Дитя Льда и Огня (гет)

Если бы лет десять назад кто-нибудь сказал Джону, что ему предстоит аудиенция у особы королевских кровей, он бы принял это за насмешку. Если бы добавили, что при этом сам он будет выступать не в качестве какого-нибудь посла, а непосредственно Короля Севера — не удержавшись, разбил бы этому шутнику нос. Однако большего мастера насмешки и иронии, чем жизнь, не придумаешь, и потому сейчас он стоит в тронной зале Драконьего Камня и слушая, как от холодных стен отскакивают бесконечные титулы Драконьей королевы, пытается отогнать ощущение, что ему здесь не место. Будто он по ошибке забрел на пир в честь правящей особы и оскорбил всех своим присутствием. Будто сейчас леди Кейтилин в ярости сожмет кулаки и сухим, не предвещающим ничего доброго голосом, тихо отдаст приказ страже отвести бастарда в его покои и проследить, чтобы он не совал оттуда носа до самого утра.

Дейнерис Бурерожденная возвышается над ним на своем троне, гордо вздернув подбородок и выпрямив спину. Она спокойна и собрана, ее улыбка фальшива, а во взгляде сталь. Он восхищается ее холодной красотой и где-то на краю сознания сравнивает ее с божеством. Молодая и прекрасная, сотканная из обжигающе холодного пламени, спустившаяся с небес на спине своего могучего дракона. Он видел слишком мало королевских особ, чтобы судить, но кажется именно такой должна быть истинная королева — аристократизм, власть и неземная красота в каждом движении и слове, в каждом отзвуке ее голоса.

Джон Сноу, бастард из Винтерфелла, ставший Королем Севера, лишь потому, что остался последним мужчиной, в чьих жилах течет кровь великих Старков. Брат ночного дозора, нарушивший клятвы, потерявший всех кому верил, потерявший дом, потерявший себя. Все, что он знает, он — щит, охраняющий Царство людей. Его долг — отразить атаку Короля Ночи. И он сыграет любую роль, чтобы добыть оружие против армии мертвых. Он собирает мысли в связные предложения о надвигающейся угрозе. Сегодня, он — Король Севера.

* * *

Ее цель — Железный трон. Она слишком долго к нему шла и ни за что не отступится. Джон Сноу это понимает. Понимает и терпеливо ждет. Размышляет о том, как показать ей серьезность ситуации.

Когда Тирион предлагает самоубийственный поход за Стену, эта идея кажется Джону находкой — он пойдет. И даже если там он встретит свою смерть — возможно, оно и к лучшему. Королева увидит опасность. Она поймет, что не сможет занять желанный Трон, если он будет окружен полчищами мертвых, сметающих все на своем пути. Ей не останется ничего другого и она приведет драконов на Север. А смерти Джон больше не боится.

* * *

Она сидит у его постели. И холод, окутавший конечности внезапно отступил. Он осмелился приблизиться к божеству, прикоснуться к ее руке, и почувствовал ее тепло. Она настоящая.

Дени.

Да, так гораздо лучше. Холодная королева Дейнерис никогда бы не прилетела за ними, никогда бы не стала спасать его, не пожертвовала своим драконом ради него. Это была не Дейнерис, его спасла Дени. Это Дени обещает, что защитит его дом, людей, что доверились ему, и его сестру. Дени поведет войско против Короля Ночи. Он с чистым сердцем и спокойной душой мысленно отрекается от короны, которую на него воздвигли, короны, которую он не просил и не заслужил. Он уверен — ее доброта и великодушие покорит сердца северян. И те слова, что он никак не решался произнести, теперь — такая простая истина:

— Моя королева.

* * *

Она его ждет. Ждет, когда он войдет в ее каюту, обнажит перед ней свои тело и душу, чтобы обратить его в новую веру.

В ее объятиях он находит спокойствие. Он шепчет ее имя как молитву, чувствуя, как с него сходит тяжкое бремя короля. Спасительница, его спасительница, даровавшая ему свободу ото всех клятв. Теперь он должен лишь верить в нее, в свою богиню. Он не знает правил обряда и потому время от времени нерешительно отстраняется, но, кажется, единственное правило, что ему положено исполнять — любить свою королеву.

* * *

Когда Серсея требует преклонить перед ней колено, Джону хочется засмеяться от услышанной глупости. Он верен и предан лишь только своей королеве. Север уже возложен на ее алтарь и никто не посмеет забрать его. Войско южан не имеет важности без Дени. Она и только она способна защитить Царство людей.

* * *

Джон больше не решает судьбу Севера — он вверил ее королеве. Придет время и Санса согласится с тем, что это верно. Когда увидит какая королева на самом деле.

Возвращение домой неожиданно подарило Джону надежду на светлое будущее: дом снова стал домом, когда он спустя столько лет снова увидел свою своенравную Арью. Он уверен — все благодаря Дени. Обращение благословило его и его дом. Он счастлив. Впервые за долгое время.

Он почти не вспоминает о Призраке, зато с тех пор как Дени позволила ему подняться с ней в небеса, увидеть мир ее глазами, ему всюду мерещатся взмахи могучих крыльев Дрогона и Рейгаля. Ему нравится гладкость зеленой чешуи и тепло, вырывающееся клубами пара из огромной пасти дракона. Рейгаль будто заглядывает ему в самую душу и ластится, точно Призрак. Джон отгоняет эти мысли и убеждает себя в том, что ему кажется.

* * *

Обратившись в веру, ты не можешь лгать своему божеству. Джон Сноу совершает исповедь своей королеве. Он смотрит на статую своей матери и слышит собственный голос, грохочущий в стенах крипты.

Эйгон Таргариен.

Имя, словно заклинание, в секунду рушит огромный алтарь, на котором возвышалась Дени. Повернувшись, он видит ее. Вовсе не Дени — Дейнерис, холодную красавицу, жаждущую Железный трон. Она почему-то стала ниже и больше не источает божественный свет. Его руки холодеют от осознания того, что в них одна кровь. Они семья, а это значит, он такой же, он тоже божество. Божество, что ближе к Железному трону, ближе к короне, возвышающееся не только над народом, но и над ней самой. Факт, разрушивший все.

Джон настойчиво гонит прочь все эти мысли. Это бред, ересь, миф, родившийся чьим-то нездоровым сознанием. Это неправда. Ложь. Он не может быть божеством. Он не хочет им быть. Он им не будет.

Дейнерис потряхивает. Она думает о том же, она тоже твердит, что это чушь, и Джон будто слышит ее мысли так же отчетливо, как и свои. Внезапно в этом безумной рое, он цепляет самую безумную:

Я не должен пережить битву с Королем Ночи.

* * *

Но он пережил.

Он ненавидит себя за это. Его миссия выполнена — он сделал все, чтобы спасти живых. И Король Ночи пал, дозора больше нет и места Джону Сноу в этом новом мире тоже нет.

Отчаянно пытаясь отыскать смысл дальнейшего существования, Джон лишь слышит в ушах отголоски божественного имени. Его собственного имени. Эйгон Таргариен. Остатки здравого смысла твердят, что корона, которую он так отчаянно отказывался надеть на свою голову, была там всегда, с самого его рождения. И эта мысль его убивает. Он мысленно рисует образ Дени, спасительницы, что может избавить его от мук.

Он пойдет за ней. Сделает для нее все, что она пожелает. Отныне в служении ей — смысл его существование. Он молится о покое и лишь она может его даровать. Он не станет задумываться над приказами, он будет лишь смиренно исполнять их. Потому что она — добрая, великодушная, мудрая и справедливая королева. Его королева.

Он ведет войско на юг словно в бреду. Словно заклинание он прокручивает в голове: «Она моя королева», — раз за разом, не оставляя себе ни секунды на сомнения. Но теперь она неприкосновенна. Джон Сноу набрасывает себе на глаза пелену, в ушах словно шмоток ваты.

Интриги Вариса пугают его. Он уже оступился, когда в минуты сомнений и слабости позволил себе раскрыть секрет своим сестрам, оступился и предал свою королеву. Недопустимо. Он больше не имеет права касаться ее. Он запретил себе — но почему-то не может вспомнить истинную причину. Дени его запрет удручает.

* * *

Это они виноваты. Они разгневали божество. Отобрали у нее все, что было ей дорого. Предали. Плели заговор за ее спиной. Гнев богов страшен, особенно гнев самых великодушных из них.

Джон Сноу потерян. Еще вчера он не видел вокруг ничего кроме лица Дени, а сегодня шагает по огромному пепелищу. В голове вместо привычной мантры — крики ужаса, от которых по позвоночнику проходит холод. Он слышит голос, произносящий речь на языке, которого он не знает, но подсознание твердит ему об опасности. Джон сопротивляется.

Он сам не заметил как оказался перед Безупречными, охраняющими камеру Тириона Ланнистера. Что привело его сюда? Почему он так отчаянно пытается оправдать ту, что заживо сожгла тысячи людей? Его взгляд проясняется, он знает, что его слова, оправдания, что он старательно выуживает из своего сознания — не более, чем сладкая ложь, в которую он отчаянно хочет верить. Джон все еще сопротивляется.

Он застает ее за восхищенным созерцанием Железного трона — ее цели, ее мечты, ее страсти. Он видит ее искреннюю счастливую улыбку и ужасается. Пелены больше нет. Сознания проясняется. Джон из последних сил пытается разглядеть в ней зерна здравого смысла, пытается найти причину оставить ее в живых и шанс спасти ее душу. Она продолжает говорить, восхищенно рисуя картину мира, обращенного в ее веру, и Джон вдруг отчетливо понимает, что она всегда была божеством для самой себя.

Я — щит, охраняющий царство людей. Царству людей всегда будет нужна защита, а значит у его жизни всегда будет смысл. И он сыграет любую роль, чтобы исполнить свое предназначение. Сегодня, чтобы низвергнуть божество, он сам должен им стать. Сегодня он — Эйгон Таргариен. Король без короны и земель, одинокий принц, что отныне не сможет принадлежать себе. Потому что у него есть народ.

Эйгон держит на руках тело Дейнерис, павшей от его руки, павшей жертвой собственного культа. Он не может удержать слезы, потому что вспоминает — она была его семьей. Дени никогда не существовало, а Дейнерис больше нет. Он снова один, ему снова нет места в этом мире, но теперь он боится смерти. Потому что он должен защищать свой народ.

— Что там, за Морозными Клыками? В Землях Вечной Зимы?

Голос Джона был глухим. Тормунд не помнил, чтобы хоть раз после возвращения из Королевской Гавани, Сноу рассказал о том, что там на самом деле случилось. Они ждали его в Черном замке. Ждали месяцы, не получая вестей. Ждали, потому что он так просил.

Ночью, перед самым отбытием, он неожиданно сообщил Тормунду, что собирается вернуться в земли за Стеной, и потому просил не уходить далеко. Великанья Смерть тогда несколько раз предлагал ему идти с ними, послать в пекло драконью королеву и ее трон, и направиться туда, где им всем место — на Истинный север. Но этот упрямец был непреклонен, настаивал на исполнении клятвы, а Тормунд лишь качал головой — не нравилась ему эта самоуверенная девчонка. Она могла обмануть этих наивных южан, но северяне ей никогда не верили, никогда не признавали своей королевой и никогда не подчинялись ее приказам. Что им ее драконы — Джон тоже объездил одного, хоть прежде даже в них не верил — они знали великанов, теннов, вихтов, Белых ходоков с Королем ночи, есть даже те, кто давал голову на отсечение, что лично встречался с Детьми леса, — за Стеной таких диковин, хоть отбавляй. Вольный народ никогда за нее не сражался и не станет — довольно с них южных королей.

Они не зря ей не доверяли. Джон вернулся каким-то другим. С трудом натягивал на лицо улыбку, вечно уходил в себя, подолгу молчал. Львиную долю времени размышлял о том, как обеспечить народ провизией и где им теперь осесть. Поэтому, в основном, Тормунд и старшие теперь больше отвечали на его расспросы.

— Лично там не был никогда — попробуй пройди Воющий перевал! Историй много слышал про те места. И варг его разбери, что правда, а что бредни, — усмехнулся он.

— И все-таки?

— Ну, одни говорили, что там живут племена людоедов, которые ездят на огромных одомашненных собаках, размером с небольшую кобылку.

«Лютоволки?», — вдруг подумалось Джону.

— Кто-то другой рассказывал, что прямо за горами крутой обрыв, а под ним — обледеневшее море, которому не видно краев. Остальные думают, что там ничего нет, — Вечная зима, обитель Белых ходоков.

Джон взглянул на стоянку, устроенную ими несколько дней назад. Одичалые прилично вымотались за время пути и устроили привал на берегу Молочной реки. Тормунд заметил, что в этом месте, но на другом берегу должен находится разрушенный Кулак Первых людей. По пути от Стены, земли были усыпаны останками вихтов, среди которых им удалось рассмотреть представителей всех известных племен одичалых. Через пару недель, после того, как Джон и народ, что пошел за ним, отправились на Север, стала наблюдаться одна странность — снег за Стеной начал таять. Всюду пробивались прогалины с зелеными ростками, что приводило в неописуемый восторг детей.

Джон знал одно: ему нужно основать не поселение, а целое государство. Вольный народ должен жить так, чтобы не возникало потребности в набегах на южные земли — им нужны собственные источники еды, материалов для строительства и одежды. Он вел одичалых в Теннию. Если верить рассказам теннов и Манса, там располагались зеленые рощи и долины, где обитала дичь и добывались руды. Самое пригодное для основания города места. Оставалось только выяснить, выжил ли кто-нибудь из местных и пустят ли их туда.

* * *

Снег таял. Становилось теплее. Река Молочная вышла из берегов. Шок сменился восторгом и эйфорией, притупившей и чувство страха и способность к здравомыслию.

— Я всегда знал, что по ту сторону Стены живут южане, но никогда бы и не подумал, что и мы не с Истинного севера, — смеялся Тормунд, наблюдая за таянием снегов. — Того гляди, скоро южные платья носить начнем.

Джону было не до смеха. Призрак вел себя… странно. Он плохо спал, почти не ел, постоянно чихал и прятал нос, зарываясь в шкуры и прикрывая их лапами. Временами лютоволк отчаянно скулил, отчего у Джона сжималось сердце. Но как бы он не успокаивал любимца, тому легче не становилось.

Когда Джон и другие одичалые тоже почувствовали запах, было уже поздно. Мехрун, готовившийся отметить свое одиннадцатилетие, стал первым. Жар, озноб и расстройство желудка стремительно переросли в режущие боли в животе и сильную тошноту. Началось обезвоживание, но чем больше он пил, тем болезненнее и чаще его выворачивало. Следом за ним заболели еще с десяток детей и взрослых.

Над берегами Молочной стоял смрад.

* * *

Призрак мучился от жажды, и тем не менее панически боялся приближаться к речной воде. Обжигая язык, он жадно хлебал греющуюся в котелках воду. Джон, пытавшийся вспомнить все, что когда-либо знал о лечении каких бы то ни было болезней, больше всего сейчас хотел бы видеть Сэма. Сноу не был ни мейстером, ни даже лекарем, а потому одновременно с поисками решения изо всех сил пытался удержать себя на краю сознания и сохранить трезвость мышления. Пить не кипяченную на костре воду он запретил.

С повышением температуры из-под тающего снега показывались все больше трупов. Они выглядели еще омерзительнее, чем когда были в состоянии нападать на живых. С костей сползала размягченная плоть, распространяющая вокруг себя режущий глаза отвратительный сладковатый запах. Останки гнили, и чем дольше они оставались на земле, тем быстрее это происходило. На возведение костров не хватало рук — большинство либо боролись с болезнью, либо взяли на себя роль лекарей. Ситуацию ухудшало то, что чем дольше распространялся запах, тем больше людей заболевали. Кочевой лагерь превращался в полевой госпиталь.

Джон и Тормунд, собрав несколько крепких мужчин, сложили огромный костер в миле к югу от лагеря. Для перевозки вихтов из поваленных деревьев соорудили подобия сухопутных плотов. Чтобы сжечь все трупы изможденному племени потребовалось около двух месяцев. Для поддержания костра сжигалась даже часть одежды — в условиях глобального потепления и эпидемии, которую тепло только подпитывало, это было общим решением.

* * *

— Нам необходимо двигаться дальше, — сообщал Джон на совете.

Совет он собрал впервые после десятого случая отравления. Он созвал старейшин и сильнейших воинов, а также женщин, занимавшихся лечением раненых. После того, как все вихты были вывезены и сожжены многие заболевшие, особенно те, чьи симптомы проявились последними, пошли на поправку. Однако к тому моменту почти половина больных погибли от обезвоживания.

— Мы ослаблены и истощены. Даже те, кому стало лучше, все еще не могут нормально питаться. Мы просто не сможем, — возражала Линн, которую про себя Джон успел окрестить главным лекарем.

— Я понимаю, но именно поэтому мы больше не можем оставаться здесь. Очевидно, что источником заражения были вихты. Теперь их больше нет и мы просто обязаны отправиться в Теннию. Там есть дичь, травы. Незараженная вода: озера и другие реки.

— Он прав Линн, чистая вода нам необходима, — выступил один из старейшин. — Пока еще кто-нибудь не умер.

* * *

Передвигались они с большим трудом. С частыми и длительными остановками. Но все же продолжали идти на Север, приближаясь к Клыкам мороза и ощущая, как температура снова падает.

Окончательно пришедший в себя Призрак семенил впереди в попытках разведать обстановку. По ночам Джону снилось будто бы он стал Призраком и исследует окрестности. Ему казалось, что сознание материализует его собственные мысли: «Вот бы и мне чуять запах опасности». Король-За-Стеной продолжал настаивать на движении вперед, даже убедившись, что люди идут на поправку — хотя надо признать это его несколько успокоило. За последние месяцы он стал понимать лорда Старка — Джон почему-то больше не мог звать его отцом, даже в своей голове — и его заботу о северянах. Теперь и он тоже чувствовал ту же ответственность за одичалых, что признали его своим королем, доверились ему, сражались вместе с ним и ждали его возвращения.

Теперь они моя семья.

Из раздумий Джона вывел злобный утробный рык Призрака. Лютоволк подскочил, прижал уши к голове и приготовился к атаке. Джон, Тормунд, а вслед за ними и все способные держать в руках оружие выступили вперед, заслонив лагерь. Из рощи деревьев, уходящей прямиком к подножию гор, медленно показались с десяток вооруженных женщин. Они двигались медленно, лучницы держали прицел. Увидев лагерь, воительницы замешкались. Джон был готов поклясться, что слышал как одна из них потрясенно произнесла:

— Они живые!

* * *

— …Когда пришли морозы две трети наших мужчин пересекли Воющий перевал. Они оставили с нами в основном мальчишек и молодых парней на случай, если сами не вернутся. За Морозными клыками мы должны были оставаться в безопасности какое-то время, а если бы кто-то из вихтов прорвался к нам, оставшиеся мужчины могли бы попытаться отбить атаки. Никто из тех, кто ушел, так и не вернулся обратно, но вихтов и Белых ходоков тоже не было. А потом стало теплее и мы решили отправиться на разведку.

— Только женщины? — спросил Джон. — Почему никто из мужчин не отправился с вами?

— Они у нас теперь как национальное сокровище, — нервно усмехнулась одна из девушек. — Лично меня жутко раздражает, что приходится с ними носиться и нянчиться, но это теперь вопрос выживания.

Джон настороженно наблюдал за девушками, стараясь распознать ложь. Но, кажется, они не лгали — даже Призрак успокоился и, вальяжно развалившись у ног хозяина, задремал.

— Их больше нет, — твердо заявил Джон. — Ни вихтов, ни Белых ходоков, ни Короля Ночи.

Девушки недоверчиво оглядели присутствующих, но все они отвечали уставшими улыбками.

— В любом случае, — продолжила охотница, — наши проблемы все еще с нами. Просто они теперь другие. Вы сказали, что направляетесь в Теннию? Это неблизко. К тому же ваши припасы на исходе и много больных. Я думаю вам лучше отправиться с нами. У нас есть еда, лекари, дома. А среди вас много мужчин — нам бы пригодилась их помощь, — она игриво подмигнула одному из одичалых.

Решение принимал совет. Тормунд, наблюдавший за южными лордами, невольно сравнивал их с Джоном. Он неосознанно использовал ту же систему управления племенем и постепенно все больше походил на нового Короля-За-Стеной, хотя и отказывался это признавать. Девушки-охотницы признали в Джоне главу племени, лидера, которому можно довериться. Тормунда это забавляло.

* * *

Переход через Воющий перевал растянулся на несколько недель. Несмотря на то, что девушки показали им скрытые тропы, проходящие сквозь скалы, это все еще было слишком тяжело для обессиливших людей.

Преодолев извилистые ходы, они вышли к долине. Она все еще была укрыта снежным покровом, но кое-где ясно просматривались зеленовато-коричневые пятна проглядывающей земли и бегущие по ним ручьи талой воды. Вдали виднелись небольшие палаточные поселения, — как сообщила Аса, часть из них была заброшена. Для Джона и его людей они служили неплохими перевалочными пунктами.

Сам город — у Джона язык не поворачивался назвать его деревней — находился у подножия скал, а некоторые здания были выдолблены и выстроены в самой горной породе. Это место напомнило Сноу Винтерфелл — дома были выложены из камня, имелись постройки, необходимые для жизни и развития поселения, например, кузница и гончарня, здесь выращивали культуры и держали скот, даже вели торговлю с племенами проживавшими южнее, на Замороженном берегу. Местные жители держали одомашненных лютоволков и использовали их для перевозок товаров и путешествий к побережью.

Аса в подробностях рассказала Джону, как усложнилась их жизнь с уходом мужчин. Теперь некому было добывать руды и валить лес — вся тяжелая работа легла на женские плечи, в силу возраста оставшихся мальчиков и недостаточности их умений. Им просто не хватало рук, чтобы поддерживать хозяйство и продолжать производство.

— Нас всегда спасали горы, — говорила она, — отделяли нас от бесконечных набегов других племен и их непрекращающихся войн между собой и с Воронами. Мы были сами по себе, в спокойствии и порядке. Это, наверное, и позволило нам построить все это. Но теперь я даже не знаю, что нас ждет.

Прибывших разместили в большом полудеревянном доме, служившим пристанищем местных знахарей, и немедленно приступили к их осмотру. Мужчины, не жаловавшиеся на самочувствие, охотно принялись исполнять просьбы женщин о починке прохудившихся крыш и покосившихся ставен, что вызывало у Джона непроизвольный смех. Ему здесь нравилось.

Через пару дней после прибытия Джон был приглашен в Дом вождя для официального знакомства. Глава племени, худой седобородый мужчина в возрасте с длинными вьющимися волосами, спадающими на лицо, не излучал ни гостеприимства, ни добродушия. У него был тяжелый взгляд, в котором отражалась старческая мудрость и скорбь. Сев за длинный деревянный стол, аккурат напротив старика, Джон с огромным неудовольствием подумал о том, что ему снова предстоит много политических приемов.

…Тяжелая завеса распахнулась и из-за нее показалась хрупкая девичья фигура. На ней было надето только нижнее платье с длинными тяжелыми рукавами, расширявшимися к низу. По всей длине ног с двух сторон от подола до самого бедра юбка имела вертикальные разрезы. Ему подумалось, что это платье ей досталось от матери или старшей сестры — один из рукавов то и дело спадал с плеча под собственным весом, обнажая белоснежную кожу. Она застыла на пороге, опустив голову, и смотрела на него снизу вверх, сквозь водопад длинных волос. При свечах они мерцали теплым огненно-красным сиянием.

Она была юна. С Арьей они могли быть погодками. Он не стал спрашивать. Она дрожала.

Наконец собравшись с силами, она приподняла подбородок и медленно двинулась к нему, продолжая теребить кончиками пальцев складки платья. Он не мог различить цвет ткани, в нем, как и во всей девушке он видел лишь одно — тепло. Он не заметил, как она вплотную приблизилась к нему.

— Как ваши люди? Им уже лучше? — ее голос звучал тихо и напряженно.

— Вполне. Все благодаря вашим целительницам.

— Рада слышать.

Прежде чем она снова заговорила, запинаясь и нервно подбирая слова, на несколько минут они погрузились в полную тишину, в которой различалось его глубокое и ровное дыхание и, кажется, трепет ее бьющегося сердца.

— Я… также хотела поблагодарить. Поблагодарить вас и ваших людей. Поблагодарить за помощь. Мы в ней очень нуждались, — на глубоком вдохе произнесла она, затем выдохнула, опустила глаза и осторожно вложила свою трясущуюся руку в его ладонь. — И все еще нуждаемся.

На краю его сознания промелькнула мысль, что он не должен этого делать. Что он не имеет на это права, не достоин. Но ее горячие пальцы продолжали трястись в его ладони, и он почувствовал спокойствие. Это именно то, что он должен, обязан сделать. Потому что это то, за чем она пришла. То, без чего не позволит себе уйти. Это ее долг.

Он провел большим пальцем руки по ее запястью и выпустил изящную женскую кисть. Он подошел еще ближе, и она почувствовала обжигающее дыхание у самого уха. Мужская ладонь, которой только что касались ее пальцы, скользнула в складки платья, сквозь разрез и легли на бедро, вызывая мурашки. Она инстинктивно прижалась к его груди и схватилась за рукава его рубашки. Чувствуя, как его рука продолжала двигаться, она закрыла глаза и выдохнула ему в шею:

— Обещайте, что не уйдете. Мы нужны друг другу.

* * *

У него были горячие губы и колючая борода. Она боялась открыть глаза, боялась сделать неверное движение, боялась ему не понравиться. Все ее тело задрожало, когда он отстранился. Боясь смотреть ему в глаза, она обхватила его за талию и крепко прижалась к груди.

Он сел на кровать и усадил ее себе на колени. Юбка спала вниз, обнажив правую ногу, которую ей тут же захотелось спрятать.

Он не был животным, как ей описывали мужчин старухи-целительницы и отец. Кажется, он вовсе не собирался делать ей больно, хотя именно к этому она и готовила себя, стоя у его порога. Он медленно, почти невесомо целовал ее шею и плечи, время от времени снова возвращаясь к губам. Одной рукой он поглаживал ее голое бедро, то забираясь под тканью выше, к самой талии, то опускаясь к внутренней стороне колена. Вторая его рука поддерживала ее спину.

То, что прежде она представляла себе отвратительным и ужасающим, вдруг оказалось томительно приятным. Она поймала мысль, что не знает ничего уютнее этих рук.

* * *

Она приходила каждые три дня. Каждый раз стоя у порога говорила себе, что это ее долг. Что это их соглашение, которое она скрепляет и продлевает. Что так она обеспечивает безопасность тех, кто находится за пределами этого дома.

Никто не должен был знать об этом. А еще о том, как она поправляет волосы и разглаживает складки платья, прежде чем войти в его комнату. И о том, как нарочито медленно она одевается после, пытаясь подловить его на наблюдении за ней. О том, как заставляет себя уходить посреди ночи, потому что не хочет утром услышать, как он просит ее уйти.

Каждый раз при виде своего отца она хотела, глядя ему прямо в глаза, гордо сообщить, что он ошибался. Он был одним из самых уважаемых людей их сообщества, старейшина, глава племени, которого все уважали, к которому приходили за советом, потому что знали — что бы он не сказал, это сработает. И потому прежде она не могла спорить с ним — над ее попытками доказать, что он не прав, откровенно посмеивались, называя ее неразумным ребенком. Но теперь она могла с уверенностью сказать, что ее отец ошибался. Все те годы, что она себя помнила, он оберегал ее почти от всех окружавших ее мужчин, парней и мальчишек, объясняя это тем, что ни одному из них нельзя доверять. Он рисовал перед ней образы монстров, жаждущих исключительно ее тела, и, если позволить кому бы то ни было из них получить желаемое, ее жизнь навсегда будет разрушена, потому что никто из них не станет обращать внимания на ее желания, комфорт и безопасность.

— Когда придет время, ты станешь женой Ульфа. Его с самого детства учили, что он должен защищать и оберегать тебя. Он единственный, кому я когда-либо смогу тебя доверить.

В условиях их жизни подобное ей казалось довольно странным. Они звали себя вольным народом, но почему-то у нее не было ни воли, ни свободы. Только у нее. Прочие девушки, кого она знала, ни от кого себя не берегли и чувствовали себя на удивление прекрасно. Впрочем, расспросить их об этом она не могла: то отец не позволял, то собственное стеснение.

Она ничего не знала про Ульфа, кроме того малого, что говорил ей отец, и это угнетало. Она видела его всего несколько раз, и ни разу лично не говорила с ним. Она понятия не имела, какой он человек и потому не чувствовала к нему ровным счетом ничего.

А потом пришли морозы. Ее отца уговорили остаться, — он был довольно слаб для сражений — а Ульф был одним из тех, кто должен был обеспечить будущее — заботиться о племени, управлять им, продолжить род. Когда месяцы спустя охотницы вернулись из первого похода за Морозные Клыки с целым племенем одичалых, возглавляемых Вороной, сообщивших о том, что угрозы больше нет, она не находила себе места. Несмотря на то, что часть мужчин все же осталась по эту сторону гор, численный перевес женщин ощущался остро. Аса — та, что возглавляла отряд охотниц — просила ее отца разместить племя в опустевших домах и лагерях, объединиться с ними ради выживания. И пока он присматривался к незнакомцам, не испытывая к ним доверия, сама Илва сочла это единственно верным в сложившейся ситуации решением. Старшие могли продолжать считать ее неразумным ребенком, но она знала, как тяжко приходилось женщинам вокруг нее, и с каким страхом они представляли себе перспективу делить одного мужа с тремя или четырьмя другими женщинами.

Несколько недель она наблюдала за прибывшими, и особенно за Вороной, что был с ними. Они не звали его Вороной, все обращались к нему по имени и позволяли ему принимать все важные решения относительно всего племени. Среди них была небольшая группа людей, состоящая из старейшин, воинов и нескольких женщин, пользующихся особым уважением. Время от времени Джон собирал их и подолгу что-то обсуждал. У него был невероятной красоты лютоволк с белоснежным мехом и красными глазами. Некоторые девушки обходили его стороной: его шрамы и разорванное ухо отталкивали их, — но Илва считала его по-настоящему магическим существом, и, кажется, так считала не только она. Стая ездовых лютоволков, которых местные держали и тренировали веками, за считанные дни признали в Призраке нового вожака. Прежде Илва много слышала о неком Короле-За-Стеной, человеке, которому удалось объединить несколько враждующих племен Вольного народа и возглавить их. Теперь, встретив Джона, она думала, что этим Королем просто не мог быть кто-то другой.

Решение она приняла довольно быстро. Если ее отец не мог решить на очевидно необходимый шаг, значит это должна была сделать она. Создать с этим племенем союз, заключить соглашение с их Королем.

* * *

Все они разместились за большим круглым столом, символизирующим в племени единство и равенство разделяющих за ним трапезу людей. Джон пришел с Тормундом — рыжебородым Вольным человеком, любившим хорошо поесть и посмеяться, что, судя по всему, приходился Королю одним из ближайших помощников. Илва сидела по правую руку от отца и присутствовала в качестве представительницы семьи вождя, гостеприимной хозяйки, которая на подобных приемах обычно улыбается и говорит по большей части на темы весьма поверхностные. По левую руку же с гордым видом разместился Ульф. Сперва Илва даже растерялась, увидев юного воина за столом, но чем больше времени проходило с начала трапезы, тем больше становилась волна внутреннего раздражения — отец позволял ему безрассудные словесные выпады и недвусмысленные намеки на то, что в скором времени его место за этим столом будет обусловлено ничем иным, как родственной связью с вождем. Джон отмалчивался, Тормунд налегал на алкоголь.

Илва не собиралась в этот вечер посещать покои Короля — наверняка показной затянувшийся ужин его утомил. Мысли роились в голове, и сон все никак не шел. Девушка набросила на плечи меховую накидку и вышла на улицу. Медленно спускаясь по каменной лестнице, она пыталась опустошить голову, но все ее попытки были до смеха бесполезными. А ему удалось избавить ее ото всех мыслей, просто появившись у подножия ступеней.

Они расположились на каменной скамье, высеченной сбоку в лестнице, глубокой нише, в которой в ночных сумерках их бы никто не нашел, и говорили. Об ужине, Ульфе, белоснежной шкуре Призрака, войне с Королем Ночи и лже-богине с серебряными волосами.

— Вы ее любили?

— Я ее боготворил.

— Вы вините себя?

— Я убил ее, — тоном «это-же-очевидно» произнес он, округлив глаза.

— Но по вашим словам, кажется, этим вы спасли сотни тысяч жизней.

Он удивленно смотрел на нее, будто видел впервые. Его поражал ее спокойный голос, уверенность в словах, отсутствие малейшего сомнения в том, что его действия были верными. Он не понимал, почему рассказывал ей одну главу своей жизни за другой, но никак не мог остановиться. Словно они были вовсе не в каменной нише, а в цветущей богороще и перед ним не девичьи черты, а высеченный в стволе чардрева лик.

— Ульф мечтает, что я стану его женой. А я бы все отдала, чтобы покинуть это место и хоть раз почувствовать себя свободной.

— Моя мать была обещана в жены одному лорду, — тихо начал Джон. — Все знали об этом, когда на глазах у тысячи человек мой отец, имевший жену и дочь, назвал ее прекраснейшей девушкой турнира. Был огромный скандал.

— Почему?

Он ошарашенно замешкался.

— Ну… Он должен был назвать так свою жену.

— Его жена была красивее?

— Эм… Я… не знаю.

— Тогда почему? Если ваша мать действительно была так красива, он просто сказал правду.

— Он оскорбил этим ее семью.

— Как признание красоты девушки может быть оскорблением?

На ее лице отразилось искреннее непонимание. Не удержавшись, Джон рассмеялся.

— Почему вы смеетесь?

— Я продолжаю жить южными обычаями, забывая о том, что за Стеной другие правила.

— Что случилось потом? После того случая.

— Они убежали вместе. Мама, как и ты, просто не хотела выходить за того, кого не любила. Они тайно поженились, после того, как отец расторг свой первый брак. Но никто этого не знал. Все вокруг думали, что он похитил мою мать, силой увез по своей прихоти. Это привело к гибели тысяч людей. Жених моей матери собрал войска и начал войну против короля. В конечном итоге он убил моего отца и всю его семью, а сам занял его место на троне, став новым королем.

— Вы говорите это так, будто в гибели тех людей вините себя.

— В какой-то степени так оно и есть…

— Даже не смейте так думать! — воскликнула Илва. — Вы ведь спасли стольких людей. Дважды. Вдруг, не будь вас, никто другой не смог бы объединить людей против Короля Ночи, и армия мертвых в эту самую минуту уже достигла самой южной точки нашей земли? Или вместо льда все уже покрылось бы пеплом, выжженное пламенем Драконьей Королевы? И тот лорд, что пошел войной против короля. Он может и сделал это из-за женщины, но ведь он сражался не один. Все те люди, что встали на его сторону, неужели так переживали за этот несостоявшийся брак? Я не сильна в южных нравах, но почему-то думаю, что это событие стало всего лишь поводом, которого все ждали.

Джон смотрел ей в глаза, не отрываясь и не моргая. Он не помнил ни одного человека, который бы с такой легкостью говорил о событиях двадцатилетней давности, хотя многие из людей, кого он знал, присутствовали там лично. Те мысли, что она озвучила, так легко и так прямо, раньше бы не пришли на ум, идя в разрез с непреложной, известной всеми истиной Роберта Баратеона.

— Вы несете на своих плечах вину, что вам не принадлежит, — тихо закончила она.

Обнять ее, прижать к себе, казалось самым необходимым и самым важным. Тепло ее тела дарило покой. Он зарывался носом в ее шею и волосы, покрывая поцелуями открытую кожу.

— Эйгон, — выдохнул он у самого ее уха. — Это имя наследного принца. Имя последнего из дома Таргариенов. Имя, которое носили величайшие короли Вестероса. Это имя, которое дали мне родители — Эйгон. Я никогда не смогу носить это имя, но хочу, чтобы вы его знали.

— Это неправда, — она улыбнулась. — Вы всегда его носили, оно всегда было вашим и навсегда останется. И, чтобы вы его приняли, отныне я буду звать вас только так.

Выходя замуж, девица умирает для своей семьи, чтобы возродится в семье мужа. И белое платье приходится ей погребальным нарядом.

Спускаясь по каменным ступеням, Ульф недовольно наблюдал за рыскающими по двору мужчинами и возбужденно беснующимися лютоволками. Его раздражали пришлые южане своими манерами и своей самоуверенностью, они были вездесущи и заполняли собой все свободное пространство. И вот теперь наконец собирались в долгую дорогу на север. Что конкретно они собирались там найти или построить Ульф не знал — впрочем его это не волновало — но желал им огромных успехов, во многом потому, что не желал видеть возвращения кого бы то ни было из них.

Оказавшись у подножия лестницы, Ульф заметил на другой стороны площади степенно вышагивающего Джона в компании юной Илвы, закутавшейся в тяжелый плащ. В груди поднялась волна удушающего гнева. Объективных причин, почему девушка едва ли не всюду сопровождала южного лорда он не видел, более того, придерживался стойкого убеждения, что ей вовсе нечего делать вблизи этих чужаков. Надо заметить, ее отец это убеждение разделял, но сама Илва, отмахиваясь и называя их предостережения бестактностью, продолжала любезничать как с самим Джоном, так и с его людьми. Одна из знахарок, сварливая старуха, прожившая уже больше полувека и потому не гнушающаяся говорить все, что думает, даже главе племени, высказала мнение о том, что девчонка, видимо боится пришельцев и так оберегает местный народ. Как бы Ульфу не хотелось принимать эту мысль за правду, у него ничего не выходило, а тревога только усиливалась день ото дня.

Увлеченная беседой с Джоном, Илва не сразу заметила буравящего ее взглядом Ульфа, а когда наконец увидела, испуганно спряталась за широкими плечами своего спутника, стараясь скрыться от испускающего волны недовольства юного воина. Сейчас ей меньше всего хотелось обсуждать ее расположенность к Королю-За-Стеной и оправдываться в попытках отвести от себя ненужные подозрения. Джон уезжал, и она пыталась морально подготовить себя к тому, что она больше никогда его не увидит, и проводить в дальнюю дорогу со спокойствием и смиренностью, присущим истинным леди. Так представлялись ей южные порядки и думалось, что Джон будет доволен подобным проявлением уважения.

Последние несколько недель были волнительно-сладостными для ее хрупкого девичьего сердца. Пропитанные смущением и неловкостью ночи сменились спокойными прогулками в отдаленных местах поселения и теплыми объятиями в сокрытых от ненужных глаз местах. Они много говорили. Сперва совсем ни о чем: о суете, пришедшей вместе с его людьми, об аномально теплой для этих мест погоде, о Призраке и его белоснежной шкуре, выделявшей его среди стаи и о других мелочах. Позже, когда они шепотом делились друг с другом самыми сокровенными шрамами своих душ, обнявшись и слушая потрескивание очага, ей стало казаться, что они знакомы не одну тысячу лет. Они расставались с первыми лучами восходящего солнца, и прощанием неизменно служил его мягкий, почти невесомый поцелуй в шею. Она неосознанно коснулась подушечками пальцев того самого места под ухом, задумавшись.

— У вас ничего не случилось?

Низкий голос Джона вернул ее в реальность. Она одернула руку и перевела на него свой взгляд. Плотно сжатые губы и сведенные брови выдавали его беспокойство.

— Не думаю, что в деревне произошло что-то, о чем бы ты не знал.

— Ты выглядишь как-то отрешенно. Весь день в своих мыслях. Я подумал, что тебя что-то тревожит.

— Нет-нет, — поспешно отмахнулась Илва, натягивая успокаивающую улыбку. — Все в полном порядке, не стоит переживать. Как ваши приготовления?

— Все уже готово. Завтра отправимся в путь.

Илва опустила беспокойно бегающий взгляд и прерывисто вздохнула.

— Почему вы не можете просто остаться здесь? Разве у нас плохо? Зачем вам искать другое место?

Джон посмотрел вдаль на девушек, вьющихся вокруг его людей, недвусмысленными жестами выказывая свое расположение, и усмехнулся.

— Мы уходим не все. Часть моих людей решила остаться здесь по очевидным причинам, — Илва проследила за его взглядом и, увидев ту же картину, смущенно улыбнулась. — Это их выбор и я рад, что твой отец и остальные не выступили против. Но остальные остаться никак не могут.

— Почему же?

— Потому что не примут другого вождя — или короля, зови как хочешь — кроме меня. А если мы останемся, это неизбежно. В одной деревне не может быть двух вождей.

Илва тяжело вздохнула, окончательно прощаясь с надеждой уговорить Джона остаться.

* * *

— Примите мою искреннюю благодарность за то, что впустили нас в свой дом, что вылечили раненых и позволили остаться тем, кто просил об этом. Благодаря вашей заботе мои люди здоровы и готовы продолжить путь.

Джон вежливо склонил голову в символическом поклоне. Вождь в ответ выдавил полуулыбку, однако его взгляд оставался таким же суровым и напряженным как и прежде. Тормунд отмечал, что «с таким надменным лицом этому старику самое место в одном из южных дворцов».

Илва, как и прежде, сидела подле отца, старательно избегая поднимать глаза на Джона. Сегодня расстояние между ними казалось ей пропастью, которую она всей душой ненавидела.

— Те люди, что останутся, помогут нашим женщинам продолжить род. Это то, что было нам необходимо. За это и мне стоит выразить вам свою благодарность.

Тормунд отмалчивался, не забывая однако отразить на лице наслаждение представлением, разыгрывающимся за столом. Каждый из присутствующих разыгрывал собственную карту, за исключением, пожалуй, девчонки, да и та весь вечер была себе на уме. По доброте душевной Джон успел совершить бесчисленное количество глупостей, однако теперь Тормунд был рад заметить, что мальчишка наконец вынес из них уроки. Пару недель назад у них состоялся весьма интересный разговор относительно планов на будущее и судьбы вольного народа, ведомого новым Королем-За-Стеной.

* * *

— Эти люди сражались рядом с тобой с самой смертью и поклялись тебе в верности, а теперь ты приказываешь им остаться в этом бабском племени, возглавляемом старым хреном с манией величия?! — возмущенно плевался Тормунд, не в силах совладать с волнами гнева.

— Они нужны мне здесь.

— Планом не поделишься? — язвительно продолжал одичалый.

— Не хочу, чтобы Север разделился на владения лордов, как Семь Королевств. Не хочу войн за территории и охотничьи угодья. Покой на Севере будет только под предводительством единого правителя. Вольному народу это стало ясно еще с приходом Манса — поправь меня, если я не прав.

Тормунд рыкнул, не в силах возразить.

— Их вождь нам не доверяет. Более того, как и его преемник, терпеть нас не может и с нетерпением ждет, когда мы наконец оставим его владения. А я не могу просто так уйти. Я должен знать, что здесь происходит.

Одичалый фыркнул и расхохотался.

— Так все дело в этой девчонке! Боишься оставить ее без присмотра, — он насмешливо прищурился.

Джон недовольно сморщился.

— Я, кажется, понял, — продолжил Тормунд, разваливаясь на кресле, покрытом шкурами. — Рано или поздно этот старый черт подохнет, а ты, взяв ее в качестве жены, сможешь объединить нас с этими прячущимися трусами. Поразительная хитрость! Даже не ждал от тебя.

Снова расхохотавшись, мужчина жадно опрокинул в себя кружку эля.

— Присутствие здесь наших воинов — которые будут составлять абсолютное большинство среди живущих тут мужчин — обезопасит нас от возможных столкновений с этим племенем в будущем, — пояснил Джон и тяжело вздохнул. — Что касается Илвы… Слишком уж цинично прозвучала твоя мысль. Я вовсе не собирался использовать ее для захвата власти или чего-то подобного.

— Признайся, что идея пришлась тебе по душе, — с лица вольного человека не сходила хитрая улыбка.

— Я бы не смог с ней так обойтись. Она многое для меня сделала. К тому же, она достойна спокойной жизни, а рядом со мной это просто невозможно.

— Сдается мне, твоя голова забита древесной корой да мхом, вихт тебя забери! Девчонка хвостом за тобой ходит, не отстает ни на шаг чуть ли не с первого дня, что мы здесь торчим! Не будет ей никакой спокойной жизни, когда мы уйдем. Не собирайся мы в дорогу, ее папаша бы уже ей свадьбу с этим мерзким молокососом справил, лишь бы ты к ней не подходил. Хех! Знал бы он, что тебе и ходить никуда не надо! — низкий хохот вновь разлетелся по дому. — А вообще она мне нравится. Будет из нее толк, вот увидишь! С таким-то упрямством.

— Как наш отъезд отсрочил их свадьбу? — недоуменно вскинул брови Джон.

— Ты уедешь, и все станет как было — так он думает. Она опять будет послушно сидеть у него под боком и покорно головой кивать время от времени. И не будет ее отцу необходимости дочь под чужую защиту отдавать. Брак — ее защита, если кто вроде тебя на нее покусится, или в случае скорой кончины вождя. Только вот не станет она молча ждать участи, которую они вдвоем с этим мальчишкой ей придумали. Помяни мое слово, ни за что не станет!

* * *

Пришлое племя одичалых скрылось в густых лесах, держа путь через Морозные Клыки, и оставило за собой блаженный покой. Ульф удовлетворенно вдыхал чистый воздух, оглядывая успокоившуюся деревню и недовольно отмечая в ней оставшихся чужаков. Старый вождь, вышедший вслед из своего дома, по-отечески накрыл плечо Ульфа своей шершавой ладонью.

— Наконец они ушли. Ты чувствуешь это, сын мой? Все снова правильно.

— А как же эти? — робко поинтересовался Ульф кивая на одичалых, раздраженно взирающих на него из-под сведенных бровей.

— Тебе не стоит о них переживать. Они теперь часть нашей деревни, часть нашего народа. Они остались по своей воле и покинули своего южного Короля. Сделали правильный выбор. Не нужны нам тут южные лорды. Эта Ворона должна вернутся на другую сторону от Стены, где ей и место.

Внимание Ульфа перехватила Аса, мчавшаяся на повозке, кажется, с побережья. Добравшись до Дома вождя, охотница слезла с саней и кинулась к каменной лестнице.

— Ульф!

— Что произошло? — нетерпеливо прогудел глава поселения.

— Илва… — едва контролируя сбившееся дыхание, объясняла она. — Она… Я не знаю почему… Не понимаю!

Ее неразборчивая речь переходила в вой, а глаза наполнялись слезами.

— Успокойся, девочка. Не то мы ничего не поймем, — показное спокойствие вождя треснуло с последними словами.

— Я ее видела! Видела, как она прыгнула. Там, на берегу. С обрыва, того, что выше. Прямо в воду, — голос сорвался и превратился в свистящий шепот. — Я не успела. Там был отлив, тело отнесло волнами.

— Что ты такое говоришь?! — гневно выпалил Ульф. — Что произошло с Илвой? Я не понимаю, объясни же!

Аса глубоко вздохнула, пытаясь совладать с эмоциями, и тихим дрожащим голосом произнесла:

— Она мертва. И, боюсь, это был ее выбор.