницы семьи вождя, гостеприимной хозяйки, которая на подобных приемах обычно улыбается и говорит по большей части на темы весьма поверхностные. По левую руку же с гордым видом разместился Ульф. Сперва Илва даже растерялась, увидев юного воина за столом, но чем больше времени проходило с начала трапезы, тем больше становилась волна внутреннего раздражения — отец позволял ему безрассудные словесные выпады и недвусмысленные намеки на то, что в скором времени его место за этим столом будет обусловлено ничем иным, как родственной связью с вождем. Джон отмалчивался, Тормунд налегал на алкоголь.

Илва не собиралась в этот вечер посещать покои Короля — наверняка показной затянувшийся ужин его утомил. Мысли роились в голове, и сон все никак не шел. Девушка набросила на плечи меховую накидку и вышла на улицу. Медленно спускаясь по каменной лестнице, она пыталась опустошить голову, но все ее попытки были до смеха бесполезными. А ему удалось избавить ее ото всех мыслей, просто появившись у подножия ступеней.

Они расположились на каменной скамье, высеченной сбоку в лестнице, глубокой нише, в которой в ночных сумерках их бы никто не нашел, и говорили. Об ужине, Ульфе, белоснежной шкуре Призрака, войне с Королем Ночи и лже-богине с серебряными волосами.

— Вы ее любили?

— Я ее боготворил.

— Вы вините себя?

— Я убил ее, — тоном «это-же-очевидно» произнес он, округлив глаза.

— Но по вашим словам, кажется, этим вы спасли сотни тысяч жизней.

Он удивленно смотрел на нее, будто видел впервые. Его поражал ее спокойный голос, уверенность в словах, отсутствие малейшего сомнения в том, что его действия были верными. Он не понимал, почему рассказывал ей одну главу своей жизни за другой, но никак не мог остановиться. Словно они были вовсе не в каменной нише, а в цветущей богороще и перед ним не девичьи черты, а высеченный в стволе чардрева лик.

— Ульф мечтает, что я стану его женой. А я бы все отдала, чтобы покинуть это место и хоть раз почувствовать себя свободной.

— Моя мать была обещана в жены одному лорду, — тихо начал Джон. — Все знали об этом, когда на глазах у тысячи человек мой отец, имевший жену и дочь, назвал ее прекраснейшей девушкой турнира. Был огромный скандал.

— Почему?

Он ошарашенно замешкался.

— Ну… Он должен был назвать так свою жену.

— Его жена была красивее?

— Эм… Я… не знаю.

— Тогда почему? Если ваша мать действительно была так красива, он просто сказал правду.

— Он оскорбил этим ее семью.

— Как признание красоты девушки может быть оскорблением?

На ее лице отразилось искреннее непонимание. Не удержавшись, Джон рассмеялся.

— Почему вы смеетесь?

— Я продолжаю жить южными обычаями, забывая о том, что за Стеной другие правила.

— Что случилось потом? После того случая.

— Они убежали вместе. Мама, как и ты, просто не хотела выходить за того, кого не любила. Они тайно поженились, после того, как отец расторг свой первый брак. Но никто этого не знал. Все вокруг думали, что он похитил мою мать, силой увез по своей прихоти. Это привело к гибели тысяч людей. Жених моей матери собрал войска и начал войну против короля. В конечном итоге он убил моего отца и всю его семью, а сам занял его место на троне, став новым королем.

— Вы говорите это так, будто в гибели тех людей вините себя.

— В какой-то степени так оно и есть…

— Даже не смейте так думать! — воскликнула Илва. — Вы ведь спасли стольких людей. Дважды. Вдруг, не будь вас, никто другой не смог бы объединить людей против Короля Ночи, и армия мертвых в эту самую минуту уже достигла самой южной точки нашей земли? Или вместо льда все уже покрылось бы пеплом, выжженное пламенем Драконьей Королевы? И тот лорд, что пошел войной против короля. Он может и сделал это из-за женщины, но ведь он сражался не один. Все те люди, что встали на его сторону, неужели так переживали за этот несостоявшийся брак? Я не сильна в южных нравах, но почему-то думаю, что это событие стало всего лишь поводом, которого все ждали.

Джон смотрел ей в глаза, не отрываясь и не моргая. Он не помнил ни одного человека, который бы с такой легкостью говорил о событиях двадцатилетней давности, хотя многие из людей, кого он знал, присутствовали там лично. Те мысли, что она озвучила, так легко и так прямо, раньше бы не пришли на ум, идя в разрез с непреложной, известной всеми истиной Роберта Баратеона.

— Вы несете на своих плечах вину, что вам не принадлежит, — тихо закончила она.

Обнять ее, прижать к себе, казалось самым необходимым и самым важным. Тепло ее тела дарило покой. Он зарывался носом в ее шею и волосы, покрывая поцелуями открытую кожу.

— Эйгон, — выдохнул он у самого ее уха. — Это имя наследного принца. Имя последнего из дома Таргариенов. Имя, которое носили величайшие короли Вестероса. Это имя, которое дали мне родители — Эйгон. Я никогда не смогу носить это имя, но хочу, чтобы вы его знали.

— Это неправда, — она улыбнулась. — Вы всегда его носили, оно всегда было вашим и навсегда останется. И, чтобы вы его приняли, отныне я буду звать вас только так.