I'll Fight (гет)

День 272 до.

Одно из самых ужасных воспоминаний Драко-до-всего-дерьма — это то, как Хагрид тащит его на руках в Хогвартс, а он сам стенает о том, что гиппогриф его убил. Он делает это настолько хуево, что отец в больничном крыле смотрит на него взглядом, в котором ясно читается, что именно он думает об умственном развитии отпрыска, а затем со вздохом отправляется разбираться с этим. И Драко понимает, что хуй ему, а не новая метла. Точнее, Снейп и вековые талмуды. Вот что ему достается следующие месяцы, в то время, когда он мог бы сбегать с командой в Хогсмид и Лондон, неловко целоваться и лакать вино.

Именно это ему и снится. Драко просыпается красный как рак, отмечая про себя, что чувство позора, очевидно, можно испытывать и во сне.

Пиздец. Блейз верещал первые две недели, а потом издевался еще год. И ему приходилось терпеть это, потому что крыть было нечем и он налажал.

Он даже был почти уверен, что вот такая участь для животины была двойным уроком от отца. Дамблдору — чтобы не притаскивал в школу ничего, что могло хоть как-то быть опасным, и ему — смотри, сын, какие последствия могут быть у твоих действий, смотри внимательно. И учись думать, что ты делаешь.

Хотя, может, его папа действительно разозлился тогда. Вспылил. Как... Как вспылила потом Грейнджер, что аж вмазала ему.

Драко становится цвета гриффиндорских флагов, он перекатывается и вжимается лицом в подушку. О черт, о че-е-е-ерт...

Он стонет и смеется от собственной глупости.

На часах четверть третьего, а на календаре в кружочке горит цифра три.

Голова кружится, и в животе урчит, но что можно еще ожидать от сна больше суток. Он пропустил обед, а вот на травологию еще успеет. Наверное, даже забежать на кухню.

Никто не обращает на него внимания, когда с еще мокрыми после душа волосами он выбирается из комнаты, в гостиной одни дети. Он поест, отсидит урок, снова поест, а потом пойдет к кому угодно — Помфри, Снейпу — и вытребует себе снотворное зелье. Он сварит его сам, если потребуется.

Иначе однажды он просто выключится в самый неподходящий момент, на метле или во время аппарации. Вот так — это еще дерьмовей. И этого нельзя допустить.

Распорядок дня четкий и неукоснительно соблюдаемый. Вставать к завтраку, посещать все занятия, тренироваться и, возможно, наконец, вспомнить, что он — староста. Панси, похоже, считает, что ему действительно плохо, раз все еще не разорвала его к чертям собачьим за то, что вынуждена делать все за двоих и даже не может об этом высказать ему.

Он посмеивается. Как же ты права, Панси.

Учить уроки, ходить в Хогсмид, не пускаться наутек, когда видишь знакомые лица, разговаривать, а не хрипеть два предложения за сутки.

— Ну да, еще пригласить кого-нибудь на свидание, — смеется что-то в его голове. — Только четко по графику, с семи до половины девятого, потому что потом идут раздумья на тему: "Как можно помочь Темному Лорду достичь мирового господства", а в десять нужно подтянуть трансфигурацию.

Без блядского имени было так прекрасно! Похер. Он решает, что он не должен опустить руки вот так.

Драко скребет пальцем по картине и уже чувствует все эти превосходные запахи. Нет, он не позволит желудку отказаться принимать пищу. Ныряет в открывшийся проем и начинает тараторить коротышкам о том, какие же они чудесные.

Когда ему было тринадцать, он не усвоил ни одного урока, но, в своей потребности найти параллели между кем-либо из живых людей, сегодня в душе он дошел до открытия!

Дамблдор тоже их не усваивал. На следующий год он устроил Турнир и притащил Грюма, а тот, мать его, даже Грюмом не был! Череда ошибок старика привела к тому, что он, Драко, сидит здесь, а не радуется жизни где-нибудь наверху!

Так какого черта он пожертвует собой ради него?

Он все так же обречен, но он хотя бы попробует уволочь доброго милого дедушку с собой в ад. Он будет пытаться не ради ублюдочного получеловека, не ради того, во что верит сам, и против того, чего самому бы хотелось. Все, что случилось в его жизни, просто не оставило ему другого пути, и, раз так, он хотя бы пройдет его, а не просидит в подворотне до самого конца.

И попытается подарить родителям какой-никакой шанс, и это совсем не мало.

Он забегает в теплицу за тридцать секунд до Спраут и падает напротив Блейза с Панси. Он успевает улыбнуться им и потянуться достать бумагу, и тут взгляд упирается в Грейнджер, которая смотрит прямо на него через стол. Она что-то говорит, оглядывается на одноклассника, как там его, и снова переводит вгляд на него.

На третьем курсе она врезала ему, а он завизжал!

Драко чувствует, как начинают гореть щеки, и как-то неловко возращается на место. Панси вертится ужом, оборачиваясь за спину и на него, и что-то шепчет Блейзу. Профессор начинает говорить, и Забини бросает хитрый взгляд на Драко.

О, блядь, они тычут в бок Нотта. Сукины дети.

Наверное, все дело в столь резкой перемене его настроения. Он улыбнулся, он прибежал на урок, который точно бы должен был прогулять, и он покраснел, смотря на кого-то за спиной Панси.

Хах, но почему бы им всем тоже не хотеть, чтобы все было именно так?

Панси нравятся тонкие ментоловые сигаретки и не нравится курение. Она морщится от дыма и потом пойдет заедать этот вкус. По его мнению, она курит из чувства противоречия самой себе и, может, миру в целом, и Драко это веселит.

Дурында.

— Что, Паркинсон? — хихикает он, нарушая молчание. Она увязалась с ним за теплицы и прожигает в нем внимательным взглядом дырки. — Давай, я вижу работу мысли на твоем лице.

Она хмыкает и корчит рожицу, затягиваясь.

— Чувство радости от твоего присутствия продолжается ровно до того момента, когда ты открываешь рот, — отбрехивается она. — Выглядишь получше, кстати.

— Сон твоит чудеса, Панси, — та улыбается, и поэтому он добавляет:

— Я в порядке, Панси. Набрался сил, собираюсь уменьшить количество проебываемого времени.

— Драко, а...

— Пошли отсюда, холодно, — Паркинсон встряхивает головой и недовольно поджимает губы.

— Блейз предупреждал, что ты не захочешь, но я...

Уже успевший отойти Драко оборачивается и смотрит ей в лицо.

— Я действительно не хочу, Панси. — блядь, почему все сводится к этому? Он, сука, больше не может! — Как дела в старостате? Успеваешь?

Пожалуйста, Панси, я тебя умоляю! Я не могу видеть все это: ни твои осунувшиеся щеки, ни все эти взгляды, вон, даже слез Грейнджер тоже видеть не могу.

Паркинсон колеблется. Она из тех людей, что просто не могут держать себя в позиции непричастности, если любят кого-то. Ей плохо от того, что она не может ему помочь.

— Хорошо, Драко, меня действительно задолбало, что ты бежишь от меня, стоит нам остаться вдвоем. Цыц, Драко! И, если хочешь знать, Блейза тоже! Блядь, если ты не хочешь все это обсуждать — не будем! — она переводит дух. — Я не собираюсь делать тебе хуже, хорошо?

Он кивает.

— Ладно, это не честно, я знаю.

— Совершенно не честно, — вздыхает девушка. — И ты действительно ничерта не делаешь. И похож на привидение. Пойдем.

— Я исправлюсь? — он натягивает ей на голову капюшон и приобнимает.

— Исправишься, вот прямо сейчас. Ты пойдешь со мной в гостиную, а потом на ужин и на собрание старост — Грейнджер, наверное, такой разнос сегодня учинит! А потом вернешься в гостиную и будешь составлять слова в предложения и делать уроки.

Он улыбается, треплет ее за плечо в немом спасибо, потому что да, так лучше. Они почти у лестницы, когда он неожиданно для себя произносит:

— А почему она учинит разнос?

— Что? А, Грейнджер... Да она уже с неделю спокойная, как бешеный гиппогриф… Малфой?

— А? — он чуть не врезается в нее, идущую на шаг впереди. — Черт! Ты чего?

— Два последних дня она особенно нервная. Черт!..

На ее лице чуть виноватое выражение, когда она поднимает на него взгляд.

— Она вчера спросила о тебе. Ага, но она сделала это, сказав что-то типа: «Передай Малфою, что если он не только на старостат забил, но и на уроки ходить не собирается, я подниму вопрос о том, чтобы его с этой должности снять!» — Панси упирает руки в бока и задирает подбородок, Драко хмыкает. — Но она потом спросила, все ли с тобой в порядке, а я ей довольно резко ответила. Блядь, не надо было, наверное?

Панси все время тараторит, когда нервничает.

— Ты чего, Паркинсон? — снова улыбается он.

В ее взгляде недоверие, глаза сощурены. Ни капли былой вины, хихикает он про себя, растягивая улыбку. Панси — такая Панси.

— Ты пялился на нее весь тот день, ты буквально просто не отрывал от нее глаз, и первое, что ты делаешь, когда выбираешься из кровати — это смотришь на Грейнджер и краснеешь. Не надо, у меня есть глаза, или тебя засмущал Финниган?

Точно, кивает он, Финниган его фамилия. Он знал ее вообще?

— Панси!

— Ты сдурел, — машет руками она, — ты сдурел, и нужно отвести тебя в Мунго .

— И что ты им скажешь?

— Что ты возомнил себя бессмертным и пустился во все тяжкие! Блин, я думала, что она такая из-за Уизли! Малфой, так ты ее доводишь тем, что так же, как и от нас, бегаешь?!

— Что? Панси, ты перечитала ебаных романов? — ухмыляется он. Опять везде эта хуйня, костер неизбежен. — Я не терроризирую Грейнджер! Не больше, чем всегда! — она тянет свои бровки вверх. — Блядь, я просто недавно наткнулся на нее, а она плакала, и я просто там посидел.

— Ты что сделал? — она отмирает, наконец, начиная подниматься.

— Посидел там, — абстрактно, конечно, но рассказывать, что тыкался носом в волосы зубрилки, он не будет, — предложил въебать Уизли.

— Боже мой, — стонет она, — ты иногда просто жуткий варвар.

Драко пожимает плечами и толкает дверь в замок.

На ужине он узнает, что Нотт на крючке бульварного чтива и что ему удаются невербальные заклятия подножки, потому что Уизли растягивается у ног Грейнджер. Паркинсон посылает ему этот ну-и-что-это-такое взгляд. Она права, он сдурел.

На собрание старост он все же идет, сидит и абстрагируется от всех этих взглядов. Сам виноват, в принципе, игнорировал эти посиделки целый месяц, а теперь, развалившись на стуле, разглядывает столешницу, потому что не может гипнотизировать Грейнджер при столь повышенном внимании.

Драко все еще хочет знать, почему она плакала. И почему она смотрела на него сегодня. Да что угодно, на самом деле. Просто это засело в его голове еще одним островком, и он не может заставить себя от этого отвернуться.

Но что ему делать? Подкараулить ее после собрания? Просто подойти?

Ага, ага, Малфой, и что ты ей скажешь? Э-ей, Грейнджер, слушай, я знаю, что после всего, что между нами было, ты наверняка недолюбливаешь меня, но сейчас я серьезен. Как твои дела? А-ха-ха, ну да, так она ему и будет отвечать.

Он пытался подавить смешки, но получалось плохо. Паркинсон тыкает его в бок. Может, он попал под какую-то реплику? Он не прислушивался.

После всего, что между нами было? На самом деле, Драко не знает, как обозначить то, что было. Да и что вообще было-то?

Какой была Грейнджер, когда он увидел ее впервые? Он пытается вспомнить.

Очень восторженной и одновременно серьезной. Она всегда тянула руку и всегда была права. У нее были очень пушистые волосы и горящие глаза. Она его восхищала. И ему было одиннадцать. Что с него взять? Нет, он знал, что значит «грязнокровка», что Уизли — презренные нищеброды и предатели крови, что так говорят взрослые знакомые отца и сам отец тоже, когда он с ними, и он перенимал это, пытался вести себя так же. Просто он не совсем серьезно это осознавал, он вел себя так, потому что считал, что это по-настоящему круто, а еще потому, что наверняка именно этого от него и ждали. Однако, на тот момент, в действительности, все эти заветы совершенно ничего не значили, они не были проблемой.

Драко еле удерживает себя, чтобы не застонать от осознания придурковатости его проблем тогда. Проблемой было, пожалуй, то, что она попала в Гриффиндор, куда, черт возьми, попал и чертов очкастый говнюк. Интересно, не встреться они с Поттером до школы, не начни Драко унижать Уизли, что бы было? Может, поведи он тогда себя по-другому с героем, именно они стали бы закадычными друзьями? Он бы утащил Поттера с собой на Слизерин, а Грейнджер попала бы в Когтевран, ей там было бы самое место, да и к черту, пусть бы Гриффиндор.

От отца он впитал еще один аспект поведения — то, что он Малфой. А Малфой — это не просто фамилия, это власть, это раболепие, это твоя свобода, ведь никто не посмеет тебе возразить!

А вот Поттер посмел, и это была безапелляционная война. А она с ним, с этим стремным очкариком в поношенных шмотках и с непроходимой тупостью, еще и подружилась. И Драко, естественно, ее дразнил и издевался. Он мог сделать это весьма болезненно, он знал, что она плакала из-за того, что он назвал ее грязнокровкой, он попал в нее заклинанием для роста зубов. А еще она делала то же самое в ответ, не боялась его, и Драко хотелось с ней дружить. Он познакомил бы ее с магическим миром, научил летать на метле, соревновался бы в зельях и накормил бы всеми магическими сладостями, что только существовали, потому что однажды он услышал, что ее родители не давали ей их в детстве.

Он протрещал Блейзу тогда все уши. А потом он начал вырастать, было горькое осознание, что есть то, что он не может себе позволить, что от него не просто ждут — от него требуют, и не люди, а обстоятельства. Каникулы после четвертого курса, и гребаный ад!

Раздражение вырывает его в здесь-и-сейчас.

Она стала старостой школы. Он хмыкает: ну конечно, кто же еще. Интересно, будь все по-другому, вместо Маклагена он мог бы быть вторым старостой?

Естественно, — чуть кивает сам себе, — его оценки лучше, да и вообще. Но на его левой руке чертова метка, его отец в Азкабане, а почти каждый в этой школе смотрит на него, в лучшем случае, с невольным страхом и подозрениями. Не такого внимания ты хотел, верно?

— ...и так как охранные чары в этот день будут ослаблены, — что? Он медленно поднимает взгляд, чтобы не показать внезапной заинтересованности, но что?!

— Нахрена? — вырывается все же. Блин. Он склеит себе рот, все смотрят на него! — Что? Это же херня какая-то в такое-то время.

— Может вспомнишь, из-за чего такое время, а, Малфой? — тянет Кормак, и Драко дарит ему самую очаровательную ухмылку, на которую способен.

— Прекрати, Кормак, — обрывает напарника Грейнджер. — А ты, Малфой, если бы уделял своим обязанностям чуть больше времени, знал бы, что с прошлого похода в Хогсмид младшекурсники пытались протащить в замок кучу всевозможного вредительского хлама!

Она бросает недовольный взгляд на Уизли (кто вообще додумался сделать его старостой?) и продолжает:

— Так что теперь двое из нас обязательно остаются в замке. Кстати, сейчас очередь Слизерина и Когтеврана, так что, думаю, будет честно, если ты решишь наверстать упущенное и взять это на себя.

— Ладно, — совершенно бесстрастно пожимает плечами он, смотря, как она теряется от этого согласия. Ожидала, что он будет возражать? Заготовила колкие ответики? Он почти улыбается. — Что от меня будет требоваться?

— В субботу ты и Падма остаетесь в замке и вместе с профессорами встречаете входящих учеников и проверяете их, список заклинаний, которые нужно использовать, я вам отдам в конце собрания.

— Ладно, — повторяет Драко, — это все? Ты сказала, это последняя тема для обсуждений, я могу идти?

— Да, — отвечает она на автомате. Это потому, что он ей не нахамил, что ли? — Вы все можете быть свободны.

Она подталкивает к ним с Падмой по листу пергамента и отодвигает стул, чтобы встать. Он тоже поднимается, ощущая, как вцепляется в его локоть Паркинсон, и бросает все силы, чтобы не улыбаться слишком широко и не бежать к выходу слишком быстро.

Он зашел на это собрание слишком удачно.

Вечер тянется, и он почти срывается с кресла в общей гостиной, стоит стрелке подобраться к десяти.

Если бы Грейнджер знала, к чему приведет его присутствие на собрании, наверное, откусила бы себе язык. Устроила самосожжение, если бы узнала, что он и пошел туда в большей степени из-за нее.

Он перебирает пергаменты в поисках карты, где отмечены так и не проверенные два последних хода. Нужно написать Горбину, только напрямую нельзя, почту могут перехватить. Блядь, он совершенно не подготовлен.

Блядь-блядь-блядь.

Руки потряхивает, он почти сминает нужный лист, надевает теплую мантию. Накладывает дезиллюминационные чары и морщится от прокатившейся по телу холодной волны. Выскальзывает из комнаты и пробирается к выходу из гостиной. Ему приходится ждать еще минут двадцать, когда дверь, наконец, распахивается и он может выбраться наружу.

Проход за картиной с девой и единорогом встречает его обваленным сводом и зачарованной стеной. Он подавляет панику и бросается на третий этаж. Он видел упоминание об этом ходе всего раз, в дневнике какого-то умного оболтуса, жившего полвека назад. Драко вообще не уверен, что он существует.

Статую Ганхильды из Горсмура Драко находит довольно быстро.

— Диссендиум, — шепчет он, сердце заходится как бешеное.

Статуя отъезжает в сторону, и Драко видит открывшийся темный лаз. Он проверяет темноту всеми известными ему заклинаниями на обнаружение барьеров, но ничего нет.

Стоит, вглядываясь в темноту. Он не может поверить, что такое возможно. Это слишком хорошо! Кто-то подлил ему зелье удачи? Небеса смилостивились? Похер. Времени чертовски мало.

— Люмос, — и Драко ныряет в неизвестность.

Лаз узкий и недостаточно высокий, чтобы выпрямиться в полный рост. Идти приходится согнувшись и наклонив голову. Какого черта их делают такими чертовски маленькими? Он где-то слышал, что люди с каждым годом становятся все выше и выше, может это действительно так?

Путь занимает у него чуть больше получаса, он весь в паутине, а шея затекла, когда он, наконец, видит деревянный люк. По мнению Драко, это не самая выигрышная позиция, однако вряд ли кто-то бы делал этот выход в людном месте. Он наверняка скрыт.

Драко приподнимает доски, и там, ожидаемо, просто темно. Это риск, но он согласен. Осторожно отодвигает заслонку и практически бесшумно выбирается. Зажигать свет пока определенно нельзя, нужно постоять немного в темноте перед тем, как вылезать, дать глазам привыкнуть. И это стоит запомнить.

Ручка растворяется, стоит ему вернуть заслонку лаза на место. Если не знаешь, что она там есть — в жизни не найдешь. Он озирается по сторонам и понимает, что это склад. Пахнущие шоколадом и выпечкой коробки. Он пробирается к приоткрытой двери и... Это чертово "Сладкое королевство"!

— Вау, — саркастически тянет он. Дверь на улицу однозначно под охранными чарами, тронешь — завоют на всю округу.

Драко пробирается на второй этаж, лестница скрипит, и он старается быть невесомым. Идет на одних носочках и по самому краю. Он огибает комнату, из которой доносится храп, проходит в гостиную и выдыхает, видя балконную дверь.

— Алохомора, — он займется отработкой невербальных заклинаний в критических ситуациях, если сможет вернуться.

Если все получится, тебе некуда будет возвращаться, дорогой.

От этой мысли его ведет, и он отпускает руки слишком рано и больше падает, чем спрыгивает на землю. Правую ступню Драко подвернул, но он слишком напряжен и сосредоточен, чтобы обратить на это внимание.

Возможно, это его первая и последняя возможность, он не должен проебать ее. Все должно быть с максимальной долей успеха. Ему нужен камин, сова и кто-то, кто совершенно не вызывает подозрений. Он идет до "Трех метел" по наитию, а подходя, понимает, что выбор действительно очевиден.

Он дожидается последнего посетителя, благодарит полумрак и старается не допускать ни одной лишней мысли. Если задумается, ледяное чувство ужаса, что притаилось на затылке, заставит его отступить. Драко сжимает зубы.

— Экспеллиармус, — и палочка женщины, что продала ему первое в жизни сливочное пиво, оказывается в его руке, и он тут же оборачивает ее против хозяйки.

— Империо, — Мадам Розмерта замирает, теряя любую осмысленность во взгляде. Моющиеся сами собой стаканы падают в мойку и звенят, разбиваясь. — Ты не запомнишь, кто я, ты не помнишь моего голоса, я твой гость, и ты позволишь мне воспользоваться камином и своей совой. Ты будешь выполнять все, что я скажу. Повтори это.

— Я буду выполнять все, что ты скажешь, — безэмоционально повторяет за ним женщина, и все его внутренности закручиваются в узел.

Не думать.

Палочка лежит в руке непривычно, даже неприятно. Но работает так, как нужно. Драко сосредотачивается и аппарирует. В Лондоне дождь, а появиться сразу у крыльца он не решается, поэтому, добравшись до магазина Горбина, он вымокший и злой.

Старик боится его, передает плотно завернутый пакет и, раболепно приседая, шепчет:

— Я никогда не видел вас, мистер Малфой. Вас тут сегодня не было.

— Правильно, — кивает Драко, борясь с нарастающим желанием выблевать из себя самого себя.

На воздух. Ему нужно на воздух, он готов стоять под дождем всю оставшуюся жизнь, лишь бы никогда больше не открывать эту дверь, не слышать этого шипящего голоса; он знает, что придется, но смирение не собирается приходить безболезненно.

Вторая аппарация выходит хуже, чем предыдущая, он валится на колени, чувствуя, что на пределе.

Трактирщица все там же, где он сказал ей ожидать, это жутко, так жутко, что ломает собственную волю.

— В субботу ты наложишь империус на любого старшекурсника из Гриффиндора и скажешь передать это Дамблдору. Ты сотрешь воспоминания об этом и себе, и этому человеку. Ты не будешь вскрывать пакет и будешь хранить его в целости.

Женщина протягивает руки и забирает сверток с такой трепетностью, будто это самое важное в ее жизни. Возможно, именно так сейчас и есть.

Он вываливается из подсобного хода в тускло освещенную подворотню (как же иронично), и его рвет на собственные ботинки.

Внутри словно лавина из камней, каждый из которых попадает точно в цель. Они, эти чертовы булыжники в целую тонну, крошат ему кости и выдавливают внутренности. Драко смотрит на неаккуратную кладку стены, а видит улыбающуюся совсем еще молодую маму на залитой солнцем улице Прованса, счастливого и гордого отца, когда впервые сел на метлу. Панси смущенно улыбается ему — это их первый в жизни поцелуй. Они с Теодором удирают от Нотта-старшего, подгоняемые воплями с портрета какого-то почтенного, страшного и теперь разрисованного родственника. Он на вечеринке после выигранного матча, Блейз обнимает его и говорит: "Ты мой самый лучший друг". Драко загребает пальцами землю и мелкие камешки, стараясь схватить эти образы и не позволить им уйти. Это похоже на прощание. На чертово прощание. С ним.

Ночь морозная, а он весь в холодном поту. И сигаретный дым помогает убедиться, что он все еще дышит, царапая ему горло и оставаясь на губах горечью. Драко подтягивает к себе колени и тут же снова вытягивает ноги. Пялится в звездное, прямо как на картинке, небо. Его мысли способны оглушить каждого на этой проклятой земле, но из приоткрытого рта не вырывается ни звука, будто он онемел.

Драко Люциус Малфой, задиристый и смышленый, неугомонный, смешливый и острый на язык, в принципе, совершенно обыкновенный парниша-младшекурсник с зализанными назад (потому что так хотел быть похожим на отца!) волосами, чуть криво улыбаясь, смотрит на него даже из-под закрытых век.

Слезы, горькие и горячие, обжигают лицо и то, что у него теперь вместо души. Он плачет так, как, наверное, не плакал еще ни разу в своей жизни.