Повелители бури (джен)

Глава 2.

Оружие без имени

Чувство, мгновенно охватывающее с головой, от кончиков пальцев до сердечной мышцы, не имеет названия и описанием не скрасится; глоток неземного, удивительного трепета расходится неуловимыми импульсами по всему телу, поглощая не столько оболочку, сколько содержимое — как будто крылья сразу распахиваются у души. Душа — предмет извечных споров — внезапно ощущается самой настоящей — конечно, она существует, иначе не было бы такого явного чувства, будто нечто коснулось её вполне осознанно, провело кончиками перьев и улыбнулось с лёгкой искристой усмешкой.

Андрей пошатывается, одну руку прикладывая к груди, оставляя на одежде ещё один кровавый отпечаток — о ране совершенно забывается — пульс скачет так бешено, словно его вывернули наизнанку и вернули обратно. Мир вокруг смазывается, принимает нереальную чёткость, снова смазывается: зрение тоже скачет по параметрам и эффектам, играется с цветами, с дальностью влияния, а вместе со зрением нечто новое играет и с остальными элементами, со всеми сразу. Сердце заходится такой скоростью, что кажется, вот-вот разорвётся, затем смолкает; Андрей опускается на колени, не в силах контролировать собственное тело, и слепо пытается осознать, что вообще происходит.

«Ничего себе!  — звенит в его голове совершенно отчётливо другой голос. — Я никогда раньше так не делала! Ва-а-а! » С детским восторгом, с каким младшеклассник отрывает стрекозам крылья, нечто озорное и лукавое играет на струнах физических, импульсы расходятся то от рук, то от ног, пробегает колкий озноб от поясницы к затылку.

— Пре… крати… — едва выдавливает Андрей вслух, заходится кашлем, и с губ срывается кровавый комок, что тут же окропляет асфальт.

«Ох! Погоди, ты чего?  — переполошившись, спрашивает его голос, торопится, сбивается. — Извини, перестаралась! Просто… просто я ещё до такого не доходила. Эй, ты жив? Ты ведь смертный, верно? » Она всерьёз перепугана, он чувствует это оттеночно, как другую часть себя.

— Я в норме, — уверяет он. Непривычное до дикости чувство мешает координировать движения, сознание сигналит о присутствии инородного внутри всего, что Андрея составляет, но он усилием воли заставляет разум заткнуться. Его доводы в данной ситуации не действуют. Становится немного легче, к тому же, озорница отступила от зрения, и теперь Андрей хотя бы может сфокусировать взгляд.

Он сидит на коленях посреди тихой городской серебристо-кирпичной улицы. Дома вздымаются к прохладному небу, отовсюду веет весенними кристальными ветрами. Вокруг всё ещё толпятся тени, не в силах двинуться, смотрят изумлённо, шепотки порхают между ними, как ночные мотыльки, а вниз от свитера сбегает кровь — горячая, насыщенно-алая, самое материальное в мире реальном. Боли Андрей уже не чувствует и догадывается: то, что сейчас с ним объединилось, очевидно, зажало часть нервов. Ей не улыбается, что окочурится от болевого шока человек, который… который что?

«А ты в хорошей форме! Кажется, мы сработаемся», — хмыкает голос в сознании. Он высокий и звонкий, совсем детский, с невинно-искренними нотками. Андрей сказал «К бою», и что вышло? Эта девочка… её нигде нет. Она теперь в нём, прямо в его жилах, мышцах, костях, в его сознании. Такое кого угодно испугает, и Андрей захватывает воздух так глубоко, как только может. И замечает нечто незнакомое в своей правой руке. Оглядывает.

Это меч… Японский меч, катана, с изящным, чуть изогнутым клинком, прямой рукоятью без навершия — рукоять белоснежная, но отливает золотом, словно поверх белого наложен золотистый узор. Не особо сложно выглядит, а по длине будто под Андрея сделана, лежит в ладони, как её продолжение — настолько лёгкий и сбалансированный меч, что изнутри поджимает: откуда столько совпадений? Ещё мгновение уходит на то, чтобы понять — это не просто катана. Это та девчушка, которую Андрей ошибочно счёл за человека. В белом запачканном платье и с переливающимися глазами. Та самая, что сейчас объединилась с его телом и разумом и бессовестно играется со всем, с чем столкнётся, как дикарь, пытающийся понять, что и как работает в непонятном сложном механизме.

«Что ты такое?» — и тут же понимает безошибочно: она Меч. Тот самый Меч из городских сказок, баек, в которые Вознесенский никогда не верил. Он считал их глупыми выдумками, а они оказались правдой — по крайней мере, существование этой малютки, что так легко изменила форму, из вполне себе человека превратившись в оружие.

«У меня нет имени,  — звучит в сознании ответ, — как и у тех, что напротив тебя. Но мы разные. Когда ты говорил с ними, они не могли сдвинуться с места, а я могла. Я сильнее. А они — всего лишь безымянные, которые пытаются меня поймать».

— Он призвал её, — льются рекой шепотки, словно говорит разом куда больше существ, чем на маленькой улочке присутствует, — он усмирил её, он обратил её… С ней невозможно совладать, этот человек умрёт, он не выдержит…

«Ну уж чёрта с два! — возмущается Андрей про себя. — Всё я отлично выдержу!»

— Пошли прочь, — рявкает он, вспоминая, как пользоваться голосовыми связками. Сверкающий гневный взгляд поднимается на тени, а затем он и сам встаёт на ноги, держась на них крепко, как в асфальт врос. Вокруг всё ещё город дышит, но он совершенно затих; пространство огорожено, и Андрей знает: сейчас их никто посторонний не заметит, не услышит, не поймёт. И знает также, что по правилам и он, Вознесенский, не должен был заметить. Но заметил. Несущуюся через город девчонку и преследовавших её гончих псов. Это всего лишь пешки, они не особо сильны, их единственная способность — набрасываться скопом, вот тогда это превращается в проблему. Безымянных сложно отвадить, зато убить проще. «Убить?»

«А как ты собираешься им противостоять? » — удивляется девчонка.

«Мораль».

«Мораль относится к людям,  — с тем же удивлением замечает она. — А они не люди. И я не человек. Ты тоже не совсем, иначе бы нас не видел».

Андрей всегда знал, кто он. Двадцать четыре года он прожил, чётко уверенный в том, кто он, на что способен, что умеет и чему может научиться. Да, у него всегда был личный призрак, его собственная незабвенная тень, но она не влияла на основы всего, что он видел и с чем мог контактировать. А теперь Андрей ничего не понимал. Посреди улицы он окунулся в совсем иной мир, где не было тех же законов, что в мире, где он раньше жил. Граница ощутилась очень ясно. В его ладони лежит катана — заострённый с одной стороны клинок — и он чувствует его душу так близко к своей, что может обмениваться её фрагментами. Отныне всё происходящее теряет неправдоподобность, и можно в полной мере довериться инстинктам, нашёптываемым подсознанием — оно разбирается лучше. И принадлежит только Андрею. Без этой лукавой девчонки.

— Невозможно! — кричит главный из безымянных и прыгает вперёд.

Дальнейшее Андрей не осознаёт: он двигается, мгновенно реагируя, но это не его реакции, и он не успевает наблюдать. Прокручивается в руке катана, не выпадая из ловких пальцев, рассекает нападающего поперёк тела, как бумажную фигурку раскраивают ножницы — без малейшего сопротивления, без нажатия, без применения силы, словно лезвие и есть эта сила. Тени набрасываются скопом, и руки их заострены, форма их — лезвия, но Андрея, чем бы он сейчас ни был, это не страшит. Он усмехается себе под нос. Его тело быстрее и ловчее любого из безымянных, он не перебрасывает даже катану в другую руку, он и так легко справится; вертится, разворачивается, пригибается, когда нужно. Противников пять, шесть, восемь. Он отбивает все атаки. «Сломать безымянных не так сложно. У них нет ядер. Фактически, переводя на ваш язык, у них нет душ. Это пустышки». Кровь уже не течёт, боли нет. Катана — идеальное продолжение человеческой плоти — врывается в ровный строй, и одна за другой раны наносятся. Клинок идеально острый, колюще-режущий, скользящий и ослепляющий, как вспышка молнии — и такой же смертоносный. Тёмные силуэты падают, подкошенные, и в падении разбиваются вдребезги. Тщательно собранная мозаика рассыпается бесцветными полупрозрачными осколками. Сломать безымянного — это так просто.

Время не останавливается. Андрей не останавливается тоже, он остаётся один среди поверженных противников, не задетый ни разу, а те рассыпаны вокруг — в воздухе стоят отблески, словно никак не могут опасть на землю, Андрей замахивается катаной, правую кисть заводя к левому плечу, готовый вновь ударить сверху вниз.

— Хватит! — раскатывается его окрик, полный такой внушительной воли, что рука сама вздрагивает. Клинок входит в асфальт, как нож в масло, без сопротивления, и Андрей хрипло выдыхает через зубы: — Ты тоже убирайся.

«Вернись», — подсказывает девчонка.

— Вернись.

Эта вспышка на самом деле бесцветна, это даже не вспышка, просто настолько естественно рядом возникает невысокий щуплый силуэт, словно был тут изначально. Так, в принципе, и есть: девчонка тут и была в этом коротком сражении. Просто в ином обличии. Андрей разворачивается к ней — он гораздо выше и внешне гораздо сильнее. Но обмана нет: эта особа, чем бы она ни была, обладает силой не меньшей, просто не той материальной, что присуща людям. И восприятие у неё другое. Андрей размахивается ладонью и отвешивает ей пощёчину, и голова девочки дёргается в сторону, а глаза озаряются злостью.

— Что творишь?! — вскрикивает она, но даже не тянется к щеке. У неё нет оформленного понимания боли, и она не знает, что испытываемое ей называется болью. Сейчас это понятно и просто, как основы мироздания.

— Это ты что натворила?! — в сердцах рявкает Андрей. Девчонка могла бы свести всё к незнанию, но она слишком честна: глаза отводит, губы поджимает. Прекрасно знает, о чём он, но он всё равно низким голосом, подрагивающим от бешенства, проговаривает: — Я тебе не игрушка и не марионетка, чтобы вертеть, как хочешь. Даже если ты на то способна!

— Что мне ещё оставалось?! — подскакивает девчонка. — Ты сражаться ни черта не умеешь! Надо отбивать, а ты так бы и смотрел на меня! Я всего лишь…

— Ты использовала меня, так нельзя! — ярко-зелёные, пылающие глаза его сужаются. — Никогда так не делай, поняла? Управляя моим телом, ты можешь слишком сильно промахнуться. Ты час назад ещё не знала, что у людей есть мозг!

— И что? — девчонка оскорблённо складывает руки на груди. — У меня вообще-то тоже есть мозг! Я по-человечески устроена! Откуда мне знать, что у вас всё такое хрупкое…

— Я мужчина, не ребёнок, — сдерживая гнев, по возможности спокойно продолжает Андрей. — Если бы ты так поигралась с ребёнком, ты бы его попросту сломала. Рассчитывай, что можешь делать, а что нет, когда так поступаешь. — Он хмурится, поймав себя на том, что отчитывает существо, знающее о себе явно больше, чем он. Вздыхает и мрачно проговаривает: — Так что ты такое?

— Оружие, — звучит невозмутимый ответ. — Ты и сам это понял.

— Почему?

— Как почему? — девчонка фыркает. — Потому что ты Хозяин. Причём весьма сильный! — её глаза изнутри будто освещаются, настолько невинный и чистый в них восторг. — Впервые кто-то смог меня призвать! Это, знаешь ли, много значит!

Выглядывает из-за белого полотна солнце, играет на осколках, и Андрей вздрагивает, озноб до макушки пробегает: он быстро присаживается на корточки и поднимает один из уже опустившихся на землю осколков. Пыль, скреплявшая их между собой, развеялась, и воздух чист, а обломки странной материи всё валяются ровно там, где были безымянные. Андрей держит на ладони один из осколков и внимательно разглядывает. Девчонка рядом никуда не уходит, переминается с ноги на ногу, как гиперактивный ребёнок, и попросту ждёт. Ей, очевидно, некуда идти. Но это не имеет значения: Андрей бессловесно пообещал забрать её с собой ещё в тот миг, когда призвал.

Вознесенский рассматривает останки фигур в чёрном, затем оглядывается на девчонку. Та с невозмутимым видом отряхивает подол белого платья. Вся перепачканная и в крови, она держится совершенно естественно. И их, как прежде, никто посторонний не замечает.

— Ты идёшь со мной, — говорит Андрей, не допуская пререканий, но девчушка ничуть не смущена: только кивает и складывает руки за спиной. Глаза у неё золотисто-сиреневые, как диковинные драгоценные камни, и выражение их совсем не человеческое, но разумное и одушевлённое. Она не человек. Но и не вещь. Она — Оружие, а что это значит, они по ходу дела разберутся.

В квартире так же тихо, как когда Андрей в спешке из неё вылетал. В воздухе стынет молчание, стены пусто и бессмысленно смотрят в бесконечность. Среди их постоянства девчонка кажется воплощением жизни, самим сосредоточением энергии — вертится там и тут, исследует каждый уголок, как перевезённая в новое место кошечка. На кошечку девочка и впрямь похожа: несмотря на щуплость, свойственную возрасту, двигается она с неосознанной лёгкой грацией, шагает бесшумно, зорко смотрит по сторонам. У неё остренькое личико, чуть раскосые глаза с высокими уголками, в которых пляшут искорки, выдавая характер бойкий и активный, светлые губы, раздвигающиеся в кошачьей усмешке — кажется, из-под них даже поблёскивают заострённые клычки. Тонкие брови выражают весь спектр эмоций, черты лица не мягкие — пожалуй, то, что и намекает на приближение переходного периода.

У девочки спутанные волосы, она вся в грязи. Андрей первым делом за шкирку тащит её в ванную, мысленно представляя, какое бы лицо было у Егора, знай он, что после его смерти в его квартире купают подобранную с улицы беглянку. Впрочем, Егора уже нет. Эта квартира по завещанию принадлежит Андрею. Он хмурится кратко и спрашивает у девчонки, может ли она сама помыться.

— Я что, немощная?! — возмущается та.

— После случившегося я ни во что не верю, — закатывает глаза Андрей.

— И правильно, — нахалка фыркает, — теперь вообще ничему доверять нельзя.

Пока она очищает себя от грязи, Андрей возвращается в спальню Егора и заново, второй после таинственных уборщиков, перерывает вещи. Разумеется, одежды для маленьких девочек у приятеля не хранилось, зато отыскивается длинная футболка. На рост той дерзкой малышки пойдёт как платье.

Вспоминая, Андрей вздрагивает и переводит взгляд на зеркало. На кого он сейчас похож, не сказал бы и он сам. В отражении стоит, склонившись над выдвинутым ящиком комода, молодой мужчина; золотистые волосы растрепались, свитер густо пропитан багрянцем в районе живота, следы крови от раны вниз по брюкам. Несмотря на вид побывавшего в страшной переделке, взор у него прямой и по-прежнему яркий, будто стычка никак не сказалась. Он должен быть в ужасе. Или растерян. Или хоть как-то показать, что он шокирован.

Однако… Андрей ничего такого не ощущает. Наоборот, у него стойкое чувство, словно так и должно быть. Словно то, что произошло пятнадцать минут назад на соседней улочке — нормально. Он как будто рождён был для такого, или такая ситуация сложилась именно для него. Естественно, как рыба в воде. Да, это уже не тот мир, в котором он жил прежде, но он ничуть не меньше Андрею подходит. Перейдённая грань вовсе не колет.

«Мы убили тех существ, — думает Вознесенский, подрагивающие пальцы опуская к краю свитера. — Почему я так спокоен? Будто ничего необычного не произошло. Это шок? Или я действительно воспринял это нормально?»

Он тянет ткань наверх, сглатывая, готовый увидеть что угодно. И замирает, ошеломленный. Рана до сих пор есть — небольшая, хоть и украшенная со всех сторон разливами крови; косая. Но это определённо не та же рана, которую ему нанесли. Андрей торопливо стаскивает свитер и рубашку через голову, приближается к зеркалу вплотную. Тот безымянный не просто оцарапал, он практически рассёк туловище, но теперь эта рана совсем неглубокая и похожа просто на продольный порез. Как будто изнутри ткань восстановилась. Даже не кровоточит больше.

— Что за чертовщина? — едва выдыхает он.

— Взаимовыручка, — слышится со стороны ответ. Он резко оборачивается: со стороны коридора стоит девчонка. Она завернулась в полотенце, как в тогу, и водит головой по сторонам. Причесалась, отскребла грязь и кровь, и она выглядит мало того, что прилично, так ещё и куда реалистичнее. Волосы у девчонки оказываются светло-русые, приятного кремового оттенка. Прямые и гладкие, они спускаются до поясницы, на макушке же спокойно не лежат: чёлка, поделённая на несколько прядей, падает на глаза, но девочка её не убирает. Она уже обсохла и похожа то ли на взъерошенную птичку, то ли на взъерошенную кошечку. Смотрит с любопытством на рану Андрея.

— Взаимовыручка?

— Ты спас меня от погони, — она дёргает плечом, укрытым белой вафельной тканью. — А я перекрыла твою боль, когда ты призвал, и немного пошаманила над этой гадостью.

— Ты меня исцелила?

— Какое ещё исцеление? — девочка удивляется. — Я что, волшебница? Нет, просто я перенаправила некоторые твои потоки и поделилась своей энергией. Вот она и заживает быстрее.

Андрей делает к ней широкий шаг и ловит за правую руку, поворачивает нежной стороной вверх. Её предплечье было рассечено — оно и сейчас красуется разрезом. И у неё разорвано ухо.

— Откуда эти раны? — спрашивает он.

— Датчики вырвала.

— Тогда почему не исцелишь своё вместо моего? — его пальцы невольно сжимаются плотнее, и девочка хмурится. — Ты не чувствуешь боли?

— Боль-то я чувствую, — недовольно протягивает она. — Просто… не так, как ты. Человека боль убить может. Оружие — нет. Я могу абстрагироваться. И вообще-то я не могу себя сама лечить. Оно зарастёт, когда будет достаточно энергии.

Значит, она поправила тело Андрея в благодарность, не зная даже такого слова. Он вздыхает: всё так запутанно, а девчонка явно не может объяснить всё по очереди, только фактами бросается. Андрей вручает девчонке футболку и отправляется сам в ванную, приводить себя в порядок; смывает кровь, копается в аптечке, выискивая необходимое. Обрабатывает рану, морщась, хмурясь и прикусывая губу; он много раз ранился — пацан же, непоседа — но никогда не было столько крови. Кожа содрана, багровеет обнажённая плоть. Края у неё ровные, как по линейке расчерченные, вдоль лишь лоскутки поверхности; Андрей сглатывает, выдыхает и маникюрными ножницами обрезает края кожи, чтобы не теребили лишний раз мясо. В запасах Егора обнаруживается широкий пластырь, больше ладони размером, и Андрей теперь красуется заплаткой на подтянутом стройном теле. Залатанный хотя бы. Кровь больше не идёт.

Он возвращается в комнату. Девчонка сидит на ковре, скрестив ноги по-турецки, и с увлечением рассматривает взятую со стола книжку — какой-то атлас. Водит пальцем по картинкам, как маленький ребёнок, получивший подарок, так и сверкают глазёнки. Футболка чуть сползает с узеньких плеч, волосы откинуты за спину и чуть золотятся в дневном свете, и она кажется такой невинной и крохотной, девчушка десяти лет — кто бы подумал, какая опасность… Андрей останавливается в дверях и смотрит на неё. Чувствуя чужое внимание, девчонка вскидывает голову и сразу теряет ребячливость — режет пронзительностью, пристально, напряжённо, ожидая любой угрозы. Она как будто и ребёнок, и не совсем. Будто прошла уже через что-то, не доверяет посторонним.

— Кто ты такая? — спрашивает Андрей спокойно, и это спокойствие передаётся девчонке. Кошечка опускает загривок, волчонок прячет клыки. Она собрана и серьёзна, но уже не собирается кусаться. Раздумывает, затем, видимо, делает вывод, что он заслуживает хотя бы минимальных объяснений. Вознесенский проходит и садится напротив неё, тоже скрещивая ноги. Девчонка обводит взглядом комнату, собираясь со словами, и встряхивается.

— Оружие. Ты и сам это понял, — она хмыкает. — Знаешь, что необычно? То, что ты меня увидел сразу, означает, что ты либо опытный, либо сильный. Но ты меня так держал, что ежу понятно — опыта ноль. Не видел раньше Оружие?

— С трудом представляю, что это такое, — качает головой Андрей. — Будь добра, расскажи.

— Оружие — это Оружие, — весьма красноречиво сообщает девчонка. Теперь видно, что на коленях у неё раскрыта энциклопедия оружия: цветные фотографии и рисунки разных клинков с подписями и объяснениями. Девчонка изучает статью, посвящённую японским катанам. У них есть свои подвиды, но Андрей в том не разбирается. Тонкие девичьи пальчики чуть царапают глянцевую бумагу. — Вот ты человек, я — Оружие.

— То есть ты другое существо?

— Ну вроде того.

— Не вещь.

— Я на вещь похожа?! — девчонка возмущается. — Сам ты шмотка бездушная! Нет, я очень даже существо. А раз ты меня увидел и даже смог призвать, значит, ты человек, но особенный. Такие называются Хозяевами. Сама я не могу принять другой облик, только по приказу Хозяина. Видимо, тебя, — в её взгляде искрой пробегает ирония, и у Андрея руки чешутся её за ухо потянуть. — В общем-то, всё, что ещё?

— Как тебя зовут?

Этот вопрос ставит дерзкую малышку в тупик. Она заметно притормаживает, соображая, склоняет голову набок. Тема будто бы щепетильна: она даже глаза отводит, голос понижает.

— Нет у меня имени.

— Как у тех в чёрном?

— Ты меня с ними не сравнивай! — снова злится, но в этот раз действительно оскорблённо. — Это совсем другое! У меня пусть имени и нет… Вернее, оно есть. Просто я его не знаю. Не знаю, почему не знаю, но так получилось!

— Постой-постой, — Андрей прикладывает пальцы к виску. — То есть наличие имени — это важно?

— Разумеется! Смотри, кто ты будешь без имени? Оно ведь у тебя есть?

— Андрей Вознесенский, — он вспоминает, что совсем не представлялся, не было нужды. Девчонка с важным видом кивает.

— И меня как-то зовут. Имя делает тебя тем, кто ты есть. Обозначает, что у тебя есть душа. А у этих? — она демонстративно фыркает. — У этих имён нет, только они сами. У них нет даже ядер, потому-то так легко разбиваются. — Девчонка с накатившим унынием, которое она совсем не умеет скрывать, опускает взгляд и ещё тише добавляет: — Есть у меня имя. Я не понимаю, почему его не знаю. Должна ведь…

Понурость ей не идёт. Она такая яркая и бойкая, как комета, и без полыхания сама на себя не похожа. Андрей подпирает подбородок ладонью и разглядывает свалившееся ему на голову неземное чудо. В ограниченных стенах квартирки от слов сразу эхо гасится:

— Тогда давай придумаем временное. Надо же как-то тебя называть. — Девчушка сразу поднимает глаза, заинтересованная, и мужчина размышляет: — Какое-то решительное, уверенное. Скажем… Ника. Вероника, если полностью. Что думаешь?

Девчонка-Оружие по имени Ника смотрит на него прямиком, мысли теснятся в головушке, а вслух она выдаёт:

— Думаю, что хочу есть.

— Вы и есть умеете? — выгибает бровь Андрей.

Кажется, Ника едва сдерживается, чтобы в него не плюнуть.

Главный вопрос несколько отстаёт: Андрей совершенно не ориентируется в теме, которой желает коснуться, и пока молчит, только приглядываясь к новой знакомой. Всё не просто так, и эта девчонка уже перевернула его привычность с ног на голову, став ключом, от которого заработала вся система — пока что Андрею незнакомая, чужая и неприветливая, но определённо интересная.

Интерес… вот его вечная дилемма. Андрею было до одури скучно в мире, где всё шло по правилам, игра на сотни людей, где в одиночку проявляться — то же самое, что сидеть тише воды. Он всегда пытался себя чем-то занять, начиная от многочисленных секций и увлечений и заканчивая делами окружающих, не зря же они постоянно приходили за помощью. Их проблемы порой было трудно решать, но хоть так не хотелось выть с тоски.

А эта реальность, в которой Андрей оказался сейчас, выглядит иначе. Здесь есть нечто, необъяснимое с точки зрения естественных законов человеческого мира, что-то, с чем иметь дело ещё не приходилось. Разумеется, это запутанно и сложно, и скорее всего принесёт кучу неприятностей. Однако у Андрея есть только он. Ничего особого драгоценного, никого дорогого, только он сам. «Айсберг в океане», да только вода не чёрная, а золотистая. Уж он-то не боится рисковать, даже к тому стремится. Потрясающе! перед ним врата в целую вселенную открыты!

И открыла их заносчивая взъерошенная девчонка, которой, очевидно, свой мир не покинуть, да она и не собирается. Как много вопросов не решено, аж дух захватывает! И в том же проявляется двойственность: внешне Ника, у которой должно быть другое имя, совершенно ничем от человека не отличается. Они на ходу заскакивают в магазин, где приобретают девчушке стартовый комплект одежды. Он весь в строгих тонах: белая рубашечка, чёрный сарафан с широким пышным подолом, лакированные туфельки и полосатые поперёк чёрно-белые колготки; школьная гамма, чтобы девочка меньше выделялась — раз уж тянет на десятилетку, если будет хорошо одета, внимания никто ненужный не обратит. Находят и лёгкое светлое пальтишко. Долгими стараниями Андрей, раньше к головам девушек не прикасавшийся, передние прядки её длинных волос закрепляет по бокам, чтобы меньше мешались. Ника вертится, рассматривает всё вокруг, будто никогда подобного не видела, принюхивается к воздуху. Когда они останавливаются в маленьком кафе, поначалу выбирает блюд пятнадцать — приходится объяснять ей, что финансы не бесконечны и вообще-то Вознесенский ей в спонсоры не нанимался.

— Можно подумать! — обиженно фырчит девчонка, с вожделением разглядывая цветастые изображения местных кушаний. — Так и себе закажи!

Андрей выбирает несколько вариантов, максимально подходящих ребёнку, но крупно с этим просчитывается: Ника заглатывает всё в один присест. У неё не желудок, а бездонная пропасть — поглощает еду девчонка жадно, как бульдозер, загребает в себя чуть ли не с тарелками.

— Ты вроде такая маленькая, а такая прожорливая, — протягивает Андрей, подпирая подбородок ладонью и разглядывая девчонку. Та бросает в него краюшкой хлеба, сверкая глазами — говорить не может, рот забит. Мужчина цокает языком: — Крошка, едой не швыряются, это дурной тон.

— А ты сам дурной, — бормочет невнятно Ника и отправляет в свою топку ещё одну котлету.

О да, выглядит она как человек. Что особенного в девочке лет десяти, которая пошла поесть в кафе со своим… на кого он похож? Андрей сравнивает и приходит к выводу, что даже если его сочтут молодым отцом, внешне они не сильно сходятся, хотя что-то общее определённо проскакивает. В любом случае, сейчас он — взрослый, ответственный за этого ребёнка. Начинать нужно с деталей, и Вознесенский медленно выдыхает, не прикоснувшись ещё к собственной еде.

— У тебя есть какие-нибудь документы? — спрашивает он.

— Документы? — Ника хмурится.

— Бумаги, в которых записано, кто ты и откуда.

— Я в курсе, что такое документы. С чего им быть-то? Я не одна из ваших канцелярских мышат. Меня не штамповали, — она готова уже нос задрать.

— Прямо в тебе были датчики, — не очень любезно одёргивает её Андрей. Надо прояснить весь этот каламбур. — Так что будь любезна, отвечай на мои вопросы полностью. Очевидно, здесь не всё так просто, так что придётся тебе мне объяснять. Начнём заново. Сколько тебе лет?

Ника притормаживает. Смотрит на свою ладонь и загибает пальцы. Что-то больно шустро она загибает, так что Андрей уже подозревает худшее — и ошибается. Что ситуация будет настолько плачевна, он точно не предполагал.

— Два!

— Что два?

— Два месяца, — Ника гордится, словно новую контанту открыла. — Два месяца мне, усёк?

— Неужели? — Андрей вздыхает. — В два месяца дети даже не ползают ещё, ты ведь понимаешь?

— Андрей! — она закатывает глаза. — Я ж говорила, я Оружие! Какие ещё «дети»? Мы, по-твоему, будем тратить десятилетия, чтобы учиться отличать бабочку от жука?

— Смени тон, — с холодком замечает Вознесенский. Девчушка не зажимается, однако прекращает перечить. — Что ж… значит, у Оружия развитие идёт иначе?

— Иначе.

— Ладно, допустим. Значит, тебе два месяца, своего имени не знаешь. Ты была где-то, где тебе ставили датчики. Зачем?

— Чтоб контролировать, очевидно, — фыркает девочка.

В кафе, где они находятся, малолюдно, и шанс, что их подслушают, минимальный. Человеческий поток схлынул после перерывов, официанты замотаны часом-пик и потому не прислушиваются к шепоткам, да и местечко само уютное, укромное. Даже если тут возникнут осложнения, можно избежать катастрофы. Ника сидит на диване, ногами не доставая до пола, и уминает четыре шарика мороженого — разноцветные и симпатичные, они явно ей нравятся и на вкус, смотрит с таким детским открытым восторгом, облизывает ложечку по три раза. И что делать с этой непутёвой?

— Безымянные преследовали тебя с того самого места? — продолжает Андрей.

— Ага.

— То есть ты оттуда сбежала?

— Ага, — Ника для убедительности даже кивает. Край рта у неё заляпан шоколадом, и Андрей, вытаскивая салфетку из подставки, стирает с мордашки грязь.

— И откуда же ты сбежала?

— Понятия не имею, — на изумлённый взгляд девчонка поясняет: — Серьёзно, я не знаю. Это было просто… место. Много стекла. Я датчик-то первый отыскала, вырвала и сумела выбраться, а они загнать попытались. Тут ты и встрял, так что я теперь здесь, — она складывает локти на стол, как школьница, и насмешливо взирает на своего спасителя: — Ты круто их поразбивал. А знаешь, что самое крутое? Ты сумел меня призвать. Такое прежде никому не удавалось. Значит, ты какой-то особенный. Ишь как!

«Особенный». Андрей слышал это множество раз от людей со всего окружения: они говорили то с завистью, то с восхищением, то с равнодушием. Постоянно повторяемый факт становился действительностью, и Вознесенский привык «особенным» быть. Если так вспомнить, лучше всего в сознании отпечатался один случай, когда это ему сказал Егор. Кажется, незадолго до того, как они разошлись в разные стороны и больше не пересекались. «Ты особенный, Андрей. Так что ожидай, что однажды это сильно отразится на всём вокруг тебя», — и глаза у него в тот момент были тёмными, какими ещё не были за всё их знакомство…

Мужчина быстро поднимается, выискивает в карманах висящего рядом пальто необходимое и выкладывает перед Никой два обломка. Один — с места, где существа в чёрном рассыпались на битое стекло. Второй — из квартиры Егора. Дрогнувшим от волнения голосом Андрей быстро спрашивает:

— Скажи, это ведь одно и то же?

Ника удостаивает улики только одним взглядом: какао её занимает куда больше.

— Ну да, — звучит ответ.

— И что же это?

Она точно знает. Внезапно череда совпадений кажется не такой уж случайной, и между всем изменившимся точно есть связь — Андрей чует. А он привык доверять своей интуиции. Интуиция ни разу ещё не подводила, тем более когда на горизонте маячило нечто воодушевляюще глобальное. Ника на его энтузиазм подбирается, с любопытством всматриваясь в черты его лица.

— Мало того, что ты не знал, что призывать можешь, — протягивает она недоверчиво, — так ещё и никогда сломанного Оружия не видел?

Стрелки часов делают новый ход.