I'll Fight (гет)

День 253 до.

Ночами легче. Возможно, это от тишины, отсутствия любопытных глаз, стертых границ и отложенных обязательств.

Однако за ночью следует утро, и та ярость, что дарила ему уверенность, тает под солнечными лучами, так что к началу Защиты от темных искусств Драко снова в прострации. Такой же безысходной, как и раньше, но менее болезненной.

Абстрагируется от голоса крестного, пытаясь найти в учебнике что-то об инферналах, чего он не знал, а не обнаружив, рисует на пергаменте закорючки. Сосредоточиться — непосильная задача.

Драко окидывает Поттера беглым взглядом. Потрепанный герой увлечен уроком не более его самого. Искорка удовлетворения, что хорошенько навалял придурку, возникает и тут же исчезает. Очкарику херово, и причина эта вовсе не в нем. Поттер нуждался в трепке так же сильно, как сам Драко этого хотел.

Они оказали друг другу одолжение прошлым вечером. Если бы Спраут не помешала им, то, вдоволь утолив свое безумие, сами бы расползлись по углам. Драко сказал бы ему ебаное спасибо и угостил бы сигаретами. Ну нет, не так уж, но что-то довольное близкое к этому вполне вероятно.

А может, он ошибается, и именно он сам вызвал эту реакцию? Может, Поттер, ебаная заноза, просто съезжает от одного его вида? Он совсем не лукавил, когда говорил Грейнджер, что ее дружочек припизднутый дрочит на него. На него в камере, желательно отхуяренного и, вероятно, зацелованного дементорами.

А может... Может это вообще Грейнджер?

Когда они с Поттером сидели перед камином, обсуждая, как помешать миру лететь в тартарары, она понизила голос и сказала: "Гарри, ко мне тут приебался Малфой, и мне кажется, он сошел с ума." Нет. Она определенно не говорит "приебался", но это мелочи. И не в гостиной, она утянула бы Поттера в какой-нибудь кабинет, как и его, потому что это не тот разговор, который она допустила бы на людях.

Попробуем снова. "Гарри, хорек сбрендил! Он оказывается в тех местах, где я пытаюсь поплакать, разговаривает со мной и шлет мне подарочки; и вообще, Гарри, я не уверена, но, по-моему, он нюхал мои волосы..."

Драко отрывается от завитушки и ищет взглядом заучку.

Сидит и строчит что-то со скоростью снитча. Все пальцы в чернилах, и аж язык от усердия прикусила вроде бы. Ничерта она этому идиоту не сказала. Ни-че-го.

Снейп смотрит прямо на него и его довольный оскал, и Драко едва удерживается, чтобы не показать ему язык. Пошел в задницу, самый умный и понимающий тут нашелся.

Совершенно неожиданно ему становится радостно и как-то легко.

День 250 до.

Он бегает от реальности, а Грейнджер от него.

Выносится с собрания старост, будто в задницу ужаленная, скрывается в толпе, стоит ему шагнуть навстречу, не отходит от Поттера ни на шаг и косится, косится, блядь.

Возможно, всему виной то, что он улыбается, когда смотрит в ее сторону, и Панси сообщает ему, что неслабо так она смахивает на маньячную, эта улыбочка. Паркинсон не собирается его понимать, но настаивает, чтобы Драко вернулся к линии, где дарят цветы, а не преследуют.

Нужно думать, как вытащить жизнь из полнейшего пиздеца, но я сделаю это завтра. Удивительно, как легко торговаться с собой, когда заведомо жаждешь поражения. Он отчитает себя завтра утром на трансфигурации или еще лежа в постели. А сейчас он в библиотеке, и ему нужна та же книжка, что и у Грейнджер в руках. Совершенно плевать, что это такое.

Это "Практика Наитемнейших искусств" Ярдли Платта, и Драко присвистывает, наклоняясь над ней и ставя руки по обе стороны книги, ну, и ее рук, разумеется. Привет, ты попалась, хочешь сходить выпить кофе на сон грядущий?

— Ничего себе, Грейнджер, тяга к каким знаниям в тебе проснулась! Я впечатлен.

Она вздрагивает, дергается и отклоняется поднимая взгляд. Ее голова прижата к его груди, и Драко весело от ее растерянности и отсутствия страха в округлившихся глазах. Она смотрит на него, будто совершенно не против видеть, но недовольна, что он выбрал такой способ начать разговор.

У нее сережка только в одном ухе почему-то, Драко сообщает ей об этом, и ее рука непроизвольно дёргается, замирая в паре сантиметров до мочки.

— Я серьезно, кстати, интересные сказки ты читаешь, — он пытается вернуться к книге, но... У нее золотые крапинки в глазах, и еще в правом есть зеленые прожилки...

— Ты знаешь хоть что-то о недопустимости вторжения в чужое личное пространство? — она говорит это, продолжая опираться на него затылком, и это просто отлично.

— Я именно сейчас в него недопустимо вторгаюсь, так что мне, очевидно, плевать.

Раз хочет перевести тему, он совсем не возражает.

— Почему ты опрометью бросаешься в противоположную от меня сторону?

— И как тебе это могло показаться?— Грейнджер скрещивает руки.

Где-то там, очень далеко отсюда, рвется в агонии мироздание, горят дома, и Волдеморт тренирует чечетку, чтобы исполнить ее на костях Гарри Поттера и, вероятно, его тоже. А он здесь. Все еще дышит. Мерзнет в одном свитере и теперь точно уверен, что Грейнджер пахнет, как имбирное печенье.

Выпускает девчонку из кольца рук и опускается на лавку по левую сторону от нее.

— Я очень внимательный. И упертый, кстати, тоже очень.

Грейнджер оглядывает библиотеку, прикусывает щеку и хочет спросить: "Да чего тебе от меня, Малфой, надо?"

— Расположения штабов ордена, явки, пароли и твои планы на ближайшие выходные, — любезно сообщает Драко. Ему вовсе не нужно лезть в ее голову заклинаниями, хотя она подозревает его, похоже, именно в этом, моментально сосредотачиваясь на его глазах. Там отчаяние и веселье, неплохой коктейль, да? Он поторопился с кофе, нужно пригласить ее на вечеринку.

Она вскидывает брови, и ее лицо приобретает совсем чуточку хитрое выражение.

— Собираюсь придумать, как победить темного властелина, написать доклад, не посвящать тебя в настоящие планы, — тон в тон. Драко плавится, и Грейнджер слегка ошарашена тем, как он совершенно открыто смеется. На всю библиотеку, блядь. Попробуйте ему возразить, Драко сделает из этого места пустыню.

Не сделает. Грейнджер обожает книги, ни за что не простит ему этого святотатства.

Он не заметил, как перекинул через скамейку ногу и как она успела развернуться к нему.

Охуеть! Охуеть, ей любопытно!

Рассматривает его, как диковинную зверушку, светится смущением и собственными противоречиями. Дышит короткими вздохами, волосы взъерошились, как на холке испуганной кошки.

"Я выложу тебе все на блюдечке, дорогуша, — ему хочется поднять ее за подмышки и закружить. — Напиши по мне научную работу, защити ее, получи гранд и на вырученные галлеоны предложи съездить в любой на свете музей."

— Ты действительно сварила на втором курсе оборотное? — черт, если бы он знал, что смущать Грейнджер вот так забавно, не тратил бы время ни на что другое. — Не подумай обо мне чего, но мне действительно любопытно, какова на вкус кошка.

— Что?.. — выдыхает она, но он светится, как чертова лампочка, так что, не найдя ни малейшего подвоха, потому что его, мать твою, нет, интересуется:

— Откуда ты вообще это знаешь?!

— Об этом все знают, Грейнджер. Просто стесняются спросить. Стеснение — это, знаешь, такая штука, которая тормозит прогресс…

— Очевидно, тебе неведомая?

— ...Как, кстати, и чувство такта и прочие невнятные правила этикета, — он пропускает реплику. — Мы, вроде, это уже выяснили.

Ты меня не переумничаешь.

В его душе лают и воют посаженные на цепь церберы, рвутся, натягивают звенья, если он спустит их, они оближут ее с головы до ног и разорвут каждого за любой недостаточно восхищённый взгляд. Драко плевать на причины. Логика и рассудительность могут пойти… в запретный лес, к примеру. И сгинуть там, потому что он не хочет всем этим пользоваться.

У Драко нет времени, и он осознает это более четко, чем что бы то ни было. У него нет времени на ошибки, размышления и сомнения. Он заебался, рука, сдерживающая свору, висит на оборванных сухожилиях.

Никто в тебя не верит, вернись к своей бессмысленной жизни.

— Кислая, и будто ешь песок.

— А хвост у тебя вырос? — на самом деле, он даже не притворяется, что ему интересно, он надеется, что у нее где-то припрятана колдография.

— Ну, вообще-то, да, — она чуть надувает щеки, — и я все еще не могу понять, почему потребовалась неделя, чтобы все это пропало, в то время как...

Она осекается. Недовольство тем, что сварила зелье с недостаточным для ее дебилов временем (потому что однозначно она могла лучше!), сменяется недовольством, что она чуть не посвятила его в их маленькие грязные тайны.

— В то время как Грегори засверкал знаком Избранного через какой-то час? Полтора? Минут 30?

Он и так их узнал, пусть не волнуется.

Драко разводит руками.

— Ну, тупость никогда не входила в список моих пороков, ее как раз разобрали тво…

— Чуть больше часа, — он снова трясется от смеха. Понимает его с полуслова, чем не идиллия?

Усиленный заклинанием гнусавый голос мадам Пинс сообщает, что библиотека закрывается. Грейнджер воспринимает это как сигнал к действию, перекидывает через плечо волосы, выбирается из-за скамьи, прижимает к себе книгу.

Он поднимается вслед за ней.

Придерживает дверь, за что получает чуть разозленный взгляд, и не собирается на это реагировать.

— Не тяжелые? — ступенька главной лестницы — чудесное место для этого вопроса. Грейнджер, ушедшая в свои мысли, видимо, чтобы не замечать странности их совместных передвижений, оборачивается к нему и чуть оступается.

Драко слегка придерживает ее плечо и, пользуясь моментом, забирает из рук книжки. И идет вперед.

— Твоя гостиная совершенно точно не в том направлении. — Грейнджер догоняет его, стуча каблучками ботинок по мрамору.

— Конечно нет, но мы идем к твоей.

— Нет, не идем!

Драко чуть ускоряет темп:

— Да что ты?

Она пытается забрать свои томики, но он проворнее, а еще может задрать руки с ее сокровищами над головой. Прыгать за ними она явно не собирается. Они почти что миновали лестницу.

— Мистер Малфой, что вы делаете? — отлично, Драко прикрывает глаза и не собирается менять позу.

— Провожаю Грейнджер до ее апартаментов, профессор, — выражение лица Снейпа такое, будто вместо стандартной одной жабы за вечер он сожрал целое ведро, — время уже позднее, а мама всегда учила меня не оставлять девушек бродить по вечерам в одиночестве.

Крестный явно хочет просветить всех присутствующих о том, какие еще уроки Драко должен был усвоить. Сейчас пригласит его выпить чаю и освежить память.

— Думаю, мисс Грейнджер нечего бояться в стенах школы. Так что, мистер Малфой, я хотел бы поговорить с вами, пойдемте за мной.

Драко не успевает придумать, какую из сотен причин ему назвать. В худшем из вариантов он просто подкинет вверх всю эту макулатуру, в которую вцепился, и понесется куда, блядь, угодно. Но необходимость отпадает сама собой, потому что за него это делает Грейнджер.

— Но мне действительно страшно, профессор. И у меня тяжелые книги.

Хочет обломать Северуса побольше, чем его. А не надо было доебываться до девчонки или прекратить чуть раньше. А так все, хмырь мрачный, местечко занято.

Снейп немеет то ли от неожиданности, то ли от его горящего превосходством взгляда. Смотрит на них как на худший из своих кошмаров. А потом хмыкает. Драко это совершенно не нравится.

— Хорошо, — выдавливает из себя Северус, — заканчивайте свою прогулку, буду ждать вас завтра после уроков. Вам нужно зайти ко мне Драко. Хорошей ночи.

— Вам тоже, профессор, — шипит Драко, наблюдая, как тот сливается с мраком коридора, и опускает руки.

Грейнджер и не собирается выхватывать книжки. Смотрит ему куда-то на живот, поджимает губы.

— Что?

Она поводит плечами, словно стряхивает оцепенение.

— Ты бы получше следил за своим питанием, Малфой.

Ну да, оголившиеся из-за поднятых рук выпирающие тазовые косточки и явно спадающие брюки наверняка выглядят не слишком уж привлекательно.

— У меня просто быстрый метаболизм, — отмахивается Драко. — Пошли?

Она едва слышно фыркает и кивает.

Грейнджер не спрашивает его, почему не хотел идти со Снейпом, почему потащился ее провожать, и не хочет рассказать, как так вышло, что они все же идут к Гриффиндорской башне.

Она вообще ничего не спрашивает и не говорит, и Драко рад этому. Это молчание не кажется вынужденным или напряженным, оно выкидывает из головы все мысли, позволяя расслабиться и просто смотреть вперед. Он возвращает ей книги у портрета, желает приятных снов и, получив ответ, разворачивается, пытаясь сообразить, с какой стороны они пришли.

День 249 до.

Драко приходит к Снейпу не после уроков, а через (целых!) пару часов. Он тянул бы и дольше, но, видимо, перед смертью и правда не надышишься, и вот он здесь, стучит в дверь с мрачным удовлетворением, что заставил себя ждать.

Крестный выглядит не лучше его самого. Морщины стали глубже, а такую усталость не скрыть и косметическими чарами, даже если бы зельевар пытался.

Они смотрят друг на друга с ожесточенным вызовом и говорить начинают почти одновременно.

— Что это еще за выкрутасы, Драко?

— Каким еще замечательным известием вы собираетесь меня порадовать?

Драко не собирается ничего с ним обсуждать, намерен изображать глухого столько, сколько потребуется, пока до Северуса не дойдет. Пусть захлебнется своим лживым участием, а руку помощи может до локтя запихать себе в…

— В выходные тебе нужно прибыть в Мэнор, — не просто ж так оттачивал это безразличие на лице годами. — И это не обсуждается.

— Премного благодарен, что вы взяли на себя обязанности наших сов, — его, блядь, сейчас вырвет. Нужно было подобраться к любимому декану поближе. — Это все? У меня много дел.

Снейп ему сейчас врежет. Или бросит в него круцио. Драко готов к этому.

Вместо боли он чувствует легкую щекотку в голове и то, как пропадает тошнота, уступая место ярости.

— Уебывай к чертям из моей головы! — кричит Драко, захлопывая сознание и заставляя крестного пошатнуться. — И никогда, никогда, блядь, больше не смей такое со мной проворачивать!

Он не дожидается ответа, с силой захлопывает дверь.

Блядь, он надеялся, что сможет избежать родных стен хотя бы до декабря.

День 245 до.

Пятница знаменуется накатывающими приступами паники, нервными смешками, и Драко практически не способен поверить в то, что его левый глаз сможет когда-либо прекратить дергаться.

Еда встает поперек горла, он переодевает рубашку дважды, а губы покрываются коркой, которую он раздирает, стоит ранкам едва затянуться. Драко — адский огонь отложенного действия, тронь — и не будет ничего, кроме пепелища.

Отказывается от любезно предоставляемого Северусом камина и сквозь дождь идет до Хогсмида. Он вымок, и зубы грозят начать крошиться от силы, с которой он сжимает челюсти. К моменту аппарации Драко уверен, что потратил весь свой эмоциональный запас.

Мэнор встречает его тишиной и запустением. Растения в саду вянут, земля ссыхается и покрывается трещинами; даже сверкающие нити на главных воротах, к которым он аппарирует, думая, что прогулка по родным местам придаст сил, поможет проветрить мысли, кажутся блеклыми и оттого практически безжизненными.

Драко цеплялся за кованые пруты и, не почувствовав привычной пульсации, отдающейся теплом на коже, еле пересилил желание вернуться назад.

Имение умирает вместе со всеми ними.

Мать бросается к нему, стоит переступить порог. Она заламывает руки, обнимает его, будто он должен раствориться. Седых прядей в ее волосах больше, чем он запомнил.

Бежать, бежать так чертовски далеко, насколько это возможно! Спрятать ее, скрыть от всего этого!

Куда угодно, только не чувствовать, насколько высохли ее руки и ввалились щеки. На улыбчивом лице остались одни глаза. И это вовсе не глаза женщины, что рассказывала бушующими непогодой ночами сказки и была самым светлым в его жизни. Нарцисса — загнанный в угол побитый зверек. Вот-вот завоет и метнется под ослепляющий смертельный свет.

Собрание пройдет только на рассвете, и Драко отсиживает ужин, переживает сотни вопросов, приносит тысячу извинений за неотвеченные письма и, влив в мать успокоительное и сонное зелья, отводит ее спать. Он сидит на краю кровати, прислушивается к мерному дыханию и корит себя за беспомощность и отсутствие откровенности.

Он хочет рассказывать маме о школе. О том, как легко дается ему легилименция, как они вышли в финал, какой Слизнорт приторный тип. И даже, возможно, что он начал разговаривать с Грейнджер.

Ему хочется проговорить с Нарциссой ночь напролет, но, вероятно, это одна из сотен ночей, в которые она согласилась сомкнуть глаза, и Драко прикрывает дверь так осторожно, будто ее хоть что-то может потревожить.

Спускается в гостиную в надежде найти огневиски, а обнаруживает там Беллатрикс. Кивает ей, достает из бара бутылку, вопросительно изгибая брови. Тетка неопределенно мотает головой, и Драко воспринимает это как согласие.

Лестрейндж относится к нему со смесью покровительственной снисходительности, невнятной преданности и раздражения. Может возиться с ним часами, изучая некромантию (к которой у него, мать его, талант), и кидаться круцио. Крыть его на чем свет стоит, а через минуту виновато заглядывать в глаза.

Когда Драко оказывается с ней на одной волне злого, обреченного веселья, она ему даже нравится. В остальное время он желает ей смерти.

— Сколько пожизненных прибавила в мое отсутствие? — Драко подталкивает к ней граненый рокс, скалит зубы.

Ее волосам требуется расчёска, а фамильным перстням на пальцах — чистка.

— Совсем от рук отбился... — насмешливо фыркает она, подтягивая к себе огневиски. Вертит в руках стакан, отпивает и чуть морщится. Беллатрикс предпочитает алкоголю пьянящее чувство утекающей чужой жизни; что ж, он не гурман, ему не понять.

Она в хорошем расположении духа. Драко грешит на свой возраст и черты сестры, которые она в нем видит. Может, это грусть о собственных погибших детях. Драко знает историю вскользь. Облава, огонь, несчастный случай, она запытала виновную авроршу, вроде бы, до смерти или сумасшествия. На самом деле, ему все равно, но иногда он оправдывает отсутствие сочувствия и интереса тактичностью.

— Наслышана о твоем провале, Драко, — он пожимает плечами.

— Твое первое убийство прошло успешнее? — давай, Белла поделись идеями, одолжи пару конспектов.

Она смеется. Драко хочет сказать ей, чтобы лучше следила за мамой. Разбрасывается тут родственниками, будто их легион.

— Пожалуй, но у меня было крещение огнем, племянник.

Не казнь, как у него. Не самоубийство.

Прямая и уверенная в собственной правоте. За идею, во имя Лорда, Лестрейндж в первых рядах, и на маски она смотрит с пренебрежением. Своих покойников она не боится. Предпочитает идти с гордо поднятой головой, смотреть в глаза, нападать в лобовую.

Жизнь Беллатрикс — русская рулетка, потому что ей нет до нее никакого дела. Он вспоминал о сестре матери, когда думал о Винсенте, но потеряй он всех и каждого сам…

Огневиски обжигает глотку, но Драко вливает его в себя одним судорожным глотком. Херовые мысли.

Разговаривать не хочется, он откидывается на спинку дивана. Сквозь прикрытые ресницы смотрит на портрет их семьи над камином.

Ему лет пять, локоны маминых волос насыщенного каштанового оттенка, они щекотали ему уши, и он не мог прекратить вертеться. Рука отца на его плече, он смотрит на нее, потому что не хочет видеть лица. Он выглядит сейчас не как там.

Драко корит на себя за то последнее лето, когда Люциус был рядом, а он всячески игнорировал отца.

Он злился и отказывался понимать. Что ж, нет ничего предосудительного в подростковом максимализме, если бы это был не его случай.

У Люциуса не было выбора так же, как нет сейчас у него самого. Родители, воспитание и желание соответствовать наверняка даже не дали допустить мысли о том, чем это может аукнуться им всем в дальнейшем. Его семнадцатилетний отец примкнул к Лорду, принял метку до того, как вырос достаточно, чтобы начать об этом сожалеть.

Драко прекратил осуждать и ненавидеть.

Ему просто жаль. И, может, чуточку обидно.

Всего секунда, в которую Драко позволяет себе скользнуть по лицу человека, чьей точной копией он стал бы лет через двадцать.

Отец надеялся, что он сбежит.

Смоется, заклеймит семью позором, будет забыт, и имя его затеряется вместе с вырванными страницами из вековых талмудов с описанием рода.

Исчезнет. Растворится.

Струсит.

Выживет.

Он видел это, когда навещал отца в Азкабане в тот самый единственный раз перед обрядом его посвящения. Пока рука еще была чистой и досмотр он прошел бы без труда.

Он остался. Принял метку. Просто не смог иначе.

Отец пошатнулся, когда это понял. Он сильный, может выдержать голод и лишения, но тогда Драко увидел перед собой почти что старика.

— Мать говорила тебе, что Северус… — голос тетки — чужеродное скрипение, вырывающее из воспоминаний.

— Идёт Северус нахуй, — в глазах Беллатрикс почти нежность и явное ликование. Неравноценный обмен, где потерял он того, кого любил и приобрел… ну вот ее, да.

— Не выражайся, — она подливает им выпивку. — Ты знаешь, что такое исчезательные шкафы, Драко?

Он кивает.

— Видел у Горбина. Даже знаю, что один из них в Хоге, но никогда не натыкался. Да и, к тому же, он сломан.

— Так найди и почини!

Дверь стукается о стену, и он отрывает от тетки взгляд. В проеме МакНейр. Проходной, сука, двор.

Когда он снова обращает внимание на Лестрейндж, она безучастна, болтает в бокале янтарную жидкость и не собирается продолжать разговор.

Собрание проходит без малейшего внимания к его персоне, и Драко знает, что ничем хорошим для него это не обернётся. Поэтому, когда Лорд говорит ему задержаться, он с тоской провожает спину идущего последним Долохова и готовится сорвать связки.

— Покажи мне, Драко.

Он готовился и к этому тоже. Открывает сознание, старается унять волны дрожи, прокатывающиеся по телу.

Драко переживает опутанные паутиной стены подземного лаза, дуреет от сладких запахов и своего первого империо. Ему казалось, что второй раз это будет менее значимо. Что ж, пока надо привыкнуть, что ошибаться — его кредо.

С шумом втягивает в себя воздух, прилагает усилия сродни титаническим и поднимает голову.

Когда он увидел Лорда впервые, не смог связать в себе определение "жизнь" и то, что предстало перед ним. Отдающая насыщенным зеленым оттенком кожа, синюшные вены, отсутствие носа. И глаза, эти красные глаза с вертикальными зрачками. Смотрящие даже не в душу, а куда-то в самые потаенные ее закоулочки, выискивающие страх и слабость.

Драко не уверен, кажется ли ему это, или прямоходящая рептилия правда приобрел эту способность где-то по ту сторону. Но он убежден, что его одержимость тем, как выглядят чужие нормальные человеческие глаза и как они смотрят на него, началась после этих.

— Топорно и ожидаемо, — тянет Волдеморт, — но задатки отцовской находчивости в тебе и правда есть, Драко. Он мог бы тобой гордиться.

— Ваша похвала стоит для меня того же, мой лорд!— мерзко.

Не позволять эти мысли!

— Не нужно, Драко. Однако, несомненно, приятно, да и должен же кто-то в отсутствие Люциуса брать на себя отцовские обязанности, верно?

С-с-сука. Драко не удерживается. Вцепиться ему в глотку, разрывая эту чешую. Он перегрызет ублюдку сонную артерию зубами! Будет пить его гниющую кровь!

— Это великая чес… — Лорд обрывает его взмахом, будто сам понимает, насколько переборщил.

— Что до твоего задания, полагаю, новый план ты уже разрабатываешь?

— Да, Господин, я нашел…

— Нет, мальчик мой, не лишай меня наслаждения увидеть все своими глазами, — если этот оскал безгубого рта можно назвать улыбкой, то Волдеморт однозначно ухмыляется.

— Как скажете, мой Лорд.

Драко дожидается благосклонного кивка, и, отмеряя каждый свой шаг, выходит из библиотеки. В доме остается все меньше мест, не измаранных всей этой поганью.

День 244 до

— Мама, послушай…

Завтрак настолько поздний, что его спокойно можно приравнять к обеду, но он лег, когда стрелка на часах близилась к цифре восемь, а Нарциссу не отпускали из объятий Морфея зелья.

Они оба немного помятые, самую малость напряженные и одни в опустевшем поместье. Поэтому Драко решается.

— Тебе нужно уехать, мам.

Нарцисса обхватывает кофейную чашечку напряженными пальцами, слегка покачивает головой.

— Ну куда же я уеду, сынок? Я не могу оставить вас с отцом...

— Мама! — он старается, чтобы голос звучал мягко.— Куда угодно! Во Францию, Италию, да хоть в Австралию. Куда только возможно, мам, главное подальше отсюда.

Нарцисса не хочет его понимать. Хочет отдать свою, такую дорогую для него, жизнь за бесценок.

— Драко!

— Нет, послушай. Я ничего не могу, пока ты здесь. Ты слишком близко к эпицентру, мама. Я не смогу защитить тебя, отец не сможет, а Белла не станет.

Он старается сидеть ровно. Не вцепиться в свои волосы, не наложить на нее парализующее и не утащить в неизвестном направлении. Он отберет у нее палочку, найдет Лорда и сам себя заавадит у него на глазах, чтобы мысли о мести его семье не закрались в его больной мозг. Кому мстить, если никого и не осталось?

Мать найдет, как связаться хоть с кем-то из родственников, у них есть офшорные счета. Она не пропадет. Совершенно плевать, какая это будет жизнь, но она будет.

Нарцисса подходит к нему, гладит по голове и сжимает его ладонь.

— Нет смысла в этих геройствах, мам. Пожалуйста.

Он смотрит на нее снизу вверх. В глазах Нарциссы слезы и непоколебимая решимость, от которой хочется провалиться сквозь землю.

Пожалуйста, мамочка, пожалуйста. Пожалуйста, я умоляю тебя, мама! Развяжи мне руки хотя бы немного.

Он блуждает в темноте. Ему и идти-то некуда. Нарцисса не спасает его — тянет назад. Она простит ему все, умрет вместе с ним. Драко благодарен, но это совсем не то, что ему нужно.

"Поэтому, ты, мудила бессильный, и таскаешься за той же Грейнджер, — ехидно-ласково нашептывает голосок. — Она тебя не примет и не поймет. Она врежет тебе и перешагнет через твой труп без малейшего сожаления. Это все твоя подленькая потребность обмануть кого-то, что не такая уж ты и мразь."

— Мам, — шепчет он, прижимая ее к себе, — мама, пожалуйста, пообещай мне хотя бы подумать. Пожалуйста.

Мать кивает ему в плечо, и, отстранившись, украдкой пытается стереть дорожки слез со щек.

— Мне нужно в Лондон, и пора возвращаться в школу.

— Так быстро?! — охает она, Драко не хочет ее оставлять. Но чем раньше он вернется, тем меньше ненужного внимания и вопросов его отсутствие привлечет.

Он видит опостылевшее отчаяние в глазах матери. Беспросветное, оно оставляет борозды на душе.

Мамочка.

— Мам, — Драко не успевает остановить себя, — мам, знаешь, я, наверное, слегка влюбился.

Лютный переулок такой же мрачный и грязный, как и всегда; от него душно так же, как и от елейного голоска Горбина. Драко смешно от своей прошлой детской уверенности, что нахер сюда никогда ходить не будет.

Он хочет знать, какие именно неполадки с исчезающим шкафом. Он все еще не уверен, как это может пригодиться, но цепляется за любую возможность. Вдруг шкаф всего лишь заставляет помотаться в пустоте пару дней?

— Он переносит все живое уже мертвым, — сообщает старик. Черт.

Драко переводит дыхание. Досчитывает до десяти и обратно.

— Мне нужно, чтобы, когда я перешлю тебе что-то в нем, ты пересылал мне это обратно.

Горбин мнется. Ему не по душе активное содействие, и он обдумывает перспективу дожидаться этого «когда» в магазине, не имея возможности отойти. Но спорить с ним не решается.

— Я сообщу, — не удостаивает его вопросы вниманием Драко.

Отказывается посмотреть на полезнейшие и необходимые ему артефакты, с брезгливостью обводит лавку глазами. Время поджимает.

Драко уже практически выходит к Дырявому котлу, намереваясь под отводящими взгляд чарами выпить глинтвейн и постараться согреться, как взгляд цепляется за горящую огоньками витрину.

Что там говорила Панси? Ромашки?