Недостающее звено (джен)

«Мы должны признать, что человек со всеми его благородными качествами,

с его божественным умом, который постиг движение и устройство Солнечной

системы, словом, со всеми способностями, всё-таки носит в своём физическом

строении неизгладимую печать низкого происхождения».

(Чарльз Дарвин, «Происхождение

человека и половой отбор»)

— Смотрите, Холмс! — воскликнул я, взглянув в окно, где царил необычно ясный для Лондона теплый сентябрьский день. — Это же…

— Инспектор Лестрейд, я полагаю? — не отрываясь от газеты, меланхолично спросил мой друг.

Холмс, развалясь, сидел в своем кресле спиной ко мне, держа в руках «Таймс» и, казалось, полностью погрузившись в чтение. Я был готов поклясться, что он никак не мог опознать человека, только что выбравшегося из кэба и направившегося к нашей двери.

— Только не говорите мне, Холмс, что вы увидели его отражение в каком-нибудь стеклянном кувшине! — попытался я сыронизировать, но, боюсь, в моей остроте явственно прозвучали нотки отчаяния.

— Увы, мой дорогой друг, не увидел. Зато услышал, как остановился кэб, ехавший до этого в очень заметной спешке.

— Но ведь любой другой мог подъехать, — попытался я возразить, однако Холмс только пожал плечам.

— Не спорю, это мог быть кто угодно, — отозвался он. — Однако я ждал именно Лестрейда, так что мое предположение попало в точку.

— Вы ждали его?

Холмс, не торопясь, выбрался из кресла и развернул передо мной страницу криминальной хроники. «Убийство в зоологическом музее», гласил массивный заголовок в самом верху.

— Я был уверен, что полиция зайдет в тупик, — снисходительно пояснил Холмс, обернувшись на голос приветствовашей гостя миссис Хадсон, за которым последовал звук шагов по лестнице. — Инспектор! Проходите. Мы с Ватсоном ждали вас.

Пока Лестрейд располагался в предложенном ему кресле, я мельком пробежался глазами по газетной странице. «Роналд Харпер, научный ассистент знаменитого Томаса Марша, был найден мертвым в новом выставочном зале Лондонского зоологического музея сегодня утром. Тело было обнаружено за полчаса до начала публичной лекции, посвященной эволюции человека…» Снова преступление, связанное с академическим миром! Неудивительно, что Лестрейд поспешил к нам на поклон, памятуя о двух предшествующих делах с активным участием светил науки.

— Вижу, мистер Холмс, вы уже догадались, с чем я к вам пожаловал, — начал свой рассказ инспектор. — Мы только начали расследование, но сразу же погрязли в деталях. Видите ли, Лондонский зоологический музей — уникальное заведение. Да это и не музей по большому счету, а полноценное научное учреждение, где работает множество ученых, преимущественно биологов и палеонтологов. Его выставочная часть — не более, чем средство покрытия расходов. Ну, а вы сами знаете, у этой братии ничего простого не бывает: даже преступление, должно быть, по своим формулам считают предварительно!

— Полагаете, преступник тоже из числа ученых? — невозмутимо спросил Холмс.

— Не знаю, но я бы не удивился. Какой резон кому-то убивать безобидного и небогатого профессорского ассистента на его рабочем месте? Держу пари, тут пахнет академическими конфликтами, мистер Холмс, — со знанием дела отозвался Лестрейд, покачав головой. — Вы же помните наши прошлые дела. Нормальные люди убивают из-за денег, ну или там из ревности на худой конец, а эти — из-за всевозможной ерунды. То из-за числа Пи, то из-за какого-то там ньютония…

— Я всегда полагал, Лестрейд, — возразил мой друг, — что нормальные люди вообще не убивают, кем бы они ни были. Но давайте все же обратимся к обстоятельствам дела.

— Что ж, Холмс, если вы уже ознакомились с заметкой…

— Простите меня, инспектор, — вмешался я, — а Томас Марш, у которого работал убитый, — это что же, тот самый?..

— Верно, доктор Ватсон. Доктор Марш якобы нашел недостающее звено между обезьяной и человеком… Или что-то вроде. Только на прошлой неделе все газеты трещали об этом, помните? В день убийства была назначена публичная лекция, посвященная этой находке. Естественно, когда обнаружили тело Харпера, все пришлось отменить. Энтони Стоун по этому поводу уже опубликовал очередной пасквиль, да и вообще, весь Лондон просто гудит с того момента, как до происшествия добралась пресса. Даже англиканская церковь с заявлением выступила…

— Церковь? — переспросил я, не скрывая своего изумления.

Лестрейд смерил меня нетерпеливым взглядом, словно бы не понимая, как описанная им буря могла меня миновать, потом покачал головой и проговорил:

— В двух словах этого не расскажешь. Если мистер Холмс возьмется за дело…

— Я берусь за него, — кратко ответил Холмс, так резко пыхнув трубкой, что почти полностью скрылся в клубах табачного дыма. По его сосредоточенному лицу несложно было догадаться, что он он уже анализировал обстоятельства, о которых узнал из криминальной хроники, и был полностью поглощен ими.

— Так и думал, что вас это заинтересует, — кивнул инспектор. — Дело крайне запутанное. Как я уже сказал, совершенно неясны мотивы преступления. В сущности, единственной подозреваемой на данный момент остается вдова убитого, но мало кто из наших всерьез верит в ее виновность. Словом, я буду рад, мистер Холмс, если вы сможете пролить свет на произошедшее. Разумеется, присутствие доктора Ватсона тоже очень желательно.

— Вам следовало приехать к нам с самого утра, дорогой инспектор, — отозвался Холмс, бросив взгляд в сторону стоящего у входа Лестрейда. — Но, я вижу, вы поспешили осмотреть весь музей лично, включая даже лаборатории и мастерские.

— Вы видите? — растерянно пробормотал Лестрейд.

— Именно. Вы, наверное, в курсе, что при посещении химической лаборатории имеет смысл надевать халат: очень многие вещества способны необратимо разрушить как материал одежды, так и, увы, человеческие кожные покровы. А на локте вашего нового пиджака я вижу характерное отверстие с обугленными краями, заставляющее предположить, что вы неосторожно оперлись о стол с каплями концентрированной серной кислоты на поверхности.

Пока инспектор, скрутившись спиралью и с выражением ужаса на лице разглядывал рукав своего безнадежно испорченного пиджака, мой друг сдержанно усмехнулся, поднялся из кресла и подошел к своей обширной картотеке, хранившей сведения обо всех когда-либо интересовавших Холмса личностях, имевших прямое или опосредованное отношение к преступному миру. Это меня порядком удивило: неужели в этом деле замешан кто-то из наших старых знакомых? Однако Холмс, бегло просмотрев несколько карточек, повернулся к нам и озвучил свое решение:

— Что ж, джентльмены, чем раньше мы ознакомимся с обстоятельствами непосредственно на месте, тем лучше. Вы попросили кэбмена подождать, Лестрейд?

* * *

— Почему вдова мистера Харпера под подозрением, инспектор? — спросил я, когда мы подъехали к ступеням зоологического музея. — У нее был мотив?

— Да как вам сказать, Ватсон, — замялся Лестрейд, — мотив вроде бы и впрямь есть. Мы опросили знакомых этой четы, и почти все они подтверждают, что у Мелиссы Харпер с мужем были довольно прохладные отношения, что они особенно и не скрывали. К тому же репутация у вдовы — не самая достойная, прямо скажем. Фривольное поведение, подозрительные знакомства… Нам всем известно предостаточно историй, в которых веселая жена отправляет на тот свет нелюбимого мужа ради наследства или из желания заключить более удачный брак.

— И все же вы не верите, в то, что убийство — ее рук дело, — заметил до сих пор молчавший Холмс.

Лестрейд отбросил ногой в сторону несколько комьев размокшей извести, в изобилии валявшейся у входа в музей, и шагнул на первую ступеньку.

— Считайте это субъективным, мистер Холмс, — сказал он, обернувшись к нам и разведя руками, — но не производит она впечатления убийцы. И ладно бы только это. Она выглядит перепуганной до смерти: когда ей сообщили о произошедшем, она вначале просто удивилась, а потом побледнела, затряслась и едва не лишилась чувств. Либо миссис Харпер тут вообще ни при чем, либо она потрясающая актриса.

Мне показалось, что по губам моего друга скользнула едва заметная понимающая улыбка, однако уже в следующее мгновение он казался отрешенным и сосредоточенным, словно бы вовсе не услышал ответа инспектора. Бегло оглядев массивное приземистое здание музея, Холмс проследовал за инспектором в вестибюль.

Миновав выставленную охрану в лице двух молодых полисменов, мы прошли в ярко освещенный выставочный зал, где, судя по всему, и было совершено злодеяние. Мне сразу бросились в глаза пятна крови на полу, которые до сих пор так и остались неубранными, располагавшиеся недалеко от раскрытой настежь стеклянной витрины. На чистых полках я увидел аккуратно рассортированные фрагменты ископаемого скелета, растрескавшиеся и пожелтевшие от времени, — должно быть, того самого питекантропа, который по мнению доктора Томаса Марша и был искомой промежуточной формой между древними обезьянами и современными людьми. «Pithecanthropus erectus — питекантроп, Соединенное Королевство, Фолкстон, найден экспедицией док. Томаса Марша в 1888 г.», — гласила надпись на металлической табличке.

— Послушайте, Лестрейд, — неожиданно заговорил Холмс, — если убийство совершили в разгар дня, да еще и за полчаса до публичной лекции, то в музее должно было находиться множество людей. Как вышло, что в целом зале не оказалось ни души, кроме убийцы и жертвы?

— Это первое, что я спросил у сотрудников музея, — кивнул инспектор. — Но дело в том, что этот зал был закрыт для экспозиции. Его только что оборудовали и планировали открыть как раз после той самой злосчастной лекции: предполагалось, что все экспонаты здесь будут посвящены вопросам эволюционной теории. Да вот, кстати, мистер Ричард Марш, он расскажет больше. Это он обнаружил тело.

С противоположной стороны зала к нам направился невысокий джентльмен, одетый в костюм настолько мрачного вида, что, казалось, он собирается на похороны. Впрочем, учитывая обстоятельства, такая манера одеваться представлялась вполне уместной.

— Мистер Ричард Марш? — заинтересованно обратился я к нему. — Вы не родственник ли…

— Родной брат Томаса, — с кислой полуулыбкой кивнул Ричард, протягивая руку. — А вы…

— Частный сыщик Шерлок Холмс и мой друг доктор Ватсон, — перехватил инициативу Холмс. — Вы работаете на должности таксидермиста, насколько я понимаю?

— Верно, — кивнул наш собеседник с легким удивлением. — Я таксидермист и не только: занимаюсь здесь подготовкой ископаемых экспонатов к экспозиции. Но откуда вы узнали?

— Это было несложно: на ваших пальцах я разглядел характерные бурые пятна танина, используемого для дубления шкур. К тому же статья в «Таймс», посвященная этому преступлению, сообщала вашу должность открытым текстом.

Ричард Марш, не ожидавший столь будничного поворота, громко рассмеялся, но сразу же осознал неуместность веселья на месте убийства и не очень убедительно замаскировал смех приступом кашля. Чтобы преодолеть неловкий момент, я поспешил ему на помощь:

— Не расскажете ли вы нам, когда и при каких обстоятельствах вы обнаружили несчастного мистера Харпера?

— Охотно, — кивнул он, изо всех сил стараясь вновь не расплыться в улыбке. — Я собирался на лекцию своего брата. Выйдя из своей мастерской примерно в двадцать минут второго, я вошел в этот зал и практически сразу увидел тело в большой луже крови, которая еще не успела свернуться. Подойдя ближе, я понял, что это мистер Харпер: он лежал лицом вниз, но я сразу узнал его по кислотному ожогу на левой щеке. Я, конечно, перепугался и побежал звать на помощь…

— А что вам понадобилось в этом зале? — несколько бесцеремонно перебил его Холмс.

— Ничего. Просто так быстрее, чем огибать его вокруг по коридору, и я уже давно привык так ходить… — пожав плечами, беспечно отозвался Ричард, но сразу же нахмурился. — Вы меня подозреваете в чем-то?

— Вы должны понимать, мистер Марш, — вмешался Лестрейд, напустив на себя важный и авторитетный вид, — что первый свидетель — всегда первый подозреваемый. Однако же сейчас вам не о чем беспокоиться. В момент убийства в здании находилось множество людей, и большинство из них никакого алиби не имеет. Будьте уверены, мы найдем настоящего преступника.

— Лестрейд, вы обратили внимание на второе пятно крови, поменьше? — вновь подал голос Шерлок Холмс. — Дюймах в двадцати пяти слева от лежавшего тела.

— Конечно, мистер Холмс. Полагаете, это имеет особое значение? Крови было много, сами понимаете. Брызги могли попасть куда угодно.

— Вполне возможно, инспектор, — задумчиво кивнул Холмс. — Вполне возможно.

Он закончил разглядывать пятна крови и обратился к витрине с останками питекантропа. Присев на корточки, Холмс вгляделся в лежащий фрагмент костной ткани, представляющий собой, по всей видимости, расколотую черепную крышку. Затем заинтересовался встроенным в основание витрины замком, для чего даже прибег к помощи лупы.

— Почему эта витрина открыта? — спросил он внезапно.

— Она была открытой, когда я обнаружил тело, — ответил Ричард Марш.

— Возможно, злоумышленник хотел похитить экспонат, — вновь заговорил Лестрейд, — вскрыл замок, но когда собирался изъять останки, на него наткнулся Роналд Харпер, поэтому преступник был вынужден избавиться от нежеланного свидетеля.

— А что говорит экспертиза относительно характера ранения?

— Мистер Харпер был застрелен из револьвера сорок пятого калибра выстрелом в спину с близкой дистанции, — с готовностью отчеканил Лестрейд. — Пуля пробила ребро, дугу аорты и застряла в грудине.

— Из чего следует, дорогой инспектор, — заметил Холмс, что этот нежеланный свидетель в момент гибели уже покидал место преступления. Должно быть, намереваясь позвать на помощь или сообщить о взломе. Почему же он не был убит в момент появления? И еще одна любопытная деталь. Замок на витрине не назвать особенно изощренным, но все же у меня ушло бы минут пять на его взлом. Однако если вы взглянете на его полированную металлическую поверхность, вы не найдете на ней ни одной царапины, чего не могло быть, если бы взломщик активно пользовался отмычками. Следовательно, замок был открыт ключом. У кого из сотрудников музея есть ключ от этой витрины?

— На самом деле, мистер Холмс, — отозвался Ричард Марш, — здесь во все витрины врезаны одинаковые замки. Поэтому ключ есть у всех, кто так или иначе работает с экспонатами. Ключ был у самого несчастного мистера Харпера, у моего брата, Томаса Марша, у доктора Джека Бернса… Возможно, у кого-то еще. Вы же понимаете, мы не храним здесь драгоценностей Британской короны и не очень печемся о безопасности. Мало у кого может возникнуть желание похитить груду растресканных костей.

— Орудие убийства, — обратился Холмс к инспектору, — полагаю, найти не удалось?

— Увы, — скорбно кивнул Лестрейд. — Мы обыскали находившихся в здании сотрудников музея, а также их личные кабинеты и лаборатории, но безуспешно. К сожалению, до момента нашего прибытия убийца имел массу возможностей избавиться от оружия.

— И последний вопрос, — после короткой паузы вновь заговорил мой друг. — Выполнялась ли какая-то экспертиза этих останков и кем?

Ричард Марш на мгновение нахмурился, но сразу же отозвался:

— Да. Но видите ли… Экспертизой у нас обычно занимается доктор Бернс, однако он только позавчера вернулся из длительной экспедиции на Борнео, поэтому предварительное исследование выполнил тот же, кто обнаружил останки, — мой брат, Томас Марш.

— В таком случае, джентльмены, — ответил Холмс, — я считаю, что экспонат следует как можно раньше подвергнуть повторной экспертизе. Будьте добры, попросите доктора Бернса тщательно исследовать находку. Результаты экспертизы могут кардинально изменить суть нашего расследования. А мы с вами, дорогой Ватсон, поговорим с миссис Харпер. Если она здесь действительно ни при чем, надо бы по возможности скорее снять подозрения с невинного человека.

* * *

Дом покойного мистера Харпера встретил нас атмосферой уныния, никоим образом не связанного с безвременной кончиной хозяина. Уныние поселилось здесь давно и заявляло о себе десятками малозаметных на первый взгляд деталей. Скудность обстановки в этом доме не имела ничего общего с бедностью Харперов, хотя эта чета и впрямь не могла похвастать размером состояния. Нет, просто для каждого из них дом оставался лишь вынужденным местом ночлега, в то время как вся настоящая жизнь протекала за его пределами.

Здесь не было ровным счетом ничего из того, что можно увидеть в каждой счастливой семье: ни милых безделушек, ценность которых заключена лишь в общих воспоминаниях, ни сдвинутых вместе кресел в гостиной, где супруги могли бы коротать вечера, ни даже минимального внимания к убранству помещений. Растрескавшиеся деревянные перила, невзрачные бронзовые канделябры на облупившихся стенах, потертые ковры — все это отлично подчеркивало облик вышедшей нам навстречу Мелиссы Харпер в черном вдовьем платье, чей взгляд был наполнен тоской вселенского масштаба.

— Вы тоже подозреваете меня в убийстве мужа? — с напускным равнодушием спросила она, пригласив нас в гостиную. — Полиция не придумала ничего умнее, чем изводить меня бессмысленными допросами, хотя револьвер я и в руках-то держать не умею.

— По-настоящему никто вас виновной не считает, миссис Харпер, — заверил ее Холмс, — просто полиция нуждается хоть в какой-то версии. Тем не менее, я бы хотел прояснить некоторые детали.

— Что ж, задавайте свои вопросы, джентльмены, — со вздохом смирения отозвалась Мелисса, расслабленно положив ладони на подлокотники и откинувшись на спинку кресла. Весь ее облик демонстрировал смертельную скуку.

— Для начала ответьте нам, пожалуйста: с какой целью вы посещали зоологический музей сегодня утром? — невинным тоном спросил Холмс, словно бы не заметив мгновенную панику на лице хозяйки, из-за чего от ее облика циничной и утомленной жизнью вдовы не осталось и следа.

— Что? — побелевшими губами проговорила она. — Откуда вы знаете? Кто рассказал вам? — уже окрепшим голосом, в котором мне явственно послышалось нараставшее возмущение, задала она встречный вопрос.

Холмс несколько секунд молча смотрел на нее, ничего не говоря. Возмущение миссис Харпер сменилось блеснувшим во взгляде гневом, и она привстала, без сомнения, собираясь бросить нам в лицо что-то не очень вежливое, однако в этот момент Шерлок Холмс заговорил:

— Догадаться было нетрудно. Недалеко от входа в музей, с правой стороны, рассыпана известь — должно быть, кто-то из рабочих на погрузке был слишком нерасторопен. Туда проблематично войти, не испачкав обувь. Ну, а оказавшись у вас на пороге, я сразу же разглядел характерный белый отпечаток туфли. Правой туфли. Догадаться о его происхождении было довольно легко, согласитесь. Так вы ответите на мой вопрос, миссис Харпер? Что вам понадобилось в зоологическом музее?

— Это… Никоим образом не касается дела, которое вы расследуете, джентльмены, — ответила она, поколебавшись. — Исключительно мое личное, не более того.

— Раз уж вы об этом заговорили, то прошу меня простить за то, что касаюсь вопросов личного характера, — осторожно начал Холмс, — но у нас есть основания полагать, что у вас с мистером Роналдом Харпером были достаточно напряженные отношения. Если это действительно так, в чем причина?

— В чем причина? — насмешливым эхом отозвалась Мелисса Харпер. — А у несчастливой в браке женщины, по-вашему, не может быть причин? Я выходила замуж, совершенно не имея в виду ту жизнь, которая в итоге последовала. Он был красив, молод, умен — естественно, я, потеряв голову, понастроила себе иллюзий. Да только с того момента ничего не изменилось: он так и продолжал работать обычным ассистентом, да еще и заработал этот кошмарный ожог на половину лица.

— Вы что же, вините его в том, что он не смог разбогатеть и утратил былую красоту? — не удержался я от возмущенного восклицания, сразу же почувствовав, как Холмс предостерегающе сжал мое запястье.

Глаза Мелиссы вспыхнули неожиданной злобой, и она вскочила со своего кресла настолько резко, что я ощутил волну воздуха, потревоженного ее движением, в котором мне почудился аромат свежих роз. Одарив меня испепеляющим взглядом, разъяренная вдова метнулась к окну, шумно выдохнула и вновь обернулась к нам.

— Не делайте из меня меркантильную мерзавку, джентльмены! — воскликнула она и, уже более спокойным тоном, продолжила: — Дело не в ожоге. Просто я избавилась от наваждения и взглянула на нашу с ним жизнь трезвым взглядом. У нас разные интересы, разные привычки и образ жизни. Я люблю быть в обществе, видеть новых людей, веселиться… А мой покойный муж не думал ни о чем, кроме своей работы, и даже гостей терпеть не мог. Он не давал мне ничего из того, о чем я мечтала в начале замужества. Неудивительно, что я…

Она осеклась на полуслове и опустила глаза. Потом, вернувшись в свое кресло, снова заговорила:

— Словом, у нас хватало поводов для размолвок. Но уж точно не для убийства. — Она невесело усмехнулась. — Если бы я убила его, это произошло бы у нас дома.

— Свидетели сообщают, — спокойным тоном заговорил Холмс после короткого молчания, — что вы были испуганы известием о смерти мужа. Могу я спросить, что вас так напугало?

— Свидетели понятия не имеют, что творилось у меня в душе, — резко отозвалась Мелисса и отвела взгляд. — Но это правда. Я… испугалась, что меня сочтут виновной. Так оно и вышло, собственно.

— Но больше не боитесь, верно?

— Нет, не боюсь, — с вызовом ответила Мелисса, вскинув голову. — И знаете, мистер Холмс и доктор Ватсон… Буду вам признательна, если вы оставите меня в покое. Мне нечего больше сообщить вам.

Когда мы покинули мрачное жилище Харперов и направились к поджидавшему нас кэбу, я попытался воспользоваться методом Холмса и сделать логические выводы из того, что мы услышали и увидели в этом доме. К сожалению, почти сразу я был вынужден признать, что более ясной картина преступления не стала: все полученные нами сведения ни на шаг не приближали нас к разгадке тайны. Во всяком случае, такое признание я мысленно сделал самому себе. Холмс, с другой стороны, похоже, придерживался иного мнения.

— Ну, что вы думаете о роли вдовы в этой истории? — спросил он с беззаботным видом. Его настроение после этого недолгого визита заметно улучшилось, а мрачную задумчивость как рукой сняло.

Мне в ответ, увы, оставалось только развести руками.

— Сложно сказать, Холмс. Я, пожалуй, соглашусь с Лестрейдом: вряд ли она виновна в убийстве. Но женщина эта все же не очень приятная.

— Нет, мой дорогой друг, я не спрашиваю о вашем впечатлении. Меня интересуют ваши выводы. Вы же понимаете, что самое интересное она нам не рассказала, ограничившись тем, что и без того всем известно?

Как видно, мой растерянный вид оказался настолько красноречивым, что Холмс, едва слышно вздохнув, продолжил:

— Она терпеть не может работу покойного мужа, но часто бывала в зоологическом музее. Почему? По идее, она должна избегать этого места. Она испугалась, когда ей сообщили о смерти мужа, но сейчас никаких признаков страха не демонстрирует. Что изменилось? Ее дом — в запущенном состоянии, ни она, ни ее покойный муж, ничего не делали для создания в нем атмосферы уюта. Однако вы, должно быть, почувствовали запах цветов, когда мы находились внутри, и я не удивился бы, обнаружив свежий букет, стоящий в ее спальне. И нет, это определенно не похоронный венок. Что все это значит, по-вашему?

— Вы предполагаете, — нахмурился я, — что кто-то подарил ей…

— Неверная жена, дорогой Ватсон, — вот, кто наша любезная миссис Харпер, — без тени смущения проговорил Холмс. — И ее новый избранник работает в том же зоологическом музее. Нетрудно догадаться, чего она так испугалась, когда ей сообщили о трагедии. Она сочла, что именно он и совершил убийство, убрав таким образом препятствие их союзу.

— Но почему она перестала бояться?

— Потому что встречалась с ним сегодня — помните следы извести на ее обуви? Кто еще додумался бы подарить букет роз безутешной вдове? Очевидно, он заверил ее, что ему ничего не угрожает. Вполне возможно, что у него и впрямь алиби: это нам еще предстоит выяснить.

— Кто же он такой? — озадаченно спросил я, не особенно рассчитывая на ответ.

Холмс неторопливо разместился в кэбе, и я увидел загадочную улыбку, скользнувшую по его губам. Когда я уже собирался забраться следом, подскочивший мальчишка, разносивший газеты, оглушил меня пронзительным криком:

— Покупайте «Лондон Трибьюн»! Новая разоблачительная статья Энтони Стоуна о дарвинизме! Возьмете газетку, мистер? — доверительно обратился он ко мне, снизив громкость.

С новоприобретенной газетой я разместился рядом со своим другом и раскрыл страницу с обещенной статьей. «Идолы дарвинизма», прочел я броский заголовок вверху страницы и скользнул взглядом по тексту статьи Стоуна. «Как известно, не так давно адепты теории эволюции получили поддержку в лице доктора Томаса Марша, который объявил о находке останков питекантропа — предполагаемой промежуточной формы между примитивными обезьянами и человеком. Однако готовившееся помпезное выступление, на котором и планировалось сообщить о находке, было неожиданно сорвано в результате кровавого происшествия…» Дальше следовало краткое изложение обстоятельств, которые нам уже были известны, а вся вторая часть статьи носила целиком обличительный характер. У меня просто зарябило в глазах от выражений типа «попирает основы христианской веры», «богохульные теории последователей вероотступника Чарльза Дарвина» и даже «сам Бог отметил кровавым знаком эту мерзость перед лицом Его».

Я покачал головой и отложил газету в сторону. Мне стали понятны слова Лестрейда о вмешательстве англиканской церкви. Какой бы оторванной от жизни ни казалась иногда жизнь профессиональных ученых, не следовало забывать о том, что порой она имела мировоззренческое значение. Мало ли убийств за веру знает наша нелегкая история?

— Это подделка! — с порога заявил Джек Бернс, быстрым шагом войдя в выставочный зал, где Томас Марш излагал нам подробности своей экспедиции, ознаменовавшейся находкой останков питекантропа.

Доктор Марш вздрогнул и умолк на полуслове, обернувшись к своему коллеге.

— Что… Что вы имеете в виду? — запинаясь, спросил он.

— Экспонат, который здесь был выставлен, — пояснил Бернс, не скрывая снисходительной улыбки. — Так называемый скелет питекантропа — подделка, хотя и довольно искусно выполненная. Состоит из подпиленных костей гиббона и человека, тщательно подогнанных друг к другу и обработанных двухромистым калием, чтобы придать останкам древний вид. Я исследовал костную ткань под микроскопом и обнаружил характерные бороздки, оставшиеся после подпиливания. А сделав небольшой скол, убедился, что этим костям не больше пары сотен лет.

Доктор Марш побледнел так, что, казалось, сейчас он лишится чувств. Он попытался что-то сказать, но его дыхание перехватило, и он так и застыл с раскрытым ртом, безмолвно глядя на доктора Бернса.

— Это… невозможно, — пробормотал он наконец севшим голосом. — Я же сам проводил экспертизу! И я принимал участие в извлечении костей из земли, у нас ушло две недели на то, чтобы очистить все от грунта…

— Если вы сомневаетесь в моем заключении, коллега, — пожал плечами доктор Бернс, — милости прошу в мою лабораторию. Я продемонстрирую вам все проанализированные образцы со следами обработки.

Дело принимало неожиданный оборот, и вся эта история с интрижкой Мелиссы внезапно отошла на второй план. Я пока с трудом понимал, как вскрывшийся факт фальсификации останков был связан с убийством, однако эти вещи не могли не быть связанными: слишком уж маловероятное стечение обстоятельств. Бросив взгляд на Холмса, чтобы узнать его реакцию на сообщение, я с удивлением отметил, что мой друг выглядел слегка заинтересованным, но не более того. Неужели он не понимает значения того, что мы только что услышали? Но почти сразу же я понял: Холмса это сообщение не удивило просто потому, что он знал. «Экспонат следует как можно раньше подвергнуть повторной экспертизе», сказал он в наш первый визит. Как он догадался?

— Доктор Бернс! — послышался голос Ричарда Марша, который, запыхавшись, вбежал следом за Бернсом, захлопнув за собой дверь. — Я уже говорил, этого не может быть. Мой брат не способен на подлог, и я сам обрабатывал находку перед тем, как сделать ее доступной общественности.

— Я никого не обвиняю, — с холодком в голосе отозвался эксперт, — я просто констатирую, что этот экземпляр поддельный. И при всем уважении, я не уверен, что вы обладаете достаточной квалификацией…

— Джентльмены! — вмешался Холмс. — Спорить сейчас преждевременно. Доктор Бернс, мы с моим другом хотели бы подробней ознакомиться с тем, что конкретно вам удалось обнаружить, и, если вы не возражаете, мы вскоре поднимемся в ваш кабинет. Доктор Марш, — продолжил он, повернувшись к Томасу, — никто здесь не обвиняет вас в том, что вы попытались выдать подделку за настоящие останки. Все, что мы знаем на данный момент, — это лишь то, что останки, находившиеся в этом зале в день трагедии — фальшивка.

Джек Бернс кивнул и направился к выходу из выставочного зала. Ричард Марш, поколебавшись немного, выскользнул за ним, бросив на своего брата виноватый взгляд.

— Мистер Холмс, — обратился к моему другу Томас Марш, когда его коллеги покинули помещение, — я вынужден попросить вас… Вас и доктора Ватсона тоже. Не рассказывайте о фальшивке моему отцу. Да, я все прекрасно понял и могу вас заверить, что о факте подделки мне ничего известно не было до сегодняшнего дня. Однако все это очень плохо выглядит, и я догадываюсь, что станет с моей репутацией в случае огласки. А мой отец…

— Помилуйте, но при чем тут ваш отец? — не выдержав, прервал я его.

Доктор Марш опустил голову и вздохнул.

— Поймите меня правильно, — заговорил он наконец. — Мой отец Дэвид — действительно выдающийся ученый и преподаватель, который в свое время был удостоен рыцарского звания, с полным на то основанием. Естествоиспытатель старой школы, последователь Карла Линнея, притом невероятно, фанатично честный. Беда в том, что он крайне набожен и склонен к буквалистской трактовке Писания. Ну, вы знаете. Шесть дней, в течение которых Господь создал всю жизнь на Земле безо всяких миллионов лет эволюции. Естественно, направление развития науки с момента открытия Чарльза Дарвина его крайне удручало, а уж то, что его сын принял в этом деятельное участие…

Смутная идея забрезжила в моем мозгу при этих словах Томаса Марша, но когда я попытался уловить ее, она ускользнула, оставив мне лишь послевкусие от прикосновения к разгадке. Не мог ли этот Дэвид Марш саботировать исследование и сорвать лекцию своего сына таким образом? Но нет, это безумие. Не убивать же ради такого!

— А главное в том, что я боюсь за его жизнь, — продолжал наш собеседник. — Здоровье моего отца крайне слабое, он уже второй год не встает с постели и, боюсь, долго не протянет. Если он узнает, что на мне лежит подозрение в фальсификации материальных свидетельств… Он может не выдержать такого удара. Для него нет хуже позора, чем сознательный обман в науке.

Шерлок Холмс понимающе кивнул и, бросив задумчивый взгляд на пустующую витрину, где еще вчера лежали предполагаемые останки питекантропа, ответил:

— Об этом не беспокойтесь, доктор Марш. Ни мне, ни моему другу доктору Ватсону нет никакого резона оглашать промежуточные результаты расследования. Теперь же, с вашего позволения, мы отправимся к вашему коллеге доктору Бернсу. Надеюсь, он сможет ответить на некоторые из наших вопросов.

Попрощавшись с Томасом Маршем, на котором по-прежнему лица не было от пережитого потрясения, мы покинули выставочный зал и поднялись по широкой мраморной лестнице на второй этаж, где располагались кабинеты местных ученых. Пока мы шли по хорошо освещенному коридору мимо ряда дверей, я с запоздалым удивлением спросил у своего друга:

— Какие вопросы вы хотели задать доктору Бернсу? Он же недавно вернулся и вряд ли имеет какое-то отношение к этому делу.

— А у вас не возникло никаких вопросов, мой друг? — вместо ответа спросил меня Холмс. — Что вы можете сказать о нем по результатам нашего короткого знакомства? Проверьте свою наблюдательность.

Будучи застигнутым врасплох, я напряг память, пытаясь вспомнить все необычное, что заметил в облике ученого. Обычный темно-серый пиджак, аккуратно выглаженный. Край рукава немного вымазан мелом. Доктор Бернс помимо работы в музее где-то преподает? Впрочем, это верно для большинства ученых. Ботинки… Бог мой, какие у него были ботинки? Совершенно не помню. Хорошая осанка, громкий и уверенный голос… Проклятье, из этого ровным счетом ничего интересного извлечь нельзя. Я с досадой покачал головой и поделился с Холмсом скудными плодами своих размышлений. Тот удовлетворенно кивнул и, как ни в чем не бывало, продолжил описание портрета доктора Бернса:

— У нижнего края его пиджака как минимум дважды разошелся шов, после чего был аккуратно зашит. Его одежда в прекрасном состоянии, хотя недорогая, и ей уже не один год. Начинающие редеть волосы безупречно уложены. Как вы сами сказали, мой друг, доктор держится прямо, однако это стоит ему немалых сил, что очень хорошо заметно. То же самое касается и его голоса: несмотря на кажущуюся уверенность, нетрудно услышать в нем дрожь, когда он пытается говорить громче. И самое главное, Ватсон: обнаружив факт подделки, он не скрывал радости. Что все это говорит нам о его характере и целях, по-вашему?

— Он заботится о своей репутации?

— Не просто заботится, Ватсон. Он боится быть недооцененным, поэтому изо всех сил старается выглядеть и вести себя безупречно с тем, чтобы своим обликом скомпенсировать то, чего недополучил в иных сферах: на форму своей шевелюры он явно тратит не менее часа в день. Он остро переживает то, что в центре общественного внимания находится не он, а Томас Марш. И тот факт, что последний еще и наткнулся на скелет питекантропа, просто выводит его из себя. Именно поэтому Джек Бернс был очень рад обнаружить, что останки — фальшивка. Помните, как он спешил к нам с этой новостью? Ричард едва поспевал за ним и совершенно запыхался, войдя следом.

— Так вы подозреваете Бернса? Как-то он не очень похож на убийцу, — с сомнением заметил я.

— Много ли вы помните убийц, похожих на убийц, дорогой друг? — усмехнулся Холмс. — И все же мой ответ на ваш вопрос: нет. В данный момент у меня нет достаточных оснований считать, что доктор Бернс кого-то убил. Да, его сложно счесть эталоном нравственности, однако само по себе это еще не преступление. Но давайте все же повременим с этим разговором, Ватсон. Если я не ошибаюсь, кабинет доктора — прямо перед нами.

Последний десяток шагов мы преодолели в полном молчании. Холмс постучал в дверь, из-за которой незмедлительно послышался голос Бернса, приглашающий нас войти. Мы воспользовались приглашением и оказались в светлом и чистом, но довольно скромно обставленном кабинете ученого, который со строгим выражением лица сидел у себя за столом спиной к единственному окну. Скользнув взглядам по стенам, я отметил обилие стеллажей, на которых помимо книг размещалось также множество застекленных коробок с фрагментами костей, образцами пород и окаменелостями. Слева от стола размещался большой стенд с искусно оформленным гербарием. На столе доктора Бернса также можно было заметить несколько листьев, впрочем, в отличие от гербария, вполне свежих.

— Прошу вас, джентльмены, садитесь, — с важным видом обратился к нам Бернс, указывая на пару кресел напротив стола. — Чем я могу вам помочь?

Разместившись в одном из кресел, Холмс окинул взглядом интерьер кабинета и спросил:

— Я вижу, вы занимаетесь не только палеонтологией, но и ботаникой?

— Вы о гербарии? — оглянулся доктор Бернс на стену с засушенными образцами растений. — Это мне досталось от моего предшественника, доктора Гамильтона. Он умер три года назад, и его кабинет занял я, сразу же, как перевелся сюда из Марлоу-колледжа. Гербарий мне понравился, поэтому, выбирая обстановку для кабинета, я решил его оставить. Увы, если я сменю должность, придется оставить его здесь.

— У вас намечается следующий шаг в карьере? — осторожно спросил Холмс, прищурившись.

— Пора бы уж! — хохотнул доктор Бернс и продолжил более серьезным тоном: — Да, я надеюсь на определенный карьерный рост. Но почему вы спрашиваете, мистер Холмс? — забеспокоился он. — Разве это имеет какое-то отношение к трагедии?

— Я просто пытаюсь составить впечатление о происходящем в стенах музея, — успокоил его Холмс. — По этой же причине я хотел бы задать вам еще один вопрос. В каких отношениях вы были с убитым? Что вы можете рассказать о нем?

Джек Бернс замялся. Уткнув взгляд в поверхность стола, он, казалось, тщательно обдумывал ответ. Наконец, вновь обратив к нам лицо, доктор вздохнул и ответил:

— Мне сложно ответить на это, мистер Холмс. Я ведь практически не знал его. Но у меня сложилось впечатление, что мистер Харпер был довольно-таки… скучным человеком. Пусть это не прозвучит, как непочтительность к умершему, конечно.

— Скучным? — удивился я.

— Я имею в виду… Его полностью устраивала его жизнь и положение в обществе. Он совершенно не стремился ни к чему новому, не делал карьеру, не хотел открыть собственное дело или сделать прорыв в науке. Понимаете, что я хочу сказать, джентльмены? Для окружающих его почти что не было.

— Значит и мотивов для его убийства ни у кого быть не должно, не так ли? — тихо спросил Холмс.

Доктор Бернс вздрогнул и опасливо посмотрел на моего друга.

— Я… Я не знаю, мистер Холмс, — неуверенно ответил он, опустив взгляд. — Возможно, это было случайностью. Возможно, он стал свидетелем какого-то преступления, и от него избавились.

Как видно, собственная идея Бернсу понравилась. Его голос вновь зазвучал громко и безапелляционно, как и в ту минуту, когда он объявил о поддельных останках питекантропа:

— Да, я уверен, что так и было. Он случайно узнал о чьих-то грязных делишках, и преступник застрелил его, чтобы остаться безнаказанным.

— Что ж, это очень здравая гипотеза, доктор Бернс, — неожиданно легко согласился Холмс. — Подделка результатов научных изысканий, насколько я понимаю, в научных кругах считается страшным проступком, способным оставить неизгладимое пятно на репутации. Помните дело Тернера, Ватсон?

Бернс энергично закивал, заметно утратив львиную долю напускной важности:

— Вы совершенно правы. Странно, что мне самому не пришло это в голову. В самом деле, все говорит о том, что так оно и было. Должно быть, несчастный мистер Харпер обнаружил, что останки поддельные, и собирался сообщить об этом. И чтобы заставить его молчать…

Он осекся, перехватив пристальный взгляд Холмса, спокойно ждавшего завершения тирады. Я вспомнил сказанное мне моим другом как раз перед тем, как мы вошли в кабинет. Бернс был бы рад убрать с дороги Томаса Марша, поэтому с готовностью ухватился за озвученное Холмсом предположение. И все же…

И все же нельзя отрицать, что эта версия прекрасно объясняет известные нам факты. Томас Марш изготовил поддельные останки питекантропа, рассчитывая, что его авторитет в научных кругах исключит независимые проверки подлинности. А после своего блистательного выступления и ряда опубликованных трудов он мог бы избавиться от подделки, имитировав их кражу или уничтожение вандалами. При этом он прекрасно осознавал, что попадись он — и с его научной карьерой навсегда будет покончено. И когда доктор Марш понял, что его неприглядный секрет раскрыт его собственным ассистентом, он без колебаний прибег к оружию, чтобы защитить свою репутацию.

И лишь один элемент выбивался из ряда в этой картине преступления. Останки. Почему Марш оставил их на месте? Почему хотя бы не запер витрину: он ведь не мог не понимать, что труп Харпера, лежащий рядом с раскрытой витриной обязательно привлечет внимание к содержимому последней? Запаниковал? Или же вся эта кажущаяся очевидной схема с самого начала ошибочна?

— Большое спасибо вам за помощь, доктор Бернс, — проговорил Холмс, поднимаясь из кресла. — Вы сообщили нам массу интересных сведений, и, полагаю, истина вскоре будет установлена.

Я удивленно посмотрел на него. Масса интересных сведений? За этот короткий разговор Бернс, на мой взгляд, не сообщил ровным счетом ничего, что было способно хоть как-то прояснить обстоятельства убийства. Когда мы вышли в коридор, я поделился с Холмсом своими сомнениями, но тот лишь хмыкнул:

— Дорогой Ватсон, умейте читать между строк. Порой важнее не то, что человек пытается нам сказать, а то, в чем он лжет. Ложь — средство сохранения тайны.

— Вы хотите сказать, что доктор заговаривал нам зубы?

— Я хочу сказать, что в его словах явное противоречие. И даже не одно. Если человек противоречит сам себе и путается в показаниях, значит он лжет, причем делает это, не подготовившись толком.

— Но… Я не заметил ничего такого, — пробормотал я, нахмурившись и пытаясь вспомнить хоть одно расхождение в показаниях Бернса.

— Противоречие номер один, — бесстрастно отозвался Холмс, — доктор утверждает, что практически не знал Харпера. Чтобы следующей же фразой выдать нам его детальный психологический портрет. Как вам это, Ватсон? Бернс даже со всей уверенностью заявил, что мистер Харпер никогда не желал открыть собственное дело. Откуда он мог знать такие детали при поверхностном знакомстве с Харпером? Нет, Ватсон, доктор был очень неплохо осведомлен о жизни убитого. А второе противоречие напрямую указывает, откуда он это знал.

— И в чем же оно состоит?

— В свежих листьях на его столе при том, что ботаникой он не интересуется. Листьях розы, если быть точным.

— Розы? Вы хотите сказать, что доктор Бернс…

— Именно так, Ватсон. Джек Бернс — и есть тот самый таинственный воздыхатель вдовы Харпер. Неудивительно, что он столько знает об ее муже: как видно, в доверительной обстановке Мелисса любит посплетничать.

Все-таки поразительно, как второстепенный, казалось бы, факт способен заставить совершенно иначе взглянуть на происходящее. Только что я был почти полностью уверен в том, что Харпера убили, чтобы не позволить миру узнать о том, что останки питекантропа — поддельные. Теперь же выясняется, что у Бернса был веский мотив для убийства — убрать с дороги соперника.

— Понимаю, о чем вы думаете, дорогой друг, — кивнул Холмс, разглядев смятение на моем лице. — Да, у Бернса был мотив для убийства. Однако в этот мотив не вписывается история с подделкой. Это может быть случайным совпадением, но оба события — вещи экстраординарные, и гораздо вероятней, что это звенья одной цепи. Поэтому не будем делать скоропалительных выводов, а направимся лучше домой. Мне нужно крепко подумать над этим делом, Ватсон.

— Мистер Холмс! — послышался голос поднимающейся по лестнице миссис Хадсон, и вскоре мы увидели в дверях гостиной несколько встревоженную хозяйку, держащую в руке сложенный лист бумаги. — Мальчишка-посыльный просил передать это вам. Сказал, что это очень срочно, дело жизни и смерти. Правда, несмотря на срочность, он все же дождался, пока я отыщу для него шиллинг.

Холмс, который за все сегодняшнее утро едва ли проронил хотя бы пару слов, сидя в любимом кресле и поминутно пуская в потолок клубы табачного дыма, подскочил, как на пружине и чуть ли не вырвал послание из рук миссис Хадсон, воскликнув:

— Наконец-то!

— Вы ждали письма? — недоуменно спросил я.

— Я ждал любых новых фактов, мой друг, — бодро отозвался Холмс, разворачивая доставленный листок. — Потому что факты, которые мы собрали до сих пор, очевидно неполные. Слишком уж много возможностей они предполагают. А вы, должно быть, помните, что я говорил вам по поводу отсева гипотез. Отбросьте все заведомо невозможные объяснения, и в остатке вы получите истину. Надеюсь, это послание позволит нам отбросить еще несколько неверных предположений. Ага!

Последнее восклицание определенно относилось к тексту сообщения, и я невольно вытянул шею, пытаясь разглядеть написанное. Холмс охотно пододвинул мне листок, и на его безукоризненно белой поверхности я прочел короткое послание:

«Мистер Шерлок Холмс! Как мне стало известно, Вы занимаетесь расследованием ужасного убийства, произошедшего в Лондонском зоологическом музее. Доктор Дэвид Марш, который сейчас пребывает в очень плохом состоянии и со дня на день может отдать душу Господу, нуждается в разъяснении некоторых обстоятельств, сопровождавших это преступление. Сам он не имеет возможности вставать с постели, но считает невежливым беспокоить Вас просьбами такого рода, поэтому я, будучи его близким другом, позволил себе обратиться к Вам самостоятельно. Не могли бы Вы посетить нас, пока доктор Марш еще жив и в сознании? Адрес дома указан на обороте.

С уважением,

преподобный отец Питер Барретт,

церковь Святого Спасителя».

Письмо меня порядком озадачило. С одной стороны, интерес престарелого Дэвида Марша к обстоятельствам трагедии, в которой оказался замешан, хотя и косвенно, его сын, совершенно понятен. Но почему в таком случае он не пожелал расспросить самого Томаса? Зачем обращаться к Холмсу? И почему именно сейчас? Бросив взгляд на Холмса, я убедился, что от его мрачной задумчивости не осталось и следа: мой друг был оживлен, хотя ничего экстраординарного вроде бы не произошло. Вряд ли человек, который определенно не мог находиться даже близко к месту преступления, способен пролить свет на эту загадку.

— Вы со мной, Ватсон? — бодрым голосом спросил Холмс, облачаясь в пальто.

— Как всегда, мой друг, — отозвался я, поднимаясь из кресла.

Цель нашего путешествия, как выяснилось, располагалась совсем недалеко, поэтому мы не стали брать кэб, а двинулись пешком вдоль Бейкер-стрит. Воздух после прошедшего ночью дождя оказался прохладным, но удивительно чистым для Лондона, пропахшего дымом и креозотом. Дышалось легко и столь же легко думалось: как видно, такие же ощущения испытывал и мой друг, судя по его повеселевшему взгляду и разгладившимся морщинам на лбу.

— Ну что, Ватсон, есть ли у вас предположения относительно причин убийства? — спросил он, почти по-ребячески перескочив через большую лужу на тротуаре.

— Конечно, Холмс, однако, боюсь, все они самоочевидны, и мы их уже обсуждали — отозвался я, пожав плечами. — Либо Джек Бернс убрал с пути соперника, либо Томас Марш попытался замести следы подлога, либо Мелисса Харпер покончила со своим несчастливым браком.

— И это все? — с оттенком иронии в голосе спросил Шерлок Холмс. — Друг мой, вы рассматриваете самые поверхностные из гипотез. На самом деле потенциальных мотивов гораздо больше, в том числе и весьма вероятных. Взять, к примеру, возможность подделки останков Томасом Маршем. Да, он мог бы убить своего ассистента, чтобы защитить свою репутацию. Однако кто сказал, что его репутация дорога лишь ему самому? Его брат Ричард, который проводил подготовку экспоната, мог о чем-то таком догадываться. Когда Роналд Харпер обнаружил подделку, Ричард мог убить его, чтобы защитить Томаса от публичного позора.

— Вы всерьез рассматриваете эту версию? — нахмурился я.

— Я все версии рассматриваю всерьез, Ватсон. Но, конечно, я не утверждаю, что все было именно так: это был лишь пример более сложного мотива. И это еще не все! Харпера мог застрелить убийца, нанятый джентльменом, к которому мы сейчас направляемся.

— Бог мой, Холмс! При чем Дэвид Марш?

— А разве отцу, который и сам крупный исследователь, безразлична научная репутация сына?

— Но откуда он мог узнать?..

— А вот это нам и предстоит выяснить. Если бы никакие сведения из зоологического музея не доходили до пожилого ученого, полагаю, сегодня нас вряд ли пригласили бы в гости.

Слуга доктора Дэвида Марша встретил нас у порога и без лишних разговоров повел в комнату больного. Первый же взгляд на обстановку жилища позволил мне сделать выводы о материальном положении старого ученого. Даже если не брать в расчет размер самого дома, богатство внутренней отделки, ее безупречная чистота, свидетельствующая о каждодневном уходе, целая галерея искусно написанных портретов вдоль коридора, серебряные канделябры на стенах не оставляли сомнений в том, что хозяин дома очень состоятелен. Смог ли он нажить все это имущество своими силами или, что вероятней, получил его в наследство от кого-то из предков, но в любом случае у него будет, что оставить своим сыновьям после ухода в мир иной.

Когда мы вошли в полутемную комнату с единственным окном, плотно занавешенным шторами, я едва разглядел хозяина дома: мертвенная бледность кожи делала его осунувшееся лицо почти неразличимым на фоне постели, на которой он располагался, укутанный одеялом до самого подбородка. Висевшая на стене справа массивная картина в стиле Рембрандта, изображающая библейский сюжет — Авраама, приносящего в жертву своего сына Исаака, — только подчеркивала общую гнетущую атмосферу. Рядом с кроватью на стуле сидел худой и высокий человек в облачении священника, всем своим видом выражая заботу о состоянии больного. Увидев нас, он степенно поднялся к нам навстречу и представился:

— Я преподобный Барретт. А вы, джентльмены, полагаю…

— Шерлок Холмс и доктор Джон Ватсон к вашим услугам, — ответил Холмс. — Мы явились по вашей просьбе.

Говоря это, он не сводил взгляда с небольшого журнального столика, расположенного рядом с кроватью. На его глянцевой поверхности лежал свежий номер «Лондон Трибьюн». Поперек раскрытого разворота я прочел заголовок «Скелет питекантропа — фальшивка! Доктор Марш пошел на подлог ради доказательства несостоятельной гипотезы Дарвина», набранный таким крупным шрифтом, что надпись было нетрудно разобрать даже в полутьме.

— Кажется, я понимаю, что именно вас обеспокоило, — вырвалось у меня.

— Не могу поверить в то, что мой сын мог пойти на подлог, — послышался слабый надтреснутый голос, заставивший меня вздрогнуть: мне казалось, что больной спит или без сознания.

— Вам не следует волноваться, Дэвид, — обратился к нему Барретт. — Нет никаких доказательств, что это сделал именно он. Этот журналист, Энтони Стоун, перегибает палку, обвиняя во всем его.

— Очередная статья Стоуна? Следовало ожидать, — отозвался Холмс. — Но мне совершенно непонятно, как до него дошли сведения о подделке, да еще и настолько быстро. Еще вчера почти никто не знал об этом.

— «Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным», — едва слышно процитировал Евангелие от Луки доктор Дэвид Марш, обессиленно прикрыв глаза. — Скажите, мистер Холмс, что вы думаете о случившемся? Мог ли Томас подделать останки, по-вашему? Я понимаю, что расследование еще не окончено, но какие-то гипотезы у вас наверняка есть. Если хотя бы половина того, что говорят о ваших способностях, верно, то…

Я бросил взгляд на изрытое морщинами, искаженное от постоянной боли и напряжения лицо пожилого ученого. Казалось, его гораздо больше беспокоит возможная подделка останков, нежели перспектива для его сына оказаться на виселице за умышленное убийство. Вспомнив то, что о нем рассказывал последний, я осознал, что так и есть. Выбирая между смертью и бесчестием, он без колебаний предпочел бы первое.

— Вы правы, у нас есть несколько гипотез, подлежащих всесторонней проверке, — кивнув, спокойно ответил Холмс. — Мое мнение на данный момент заключается в том, что вашему сыну не было нужды заниматься фальсификацией: он и без того сделал блестящую научную карьеру. На подлог идут обычно вконец отчаявшиеся люди. Возможно, вам доводилось читать о самоубийстве доктора Тернера в Марлоу-колледже?

— Да, я слышал об этом, — прикрыв глаза, пробормотал Дэвид Марш. — Но здесь… Другое. Данные химического эксперимента легко проверить, достаточно следовать методике. Подлог обнаруживается, если и не сразу, то очень скоро. А вот в нашей области… Если с самого начала удастся убедить всех, что останки подлинные, они могут лежать в музее десятилетиями, пока кто-нибудь не догадается провести повторную экспертизу. Такое не раз случалось на моей памяти, и Томасу это, конечно, было известно. Что, если…

— Но зачем Томасу так рисковать? — спросил я, не утерпев. — Он прекрасный ученый, и способен добиться признания честным путем!

— Только в том случае, если теория эволюции верна, — сухо отозвался старик. — А я по-прежнему… не могу этого принять. Несмотря на… очень убедительные аргументы Чарльза Дарвина и его сторонников.

— Право, не вижу в них ничего убедительного, мой друг, — вмешался в разговор преподобный Барретт. — Даже сомневаться в Слове Божьем — значит брать грех на душу. Стоит ли делать это, отправляясь на Его суд?

— Я старый умирающий грешник, отец Баррет, — слабо усмехнулся Дэвид Марш. — Право, веры во мне куда меньше, чем я сам хотел бы. Но не могло ли быть так, что мы просто неверно истолковали Слово? Разве не помним мы столетия кровавых войн и распрей между христианами, служащими одному и тому же Богу? Когда одна сторона понимает Евангелие так, а другая — эдак, и все они истово верят в свою правоту…

— Нет, все не так! — с неожиданной горячностью вскочил хранивший до сих пор спокойствие преподобный. — В Писании есть места, сложные для понимания тех, кто не ведом Святым Духом. Но о сотворении природы и человека говорится ясно и бесхитростно: Бог создал человека по Своему образу и подобию. Не по образу обезьяны! Поэтому я совершенно не удивлен, что останки оказались поддельными. Да что там: по молодости я и сам развлекал друзей, создавая скелеты всевозможных химер из костей разных животных. Рогатых зайцев, собак с копытами и…

Он осекся, сообразив, в чем только что признался — в способности изготовить поддельные останки и определенном опыте такого рода. Холмс, тем не менее, не стал заострять внимания на его словах.

— Преподобный Барретт, — спокойно обратился он к священнику, — я не знаток теологии, и вряд ли способен поддержать это направление дискуссии. Надеюсь, я ответил на вопрос доктора Дэвида Марша. Однако, раз уж мы здесь, я бы хотел задать пару вопросов и со своей стороны. Доктор Марш, извините меня за вынужденную нетактичность, но могу я знать состав вашего завещания?

Барретт замолчал и перевел хмурый взгляд на Холмса, потом вновь опустился на стул. Было заметно, что он не очень доволен тем, что ему помешали развить мысль, сменив тему разговора на более приземленную. Дэвид Марш попытался пожать плечами, но сразу же скривился от боли и, переведя дыхание, ответил:

— Все, что у меня есть, я завещаю своим сыновьям, конечно же.

— В равных долях? — уточнил Холмс.

Выражение лица старика изменилось: казалось, он обдумывает какую-то мысль, ранее не приходившую ему в голову. После необычно долгого молчания он наконец ответил дрогнувшим голосом:

— Кажется, я понимаю, к чему вы клоните, мистер Холмс. Вы полагаете, что я обделил одного из братьев в своем завещании, и он теперь пытается восстановить справедливость таким… Таким… Боже. Боже… Н-н-на…

Дэвид Марш замолчал с раскрытым ртом, его взгляд остекленел, зрачки закатились под веки, заставив содрогнуться даже меня, не раз видевшего такую картину. Челюсти старика судорожно сжались, и он, выгнувшись, затрясся всем телом. Апоплексический приступ! Пока я пытался оказать посильную помощь умирающему, преподобный Барретт спешно покинул комнату, чтобы позвать на помощь.

Проводив его коротким взором, я вдруг почувствовал, как мое запястье сжала влажная ладонь, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Старик, продолжая содрогаться в конвульсиях, захрипел и попытался что-то сказать, однако припадок вновь резко выгнул его тело, и я услышал только нечленораздельный стон. Он предпринял вторую попытку, и на сей раз у него почти получилось. Он из последних сил потянул меня за руку, и я склонился над умирающим, стараясь уловить каждое сказанное им слово.

— Ка… Быт... — с трудом прошептал он.

— Смотрите, Ватсон! — услышал я негромкий голос своего друга и проследил за его взглядом.

Ладони старика были развернуты ко мне, большой палец на каждой из них прижат, образуя всем понятный знак числа «четыре». В следующую секунду он с трудом выдохнул и обмяк, утратив сознание. Увы, даже поверхностный осмотр Дэвида Марша убедил меня в том, что шансов у него практически нет. Не знаю, каким чудом он продержался до этого момента, но даже у чудес есть свои пределы. Старый ученый умирал, и уже ничего нельзя было поделать. Дождавшись появления личного врача доктора Марша, я препоручил ему заботу о больном, однако мой коллега, как и я сам, был настроен пессимистично:

— Благодарю вас, доктор Ватсон, — сказал он, горестно покачав головой, — но по правде сказать, я не верю, что он придет в сознание. Скорей всего, часы его жизни сочтены.

Когда мы с Холмсом в тягостном молчании спустились к входной двери, нас нагнал преподобный Барретт.

— Ну зачем вы стали его допрашивать, мистер Холмс?! — с чувством заговорил он. — Я ведь позвал вас, чтобы успокоить его, а не взволновать.

— Это моя вина, — угрюмо кивнул мой друг, — и мне, как и Энтони Стоуну, нет оправдания. Доктор Марш казался совершенно спокойным, отвечая на мой вопрос, пока ему в голову не пришла какая-то мысль — по всей вероятности, возможный мотив преступления для одного из его сыновей.

Барретт опустил голову и некоторое время молчал. Затем он вздохнул, снова взглянул в глаза Холмсу и с расстановкой произнес:

— Но может быть, в этом нет чьей-либо вины. Господь забирает лучших из нас к себе, чтобы уберечь от греха. Кто знает, в какую сторону склонила бы Дэвида вся эта история? Он уже пребывал в тяжелых раздумьях, а его сын Томас… Может быть, именно Божье вмешательство не позволило совершиться подлогу и утвердить в умах лживую теорию!

— Не нам судить о планах Провидения, — скромно ответил Холмс, — но я склонен полагать, что убийство — дело вполне человеческих рук. На сегодняшний день уже второй невинный человек косвенно пострадал из-за того, что произошло, поэтому не следует медлить. С вашего позволения, мы вас покинем: нам с доктором Ватсоном предстоит кое-что проверить.

— Одну минуту, мистер Холмс! — поспешно воскликнул преподобный. — Есть еще один вопрос, из-за которого я пригласил вас. Но это касается уже не доктора Марша, а лично меня. Возможно, мне следовало бы обратиться в полицию, но я, право, не знаю, поверят ли они мне…

— Я вас слушаю, отец Барретт.

— Вот! — с обреченностью сказал священник, доставая из внутреннего кармана увесистый сверток и протягивая его Холмсу. — Это я обнаружил в своем саквояже сегодня утром. Понятия не имею, когда и кто мог мне это подкинуть.

Холмс осторожно развернул черную ткань, и в ее складках блеснул коротким вороненым стволом массивный револьвер сорок пятого калибра. Я замер, не зная, что и думать.

— Карманный «Бульдог». И все еще ощущается запах пороха, — сообщил Холмс, поднеся оружие к лицу, и добавил, прокрутив барабан: — одного патрона не хватает. Очевидно, что из него стреляли, и, по всей видимости, это и есть наше орудие убийства. Любопытно.

— Любопытно?! — не сдержав чувств, вскричал преподобный Барретт. — Меня теперь могут обвинить в убийстве, мистер Холмс! Возможно, разумней было бы не сообщать об этом или вовсе избавиться от оружия. Но… Я уверен, что с Божьей помощью вы сможете разобраться в этом деле. Найдите убийцу, джентльмены, я прошу вас.

Покинув дом Дэвида Марша, мы какое время шли в молчании. Я чувствовал себя подавленным тем, что произошло, Холмс тоже заметно помрачнел и шагал рядом, опустив голову. Украдкой взглянув на него, я узнал это выражение лица: великий сыщик с трудом переживал ситуации, когда из-за его действий или бездействия страдали люди. Но если обычно виновным оказывался преступник, по-прежнему находившийся на свободе, то сейчас удар был нанесен самой человеческой природой.

— Интересно, что так взволновало Марша в вашем вопросе? — в задумчивости спросил я, не особенно рассчитывая на ответ.

— Это вполне очевидно, Ватсон, — со вздохом отозвался Холмс. — Старик решил, что виновен второй его сын, Ричард, совершивший подлог, чтобы уничтожить репутацию своего брата в надежде на то, что их отец изменит состав завещания в его пользу.

— Полагаете, что основная часть была завещана Томасу?

— Возможно, хотя, даже если братья должны были получить равные доли, Ричарду его части могло показаться мало. Так или иначе, мотив у него определенно был. И у него вполне достаточно навыков для изготовления подделки: он профессиональный таксидермист, который несколько лет занимался подготовкой экспонатов.

— Однако вы по-прежнему сомневаетесь? — спросил я, уловив неуверенность в его голосе.

— Я ведь уже говорил вам. Исключите все заведомо ложные объяснения, и тогда оставшееся — правильный ответ, каким бы безумным он ни казался на первый взгляд. Эта кажущаяся безумность разгадки никогда не смущала меня. Но в этом деле главная загвоздка в другом: слишком много возможных объяснений, и многие из них я до сих пор не смог исключить. Как много мотивов для преступления! Как много возможностей! И все же меня не покидает впечатление, что разгадка на поверхности: достаточно лишь найти факт, который свяжет все воедино. Недостающее звено в цепи рассуждений, сделающее невозможными все объяснения, кроме одного — правильного.

— Что же он пытался сказать нам перед тем, как потерять сознание?

— «Ка», «быт», изображая при этом на пальцах две четверки… Если это действительно четверки, а не какой-то иной символ. Не могу судить с уверенностью, что все это означает, но одно предположение у меня имеется.

— Однако, насколько я понимаю, поделиться им вы не желаете? — не удержался я от сарказма.

Холмс взглянул мне в глаза и, ничего не ответив, поднял руку, подзывая подъезжавший кэб.

* * *

Дом Энтони Стоуна после богатого, но мрачного интерьера, который мы видели какой-то час назад, производил куда более благоприятное и, я бы даже сказал, светлое впечатление. Сам популярный публицист оказался живеньким, вертлявым человечком, на голову ниже меня, который с порога кинулся пожимать нам руки, кланяться и вообще, вести себя так, как будто встретил старых друзей после многолетней разлуки.

— Чем могу быть полезен, джентльмены? — спросил он с радушной улыбкой, подпорченной, однако, оттенком нервозности.

— Это ваша статья, не так ли, мистер Стоун? — без долгих предисловий обратился к нему Холмс, протянув журналисту «Лондон Трибьюн», раскрытый на нужной странице.

— Д-да, — опешив от такого начала, проговорил хозяин и поспешно повторил: — Да-да, конечно! Я здесь вывожу на чистую воду организатора всей этой аферы с якобы останками питекантропа и, как мне кажется, преуспеваю в этом.

Заключительную часть своей реплики он произнес уже лучась самодовольством, откинувшись в кресле и с торжествующей улыбкой глядя на нас. Я сразу же проникся к нему антипатией, но, осознав это, мысленно одернул себя: не следует поддаваться эмоциям во время расследования. Стоун, возможно, — не самый приятный человек, но для нас это не должно иметь значения. Решив так, я счел, что Холмс был бы доволен ходом моих рассуждений, и приготовился слушать предстоящий диалог.

— Откуда вам стало известно о подделке? — сухо спросил Холмс, оставив без внимания самовосхваление автора. — С результатами экспертизы ознакомился очень узкий круг людей, и все они, кроме нас с доктором Ватсоном, — сотрудники зоологического музея.

Довольная улыбка Стоуна погасла, и журналист, заметно обеспокоившись, заерзал на кресле. Его руки принялись нервно теребить край лежащего перед ним листа бумаги с каким-то испещренным помарками текстом — должно быть, заготовкой очередной статьи.

— Видите ли, мистер Холмс, — тщательно подбирая слова, ответил Стоун, — в подобных случаях я не разглашаю источник сведений. Мне рассказали по секрету, и мне бы не хотелось ставить под удар человека, который…

— Однако вы не подумали об ударе, который получит Дэвид Марш, отец ученого, которого вы обвиняете в подлоге, не так ли? — резковато перебил его Холмс.

— Об ударе? — недоуменно переспросил журналист, которому, похоже, никогда ранее ни приходила в голову мысль о том, как его статьи могут восприниматься имеющими отношение к делу людьми. — Дорогая, джентльмены здесь в связи с расследованием, — неожиданно сказал он, бросив взгляд в сторону открытой двери.

Проследив за его взглядом, я увидел молодую женщину в необычном светло-зеленом наряде, которая с обеспокоенным видом безмолвно стояла в проходе — по всей видимости, супругу мистера Стоуна. После слов мужа она помедлила, как видно, намереваясь что-то сказать, но потом лишь сдержанно кивнула и растворилась в полумраке коридора.

У меня, между тем, было, что ответить журналисту, и я в красках пересказал ему ужасные результаты нашего визита к Дэвиду Маршу. Энтони Стоун вопреки ожиданиям воспринял мой рассказ спокойно и даже вернул потерянное было самообладание к финалу, вновь натянув на лицо снисходительную улыбочку, которая едва не заставила меня вспылить.

— Доктор Ватсон, я понимаю, насколько тяжело и печально все произошедшее, — ответил он, — но вы тоже должны понять: вина за случившееся лежит не на мне и не на газете. Мы просто знакомим общество с правдой, в чем и заключается наш долг. Виноват здесь тот, кто изготовил подделку, — Томас Марш. Неудивительно, что его почтенный отец был в ужасе от содеянного сыном.

— А почему вы так уверены, что подделка — его рук дело? — спокойно спросил Холмс.

— Кому еще это могло понадобиться? — вскинулся Энтони Стоун, должно быть, принципиально не допускавший иной мысли.

— Например, тому, кто желает уничтожить научную репутацию доктора Марша, — столь же бесстрастно отозвался Холмс, глядя в глаза журналисту.

Стоун побледнел, потом побагровел и попытался что-то сказать, но смог лишь звучно выдохнуть и закашляться. Холмс поднялся из кресла и прошествовал в сторону камина, где остановился, скрестив руки на груди.

— Скажите нам, мистер Стоун, — вновь заговорил он, — с какой целью вы посещали место раскопок? То самое, где был обнаружен скелет. Вы ведь были там, я прав?

— Нет! — воскрикнул журналист, вскочив на ноги. — То есть, да, я был там, но я ничего… У меня и в мыслях не было… Проклятье, откуда вы узнали?

— Я сыщик, мистер Стоун, — лаконично ответил Холмс, как будто этого объяснения было достаточно. — Так что вам понадобилось на месте раскопок?

Энтони Стоун вернулся на свое место за столом, сделал глубокий вдох и нарочито спокойно проговорил:

— Я ведь журналист, мистер Холмс. Собирать информацию лично — мой обычный метод, в том числе инкогнито. Читатель предпочитает получать сведения из первых рук: литературный успех вашего друга, доктора Ватсона, лишний раз это подтверждает. А вы решили, что я туда ездил, чтобы подкинуть доктору Маршу подделку?

— И вы видели останки? Видели, как их извлекали? — задал новый вопрос Холмс, проигнорировав возмущенный тон журналиста.

— Я… видел, как извлекали отдельные кости, освобождая их от породы, — неохотно признал Стоун. — Однако я не могу сказать, принадлежали они человеку, обезьяне или кому-то еще.

Он поднял на нас упрямый взгляд, давая понять, что иного ответа не будет. Мне показалось, что я увидел какое-то движение в коридоре, где только что скрылась его жена, но это вполне могло быть просто игрой теней: призрачный свет газового рожка на стене легко создает такие иллюзии.

— Что ж, мистер Стоун, — помолчав, сказал Холмс, — я думаю, что на сегодня у нас не будет других вопросов. На будущее попрошу вас воздержаться от публикации скандальных сведений, основанных исключительно на сплетнях, хотя и понимаю, что не в моей власти запретить вам это.

К выходу журналист провожал нас совсем с иным выражением лица, нежели в момент нашего появления: вряд ли он ожидал, что на этот раз сам станет подозреваемым если не в самом преступлении, то в ином неприглядном деянии. Я осознавал, что наш визит отнюдь не добавит моему другу популярности: ежедневные газеты имеют куда большую власть над умами, чем может показаться, а Энтони Стоун давно стал символом этой незримой власти пера. В то же время я был убежден, что отповедь от Холмса он получил заслуженно. И если даже мы только что восстановили против себя «Лондон Трибьюн», то по крайней мере совесть наша осталась чиста.

— Мистер Холмс! — услышали мы позади себя женский голос, когда я уже занес ногу, чтобы забраться в ожидавший нас кэб.

Мы с моим другом одновременно обернулись. Перед нами, кутаясь в легкий плащ, стояла та самая женщина, которую мы видели совсем недавно в кабинете мистера Стоуна. Она опасливо покосилась на дверь, из которой мы только что вышли, и убедившись, что никто за ней не последовал, торопливо проговорила:

— Простите меня… Я услышала рассказ вашего друга…

— Доктор Ватсон к вашим услугам, — церемонно поклонился я.

— Я миссис Стоун, — почти скороговоркой ответила она, склонив голову. — Это правда? Статья моего мужа… Она действительно довела того человека до приступа?

— Он и без того был очень слаб, — сказал я. — Но да, по всей видимости, содержимое статьи сыграло свою роль.

Она замолчала, прикусив губу и не решаясь продолжить. Инициативу взял на себя Холмс.

— Насколько я понимаю, это вы снабдили своего мужа сведениями о подделке? — мягко спросил он.

Миссис Стоун молча кивнула и, вздохнув, ответила:

— Я совершенно не думала, что это выльется в статью. Просто моя подруга Мелисса рассказала мне, а я поделись с мужем.

— Мелисса?! — воскликнул я. — Вы имеете в виду Мелиссу Харпер?

— Да, конечно, — растерянно закивала миссис Стоун. — Я думала, вы уже знаете…

Холмс одарил меня многозначительным взглядом. Я понял его значение: Мелисса могла узнать о факте подделки останков только одним путем. Ей сообщил доктор Бернс «по секрету», не осознавая, что подобные Мелиссе секреты хранить неспособны. А раз он ей доверился, значит Холмс, вероятно, прав: эти двое и впрямь состоят в романтических отношениях.

— Не волнуйтесь, миссис Стоун, — успокаивающе произнес Холмс, — вашей вины в этом нет. Виноват скорей я сам — вы ведь слышали рассказ моего друга. Но в любом случае спасибо, что сказали нам. Это отчасти проясняет дело.

Спустя десять минут, когда кэб мчал нас по улицам Лондона в направлении зоологического музея, я наконец-то смог задать давно мучивший меня вопрос.

— Как вы догадались, что Энтони Стоун был в месте раскопок?

— Билеты, — коротко ответил Холмс, яростно дымивший трубкой, как и всегда в периоды его погруженности в очередное расследование.

— Билеты?

— Из под пресс-папье в кабинете Стоуна торчали старые железнодорожные билеты, и на верхнем я заметил пункт назначения — Фолкстон, дата — 10 августа этого года. Как раз в тот период, когда там работала экспедиция Томаса Марша. Нетрудно было догадаться, что могло понадобиться в этом месте лондонскому журналисту, непримиримому противнику дарвинизма.

— Вы думаете, он действительно причастен к подделке? Мотив у него и впрямь есть.

— Не будем делать скоропалительных выводов, мой друг, — отозвался Холмс. — Нам все еще не хватает сведений, и мы до сих пор не смогли сократить число гипотез до одной. Пора исправить это.

— Нет, мистер Холмс, — сказал Ричард Марш, помешивая светло-голубой раствор в высоком стеклянном стакане, — боюсь, я не специалист в области датирования. Однако все останки, которые проходили через мои руки, производили впечатление подлинных. Я не утверждаю, что могу распознать любую подделку, конечно, но как бы то ни было, ничего подозрительного в костях, которые привезла экспедиция моего брата, я не заметил.

Пока Холмс интересовался деталями, я позволил себе оглядеть помещение, в котором мы находились. Мастерская таксидермиста больше походила на полноценную химическую лабораторию: такого количества аккуратно расфасованных по банкам веществ, штативов, причудливой химической посуды я просто не ожидал увидеть на рабочем месте человека, для которого химия не является основной профессией.

С общим впечатлением диссонировали только несколько экспонатов, над которыми, должно быть, трудился в настоящее время Ричард Марш: наполовину собранный из костей скелет животного, напоминающего небольшую свинью с вытянутым черепом и еще ряд перемешанных с кусками породы костных фрагментов неясного происхождения. Заинтересовался ими и Холмс.

— Я вижу, по вашей прямой специальности работы у вас негусто? — спросил он, бросив короткий взгляд на образцы.

— Да, весь последний месяц одни голые кости, — горестно кивнул таксидермист. — Впрочем, мне не привыкать. Да и недолго мне, в самом деле, осталось всем этим заниматься.

— Вот как? — поднял бровь Холмс, прекратив разглядывать полку с реактивами. — Собираетесь покинуть музей?

— Совершенно верно, джентльмены, — с небольшой заминкой кивнул Ричард Марш. — Не хотелось бы говорить об этом раньше времени, но похоже, что последнее мое предприятие принесет мне… значительные доходы, и мне больше не придется довольствоваться нынешним жалованьем.

Я невольно переглянулся с моим другом. О чем говорит Марш? Мы ничего не рассказывали ему о произошедшем в доме его отца, предпочтя отложить дурные вести на потом. Неужели кто-то сообщил ему о том, что престарелый ученый при смерти, и теперь Ричард Марш с циничным спокойствием заявляет нам о готовности получить крупное наследство? Если так, то подделка и убийство могли оказаться его рук делом. Способен ли он на столь злодейский умысел? Бросив тень на репутацию своего брата, он и впрямь мог побудить отца изменить состав завещания в его пользу. А разразившийся скандал неизбежно приблизил бы кончину Дэвида Марша, не дав тому возможность установить истину.

— Могу ли я спросить, какого рода это предприятие? — ровным голосом спросил Холмс, бросив пристальный взгляд в глаза нашего собеседника.

— Конечно, мистер Холмс, — поспешно ответствовал тот, проигнорировав то, как были восприняты его слова. — Моя собственная поисковая экспедиция, которую я организовал из последних сбережений и займов, обнаружила крупное месторождение алмазов в Восточной Индии. Конечно, это между нами. Земля уже выкуплена, и вряд ли кто-то теперь перехватит у меня возможность, но… всякое бывает.

— Мы все понимаем, мистер Марш, — кивнул Холмс, со вздохом, в котором мне послышалось разочарование, вернувшись к разглядыванию лабораторного оборудования.

Я успел подумать, что очередной этап нашего расследования зашел в тупик, но в этот момент что-то среди банок с реактивами привлекло внимание Холмса. Он озадаченно склонился над флаконом с ярко-оранжевым порошком, осторожно приподнял его и неторопливо осмотрел полку, на которой тот стоял.

— Мистер Марш, — сказал он, наконец, обернувшись к хозяину лаборатории, — часто ли вы используете в своей работе двухромистый калий?

— Гм. Не особенно часто, — ответил Ричард Марш, нахмурившись. — Для очистки сильно загрязненной посуды я иногда готовлю с его помощью хромовую смесь, да и только. Постойте-ка, вы что же, имеете в виду…

— И когда вы в последний раз готовили хромовую смесь? — перебил его Холмс, продолжая разглядывать флакон с препаратом.

— Давно! Я не помню, когда это было, но уж точно больше месяца назад, — поспешно ответил Марш. — Если вы решили, что я имею отношение к подделке, то уверяю вас, это не так. Да вы сами можете видеть, это совсем новый флакон, я к нему и не притра… Господи!

Подойдя ближе, я понял, что так удивило таксидермиста, который, приоткрыв рот, смотрел на полку с реактивами. Лицо его выражало помесь паники и смятения, и, право, было от чего. Вопреки его заявлениям, препарата во флаконе осталось меньше половины. Восковая печать, некогда венчавшая крышку, была сорвана, и ее фрагменты лежали рядом с флаконом. Холмс не замедлил поделиться и другими наблюдениями.

— Не ставлю это вам в упрек, поскольку и за мной такой грешок водится, — пространно начал он, — но пыль в этом помещении протирают не особенно часто. Видите этот почти лишенный пыли круг на полке? Здесь флакон стоял раньше. Следовательно, воспользовались двухромистым калием относительно недавно, хотя с уверенностью не скажу, когда именно.

— Мистер Холмс, — дрожащим голосом проговорил Ричард Марш, нервно сжав пальцы, — уверяю вас, что не пользовался этим препаратом уже очень давно. Я понятия не имею, кто брал его в мое отсутствие.

— В вашу мастерскую легко попасть постороннему?

— Не знаю… Думаю, что да. Я не всегда запираю ее, когда иду в хранилище. Здесь нет ничего ценного, а пройти в это крыло могут только сотрудники музея. Мне в голову не приходило, что кто-то из них может так поступить, поймите же!

— Успокойтесь, мистер Марш, я просто выясняю обстоятельства, — невозмутимо отозвался Холмс, раскуривая трубку, что показалось мне хорошим знаком, свидетельствующим о том, что мой друг напал на след. — В настоящий момент мы знаем, что препаратом воспользовались недавно, и что сделать это мог любой сотрудник музея, причем без особого труда. И у нас не столь уж большой круг подозреваемых.

Ричард Марш внимал ему с настороженным вниманием. Я тоже хранил молчание, осознавая, что Холмс добрался до ключевого этапа любого расследования: сборки элементов головоломки в единое целое. В этом состоянии мой друг, казалось, полностью отрешался от мира, вгрызаясь в задачу не хуже вычислительной машины Янга, с которой я познакомился во время недавнего расследования. Лучшее, чем я мог ему помочь в такие моменты — это просто не мешать.

Холмс однако же на сей раз не стал погружаться в размышления, изолируя себя от окружающих. Вместо этого он, глубоко затянувшись, обратился ко мне:

— Ватсон, мне нужно срочно встретиться с инспектором Лестрейдом и еще несколькими старыми знакомыми. Не могли бы вы тем временем поговорить с братом этого джентльмена, — при этих словах он слегка поклонился нашему собеседнику, — доктором Томасом Маршем? Не исключено, что он сможет вспомнить что-нибудь интересное.

* * *

Доктор Томас Марш, с самого начала оказавшийся в центре всей этой трагедии, вопреки предположениям Холмса был подавлен, растерян и совершенно неспособен прояснить хоть что-то. К моменту нашей встречи он уже успел узнать о состоянии отца, и теперь не имел никакого настроения отвечать на мои вопросы. Разговор он поддерживал исключительно из вежливости, витая мыслями где-то далеко, отчего я чувствовал себя виноватым, будучи вынужден тратить его время расспросами, которые мало что могли мне дать.

В первые пятнадцать минут разговора я выяснил, что ничего необычного доктор Марш в день убийства не заметил, что он по-прежнему не имеет представления о том, кому могло понадобиться подобное злодейство, и что когда его экспедиция извлекла останки питекантропа из плотной породы, они совершенно не выглядели поддельными. Возможно, даже наверняка, Шерлок Холмс смог бы подобрать правильные вопросы. Я же очень скоро осознал свою полную неготовность к этому разговору, поэтому, поспешив завершить свой неудачный допрос свидетеля, в очередной раз выразил соболезнование Маршу по поводу случившегося с его отцом и поднялся, собираясь уходить.

— Одну минутку, мистер Ватсон, — вдруг вскинулся доктор Марш, до этого момента угрюмо сидевший в своем кресле. — Я кое-что вспомнил. Не то, чтобы это было чем-то необычным, чего-то подобного я, в общем, и ожидал…

Он умолк, замявшись, и я поспешил развеять его сомнения:

— Вы можете рассказать мне, доктор. Если это что-то личное…

— Нет-нет, дело не в этом. Я просто не хочу, чтобы вы подумали, будто я кого-то обвиняю… Словом, незадолго до моей так и не состоявшейся лекции в день убийства ко мне приходил преподобный Барретт.

— Барретт? Вы имеете в виду…

Доктор Марш удрученно кивнул.

— Да, тот самый преподобный Барретт. Он был частым гостем в доме моего отца, и я хорошо знал его, несмотря на некоторую натянутость наших отношений. Но в этот раз наш разговор был… Словом, мы крепко повздорили.

— Из-за чего же?

— Все из-за того же. Назвал меня богохульником, заклинал не позорить отца еретическими заявлениями. Пожалуй, я никогда раньше не видел его настолько рассерженным, хотя и до этого эпизода нам доводилось дискутировать на тему теории Дарвина.

— И чем же все закончилось?

— Чем такое могло закончиться? Преподобный заявил, что я еще пожалею о своем публичном антихристианском поведении и ушел, хлопнув дверью. А буквально через полчаса… я узнал о том, что мой ассистент застрелен. Но, доктор Ватсон… Вы же не думаете, что священник как-то связан с трагедией?

Припомнив, как Шерлок Холмс обычно отвечал на такого рода вопросы, я оперся рукой на низкий стеллаж с документами и как можно более авторитетно заявил:

— Мы с моим другом просто пытаемся воссоздать по возможности полную картину происходившего в тот день. Важны любые мелочи, даже если на первый взгляд они кажутся неважными…

Я осекся, так как что-то кольнуло меня в ладонь, которой я опирался. Я недоуменно поднес руку к глазам. В кожу впился крупный ярко-оранжевый кристалл. Несколько кристалликов поменьше налипли на ладонь в нескольких местах. Стараясь не демонстрировать охватившее меня волнение, я склонился над стеллажом, сделав вид, что разглядываю лежащую сверху газету — ту самую, с уничижительной статьей Энтони Стоуна. Рядом с ней нетрудно было заметить маленькую горстку оранжевого кристаллического порошка, часть которого попала и на газету. Неужели двухромистый калий? Если так, значит я только что раскрыл дело — безо всякого дедуктивного метода, чистейшим везением!

— Вы не возражаете, если я возьму с собой эту газету, доктор Марш? — спросил я как можно более спокойно.

Томас Марш брезгливо скривился и махнул рукой.

— Забирайте и уносите это подальше. Этот узколобый писака Стоун на сей раз превзошел самого себя: читать противно!

Сложив газету так, чтобы удержать рассыпанный по ее поверхности препарат, я поблагодарил ученого и вышел в коридор. Неизвестно, застану ли я дома Холмса, однако он не единственный, кто справится с простым химическим анализом. В то же время я пребывал в сомнениях: стоит ли отдавать вещество для анализа доктору Бернсу? Если он замешан в преступлении, то запросто может фальсифицировать результаты. С другой стороны, мы уже привлекали его к проведению экспертизы, и с его вердиктом согласился даже Томас Марш. Одно ясно: Ричарда Марша об одолжении лучше не просить: он пристрастен, поскольку подозреваемый — его родной брат.

С такими мыслями я и постучался в лабораторию Джека Бернса, решив остановить выбор на нем. Удача мне улыбнулась и на этот раз: из-за двери незамедлительно послышался голос ученого, приглашающий меня войти. Раскрыв дверь, я даже отшатнулся от яркого блеска химического оборудования, в идеальном порядке расставленного на стеллажах и рабочих столах обширного помещения, в котором помимо самого доктора работали еще три человека, полностью погруженных в приготовление каких-то бесцветных растворов в высоких стеклянных стаканах. Чистота и порядок не только находились в разительном контрасте с пыльной мастерской Ричарда Марша, но оставляли позади и кабинет самого Бернса, где он принимал нас в наш прошлый визит. Создавалось впечатление, что хозяин лаборатории не столько работает здесь, сколько использует ее в качестве одного из выставочных образцов музея.

— Добрый день, доктор Ватсон, — обратился ко мне сидящий за одним из столов Бернс, лишь на секунду привстав, чтобы выразить почтение и натянуто улыбнувшись. — Есть ли какие-нибудь успехи в расследовании?

В отличие от прочих сотрудников, он был занят какими-то расчетами в лежащем перед ним большом журнале. Похоже, что работа у него не ладилась, отчего Бернс поминутно хмурился, решительно зачеркивал написанное и, едва слышно пробормотав проклятие невесть в чей адрес, начинал заново.

— Пока еще рано судить, доктор Бернс, — уклончиво ответил я, не желая делиться промежуточными результатами расследования с одним из тех, кто может оказаться преступником в конечном счете. — Я надеялся, что вы поможете мне пролить свет на одну из улик, которую я только что обнаружил в… кабинете одного из подозреваемых. Это вещество похоже на двухромистый калий. Вы могли бы подтвердить или опровергнуть мое предположение?

С этими словами я осторожно протянул ему газету, указав на рассыпанный сверху препарат. Доктор Бернс столь же аккуратно взял газету в руки и нахмурился. Затем, ни говоря ни слова, пересыпал вещество через стеклянную воронку в миниатюрную стеклянную пробирку, куда добавил несколько капель воды и взболтал, получив прозрачный желтоватый раствор. Открыв стоящий рядом шкаф, заставленный рядами флаконов с заранее приготовленными составами, он пояснил:

— Если это действительно двухромистый калий, то при добавлении раствора хлористого бария выпадет ярко-желтый осадок. В противном случае…

Набрав в пипетку прозрачную жидкость из флакона, доктор Бернс занес ее над пробиркой и уронил несколько капель в приготовленный раствор. Я склонился над столом, чтобы лучше видеть происходящее, и был сполна вознагражден: чистый раствор помутнел, и через несколько секунд на дно пробирки опустился сверкающий в ослепительном свете эдисоновских фонарей плотный кристаллический осадок.

— Ну что ж, похоже, что вы были правы, доктор Ватсон, — пожал плечами Бернс. — Это определенно двухромистый калий. Но что дальше? Вы уже можете сформулировать обвинение?

Мог ли я сформулировать обвинение? Хороший вопрос. Конечно же, я не мог этого сделать, даже имея в руках улику, которая вроде бы изобличала Томаса Марша. Уж точно не после десятков сложнейших расследований, свидетелем которым я был, раз за разом наблюдая, как очевидный на первый взгляд вывод рушится карточным домиком под натиском беспощадной логики Холмса. Нет, при всей безусловной ценности добытых мною сведений мне требовался Холмс, чтобы связать их в единое целое, не упустив ни единой мелочи и воссоздав картину преступления так, словно бы он сам был там в момент убийства и видел все собственными глазами.

Я был настолько поглощен этой мыслью, что вздрогнул, когда, выйдя за порог лаборатории, увидел перед собой Шерлока Холмса, на которого со всех сторон, перебивая друг друга и размахивая руками, наседали несколько человек, среди которых я узнал инспектора Лестрейда, обоих братьев Марш, журналиста Энтони Стоуна и преподобного Барретта собственной персоной. Поодаль стояли три полисмена, насторожено взирая на шумное собрание. Мелисса держалась особняком, нервно кусая губы в ожидании.

— Что здесь происходит? — словно озвучил мои мысли вышедший следом за мной Джек Бернс.

Все, не сговариваясь, умолкли и обратили к нам свои взоры.

— Заключительный этап расследования, полагаю, — безмятежно ответил Холмс. — Я был бы признателен, если бы нам позволили разместиться в более удобном помещении. Доктор Марш, где вы планировали провести свою лекцию? Надеюсь, зал сейчас свободен.

* * *

— Самая безупречная логическая цепочка может завести в тупик, если в основе ее лежат ошибочные предположения, — обратился Холмс ко всем собравшимся, взиравшим на него с напряженным вниманием. — От такой возможности не застрахован никто, включая, увы, и меня. Я совершил ошибку в самом начале расследования, из-за чего оно затянулось, и в конечном итоге это поставило под угрозу жизнь невинного человека — доктора Дэвида Марша, который до сих пор пребывает в тяжелом состоянии. Но рассмотрим все по-порядку и поговорим о мотивах преступления. Доктор Бернс, вы желаете что-то сказать?

Джек Бернс, который с самого начала выступления Холмса проявлял признаки беспокойства, кивнул и вышел вперед, нервно перебирая полы пиджака.

— Мистер Холмс, я думал, что вопрос о мотивах уже решен. Несчастный мистер Харпер попросту мешал фальсификатору замести следы…

— Верно, доктор Бернс, это один из возможных мотивов, и он лежит на поверхности. В этом случае злоумышленник — один из тех, кто мог извлечь выгоду из фальсификации. Я заранее прошу прощения, если мои слова заденут кого-то из присутствующих, но я просто делаю выводы из данного предположения. Итак, извлечь выгоду могли бы вы, доктор Бернс, — скандал в связи с поддельными останками уничтожил бы репутацию Томаса Марша, и вы обошли бы его по карьерной лестнице.

Джек Бернс в ужасе отшатнулся и набрал в легкие воздуха, очевидно, чтобы ответить что-то резкое, однако Холмс остановил его нетерпеливым жестом ладони.

— Еще раз повторяю, — сказал он, — в данный момент я никого не обвиняю, я анализирую гипотезу. Тем более, что выгоду помимо вас мог бы извлечь сам Томас Марш при условии, что настоящих останков питекантропа найдено никогда не было: это открытие уже принесло ему славу и почет, а подделку впоследствии несложно и уничтожить, исключив повторную экспертизу.

Проигнорировав возмущенное восклицание Томаса Марша, Холмс усмехнулся и как ни в чем не бывало продолжил:

— Выгоду могли бы извлечь присутствующий здесь журналист Энтони Стоун, проявлявший подозрительный интерес к экспедиции с самого начала, и даже преподобный Питер Барретт. Оба они — убежденные противники дарвинизма, и, несомненно, были бы очень довольны, если бы им удалось разрушить репутацию одного из ведущих исследователей в этой области. Собственно, мистер Стоун свою выгоду и впрямь извлек.

Шерлок Холмс потряс перед собравшимися злополучным номером «Лондон Трибьюн» с уже известной мне статьей Стоуна, вызвав у того восклицание протеста. Преподобный Барретт сидел бледный, как смерть, не решаясь ответить что бы то ни было.

— Однако, — возвысил голос Холмс, — кто сказал, что это единственный возможный мотив? Доктор Бернс… Мне не хотелось бы говорить об этом во всеуслышанье, однако вы сами знаете, что у вас была и другая причина убить мистера Харпера, не так ли?

Джек Бернс раскрыл рот, чтобы ответить, но запнулся на полуслове, бросил быстрый взгляд на встревоженную Мелиссу и опустил голову. Вместо него ответила Мелисса, решительно выйдя вперед:

— Да! У Джека был мотив, и у меня тоже! Замолчите! — воскликнула она, обернувшись к собравшимся, хотя те не издавали ни звука, ошарашенно глядя на вдову. — Я не стыжусь того, что полюбила другого после нескольких лет в ужасном браке с человеком, от которого не могла дождаться ни заботы, ни понимания… Пусть даже и нехорошо так говорить о покойном. Но Джек не убивал его, я клянусь вам! Я первая узнала бы об этом.

Она умоляюще сложила руки, в отчаянии глядя на Холмса, который хранил молчание на протяжении ее короткой исповеди.

— К слову, миссис Харпер, — внезапно заговорил Лестрейд, — вы же помните, что и сами входите в круг подозреваемых?

— Да, я знаю! Но…

— Но вы вряд ли обладаете достаточной квалификацией, чтобы подделать останки, — закончил за нее Шерлок Холмс. А вот доктор Джек Бернс — наверняка, так что у него была как возможность, так и два сильных мотива для того, чтобы совершить это преступление. До сих пор все складывалось против вас, доктор…

— Я не убивал! — в отчаянии воздев руки, проговорил Джек Бернс. — Во имя всего святого, мистер Холмс! Вы не можете так просто обвинить меня только лишь…

— Успокойтесь, доктор, вы абсолютно правы. Я вас и не обвиняю. Мотив и возможность совершить преступление могут навести на след, но их очевидным образом недостаточно для того, чтобы доказать виновность. А между тем, в этом деле фигурирует множество очень странных фактов, которые плохо согласуются как с рассмотренными версиями, так и друг с другом. Например, мой друг доктор Ватсон только что сообщил мне, что обнаружил в кабинете Томаса Марша рассыпанный там двухромистый калий — то самое вещество, которое было использовано при изготовлении фальшивки согласно вашему же, доктор Бернс, заключению.

— Этого не может быть… — выдавил из себя Томас Марш, пребывавший в таком смятении, что на него было жалко смотреть.

— Может, если кто-то подкинул его вам. Почему я уверен в том, что вещество подкинули? Потому что доктор Ватсон обнаружил его рассыпанным поверх газеты, вышедшей уже после преступления, а уборкой в вашем кабинете занимаются часто. Взяли же двухромистый калий из мастерской вашего брата, Ричарда Марша, как мы недавно обнаружили. Что до орудия убийства, то оно любопытным образом оказалось у преподобного Барретта, который сообщил мне об этом частным порядком.

Инспектор Лестрейд, окончательно потеряв терпение, поднялся со своего места и заговорил:

— Мистер Холмс, при всем уважении… Нельзя ли ближе к делу? Вы вконец запутали даже меня. Если вы обвиняете кого-то конкретного…

— Несомненно, дорогой инспектор! Я лишь хочу, чтобы вы понимали основания для моего обвинения. Но прежде, чем я озвучу свой вердикт… Доктор Томас Марш, вы не могли бы в двух словах рассказать, почему вы отвергаете идею сотворения и придерживаетесь представлений Дарвина?

— Охотно! — оживился доктор. — Если бы все разнообразие живого мира было результатом единичного акта творения, нам пришлось бы признать Творца величайшим обманщиком, который зарыл в землю множество останков, чтобы ввести нас в заблуждение, который придал нам анатомическое и даже поведенческое сходство с обезьянами, чтобы смутить наш разум, и который повсюду разместил огромное число свидетельств эволюции, чтобы скрыть Свой же промысел. Думаю, с такой трактовкой не согласится даже преподобный Барретт.

Холмс предупреждающе поднял руку, чтобы пресечь возмущенные восклицания священника и вторившего ему журналиста.

— Вот именно, доктор, — спокойно заявил он. — Бог — не обманщик, как и природа. Но вот человек… В этом деле мы с самого начала столкнулись со множеством ложных следов, уводящих следствие куда угодно, только не в нужном направлении, и в этом изобилии фальшивок легко было пропустить настоящий факт.

Все притихли, включая даже Энтони Стоуна, который с лицом, полным скепсиса, скрестил руки на груди. Я на протяжении всей речи Холмса лихорадочно перебирал известные нам факты, гадая, что же такого особенного смог обнаружить в них мой друг. Увы, я не был готов к тому, что услышал далее.

— Настоящий факт — неприметное пятно крови рядом с телом убитого, свидетельствующее о том, что убийца, выстрелив Харперу в спину, перевернул тело, чтобы обыскать, а потом вернул его в исходное положение. Оставаться на месте преступления дольше нескольких секунд — сопряжено с огромным риском, а значит речь идет о чем-то исключительно важном для убийцы — чем-то, ради чего убийство и было совершено. Нет, леди и джентльмены, убийство не было попыткой замести следы фальсификации. Напротив, это фальсификация была попыткой скрыть истинные мотивы!

— Но что же в таком случае искал убийца? — нахмурившись, спросил Лестрейд.

— Один любопытный документ, который к настоящему моменту, боюсь, уже уничтожен, — ответил Холмс. — Вероятно, он был уничтожен сразу же, как попал в руки преступника, но все-таки есть доля моей вины в совершенно непозволительном промедлении. Мистер Ричард Марш, помните, вы сообщили нам, что уже больше месяца работали исключительно с костными образцами вне своей прямой специальности?

— Так и есть, мистер Холмс, — пожал плечами Ричард Марш. — Но выбирать не приходится.

— Так почему же в нашу первую встречу ваши руки были испачканы пятнами танина, по которому я сделал вывод о вашей профессии? Танин используется для обработки шкур, но уж точно не костей.

— Я… Я готовил раствор заранее… — ошарашенно заговорил Ричард Марш, невольно сделав шаг назад.

Полисмены у входа беспокойно шевельнулись, скрестив взгляды на побледневшем таксидермисте.

— Вы прекрасно знаете, что заранее растворы танина не готовят, потому что в водной среде это вещество быстро разрушается. И я до сих пор помню ваше веселье, когда разговор зашел об этих пятнах. Что же вас так развеселило? Да просто тот факт, что танин тут ни при чем: ваши руки были испачканы раствором двухромистого калия, который оставляет похожие отметины. Вы были рады услышать о моей ошибке.

— Это чушь! — взвился Ричард Марш, неприязненно взглянув на застывшего от ужаса брата. — Ваше предположение шито белыми нитками, и я…

— И когда я осознал эту свою промашку, — продолжал Холмс, — восстановить остальное труда не составило. Ваша беда, мистер Марш, в том, что вы переиграли сами себя, увлеченно подкидывая следствию фальшивые свидетельства. Бросив тень на репутацию своего выдающегося брата, вы заставили предположить, что причина этого — желание получить более крупную часть отцовского наследства, поскольку ваш отец богат и терпеть не может фальсификаторов. Запоздало поняв это, вы запаниковали и вместо того, чтобы подождать выводов следствия, принялись убеждать нас в том, что вам незачем претендовать на долю наследства, поскольку вам и так светит большой куш. Именно поэтому вы поделились сведениями — на сей раз самыми настоящими — об экспедиции в Восточной Индии. Экспедиции, организованной совместно с Роналдом Харпером, о чем вы благоразумно умолчали.

Последующие слова Холмса утонули во всеобщем гаме: как видно, каждый желал высказаться о том, что думает насчет мотивов и методов Ричарда Марша. Полисмены, которые к этому моменту успели подобраться вплотную к преступнику, защелкнули браслеты наручников на его худых запястьях.

— Контракт — вот, что вы искали в карманах своего делового партнера, — вновь заговорил Холмс, дождавшись, когда шум прекратится. — Договор, согласно которому Роналду Харперу принадлежат три четверти всех последующих доходов от разработки алмазного месторождения, поскольку именно его вклад в организацию экспедиции был наибольшим. Мою догадку легко было проверить: так уж вышло, что среди нотариусов у меня предостаточно знакомых, а сам Роналд Харпер фигурировал в одном старом деле в качестве жертвы мошенничества, как раз связанного с приобретением земельных прав в колониях. Да, миссис Харпер, ваш покойный муж, возможно, не умел выражать свои чувства, однако стремился обеспечить вас всем необходимым и преуспел — к сожалению, слишком поздно.

Вдова закусила губу и отвернулась. Джек Бернс, склонившись к ней, сказал что-то успокаивающее, на что она только отмахнулась.

— Оставалось только запутать следствие, за что вы взялись с великим энтузиазмом, — не меняя интонации, продолжал мой друг свой обвинительный приговор. — Отдаю вам должное: вы довели свою профессию до совершенства, превратив ее в искусство — искусство имитации. Вы подкинули револьвер в саквояж одному из посетителей музея, собравшихся на лекцию вашего брата. Так уж вышло, что саквояж принадлежал преподобному Барретту. В кабинет брата вы подбросили двухромистый калий. В собственной мастерской вы имитировали кражу этого препарата, правомерно сочтя, что это куда проще, чем полностью замести следы. Но, конечно, вашим высшим достижением оказались поддельные останки питекантропа, которыми вы загодя заменили настоящую находку своего брата, намеренно оставив витрину раскрытой настежь и заставив всех считать, что именно эти останки и были ведущим мотивом преступления…

— Но где же тогда настоящий скелет? — почти жалобно спросил убитый горем Томас Марш.

— На дне Темзы, — буркнул в ответ Ричард, не поднимая взгляда.

— Боже мой… Ричард, как же ты мог? — внезапно севшим голосом спросил его брат. Его глаза заблестели и он поспешно отвернулся. — Уничтожить уникальную находку… Довести нашего отца до приступа… Смешать меня, твоего собственного брата, с грязью… Ради чего? Ради какого-то алмазного прииска?

— Прекрати болтать чушь, брат! — прошипел в ответ Ричард, злобно рванув скованную руку у одного из полисменов. — Деньги — только средство! Ты думаешь, я не видел, какие взгляды отец бросал на меня и своего любимчика Томаса? Ах, умненький Томас, весь в отца, талантливый ученый! Ты оставался любимчиком, даже когда подался в дарвинизм, оплевав тем самым все, во что верил отец! Мои способности он просто не замечал — не хотел замечать. Что мне наследство? Я всего лишь хотел показать, что способен достичь чего угодно, сам, без его поддержки и без того, чтобы идти по его стопам след в след. И я добился бы этого. Еще два года — и я владел бы всей добычей алмазов в регионе, выкупив шахты конкурентов, а потом…

Он внезапно замолчал, повесив голову. Все вокруг хранили молчание, избегая смотреть на убийцу. Томас Марш окинул его долгим взглядом, покачал головой и, не говоря ни слова, вышел из зала.

* * *

— Грустная история, Холмс, — сказал я, когда мы с моим другом спустя час неторопливо шли по берегу Темзы.

Здание зоологического музея у нас за спиной уже скрылось за кронами высаженных здесь молодых тополей, а сгустившиеся облака погрузили окружающий мир в какой-то призрачный полумрак, сообщая о близящемся затяжном дожде.

— Что верно, то верно, мой друг, — меланхолично отозвался Холмс, — и даже успешное завершение дела не доставляет мне особой радости. В сущности, здесь нет победителей: сплошь проигравшие. Томас Марш потерял брата и, вероятно, вскоре потеряет отца. Мелисса потеряла мужа, который при всех своих недостатках, полагаю, все же любил ее на свой лад. Ричард же… Ричард потерял все.

— Вы так и не разъяснили мне, в чем суть загадки Дэвида Марша, — вспомнил я после недолгого молчания. — «Ка», «быт» и две четверки. Что все это значило?

— Догадаться нетрудно, — отозвался Холмс, — если вспомнить приверженность престарелого Марша к библейским сюжетам. Каин, Бытие, глава четвертая, стих четвертый. «И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лице его».

— Думаете, что Дэвид Марш понял, кто стоит за всей этой историей? Не это ли спровоцировало апоплексический приступ?

— Теперь уже сложно сказать, Ватсон. Но что-то такое пришло ему в голову, когда он осознал, что может чувствовать Ричард, чьи усилия не были оценены по достоинству. Брат, восставший на брата ради любви и уважения отца, снедаемый жгучей ревностью и способный на пролитие крови — история, древняя, как мир.

— Вы знаете, Холмс, именно такие истории убеждают меня в правоте Дарвина больше любых ископаемых костей вместе взятых, — ответил я, покачав головой. — Животное начало в нас много сильней, чем мы сами готовы признать.

— Остается лишь надеяться на то, что эволюция в конечном итоге движет нас в правильном направлении, и когда-нибудь настанет эпоха, где услуги таких, как мы с вами, Ватсон, окажутся не нужны. Кто знает, возможно, что подобные отцу Барретту откажутся даже признавать нас предками, стыдясь подобного родства.

— Но до тех пор…

— Но до тех пор мы сделаем все, что в наших силах, мой друг. Как иначе можно приблизить эту эпоху?

Примечание

Для интересующихся историей вопроса: первый настоящий питекантроп был обнаружен спустя два года после описываемых событий на о. Ява. Однако термин «питекантроп» (обезьяночеловек) появился много раньше, в 1860 г., и был предложен Эрнстом Геккелем для обозначения неизвестного в то время «недостающего звена» между низшими приматами и человеком. Поскольку питекантропы не обитали на территории Европы, находка доктора Марша с наибольшей вероятностью представляла собой останки т.н. гейдельбергского человека — прямого потомка питекантропа и предка неандертальца.

Сама же история с фальсификацией — прямая аллюзия на известную мистификацию с поддельными останками «пилтдаунского человека», которые и впрямь представляли собой обычный человеческий череп, соединённый с подпиленной нижней челюстью орангутана и обработанный бихроматом калия для имитации древности. Факт фальсификации был установлен лишь спустя сорок лет после «обнаружения», чем до сих пор пользуются в своей агитации креационисты.