Ох уж эти коньки, как у Никифорова (джен)

Чёрт между тем от тепла не на шутку разнежился у Баранухи на лавке. Барануха была не так жестока, чтобы прогонять его, притом же черта, как известно нам, но неизвестно никому более в селе, звали мудрёным именем Жан, и был он почти таким же её воспитанником, как и кузнец, только держала она это в секрете. Этот вечер, однако ж, она думала провесть одна, потому что все именитые обитатели села званы были на кутью к дьяку. Но все пошло иначе: не успела представить свое требование чёрту, как вдруг послышался голос дюжего головы. Барануха направилась отворить дверь, а проворный чёрт влез в лежавший мешок.

Голова, войдя и стряхнув с шапки снег, рассказал, что он не пошел к дьяку, потому что поднялась метель; а увидевши свет в ее хате, завернул к ней в намерении провесть вечер с нею. Не успела Барануха прогнать голову прочь, как в дверь послышался стук и голос дьяка.

— Спрячь меня куда-нибудь, — шептал голова. — Мне не хочется теперь встретиться с дьяком.

Барануха выбирала самый большой мешок с углем, находя в ситуации преогромное удовольствие; уголь высыпала в кадку, и сурово сведя брови указала на мешок голове. Дюжий голова влез с кудрями, с головою и с шапкою в мешок.

Дьяк вошёл, покряхтывая и потирая руки, и рассказал, что у него не был никто и что он сердечно рад этому случаю погулять немного у неё и не испугался метели. Тут он подошёл к ней ближе, кашлянул, усмехнулся, и чуть не дотронулся своими длинными пальцами её крепкой руки и произнес с таким видом, в котором выказывалось и лукавство, и самодовольствие:

— А что это у вас, великолепная Барануха? — И, сказавши это, отскочил он несколько назад.

— Рука это, Георгий! — грозно отвечала Барануха.

— Гм! Рука! Хе-хе-хе! — произнес сердечно довольный своим началом дьяк и прошёлся по комнате.

— А это что у вас, дражайшая Барануха? — произнес он с таким же видом, приступив к ней снова и указав слегка рукою на ногу, и таким же порядком отскочив назад.

— Будто не видите, Георгий! — отвечала Барануха, делая шаг к лежанке, у которой был прислонён верный до сегодняшнего дня топор. Барануха знала, что чёрт в случае чего не позволит причинить ей вреда, но не упустит и полюбоваться, как она сама не даст себя в обиду. — Нога, а на ноге кирзовый сапог.

— Гм! На ноге сапог! Хе-хе-хе! — и дьяк снова прошелся по комнате, потирая руки.

— А это что у вас, несравненная Барануха?.. — Неизвестно, на что бы теперь указал дьяк своим тощим пальцем, как вдруг послышался в дверь стук и голос козака Миколы.

— Ах, Боже мой, стороннее лицо! — закричал в испуге голова. — Что теперь, если застанут меня?.. Дойдёт до Аннушки!..

Опасения головы были обоснованны: он боялся того, чтобы не узнала его половина, которая и без того страшною рукою своею сделала из его аккуратной причёски самую всклокоченную.

— Ради Бога, добродетельная Барануха, — говорил он, дрожа всем телом. — Ваша доброта… Стучатся, ей-Богу, стучатся! Ох, спрячьте меня куда-нибудь!

Барануха, усмехаясь внутри себя, высыпала уголь в кадку из другого мешка, и не слишком объёмистый телом дьяк влез в него и сел на самое дно, так что сверх его можно было насыпать ещё с полмешка угля.

— Здравствуй, Барануха! — сказал, входя в хату, Микола. — Ты, может быть, не ожидала меня, а? Правда не ожидала? Может быть, я помешал?.. — продолжал Микола, готовясь отпустить какую-нибудь колкую и затейливую шутку. — Может быть, вы тут забавлялись с кем-нибудь?.. Может быть, ты кого-нибудь спрятала уже, а? — и восхищенный таким своим замечанием, Микола засмеялся. — Ну, Барануха, дашь ли теперь выпить водки, по поводу наступающего праздника?

Тут он заметил, что Барануха взвешиват в руке топор, который взяла в этот раз заранее, перед тем, как открыть дверь.

— Как схватилась, слышишь, Барануха, как схватилась… Ты, — пробормотал Микола — без шуток!

— Какие, — ответила, — шутки! А ну-ка, проводись-ка, любезный, за порог!

Плечо у Баранухи крутое, глаз решительный, а то, что топор в руках бывал, так ни для кого не секрет.

— Отвори! — раздался вдруг на улице голос, сопровождаемый толчком в дверь.

— Стучит кто-то, — сказал замерший Микола.

— Отвори! — закричали сильнее прежнего.

— Кузнец! — произнес, схватясь за шапку, Микола. — Слышишь, Барануха, куда хочешь девай меня, хоть руби; я ни за что на свете не захочу показаться твоему выродку проклятому, чтоб ему набежало, дьявольскому сыну!

Барануха, обрадовавшись иронии, дала знак Миколе лезть в тот самый мешок, в котором сидел уже дьяк. Бедный дьяк не смел даже изъявить кашлем и кряхтением боли, когда сел ему почти на голову тяжелый мужик и поместил свои намерзнувшие на морозе сапоги по обеим сторонам его висков.

Кузнец вошел, не говоря ни слова, не снимая шапки, и почти повалился на лавку. Заметно, что он был весьма не в духе.

В то самое время, когда Барануха затворяла за ним дверь, кто-то постучался снова. Это был козак Яков, выпивший уже в кабаке. Этого уже нельзя было упрятать в мешок, потому что и мешка такого нельзя было найти. Он был погрузнее телом самого головы, хоть и ниже того ростом. И потому Барануха вывела его в огород и дальше за ограду, убедительно указывая дорогу топорищем.

Кузнец рассеянно оглядывал углы своей хаты, наконец остановил глаза на мешках: «Зачем тут лежат эти мешки? Их давно бы пора убрать отсюда. Через эту глупую любовь я одурел совсем. Завтра праздник, а в хате до сих пор лежит всякая дрянь. Отнести их в кузницу!»

Тут кузнец присел к огромным мешкам, перевязал их крепче и готовился взвалить себе на плечи. Но заметно было, что его мысли гуляли Бог знает где, иначе он бы услышал, как зашипел Микола, когда волоса на голове его прикрутила завязавшая мешок веревка, и голова начал было икать довольно явственно.

— Неужели не выбьется из ума моего этот негодный Юрко? — говорил кузнец. — Не хочу думать о нём. Кой-чёрт, мешки стали как будто тяжелее прежнего! Тут, верно, положено ещё что-нибудь, кроме угля. Дурень я! Я и позабыл, что теперь мне все кажется тяжелее. Прежде, бывало, я мог согнуть и разогнуть в одной руке медный пятак и лошадиную подкову, а теперь мешков с углем не подыму. Скоро буду от ветра валиться. Нет, — проворчал он, помолчав и ободрившись, — не дам никому смеяться над собою! Хоть десять таких мешков, все подыму. — И бодро взвалил себе на плеча мешки, которых не понесли бы два дюжих человека. — Взять и этот, — продолжал он, подымая маленький, на дне которого лежал, свернувшись, немаленький чёрт. — Тут, кажется, я положил струмент свой. — Сказав это, он вышел вон из хаты, насвистывая песню:

Менi с жiнкой не возиться.

Шумнее и шумнее раздавались по улицам песни и крики. Толпы толкавшегося народа были увеличены ещё пришедшими из соседних деревень. Парубки шалили и бесились вволю. Часто между колядками слышалась какая-нибудь весёлая песня, которую тут же успел сложить кто-нибудь из молодых козаков.

Хохот награждал затейников. Маленькие окна подымались, и сухощавые руки старух, которые одни только вместе с степенными отцами оставались в избах, высовывались из окошка с колбасою в руках или куском пирога. Парубки и девушки наперерыв подставляли мешки и ловили свою добычу. В одном месте парубки, зашедши со всех сторон, окружали толпу девушек: шум, крик, один бросал комом снега, другой вырывал мешок со всякой всячиной. В другом месте девушки ловили парубка, подставляли ему ногу, и он летел вместе с мешком стремглав на землю. Казалось, всю ночь напролет готовы были провеселиться. И ночь, как нарочно, так роскошно теплилась! И еще белее казался свет месяца от блеска снега.

Кузнец остановился, сбросил мешки передохнуть, оставив лишь маленький на плече. Ему почудился в толпе парубков голос и грубый смех Юрка.

— А, Отабек, ты тут, бес тебя разбери! Здравствуй! — сказал красавец всё с той же самой усмешкой. — Ну, много наколядовал? Э, какой маленький мешок! А коньки, которыми катает Никифоров, достал? Достань коньки, поцелую! — И, засмеявшись, убежал с толпою.

Как вкопанный стоял кузнец на одном месте. «Нет, не могу, нет сил больше… — произнес он наконец. — Но Боже ты мой, отчего он так чертовски хорош? Нет, пора положить конец всему!»

Тут решительным шагом пошёл он вперед, догнал толпу, поравнялся с Юрком и сказал твёрдым голосом:

— Прощай, Юрко! Ищи себе какого хочешь друга или жениха, дурачь кого хочешь.

Красавец казался удивлённым, хотел что-то сказать, но кузнец махнул рукою и убежал с мешком на спине.

— Смотри, как отчаянно несётся! Пропадшая душа! — набожно пробормотал проходивший мимо Чуланонеко. — Пойти рассказать, как кузнец повесился!

* * *

Пробежавши несколько улиц, остановился перевесть дух от обиды. «Куда я, в самом деле, бегу? — подумал он. — Как будто уже всё пропало. Пойду-ка я к матери, и впрямь она ведьма. Она, говорят, знает всех чертей и все сделает, что захочет. Пойду, пусть укажет, где искать чёрта!»

При этом чёрт, который долго лежал без всякого движения, запрыгал в мешке от радости; но кузнец, подумав, что он как-нибудь зацепил мешок рукою и произвел сам это движение, ударил по мешку дюжим кулаком и, встряхнув его на плечах, отправился домой.

Кузнец отворил дверь и увидел Барануху, сидевшую на полу по-турецки перед небольшою ступкою, в которой по обыкновению молола сухие травы.

Барануха, верно, крепко занята была делом, потому что, казалось, совсем не заметила прихода кузнеца.

— Я к твоей милости пришел, мать! — сказал кузнец.

Барануха подняла голову, глянула на него, на мешок за спиной и снова принялась тереть травы.

— Люди говорят про тебя, не во гнев будь сказано… — сказал, собираясь с духом, кузнец. — Я веду об этом речь не для того, чтобы тебе нанесть какую обиду, я тебе век благодарен — приходишься ты немного сродни чёрту.

Проговоря эти слова, Отабек испугался, подумав, что выразился все ещё напрямик и мало смягчил крепкие слова, и, ожидая, что суровая мать, схвативши ступку вместе с пестиком, пошлет ему прямо в голову, отсторонился немного и закрылся рукавом.

Но Барануха взглянула и снова вернулась к своему делу. Ободренный кузнец решился продолжать:

— К тебе пришел, мать, дай Боже тебе всего, добра всякого в довольствии, хлеба в пропорции! — Кузнец иногда умел ввернуть модное слово; в том он понаторел в бытность еще в Полтаве, когда играл сотнику на свадьбе. — Пропадать приходится мне грешному! Ничто не помогает от моей обиды! Что будет, то будет, приходится просить помощи у самого чёрта. Что ж, мать? — произнес кузнец, видя неизменное её молчание. — Как мне быть?

— Когда нужно чёрта, то и ступай к чёрту! — отвечала Барануха, не подымая на него глаз и продолжая стукать пестиком.

— Для того-то я и пришел к тебе, — отвечал кузнец, — кроме тебя, думаю, никто на свете не знает к нему дороги.

Барануха ни слова и дотирала свои травы.

— Сделай милость, мать, не откажи! — наступал кузнец. — Часто ли я прошу? Болтают про тебя, сколько живу на белом свете, слышу сплетню. Или я не делаю всего, что положено сыну? Расскажи хоть, как попасть к нему на дорогу?

— Тому не нужно далеко ходить, у кого чёрт за плечами, — произнесла равнодушно Барануха, не изменяя своего положения.

Кузнец уставил на неё глаза. «Что она говорит?» — безмолвно спрашивала его мина. Но мать молчала.

Тут заметил Отабек, что ни ступки, ни трав перед ней уже не было. Мать поглядела на него и вдруг стала не такой хмурой.

— Знаешь ты, что не могу выражать любовь и заботу. Если просишь благословения моего, то даю тебе. А теперь пойди уже прочь, я теперь хочу ещё сходить по одному делу.

И кузнец ратерянный вышел из хаты и сложил свой мешок в сугроб.

Однако ж чёрт, сидевший в мешке и заранее уже радовавшийся, не мог вытерпеть, чтобы ушла из рук его такая славная добыча. Как только кузнец опустил мешок, он выскочил из него и со спины обхватил руками шею.

Мороз подрал по коже кузнеца; испугавшись и побледнев, не знал он, что делать; уже хотел перекреститься… Но чёрт, наклонив свое лицо ему на правое ухо, сказал:

— Это я — твой друг, всё сделаю для друга!

— Дам тебе что хочешь, — шепнул у в левое ухо. — Юрко будет сегодня же наш, — шепнул он, заворотивши свою морду снова на правое ухо.

Кузнец стоял, размышляя.

— Изволь, — сказал он наконец, — за такую цену готов быть твоим!

Чёрт всплеснул руками и начал от радости галопировать на шее кузнеца. «Теперь-то попался кузнец! — думал он про себя. — Теперь-то я вымещу на тебе, голубчик, все твои напевы и частушки, взводимые на чертей!» Тут чёрт засмеялся от радости.

— Ну, Отабек! — проворковал чёрт, все так же не отпуская шеи, как бы опасаясь, чтобы он не убежал. — Может быть, ты желаешь чего другого…

Тут кузнец заложил назад руку — и хвать чёрта за хвост.

— Вишь, какой шутник! — закричал, смеясь, чёрт. — Ну, полно, довольно уже шалить!

— Постой, голубчик! — закричал кузнец. — А вот это как тебе покажется? — при сем слове он сотворил крест, и чёрт сделался так тих, как ягненок. — Постой же, — сказал он, стаскивая его за хвост на землю, — будешь ты у меня знать, как подучивать на грехи добрых людей и честных христиан! — тут кузнец, не выпуская хвоста, вскочил на чёрта верхом и поднял руку для крестного знамения.

— Помилуй, Отабек! — жалобно простонал чёрт. — Все, что для тебя нужно, все сделаю, отпусти только душу на покаяние: не клади на меня страшного креста!

— А, вот каким голосом запел, иностранец проклятый! Теперь я знаю, что делать. Вези меня сей же час на себе, слышишь, неси, как птица!

— Куда? — произнес печальный чёрт.

— В Петембург, прямо к Никифорову!

— Надевай лучше коньки, — указал чёрт на кузнецовы коньки, висевшие у двери. — Вмиг домчим.

И кузнец привязал деревянные коньки к сапогам и тут же обомлел от страха, чувствуя себя подымающимся на воздух.