I'll Fight (гет)

День 272 до.

Одно из самых ужасных воспоминаний Драко-до-всего-дерьма — это то, как Хагрид тащит его на руках в Хогвартс, а он сам стенает о том, что гиппогриф его убил. Он делает это настолько хуёво, что отец в больничном крыле смотрит на него взглядом, в котором ясно читается, что именно он думает об умственном развитии отпрыска, а затем со вздохом отправляется разбираться с этим. И Драко понимает, что хуй ему, а не новая метла. Точнее, Снейп и вековые талмуды. Вот что ему достаётся следующие месяцы, в то время, когда он мог бы сбегать с командой в Хогсмид и Лондон, неловко целоваться и лакать вино.

Именно это ему и снится. Драко просыпается красный как рак, отмечая про себя, что чувство позора, очевидно, можно испытывать и во сне.

Пиздец. Блейз верещал первые две недели, а потом издевался ещё год. И ему приходилось терпеть это, потому что крыть было нечем и он налажал.

Он даже был почти уверен, что вот такая участь для животины была двойным уроком от отца. Дамблдору — чтобы не притаскивал в школу ничего, что могло хоть как-то быть опасным, и ему — смотри, сын, какие последствия могут быть у твоих действий, смотри внимательно. И учись думать, что ты делаешь.

Хотя, может, его папа действительно разозлился тогда. Вспылил. Как... Как вспылила потом Грейнджер, что аж вмазала ему.

Драко становится цвета гриффиндорских флагов, он перекатывается и вжимается лицом в подушку. О чёрт, о чё-ё-ё-ёрт...

Он стонет и смеётся от собственной глупости.

* * *

На часах четверть третьего, а на календаре в кружочке горит цифра три.

Голова кружится, и в животе урчит, но что можно ещё ожидать от сна больше суток. Он пропустил обед, а вот на травологию ещё успеет. Наверное, даже забежать на кухню.

Никто не обращает на него внимания, когда с ещё мокрыми после душа волосами он выбирается из комнаты, в гостиной одни дети. Он поест, отсидит урок, снова поест, а потом пойдёт к кому угодно — Помфри, Снейпу — и вытребует себе снотворное зелье. Он сварит его сам, если потребуется.

Иначе однажды он просто выключится в самый неподходящий момент, на метле или во время аппарации. Вот так — это ещё дерьмовей. И этого нельзя допустить.

Распорядок дня чёткий и неукоснительно соблюдаемый. Вставать к завтраку, посещать все занятия, тренироваться и, возможно, наконец вспомнить, что он — староста. Панси, похоже, считает, что ему действительно плохо, раз всё ещё не разорвала его к чертям собачьим за то, что вынуждена делать всё за двоих и даже не может об этом высказать ему.

Он посмеивается. Как же ты права, Панси.

Учить уроки, ходить в Хогсмид, не пускаться наутек, когда видишь знакомые лица, разговаривать, а не хрипеть два предложения за сутки.

— Ну да, ещё пригласить кого-нибудь на свидание, — смеётся что-то в его голове. — Только чётко по графику, с семи до половины девятого, потому что потом идут раздумья на тему: «Как можно помочь Тёмному Лорду достичь мирового господства», а в десять нужно подтянуть трансфигурацию.

Без блядского имени было так прекрасно! Похер. Он решает, что он не должен опускать руки вот так.

Драко скребёт пальцем по картине и уже чувствует все эти превосходные запахи. Нет, он не позволит желудку отказаться принимать пищу. Ныряет в открывшийся проём и начинает тараторить коротышкам о том, какие же они чудесные.

Когда ему было тринадцать, он не усвоил ни одного урока, но, в своей потребности найти параллели между кем-либо из живых людей, сегодня в душе он дошёл до открытия!

Дамблдор тоже их не усваивал. На следующий год он устроил Турнир и притащил Грюма, а тот, мать его, даже Грюмом не был! Череда ошибок старика привела к тому, что он, Драко, сидит здесь, а не радуется жизни где-нибудь наверху!

Так какого чёрта он пожертвует собой ради него?

Он всё так же обречён, но он хотя бы попробует уволочь доброго милого дедушку с собой в ад. Он будет пытаться не ради ублюдочного получеловека, не ради того, во что верит сам, и против того, чего самому бы хотелось. Всё, что случилось в его жизни, просто не оставило ему другого пути, и, раз так, он хотя бы пройдёт его, а не просидит в подворотне до самого конца.

И попытается подарить родителям какой-никакой шанс, и это совсем не мало.

* * *

Он забегает в теплицу за тридцать секунд до Спраут и падает напротив Блейза с Панси. Он успевает улыбнуться им и потянуться достать бумагу, и тут взгляд упирается в Грейнджер, которая смотрит прямо на него через стол. Она что-то говорит, оглядывается на одноклассника, как там его, и снова переводит вгляд на него.

На третьем курсе она врезала ему, а он завизжал!

Драко чувствует, как начинают гореть щёки, и как-то неловко возращается на место. Панси вертится ужом, оборачиваясь за спину и на него, и что-то шепчет Блейзу. Профессор начинает говорить, и Забини бросает хитрый взгляд на Драко.

О, блядь, они тычут в бок Нотта. Сукины дети.

Наверное, всё дело в столь резкой перемене его настроения. Он улыбнулся, он прибежал на урок, который точно бы должен был прогулять, и он покраснел, смотря на кого-то за спиной Панси.

Хах, но почему бы им всем тоже не хотеть, чтобы всё было именно так?

* * *

Панси нравятся тонкие ментоловые сигаретки и не нравится курение. Она морщится от дыма и потом пойдёт заедать этот вкус. По его мнению, она курит из чувства противоречия самой себе и, может, миру в целом, и Драко это веселит.

Дурында.

— Что, Паркинсон? — хихикает он, нарушая молчание. Она увязалась с ним за теплицы и прожигает в нём внимательным взглядом дырки. — Давай, я вижу работу мысли на твоём лице.

Она хмыкает и корчит рожицу, затягиваясь.

— Чувство радости от твоего присутствия продолжается ровно до того момента, когда ты открываешь рот, — отбрехивается она. — Выглядишь получше, кстати.

— Сон твоит чудеса, Панси, — та улыбается, и поэтому он добавляет:

— Я в порядке, Панси. Набрался сил, собираюсь уменьшить количество проебываемого времени.

— Драко, а...

— Пошли отсюда, холодно, — Паркинсон встряхивает головой и недовольно поджимает губы.

— Блейз предупреждал, что ты не захочешь, но я...

Уже успевший отойти Драко оборачивается и смотрит ей в лицо.

— Я действительно не хочу, Панси, — блядь, почему всё сводится к этому? Он, сука, больше не может! — Как дела в старостате? Успеваешь?

Пожалуйста, Панси, я тебя умоляю! Я не могу видеть всё это: ни твои осунувшиеся щёки, ни все эти взгляды, вон, даже слёз Грейнджер тоже видеть не могу.

Паркинсон колеблется. Она из тех людей, что просто не могут держать себя в позиции непричастности, если любят кого-то. Ей плохо от того, что она не может ему помочь.

— Хорошо, Драко, меня действительно задолбало, что ты бежишь от меня, стоит нам остаться вдвоём. Цыц, Драко! И, если хочешь знать, Блейза тоже! Блядь, если ты не хочешь всё это обсуждать — не будем! — она переводит дух. — Я не собираюсь делать тебе хуже, хорошо?

Он кивает.

— Ладно, это не честно, я знаю.

— Совершенно не честно, — вздыхает девушка. — И ты действительно ничерта не делаешь. И похож на привидение. Пойдем.

— Я исправлюсь? — он натягивает ей на голову капюшон и приобнимает.

— Исправишься, вот прямо сейчас. Ты пойдёшь со мной в гостиную, а потом на ужин и на собрание старост — Грейнджер, наверное, такой разнос сегодня учинит! А потом вернёшься в гостиную и будешь составлять слова в предложения и делать уроки.

Он улыбается, треплет её за плечо в немом спасибо, потому что да, так лучше. Они почти у лестницы, когда он неожиданно для себя произносит:

— А почему она учинит разнос?

— Что? А, Грейнджер... Да она уже с неделю спокойная, как бешеный гиппогриф… Малфой?

— А? — он чуть не врезается в неё, идущую на шаг впереди. — Чёрт! Ты чего?

— Два последних дня она особенно нервная. Чёрт!..

На её лице чуть виноватое выражение, когда она поднимает на него взгляд.

— Она вчера спросила о тебе. Ага, но она сделала это, сказав что-то типа: «Передай Малфою, что если он не только на старостат забил, но и на уроки ходить не собирается, я подниму вопрос о том, чтобы его с этой должности снять!» — Панси упирает руки в бока и задирает подбородок, Драко хмыкает. — Но она потом спросила, всё ли с тобой в порядке, а я ей довольно резко ответила. Блядь, не надо было, наверное?

Панси всё время тараторит, когда нервничает.

— Ты чего, Паркинсон? — снова улыбается он.

В её взгляде недоверие, глаза сощурены. «Ни капли былой вины», — хихикает он про себя, растягивая улыбку. Панси — такая Панси.

— Ты пялился на неё весь тот день, ты буквально просто не отрывал от неё глаз, и первое, что ты делаешь, когда выбираешься из кровати — это смотришь на Грейнджер и краснеешь. Не надо, у меня есть глаза. Или тебя засмущал Финниган?

Точно, кивает он, Финниган его фамилия. Он знал её вообще?

— Панси!

— Ты сдурел, — машет руками она, — ты сдурел, и нужно отвести тебя в Мунго.

— И что ты им скажешь?

— Что ты возомнил себя бессмертным и пустился во все тяжкие! Блин, я думала, что она такая из-за Уизли! Малфой, так ты её доводишь тем, что так же, как и от нас, бегаешь?!

— Что? Панси, ты перечитала ебаных романов? — ухмыляется он. Опять везде эта хуйня, костер неизбежен. — Я не терроризирую Грейнджер! Не больше, чем всегда! — она тянет свои бровки вверх. — Блядь, я просто недавно наткнулся на неё, а она плакала, и я просто там посидел.

— Ты что сделал? — она отмирает наконец, начиная подниматься.

— Посидел там, — абстрактно, конечно, но рассказывать, что тыкался носом в волосы зубрилки, он не будет, — предложил въебать Уизли.

— Боже мой, — стонет она, — ты иногда просто жуткий варвар.

Драко пожимает плечами и толкает дверь в замок.

* * *

На ужине он узнаёт, что Нотт на крючке бульварного чтива и что ему удаются невербальные заклятия подножки, потому что Уизли растягивается у ног Грейнджер. Паркинсон посылает ему этот ну-и-что-это-такое взгляд. Она права, он сдурел.

На собрание старост он все же идёт, сидит и абстрагируется от всех этих взглядов. Сам виноват, в принципе, игнорировал эти посиделки целый месяц, а теперь, развалившись на стуле, разглядывает столешницу, потому что не может гипнотизировать Грейнджер при столь повышенном внимании.

Драко всё ещё хочет знать, почему она плакала. И почему она смотрела на него сегодня. Да что угодно, на самом деле. Просто это засело в его голове ещё одним островком, и он не может заставить себя от этого отвернуться.

Но что ему делать? Подкараулить её после собрания? Просто подойти?

Ага, ага, Малфой, и что ты ей скажешь? Э-ей, Грейнджер, слушай, я знаю, что после всего, что между нами было, ты наверняка недолюбливаешь меня, но сейчас я серьёзен. Как твои дела? А-ха-ха, ну да, так она ему и будет отвечать.

Он пытался подавить смешки, но получалось плохо. Паркинсон тыкает его в бок. Может, он попал под какую-то реплику? Он не прислушивался.

После всего, что между нами было? На самом деле, Драко не знает, как обозначить то, что было. Да и что вообще было-то?

Какой была Грейнджер, когда он увидел её впервые? Он пытается вспомнить.

Очень восторженной и одновременно серьёзной. Она всегда тянула руку и всегда была права. У неё были очень пушистые волосы и горящие глаза. Она его восхищала. И ему было одиннадцать. Что с него взять? Нет, он знал, что значит «грязнокровка», что Уизли — презренные нищеброды и предатели крови, что так говорят взрослые знакомые отца и сам отец тоже, когда он с ними, и он перенимал это, пытался вести себя так же. Просто он не совсем серьёзно это осознавал, он вёл себя так, потому что считал, что это по-настоящему круто, а ещё потому, что наверняка именно этого от него и ждали. Однако, на тот момент, в действительности, все эти заветы совершенно ничего не значили, они не были проблемой.

Драко еле удерживает себя, чтобы не застонать от осознания придурковатости его проблем тогда. Проблемой было, пожалуй, то, что она попала в Гриффиндор, куда, чёрт возьми, попал и чёртов очкастый говнюк. Интересно, не встреться они с Поттером до школы, не начни Драко унижать Уизли, что бы было? Может, поведи он тогда себя по-другому с героем, именно они стали бы закадычными друзьями? Он бы утащил Поттера с собой на Слизерин, а Грейнджер попала бы в Когтевран, ей там было бы самое место, да и к чёрту, пусть бы Гриффиндор.

От отца он впитал ещё один аспект поведения — то, что он Малфой. А Малфой — это не просто фамилия, это власть, это раболепие, это твоя свобода, ведь никто не посмеет тебе возразить!

А вот Поттер посмел, и это была безапелляционная война. А она с ним, с этим стрёмным очкариком в поношенных шмотках и с непроходимой тупостью, ещё и подружилась. И Драко, естественно, её дразнил и издевался. Он мог сделать это весьма болезненно, он знал, что она плакала из-за того, что он назвал её грязнокровкой, он попал в неё заклинанием для роста зубов. А ещё она делала то же самое в ответ, не боялась его, и Драко хотелось с ней дружить. Он познакомил бы её с магическим миром, научил летать на метле, соревновался бы в зельях и накормил бы всеми магическими сладостями, что только существовали, потому что однажды он услышал, что её родители не давали ей их в детстве.

Он протрещал Блейзу тогда все уши. А потом он начал вырастать, было горькое осознание, что есть то, что он не может себе позволить, что от него не просто ждут — от него требуют, и не люди, а обстоятельства. Каникулы после четвёртого курса, и гребаный ад!

Раздражение вырывает его в здесь-и-сейчас.

Она стала старостой школы. Он хмыкает: ну конечно, кто же ещё. Интересно, будь всё по-другому, вместо Маклаггена он мог бы быть вторым старостой?

Естественно, — чуть кивает сам себе, — его оценки лучше, да и вообще. Но на его левой руке чёртова метка, его отец в Азкабане, а почти каждый в этой школе смотрит на него, в лучшем случае, с невольным страхом и подозрениями. Не такого внимания ты хотел, верно?

— ...и так как охранные чары в этот день будут ослаблены, — что? Он медленно поднимает взгляд, чтобы не показать внезапной заинтересованности, но что?!

— Нахрена? — вырывается все же. Блин. Он склеит себе рот, все смотрят на него! — Что? Это же херня какая-то в такое-то время.

— Может вспомнишь, из-за чего такое время, а, Малфой? — тянет Кормак, и Драко дарит ему самую очаровательную ухмылку, на которую способен.

— Прекрати, Кормак, — обрывает напарника Грейнджер. — А ты, Малфой, если бы уделял своим обязанностям чуть больше времени, знал бы, что с прошлого похода в Хогсмид младшекурсники пытались протащить в замок кучу всевозможного вредительского хлама!

Она бросает недовольный взгляд на Уизли (кто вообще додумался сделать его старостой?) и продолжает:

— Так что теперь двое из нас обязательно остаются в замке. Кстати, сейчас очередь Слизерина и Когтеврана, так что, думаю, будет честно, если ты решишь наверстать упущенное и взять это на себя.

— Ладно, — совершенно бесстрастно пожимает плечами он, смотря, как она теряется от этого согласия. Ожидала, что он будет возражать? Заготовила колкие ответики? Он почти улыбается. — Что от меня будет требоваться?

— В субботу ты и Падма остаётесь в замке и вместе с профессорами встречаете входящих учеников и проверяете их. Список заклинаний, которые нужно использовать, я вам отдам в конце собрания.

— Ладно, — повторяет Драко, — это все? Ты сказала, это последняя тема для обсуждений, я могу идти?

— Да, — отвечает она на автомате. Это потому, что он ей не нахамил, что ли? — Вы все можете быть свободны.

Она подталкивает к ним с Падмой по листу пергамента и отодвигает стул, чтобы встать. Он тоже поднимается, ощущая, как вцепляется в его локоть Паркинсон, и бросает все силы, чтобы не улыбаться слишком широко и не бежать к выходу слишком быстро.

Он зашёл на это собрание слишком удачно.

* * *

Вечер тянется, и он почти срывается с кресла в общей гостиной, стоит стрелке подобраться к десяти.

Если бы Грейнджер знала, к чему приведёт его присутствие на собрании, наверное, откусила бы себе язык. Устроила самосожжение, если бы узнала, что он и пошёл туда в большей степени из-за неё.

Он перебирает пергаменты в поисках карты, где отмечены так и не проверенные два последних хода. Нужно написать Горбину, только напрямую нельзя, почту могут перехватить. Блядь, он совершенно не подготовлен.

Блядь-блядь-блядь.

Руки потряхивает, он почти сминает нужный лист, надевает тёплую мантию. Накладывает дезиллюминационные чары и морщится от прокатившейся по телу холодной волны. Выскальзывает из комнаты и пробирается к выходу из гостиной. Ему приходится ждать ещё минут двадцать, когда дверь наконец распахивается, и он может выбраться наружу.

Проход за картиной с девой и единорогом встречает его обваленным сводом и зачарованной стеной. Он подавляет панику и бросается на третий этаж. Он видел упоминание об этом ходе всего раз, в дневнике какого-то умного оболтуса, жившего полвека назад. Драко вообще не уверен, что он существует.

Статую Ганхильды из Горсмура Драко находит довольно быстро.

— Диссендиум, — шепчет он, сердце заходится, как бешеное.

Статуя отъезжает в сторону, и Драко видит открывшийся тёмный лаз. Он проверяет темноту всеми известными ему заклинаниями на обнаружение барьеров, но ничего нет.

Стоит, вглядываясь в темноту. Он не может поверить, что такое возможно. Это слишком хорошо! Кто-то подлил ему зелье удачи? Небеса смилостивились? Похер. Времени чертовски мало.

— Люмос, — и Драко ныряет в неизвестность.

Лаз узкий и недостаточно высокий, чтобы выпрямиться в полный рост. Идти приходится согнувшись и наклонив голову. Какого чёрта их делают такими чертовски маленькими? Он где-то слышал, что люди с каждым годом становятся всё выше и выше, может, это действительно так?

Путь занимает у него чуть больше получаса, он весь в паутине, а шея затекла, когда он наконец видит деревянный люк. По мнению Драко, это не самая выигрышная позиция, однако вряд ли кто-то делал бы этот выход в людном месте. Он наверняка скрыт.

Драко приподнимает доски, и там, ожидаемо, просто темно. Это риск, но он согласен. Осторожно отодвигает заслонку и практически бесшумно выбирается. Зажигать свет пока определённо нельзя, нужно постоять немного в темноте перед тем, как вылезать, дать глазам привыкнуть. И это стоит запомнить.

Ручка растворяется, стоит ему вернуть заслонку лаза на место. Если не знаешь, что она там есть — в жизни не найдешь. Он озирается по сторонам и понимает, что это склад. Пахнущие шоколадом и выпечкой коробки. Он пробирается к приоткрытой двери и... Это чёртово «Сладкое королевство»!

— Вау, — саркастически тянет он. Дверь на улицу однозначно под охранными чарами, тронешь — завоют на всю округу.

Драко пробирается на второй этаж, лестница скрипит, и он старается быть невесомым. Идет на одних носочках и по самому краю. Он огибает комнату, из которой доносится храп, проходит в гостиную и выдыхает, видя балконную дверь.

— Алохомора, — он займётся отработкой невербальных заклинаний в критических ситуациях, если сможет вернуться.

Если всё получится, тебе некуда будет возвращаться, дорогой.

От этой мысли его ведёт, и он отпускает руки слишком рано и больше падает, чем спрыгивает на землю. Правую ступню Драко подвернул, но он слишком напряжён и сосредоточен, чтобы обратить на это внимание.

Возможно, это его первая и последняя возможность, он не должен проебать её. Всё должно быть с максимальной долей успеха. Ему нужен камин, сова и кто-то, кто совершенно не вызывает подозрений. Он идёт до «Трех мётел» по наитию, а подходя, понимает, что выбор действительно очевиден.

Он дожидается ухода последнего посетителя, благодарит полумрак и старается не допускать ни одной лишней мысли. Если задумается, ледяное чувство ужаса, что притаилось на затылке, заставит его отступить. Драко сжимает зубы.

— Экспеллиармус, — и палочка женщины, что продала ему первое в жизни сливочное пиво, оказывается в его руке, и он тут же оборачивает её против хозяйки.

— Империо, — мадам Розмерта замирает, теряя любую осмысленность во взгляде. Моющиеся сами собой стаканы падают в мойку и звенят, разбиваясь. — Ты не запомнишь, кто я, ты не помнишь моего голоса, я твой гость, и ты позволишь мне воспользоваться камином и своей совой. Ты будешь выполнять всё, что я скажу. Повтори это.

— Я буду выполнять всё, что ты скажешь, — безэмоционально повторяет за ним женщина, и все его внутренности закручиваются в узел.

Не думать.

Палочка лежит в руке непривычно, даже неприятно. Но работает так, как нужно. Драко сосредотачивается и аппарирует. В Лондоне дождь, а появиться сразу у крыльца он не решается, поэтому, добравшись до магазина Горбина, он вымокший и злой.

Старик боится его, передает плотно завёрнутый пакет и, раболепно приседая, шепчет:

— Я никогда не видел вас, мистер Малфой. Вас тут сегодня не было.

— Правильно, — кивает Драко, борясь с нарастающим желанием выблевать из себя самого себя.

На воздух. Ему нужно на воздух, он готов стоять под дождём всю оставшуюся жизнь, лишь бы никогда больше не открывать эту дверь, не слышать этого шипящего голоса; он знает, что придётся, но смирение не собирается приходить безболезненно.

* * *

Вторая аппарация выходит хуже, чем предыдущая, он валится на колени, чувствуя, что на пределе.

Трактирщица всё там же, где он сказал ей ожидать, это жутко, так жутко, что ломает собственную волю.

— В субботу ты наложишь империус на любого старшекурсника из Гриффиндора и скажешь передать это Дамблдору. Ты сотрёшь воспоминания об этом и себе, и этому человеку. Ты не будешь вскрывать пакет и будешь хранить его в целости.

Женщина протягивает руки и забирает свёрток с таким трепетом, будто это самое важное в её жизни. Возможно, именно так сейчас и есть.

* * *

Он вываливается из подсобного хода в тускло освещённую подворотню (как же иронично), и его рвёт на собственные ботинки.

Внутри словно лавина из камней, каждый из которых попадает точно в цель. Они, эти чёртовы булыжники в целую тонну, крошат ему кости и выдавливают внутренности. Драко смотрит на неаккуратную кладку стены, а видит улыбающуюся совсем ещё молодую маму на залитой солнцем улице Прованса, счастливого и гордого отца, когда впервые сел на метлу. Панси смущённо улыбается ему — это их первый в жизни поцелуй. Они с Теодором удирают от Нотта-старшего, подгоняемые воплями с портрета какого-то почтенного, страшного и теперь разрисованного родственника. Он на вечеринке после выигранного матча, Блейз обнимает его и говорит: «Ты мой самый лучший друг». Драко загребает пальцами землю и мелкие камешки, стараясь схватить эти образы и не позволить им уйти. Это похоже на прощание. На чёртово прощание. С ним.

Ночь морозная, а он весь в холодном поту. И сигаретный дым помогает убедиться, что он всё ещё дышит, царапая ему горло и оставаясь на губах горечью. Драко подтягивает к себе колени и тут же снова вытягивает ноги. Пялится в звездное, прямо как на картинке, небо. Его мысли способны оглушить каждого на этой проклятой земле, но из приоткрытого рта не вырывается ни звука, будто он онемел.

Драко Люциус Малфой, задиристый и смышлёный, неугомонный, смешливый и острый на язык, в принципе, совершенно обыкновенный парниша-младшекурсник с зализанными назад (потому что так хотел быть похожим на отца!) волосами, чуть криво улыбаясь, смотрит на него даже из-под закрытых век.

Слёзы, горькие и горячие, обжигают лицо и то, что у него теперь вместо души. Он плачет так, как, наверное, не плакал ещё ни разу в своей жизни.