Недостающее звено (джен)

— Мистер Холмс! — послышался голос поднимающейся по лестнице миссис Хадсон, и вскоре мы увидели в дверях гостиной несколько встревоженную хозяйку, держащую в руке сложенный лист бумаги. — Мальчишка-посыльный просил передать это вам. Сказал, что это очень срочно, дело жизни и смерти. Правда, несмотря на срочность, он все же дождался, пока я отыщу для него шиллинг.

Холмс, который за все сегодняшнее утро едва ли проронил хотя бы пару слов, сидя в любимом кресле и поминутно пуская в потолок клубы табачного дыма, подскочил, как на пружине и чуть ли не вырвал послание из рук миссис Хадсон, воскликнув:

— Наконец-то!

— Вы ждали письма? — недоуменно спросил я.

— Я ждал любых новых фактов, мой друг, — бодро отозвался Холмс, разворачивая доставленный листок. — Потому что факты, которые мы собрали до сих пор, очевидно неполные. Слишком уж много возможностей они предполагают. А вы, должно быть, помните, что я говорил вам по поводу отсева гипотез. Отбросьте все заведомо невозможные объяснения, и в остатке вы получите истину. Надеюсь, это послание позволит нам отбросить еще несколько неверных предположений. Ага!

Последнее восклицание определенно относилось к тексту сообщения, и я невольно вытянул шею, пытаясь разглядеть написанное. Холмс охотно пододвинул мне листок, и на его безукоризненно белой поверхности я прочел короткое послание:

«Мистер Шерлок Холмс! Как мне стало известно, Вы занимаетесь расследованием ужасного убийства, произошедшего в Лондонском зоологическом музее. Доктор Дэвид Марш, который сейчас пребывает в очень плохом состоянии и со дня на день может отдать душу Господу, нуждается в разъяснении некоторых обстоятельств, сопровождавших это преступление. Сам он не имеет возможности вставать с постели, но считает невежливым беспокоить Вас просьбами такого рода, поэтому я, будучи его близким другом, позволил себе обратиться к Вам самостоятельно. Не могли бы Вы посетить нас, пока доктор Марш еще жив и в сознании? Адрес дома указан на обороте.

С уважением,

преподобный отец Питер Барретт,

церковь Святого Спасителя».

Письмо меня порядком озадачило. С одной стороны, интерес престарелого Дэвида Марша к обстоятельствам трагедии, в которой оказался замешан, хотя и косвенно, его сын, совершенно понятен. Но почему в таком случае он не пожелал расспросить самого Томаса? Зачем обращаться к Холмсу? И почему именно сейчас? Бросив взгляд на Холмса, я убедился, что от его мрачной задумчивости не осталось и следа: мой друг был оживлен, хотя ничего экстраординарного вроде бы не произошло. Вряд ли человек, который определенно не мог находиться даже близко к месту преступления, способен пролить свет на эту загадку.

— Вы со мной, Ватсон? — бодрым голосом спросил Холмс, облачаясь в пальто.

— Как всегда, мой друг, — отозвался я, поднимаясь из кресла.

Цель нашего путешествия, как выяснилось, располагалась совсем недалеко, поэтому мы не стали брать кэб, а двинулись пешком вдоль Бейкер-стрит. Воздух после прошедшего ночью дождя оказался прохладным, но удивительно чистым для Лондона, пропахшего дымом и креозотом. Дышалось легко и столь же легко думалось: как видно, такие же ощущения испытывал и мой друг, судя по его повеселевшему взгляду и разгладившимся морщинам на лбу.

— Ну что, Ватсон, есть ли у вас предположения относительно причин убийства? — спросил он, почти по-ребячески перескочив через большую лужу на тротуаре.

— Конечно, Холмс, однако, боюсь, все они самоочевидны, и мы их уже обсуждали — отозвался я, пожав плечами. — Либо Джек Бернс убрал с пути соперника, либо Томас Марш попытался замести следы подлога, либо Мелисса Харпер покончила со своим несчастливым браком.

— И это все? — с оттенком иронии в голосе спросил Шерлок Холмс. — Друг мой, вы рассматриваете самые поверхностные из гипотез. На самом деле потенциальных мотивов гораздо больше, в том числе и весьма вероятных. Взять, к примеру, возможность подделки останков Томасом Маршем. Да, он мог бы убить своего ассистента, чтобы защитить свою репутацию. Однако кто сказал, что его репутация дорога лишь ему самому? Его брат Ричард, который проводил подготовку экспоната, мог о чем-то таком догадываться. Когда Роналд Харпер обнаружил подделку, Ричард мог убить его, чтобы защитить Томаса от публичного позора.

— Вы всерьез рассматриваете эту версию? — нахмурился я.

— Я все версии рассматриваю всерьез, Ватсон. Но, конечно, я не утверждаю, что все было именно так: это был лишь пример более сложного мотива. И это еще не все! Харпера мог застрелить убийца, нанятый джентльменом, к которому мы сейчас направляемся.

— Бог мой, Холмс! При чем Дэвид Марш?

— А разве отцу, который и сам крупный исследователь, безразлична научная репутация сына?

— Но откуда он мог узнать?..

— А вот это нам и предстоит выяснить. Если бы никакие сведения из зоологического музея не доходили до пожилого ученого, полагаю, сегодня нас вряд ли пригласили бы в гости.

Слуга доктора Дэвида Марша встретил нас у порога и без лишних разговоров повел в комнату больного. Первый же взгляд на обстановку жилища позволил мне сделать выводы о материальном положении старого ученого. Даже если не брать в расчет размер самого дома, богатство внутренней отделки, ее безупречная чистота, свидетельствующая о каждодневном уходе, целая галерея искусно написанных портретов вдоль коридора, серебряные канделябры на стенах не оставляли сомнений в том, что хозяин дома очень состоятелен. Смог ли он нажить все это имущество своими силами или, что вероятней, получил его в наследство от кого-то из предков, но в любом случае у него будет, что оставить своим сыновьям после ухода в мир иной.

Когда мы вошли в полутемную комнату с единственным окном, плотно занавешенным шторами, я едва разглядел хозяина дома: мертвенная бледность кожи делала его осунувшееся лицо почти неразличимым на фоне постели, на которой он располагался, укутанный одеялом до самого подбородка. Висевшая на стене справа массивная картина в стиле Рембрандта, изображающая библейский сюжет — Авраама, приносящего в жертву своего сына Исаака, — только подчеркивала общую гнетущую атмосферу. Рядом с кроватью на стуле сидел худой и высокий человек в облачении священника, всем своим видом выражая заботу о состоянии больного. Увидев нас, он степенно поднялся к нам навстречу и представился:

— Я преподобный Барретт. А вы, джентльмены, полагаю…

— Шерлок Холмс и доктор Джон Ватсон к вашим услугам, — ответил Холмс. — Мы явились по вашей просьбе.

Говоря это, он не сводил взгляда с небольшого журнального столика, расположенного рядом с кроватью. На его глянцевой поверхности лежал свежий номер «Лондон Трибьюн». Поперек раскрытого разворота я прочел заголовок «Скелет питекантропа — фальшивка! Доктор Марш пошел на подлог ради доказательства несостоятельной гипотезы Дарвина», набранный таким крупным шрифтом, что надпись было нетрудно разобрать даже в полутьме.

— Кажется, я понимаю, что именно вас обеспокоило, — вырвалось у меня.

— Не могу поверить в то, что мой сын мог пойти на подлог, — послышался слабый надтреснутый голос, заставивший меня вздрогнуть: мне казалось, что больной спит или без сознания.

— Вам не следует волноваться, Дэвид, — обратился к нему Барретт. — Нет никаких доказательств, что это сделал именно он. Этот журналист, Энтони Стоун, перегибает палку, обвиняя во всем его.

— Очередная статья Стоуна? Следовало ожидать, — отозвался Холмс. — Но мне совершенно непонятно, как до него дошли сведения о подделке, да еще и настолько быстро. Еще вчера почти никто не знал об этом.

— «Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным», — едва слышно процитировал Евангелие от Луки доктор Дэвид Марш, обессиленно прикрыв глаза. — Скажите, мистер Холмс, что вы думаете о случившемся? Мог ли Томас подделать останки, по-вашему? Я понимаю, что расследование еще не окончено, но какие-то гипотезы у вас наверняка есть. Если хотя бы половина того, что говорят о ваших способностях, верно, то…

Я бросил взгляд на изрытое морщинами, искаженное от постоянной боли и напряжения лицо пожилого ученого. Казалось, его гораздо больше беспокоит возможная подделка останков, нежели перспектива для его сына оказаться на виселице за умышленное убийство. Вспомнив то, что о нем рассказывал последний, я осознал, что так и есть. Выбирая между смертью и бесчестием, он без колебаний предпочел бы первое.

— Вы правы, у нас есть несколько гипотез, подлежащих всесторонней проверке, — кивнув, спокойно ответил Холмс. — Мое мнение на данный момент заключается в том, что вашему сыну не было нужды заниматься фальсификацией: он и без того сделал блестящую научную карьеру. На подлог идут обычно вконец отчаявшиеся люди. Возможно, вам доводилось читать о самоубийстве доктора Тернера в Марлоу-колледже?

— Да, я слышал об этом, — прикрыв глаза, пробормотал Дэвид Марш. — Но здесь… Другое. Данные химического эксперимента легко проверить, достаточно следовать методике. Подлог обнаруживается, если и не сразу, то очень скоро. А вот в нашей области… Если с самого начала удастся убедить всех, что останки подлинные, они могут лежать в музее десятилетиями, пока кто-нибудь не догадается провести повторную экспертизу. Такое не раз случалось на моей памяти, и Томасу это, конечно, было известно. Что, если…

— Но зачем Томасу так рисковать? — спросил я, не утерпев. — Он прекрасный ученый, и способен добиться признания честным путем!

— Только в том случае, если теория эволюции верна, — сухо отозвался старик. — А я по-прежнему… не могу этого принять. Несмотря на… очень убедительные аргументы Чарльза Дарвина и его сторонников.

— Право, не вижу в них ничего убедительного, мой друг, — вмешался в разговор преподобный Барретт. — Даже сомневаться в Слове Божьем — значит брать грех на душу. Стоит ли делать это, отправляясь на Его суд?

— Я старый умирающий грешник, отец Баррет, — слабо усмехнулся Дэвид Марш. — Право, веры во мне куда меньше, чем я сам хотел бы. Но не могло ли быть так, что мы просто неверно истолковали Слово? Разве не помним мы столетия кровавых войн и распрей между христианами, служащими одному и тому же Богу? Когда одна сторона понимает Евангелие так, а другая — эдак, и все они истово верят в свою правоту…

— Нет, все не так! — с неожиданной горячностью вскочил хранивший до сих пор спокойствие преподобный. — В Писании есть места, сложные для понимания тех, кто не ведом Святым Духом. Но о сотворении природы и человека говорится ясно и бесхитростно: Бог создал человека по Своему образу и подобию. Не по образу обезьяны! Поэтому я совершенно не удивлен, что останки оказались поддельными. Да что там: по молодости я и сам развлекал друзей, создавая скелеты всевозможных химер из костей разных животных. Рогатых зайцев, собак с копытами и…

Он осекся, сообразив, в чем только что признался — в способности изготовить поддельные останки и определенном опыте такого рода. Холмс, тем не менее, не стал заострять внимания на его словах.

— Преподобный Барретт, — спокойно обратился он к священнику, — я не знаток теологии, и вряд ли способен поддержать это направление дискуссии. Надеюсь, я ответил на вопрос доктора Дэвида Марша. Однако, раз уж мы здесь, я бы хотел задать пару вопросов и со своей стороны. Доктор Марш, извините меня за вынужденную нетактичность, но могу я знать состав вашего завещания?

Барретт замолчал и перевел хмурый взгляд на Холмса, потом вновь опустился на стул. Было заметно, что он не очень доволен тем, что ему помешали развить мысль, сменив тему разговора на более приземленную. Дэвид Марш попытался пожать плечами, но сразу же скривился от боли и, переведя дыхание, ответил:

— Все, что у меня есть, я завещаю своим сыновьям, конечно же.

— В равных долях? — уточнил Холмс.

Выражение лица старика изменилось: казалось, он обдумывает какую-то мысль, ранее не приходившую ему в голову. После необычно долгого молчания он наконец ответил дрогнувшим голосом:

— Кажется, я понимаю, к чему вы клоните, мистер Холмс. Вы полагаете, что я обделил одного из братьев в своем завещании, и он теперь пытается восстановить справедливость таким… Таким… Боже. Боже… Н-н-на…

Дэвид Марш замолчал с раскрытым ртом, его взгляд остекленел, зрачки закатились под веки, заставив содрогнуться даже меня, не раз видевшего такую картину. Челюсти старика судорожно сжались, и он, выгнувшись, затрясся всем телом. Апоплексический приступ! Пока я пытался оказать посильную помощь умирающему, преподобный Барретт спешно покинул комнату, чтобы позвать на помощь.

Проводив его коротким взором, я вдруг почувствовал, как мое запястье сжала влажная ладонь, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Старик, продолжая содрогаться в конвульсиях, захрипел и попытался что-то сказать, однако припадок вновь резко выгнул его тело, и я услышал только нечленораздельный стон. Он предпринял вторую попытку, и на сей раз у него почти получилось. Он из последних сил потянул меня за руку, и я склонился над умирающим, стараясь уловить каждое сказанное им слово.

— Ка… Быт... — с трудом прошептал он.

— Смотрите, Ватсон! — услышал я негромкий голос своего друга и проследил за его взглядом.

Ладони старика были развернуты ко мне, большой палец на каждой из них прижат, образуя всем понятный знак числа «четыре». В следующую секунду он с трудом выдохнул и обмяк, утратив сознание. Увы, даже поверхностный осмотр Дэвида Марша убедил меня в том, что шансов у него практически нет. Не знаю, каким чудом он продержался до этого момента, но даже у чудес есть свои пределы. Старый ученый умирал, и уже ничего нельзя было поделать. Дождавшись появления личного врача доктора Марша, я препоручил ему заботу о больном, однако мой коллега, как и я сам, был настроен пессимистично:

— Благодарю вас, доктор Ватсон, — сказал он, горестно покачав головой, — но по правде сказать, я не верю, что он придет в сознание. Скорей всего, часы его жизни сочтены.

Когда мы с Холмсом в тягостном молчании спустились к входной двери, нас нагнал преподобный Барретт.

— Ну зачем вы стали его допрашивать, мистер Холмс?! — с чувством заговорил он. — Я ведь позвал вас, чтобы успокоить его, а не взволновать.

— Это моя вина, — угрюмо кивнул мой друг, — и мне, как и Энтони Стоуну, нет оправдания. Доктор Марш казался совершенно спокойным, отвечая на мой вопрос, пока ему в голову не пришла какая-то мысль — по всей вероятности, возможный мотив преступления для одного из его сыновей.

Барретт опустил голову и некоторое время молчал. Затем он вздохнул, снова взглянул в глаза Холмсу и с расстановкой произнес:

— Но может быть, в этом нет чьей-либо вины. Господь забирает лучших из нас к себе, чтобы уберечь от греха. Кто знает, в какую сторону склонила бы Дэвида вся эта история? Он уже пребывал в тяжелых раздумьях, а его сын Томас… Может быть, именно Божье вмешательство не позволило совершиться подлогу и утвердить в умах лживую теорию!

— Не нам судить о планах Провидения, — скромно ответил Холмс, — но я склонен полагать, что убийство — дело вполне человеческих рук. На сегодняшний день уже второй невинный человек косвенно пострадал из-за того, что произошло, поэтому не следует медлить. С вашего позволения, мы вас покинем: нам с доктором Ватсоном предстоит кое-что проверить.

— Одну минуту, мистер Холмс! — поспешно воскликнул преподобный. — Есть еще один вопрос, из-за которого я пригласил вас. Но это касается уже не доктора Марша, а лично меня. Возможно, мне следовало бы обратиться в полицию, но я, право, не знаю, поверят ли они мне…

— Я вас слушаю, отец Барретт.

— Вот! — с обреченностью сказал священник, доставая из внутреннего кармана увесистый сверток и протягивая его Холмсу. — Это я обнаружил в своем саквояже сегодня утром. Понятия не имею, когда и кто мог мне это подкинуть.

Холмс осторожно развернул черную ткань, и в ее складках блеснул коротким вороненым стволом массивный револьвер сорок пятого калибра. Я замер, не зная, что и думать.

— Карманный «Бульдог». И все еще ощущается запах пороха, — сообщил Холмс, поднеся оружие к лицу, и добавил, прокрутив барабан: — одного патрона не хватает. Очевидно, что из него стреляли, и, по всей видимости, это и есть наше орудие убийства. Любопытно.

— Любопытно?! — не сдержав чувств, вскричал преподобный Барретт. — Меня теперь могут обвинить в убийстве, мистер Холмс! Возможно, разумней было бы не сообщать об этом или вовсе избавиться от оружия. Но… Я уверен, что с Божьей помощью вы сможете разобраться в этом деле. Найдите убийцу, джентльмены, я прошу вас.

Покинув дом Дэвида Марша, мы какое время шли в молчании. Я чувствовал себя подавленным тем, что произошло, Холмс тоже заметно помрачнел и шагал рядом, опустив голову. Украдкой взглянув на него, я узнал это выражение лица: великий сыщик с трудом переживал ситуации, когда из-за его действий или бездействия страдали люди. Но если обычно виновным оказывался преступник, по-прежнему находившийся на свободе, то сейчас удар был нанесен самой человеческой природой.

— Интересно, что так взволновало Марша в вашем вопросе? — в задумчивости спросил я, не особенно рассчитывая на ответ.

— Это вполне очевидно, Ватсон, — со вздохом отозвался Холмс. — Старик решил, что виновен второй его сын, Ричард, совершивший подлог, чтобы уничтожить репутацию своего брата в надежде на то, что их отец изменит состав завещания в его пользу.

— Полагаете, что основная часть была завещана Томасу?

— Возможно, хотя, даже если братья должны были получить равные доли, Ричарду его части могло показаться мало. Так или иначе, мотив у него определенно был. И у него вполне достаточно навыков для изготовления подделки: он профессиональный таксидермист, который несколько лет занимался подготовкой экспонатов.

— Однако вы по-прежнему сомневаетесь? — спросил я, уловив неуверенность в его голосе.

— Я ведь уже говорил вам. Исключите все заведомо ложные объяснения, и тогда оставшееся — правильный ответ, каким бы безумным он ни казался на первый взгляд. Эта кажущаяся безумность разгадки никогда не смущала меня. Но в этом деле главная загвоздка в другом: слишком много возможных объяснений, и многие из них я до сих пор не смог исключить. Как много мотивов для преступления! Как много возможностей! И все же меня не покидает впечатление, что разгадка на поверхности: достаточно лишь найти факт, который свяжет все воедино. Недостающее звено в цепи рассуждений, сделающее невозможными все объяснения, кроме одного — правильного.

— Что же он пытался сказать нам перед тем, как потерять сознание?

— «Ка», «быт», изображая при этом на пальцах две четверки… Если это действительно четверки, а не какой-то иной символ. Не могу судить с уверенностью, что все это означает, но одно предположение у меня имеется.

— Однако, насколько я понимаю, поделиться им вы не желаете? — не удержался я от сарказма.

Холмс взглянул мне в глаза и, ничего не ответив, поднял руку, подзывая подъезжавший кэб.

* * *

Дом Энтони Стоуна после богатого, но мрачного интерьера, который мы видели какой-то час назад, производил куда более благоприятное и, я бы даже сказал, светлое впечатление. Сам популярный публицист оказался живеньким, вертлявым человечком, на голову ниже меня, который с порога кинулся пожимать нам руки, кланяться и вообще, вести себя так, как будто встретил старых друзей после многолетней разлуки.

— Чем могу быть полезен, джентльмены? — спросил он с радушной улыбкой, подпорченной, однако, оттенком нервозности.

— Это ваша статья, не так ли, мистер Стоун? — без долгих предисловий обратился к нему Холмс, протянув журналисту «Лондон Трибьюн», раскрытый на нужной странице.

— Д-да, — опешив от такого начала, проговорил хозяин и поспешно повторил: — Да-да, конечно! Я здесь вывожу на чистую воду организатора всей этой аферы с якобы останками питекантропа и, как мне кажется, преуспеваю в этом.

Заключительную часть своей реплики он произнес уже лучась самодовольством, откинувшись в кресле и с торжествующей улыбкой глядя на нас. Я сразу же проникся к нему антипатией, но, осознав это, мысленно одернул себя: не следует поддаваться эмоциям во время расследования. Стоун, возможно, — не самый приятный человек, но для нас это не должно иметь значения. Решив так, я счел, что Холмс был бы доволен ходом моих рассуждений, и приготовился слушать предстоящий диалог.

— Откуда вам стало известно о подделке? — сухо спросил Холмс, оставив без внимания самовосхваление автора. — С результатами экспертизы ознакомился очень узкий круг людей, и все они, кроме нас с доктором Ватсоном, — сотрудники зоологического музея.

Довольная улыбка Стоуна погасла, и журналист, заметно обеспокоившись, заерзал на кресле. Его руки принялись нервно теребить край лежащего перед ним листа бумаги с каким-то испещренным помарками текстом — должно быть, заготовкой очередной статьи.

— Видите ли, мистер Холмс, — тщательно подбирая слова, ответил Стоун, — в подобных случаях я не разглашаю источник сведений. Мне рассказали по секрету, и мне бы не хотелось ставить под удар человека, который…

— Однако вы не подумали об ударе, который получит Дэвид Марш, отец ученого, которого вы обвиняете в подлоге, не так ли? — резковато перебил его Холмс.

— Об ударе? — недоуменно переспросил журналист, которому, похоже, никогда ранее ни приходила в голову мысль о том, как его статьи могут восприниматься имеющими отношение к делу людьми. — Дорогая, джентльмены здесь в связи с расследованием, — неожиданно сказал он, бросив взгляд в сторону открытой двери.

Проследив за его взглядом, я увидел молодую женщину в необычном светло-зеленом наряде, которая с обеспокоенным видом безмолвно стояла в проходе — по всей видимости, супругу мистера Стоуна. После слов мужа она помедлила, как видно, намереваясь что-то сказать, но потом лишь сдержанно кивнула и растворилась в полумраке коридора.

У меня, между тем, было, что ответить журналисту, и я в красках пересказал ему ужасные результаты нашего визита к Дэвиду Маршу. Энтони Стоун вопреки ожиданиям воспринял мой рассказ спокойно и даже вернул потерянное было самообладание к финалу, вновь натянув на лицо снисходительную улыбочку, которая едва не заставила меня вспылить.

— Доктор Ватсон, я понимаю, насколько тяжело и печально все произошедшее, — ответил он, — но вы тоже должны понять: вина за случившееся лежит не на мне и не на газете. Мы просто знакомим общество с правдой, в чем и заключается наш долг. Виноват здесь тот, кто изготовил подделку, — Томас Марш. Неудивительно, что его почтенный отец был в ужасе от содеянного сыном.

— А почему вы так уверены, что подделка — его рук дело? — спокойно спросил Холмс.

— Кому еще это могло понадобиться? — вскинулся Энтони Стоун, должно быть, принципиально не допускавший иной мысли.

— Например, тому, кто желает уничтожить научную репутацию доктора Марша, — столь же бесстрастно отозвался Холмс, глядя в глаза журналисту.

Стоун побледнел, потом побагровел и попытался что-то сказать, но смог лишь звучно выдохнуть и закашляться. Холмс поднялся из кресла и прошествовал в сторону камина, где остановился, скрестив руки на груди.

— Скажите нам, мистер Стоун, — вновь заговорил он, — с какой целью вы посещали место раскопок? То самое, где был обнаружен скелет. Вы ведь были там, я прав?

— Нет! — воскрикнул журналист, вскочив на ноги. — То есть, да, я был там, но я ничего… У меня и в мыслях не было… Проклятье, откуда вы узнали?

— Я сыщик, мистер Стоун, — лаконично ответил Холмс, как будто этого объяснения было достаточно. — Так что вам понадобилось на месте раскопок?

Энтони Стоун вернулся на свое место за столом, сделал глубокий вдох и нарочито спокойно проговорил:

— Я ведь журналист, мистер Холмс. Собирать информацию лично — мой обычный метод, в том числе инкогнито. Читатель предпочитает получать сведения из первых рук: литературный успех вашего друга, доктора Ватсона, лишний раз это подтверждает. А вы решили, что я туда ездил, чтобы подкинуть доктору Маршу подделку?

— И вы видели останки? Видели, как их извлекали? — задал новый вопрос Холмс, проигнорировав возмущенный тон журналиста.

— Я… видел, как извлекали отдельные кости, освобождая их от породы, — неохотно признал Стоун. — Однако я не могу сказать, принадлежали они человеку, обезьяне или кому-то еще.

Он поднял на нас упрямый взгляд, давая понять, что иного ответа не будет. Мне показалось, что я увидел какое-то движение в коридоре, где только что скрылась его жена, но это вполне могло быть просто игрой теней: призрачный свет газового рожка на стене легко создает такие иллюзии.

— Что ж, мистер Стоун, — помолчав, сказал Холмс, — я думаю, что на сегодня у нас не будет других вопросов. На будущее попрошу вас воздержаться от публикации скандальных сведений, основанных исключительно на сплетнях, хотя и понимаю, что не в моей власти запретить вам это.

К выходу журналист провожал нас совсем с иным выражением лица, нежели в момент нашего появления: вряд ли он ожидал, что на этот раз сам станет подозреваемым если не в самом преступлении, то в ином неприглядном деянии. Я осознавал, что наш визит отнюдь не добавит моему другу популярности: ежедневные газеты имеют куда большую власть над умами, чем может показаться, а Энтони Стоун давно стал символом этой незримой власти пера. В то же время я был убежден, что отповедь от Холмса он получил заслуженно. И если даже мы только что восстановили против себя «Лондон Трибьюн», то по крайней мере совесть наша осталась чиста.

— Мистер Холмс! — услышали мы позади себя женский голос, когда я уже занес ногу, чтобы забраться в ожидавший нас кэб.

Мы с моим другом одновременно обернулись. Перед нами, кутаясь в легкий плащ, стояла та самая женщина, которую мы видели совсем недавно в кабинете мистера Стоуна. Она опасливо покосилась на дверь, из которой мы только что вышли, и убедившись, что никто за ней не последовал, торопливо проговорила:

— Простите меня… Я услышала рассказ вашего друга…

— Доктор Ватсон к вашим услугам, — церемонно поклонился я.

— Я миссис Стоун, — почти скороговоркой ответила она, склонив голову. — Это правда? Статья моего мужа… Она действительно довела того человека до приступа?

— Он и без того был очень слаб, — сказал я. — Но да, по всей видимости, содержимое статьи сыграло свою роль.

Она замолчала, прикусив губу и не решаясь продолжить. Инициативу взял на себя Холмс.

— Насколько я понимаю, это вы снабдили своего мужа сведениями о подделке? — мягко спросил он.

Миссис Стоун молча кивнула и, вздохнув, ответила:

— Я совершенно не думала, что это выльется в статью. Просто моя подруга Мелисса рассказала мне, а я поделись с мужем.

— Мелисса?! — воскликнул я. — Вы имеете в виду Мелиссу Харпер?

— Да, конечно, — растерянно закивала миссис Стоун. — Я думала, вы уже знаете…

Холмс одарил меня многозначительным взглядом. Я понял его значение: Мелисса могла узнать о факте подделки останков только одним путем. Ей сообщил доктор Бернс «по секрету», не осознавая, что подобные Мелиссе секреты хранить неспособны. А раз он ей доверился, значит Холмс, вероятно, прав: эти двое и впрямь состоят в романтических отношениях.

— Не волнуйтесь, миссис Стоун, — успокаивающе произнес Холмс, — вашей вины в этом нет. Виноват скорей я сам — вы ведь слышали рассказ моего друга. Но в любом случае спасибо, что сказали нам. Это отчасти проясняет дело.

Спустя десять минут, когда кэб мчал нас по улицам Лондона в направлении зоологического музея, я наконец-то смог задать давно мучивший меня вопрос.

— Как вы догадались, что Энтони Стоун был в месте раскопок?

— Билеты, — коротко ответил Холмс, яростно дымивший трубкой, как и всегда в периоды его погруженности в очередное расследование.

— Билеты?

— Из под пресс-папье в кабинете Стоуна торчали старые железнодорожные билеты, и на верхнем я заметил пункт назначения — Фолкстон, дата — 10 августа этого года. Как раз в тот период, когда там работала экспедиция Томаса Марша. Нетрудно было догадаться, что могло понадобиться в этом месте лондонскому журналисту, непримиримому противнику дарвинизма.

— Вы думаете, он действительно причастен к подделке? Мотив у него и впрямь есть.

— Не будем делать скоропалительных выводов, мой друг, — отозвался Холмс. — Нам все еще не хватает сведений, и мы до сих пор не смогли сократить число гипотез до одной. Пора исправить это.