Марионетки анатомического театра (джен)

Что ж, знати не стоит верить. Чари это повторяла не раз, хохоча над его историей. Так и вышло, баронесса его не дождалась. С месяц назад чёрной тенью поползла по улочкам Лаго дель Лобо весть о её болезни. А вчера девушки не стало.

Траурным покрывалом опустилась ночь на город и башни Университета. Тёплая ночь. Такая как была сама Мадлен. Хотя… если без поэзии — то Эускал Эрриа вообще не скупится на жаркие ночи. Пиренеи надёжно укрывают долину от ветра, а тёплое ночное дыхание Кантабрийского моря каким-то чудом ощущается даже здесь, у стен Университета.

Но эта теплота не распространяется на незваных гостей. Плач Роландова рога, что бьётся эхом в ущелье Ронсеваля, — вечный тому свидетель. А двое мальчишек с заступом и лопатой явно относились к этой категории. Но Эйт выполнил обещание. Он пришёл. И вот вместе с Тевье стоял у зева Волчьей пещеры, так внезапно превратившейся в склеп по прихоти, вернее, согласно последнему волеизъявлению почившей дочери барона.

Им было страшно. Но кто бы их стал за это винить? Ведь грязные пальцы, торопливо засунутые в рот для предостерегающего свиста, не сравнятся с Олифаном и не призовут на помощь войско Великого Карла. И «чёрная» или попросту навозная лопата, зажатая в худых ручонках, — увы, не Дюрандаль. Да что лукавить, ни один из парнишек на маркграфа Бретонской марки тоже не тянул. Оба тощие, чумазые, только один высокий с тёмной копной спутанных волос, а другой рыжеватый бойкий коротыш.

— Я за тобой Тяф, пошли. Полночь. Пора уже.

— Эйт, жутко мне чего-то, может не надо, а? — голос Тевье дрожал и, скорее всего, не от холода.

— Не скули, Тяф! Не оправдывай прозвище! Думаешь, мне всё это нравится? — Эйт говорил отрывисто, с жаром, явно пытаясь убедить в чём-то своего подельника. — Думаешь, я постоянно вытаскиваю трупы из гробов? Что я ресуситар какой проклятый? Воскрешатель?

— А то нет!!! — рыжий сплюнул через плечо и сложил грязные пальцы в каком-то замысловатом знаке оберега. — То ли я не знаю, чем твой мастер занимается, о чём лекции в Университете читает. Анатом он. Людей тайком чекрыжит.

— Не людей, балбес, а… — Эйт споткнулся и замолчал, — ладно, но тебя я хоть раз втягивал в дела мэтра Скварчиаре?

— Сегодня, Тёрн! Вот сейчас прямо! И не только меня! А вдруг…

— Не бывает «вдруг», Тяф. Любое «вдруг» это ошибка. Отступление от плана. Наука и знание — это и есть война со случайностью, как говорит мэтр Скварчиаре. А мы всё продумали. Не ошибёмся. И потом, не сдюжил бы я один, ты же знаешь.

— Не один, со мной, но… mierda… нас же повесят, если узнают. Всех!!! Понимаешь?

— Хватит! Пошли, не надо её надолго оставлять, — Эйт пригнулся и шагнул в темноту пещеры.

— … отдадут Святым Жандармам, — не унимался Тевье.

— Ага! Сам Железный Герцог за тобой приедет.

— А вдруг? Ну, а коли нет, для наших шей и местной пеньки хватит с приказом алькальда. Барон не смилуется. Мы ж оскверним… Его дочь!

— Тяф! Кого ты осквернять собрался? Ты что несёшь?! — Эйт остановился так резко, что Тевье налетел на него и совсем по-детски ойкнул.

— Ну, не дочь. Могилу, — угрюмо пробурчал он, потирая ушибленный локоть. — Пристанище последнее. Её же душа мытарствовать будет, коли места не найдёт. Мне дедушка говорил, что коли душа покоя не найдёт, то и диббук явиться может. Дух мертвячий, что с земным существованием не расстался.

— Тяф, ну какой диббук? Он в живых вселяется! Да и потом, это ваши страшилки, она христианкой была. Невинная душа, добрая, поэтому Господь к себе и призвал.

— Еретичкой она была! — если Тевье что-то вбил себе в голову, то его уже не остановить. Эйт это знал и только тяжело вздохнул.

— Не начинай, пожалуйста. И плохо о сеньорите Мадлен тоже не говори. Тем более у тела её.

— Я не плохо, я правду! Она ж из Франции с отцом приехала в нашу дыру, чтоб схорониться, когда там еретиков резать начали.

— Не бреши о том, чего не знаешь.

— Ладно, а чего ж её не по-христиански, не по-людски, не в церкви похоронили, а тут, в пещере этой проклятой?

— Она просила. Барон не смог отказать.

— Ха! Просила! Руки она на себя наложила! — Тевье заводился всё больше. — Барон её замуж выдать решил, а она Альваро шибко любила. Не смогла без него.

Эйт не перебивал. Эту версию он уже слышал. Школяры шушукались по углам. История трагичной любви стала финальной строкой в венке сонетов, в выдуманной сказке несчастной Мадлен. Никого не волновало, что девушка месяц кашляла кровью, что только за неделю до смерти ей стало лучше. Эйт понимал, почему Тевье злится. Ему и самому было страшно, а гнев порой вытесняет страх. Сейчас бы это пришлось даже кстати.

— Самоубийца, — не унимался рыжий, — вот её за оградой и хотели зарыть. Падре не позволил телом грешницы да блудницы святую землю запятнать.

Эйт скрипнул зубами, нащупал в кармане золотой эскудо и сжал монету так, что края врезались в ладонь. Сдержался. В который раз. Слишком долго он знал Тяфа. Парнишка хоть и поносил грязью всех вокруг, но был добрым и отходчивым, а за грубостью прятал слишком мягкое сердце. Иначе было не прожить. Собственно, поэтому Чари его и прозвала Тяф-Тяфом. Не суди, да не судим будешь. Ведь и сам Эйт получил прозвище Терновник не только из-за густых непослушных волос. Поэтому стерпел. Только тихо проговорил:

— Зря ты про блудницу-то. Чистая она. Непорочная. Я знаю. По глазам видел. Не было в ней зла. Доверчивая потому что, открытая. Она улыбаться умела глазами, взглядом. А злые, они мир в себя не пускают, не радуются. Они настороже всегда. В масках или с забралом опущенным.

— Так и я о чём! Чего она лицо-то прятала?

— Не о тех я масках, — вздохнул Эйт. — И ничего она не прятала. Ну, а то, что по французской моде одевалась, так понять можно. Хоть какая-то отрада ей в нашей глуши. Как птичка в клетке. И то, что все школяры с факультета свободных искусств в неё влюблены были, тоже ясно. И хвастались, кто больше наврёт. Но её имени это не марает. Так что и ты не лай её.

Тевье и сам понял, что палку перегнул.

— Да я ж не о ней плохо. Я к тому, что боязно, что разозлим её, коли потревожим. Одно дело, когда добрая христианка в святой земле покоится. И Ангелы её душу уже прибрали. И совсем иное, если душа в теле грешном, блудном застряла. Вот вылезет мертвячкой из гроба…

— Заткнись ты уже! — взорвался Эйт. — Ишь, вошёл в роль! Мертва она, понимаешь? Обычное холодное тело, труп! Как кошка дохлая! Нет здесь ни Мадлен, ни призраков, ни диббука, ни гуахи! Только мёртвое тело девушки. Ты сам видел! Идём! Или, если хочешь, — оставайся здесь, один, раз решил бросить всё! Вообще, я зря за тобой поднимался, её одну оставил.

— Не брошу я никого, — пробурчал Тяф, — Идём.

* * *

Свет от двух фонарей почти не освещал огромной пещеры. Только резной саркофаг в центре. В ритме русалочьих напевов Волчьего озера колебались и тени. Казалось, они играют, то подползая, хватая парнишек за ноги, то резко отскакивая назад, прижимаясь к каменным сводам. Тевье дрожал, переводя взгляд с саркофага на дубовый гроб у стены в дальней части пещеры, оббитый черно-белым бархатом, отличавшийся от тёмных камней лишь своими зловещими очертаниями. Именно в нем Мадлен совершила путь к своему последнему дому. Послышался лёгкий глухой стук, от которого вздрогнул даже Эйт.

— Тяф, это капли, — Эйт успокаивающе тронул друга за плечо. — Я проверял. Капли со свода пещеры упали на гробовую крышку. Возьми себя в руки, Тяф! Всё хорошо будет. Нам нужно дождаться утра и всё.

— Вот именно. Но как его дождёшься? — буркнул Тевье и, словно буквально восприняв слова друга, обхватил себя руками за плечи, чтоб унять дрожь.

Эйт неуверенно шагнул в иллюзорно-обманчивый, кажущийся тёплым и приветливым в подземном царстве мрака и холода, мирок двух светильников. Опустился на колени, положил сначала руки, а потом и голову на крышку саркофага. Тихо прошептал:

— Не знаю, слышишь ли ты меня, но не бойся, девочка, мы рядом. Ты не одна. Хотя, что я говорю, ты смелая, ты ничего не страшишься. Что тебе темнота. Ты ведь паришь среди звёзд. Ты сама, как прекрасная звезда. Прости, что я не решался сказать тебе это раньше. Сейчас уже поздно, я понимаю. Ничего не изменить. Но ведь могло быть иначе, если бы я… был смелее, решительнее хотя бы на один взмах твоих ресниц, — Эйт на миг замолчал, его голос дрогнул. — Твой взгляд. Он преследует меня ночами, я захлёбываюсь, тону и просыпаюсь в слезах. Господи, как мне стыдно, что я оказался таким трусом. Но кто ты, и кто я? Весь мир у твоих ног. Все заворожённо замолкают, стоит тебе повести бровью. А я? Трусливый и косноязычный, нищий школяр на побегушках у старого анатома. Ты оставалась для меня чем-то недосягаемым. Как солнце. Можно смотреть, но недолго — но оно, хоть далеко, но всегда рядом, всегда согреет. А сейчас опустилась ночь, — Эйт шмыгнул носом и вытер глаза. — Милая, прости меня, если сможешь. Я отпускаю тебя! Лети. Тебя здесь ничего не должно держать. Даже моя лю…

— Эйт! — Зашипел Тевье. — Там… там свет и голоса. Кто-то идёт!

— Ковырялку свою перочинную убери, балбес! — Эйт вскочил на ноги. — Если это Сип и его прихвостни — нас на ломти порежут, коли рыпнемся. Особенно здесь. Вон и озеро рядом. Проклятие! Мэтр Скварчиаре правильно опасался! Всё же решились выкрасть её тело. Твари! Так… — Эйт глубоко вздохнул. — Не бойся, не нервничай. Не выдрючивайся. Оставайся сам собой. Никто нас не тронет.

Тевье неуверенно сложил нож и сунул в карман:

— Сам собой… Тогда уж лучше спрятаться иии… Забрали бы её и всё! Тебе-то какое дело? Герой-любовник. Вызвался же сторожить тело. Дохлую кошку, как сам сказал! Неет, теперь всех порешат!

— Тсс! Тихо!

Свет факелов приближался. Тени тут же ухватились за новую игрушку.

Но пришлецов напугать не смогли. В данном случае вино оказалось действенным лекарством против страха. Да и вообще, как вполне резонно считал Эйт, «воскрешателей» из компашки Васко Эрреры тенями не проймёшь. Как и увещеваниями. Похитители трупов не больно-таки чувствительны и сентиментальны. Единственно, чего не мог понять Эйт, почему тяжесть последней стражи выпала на его долю. Почему барон не оставил тут солдат? Днём они были, ночью ушли. Что за дурь? Если Альваро её любил, зачем увёл своих людей? Не мог же быть таким ослом. Хотя… наверное, мог. Да что теперь-то думать, эх…

Наклонив голову, в пещеру спустился Сип, а за ним ещё двое. Эйт знал их тоже. Крысоед — мелкий, меньше Тевье, полубезумный злобный гад, которого мог удержать на привязи только сам Эррера. И Тупой Курро, в общем-то неплохой, даже добродушный увалень, который безумно любил кукольные спектакли Тевье, хлопал, смеялся и плакал, но если Васко прикажет сломать хребет Тяфу, — сломает не задумываясь… на то и Тупой. Глупый, сильный и верный.

Эйт, сжав кулаки не для воинственности, а лишь бы унять дрожь, шагнул вперёд. Тевье держался позади, прикрывая то ли спину друга, то ли саркофаг. Руку он не вынимал из кармана. Тевье ха-Леви, домашний мальчонка, внук раввина, кукольник. Из друзей танцорка да школяр, куда ему со своим перочинным ножичком против Сипа. Но за «воронят» Тяф готов рвать. Беспощадно. Не уступая Крысоеду в безумии и жестокости. Эйт это знал, этого и боялся.

Васко Эррера по кличке Сип — что тень коршуна для резвящихся на дворе цыплят. Весь молодняк испытывал перед ним благоговейный ужас. Во-первых, он был старше. Лет восемнадцати. Во-вторых, здоров как буйвол. Ростом с Эйта, но раза в два шире. В-третьих, его украшал шрам, тянущийся через всё лицо. Говаривали, что он получил его в ножевой драке в пригороде Цветов, полулегальном борделе на полпути между городом и Университетом. Да и само пребывание Васко Эрреры в этом «элитном» закрытом для молодняка районе возносило его на недосягаемую высоту. И вот сейчас кумир и ужас городских мальчишек стоял перед Эйтом. Ну, или Эйт перед ним. Невозможно было разобрать, когда Сип улыбается. Может, и к лучшему. Шрам на щеке стягивал угол рта вверх, украсив лицо Васко вечной усмешкой.

— Я не буду спрашивать, что вы здесь делаете. Навозному жуку ясно.

«Самокритично, — хмыкнул про себя Эйт, — и, главное, в точку», но вслух сказать ничего не решился.

— И для вас это вдвойне плохо. Потому как, выходит, вы, вороньё белопузое, решили обскакать меня. И вопрос был только во времени. Не успели.

— Сип, на перо их? А то заложат. Это ж не нищая мертвячка — баронская дочка. За неё всех… — Крысоед скривил тощую шею и вывалил язык.

— Вот именно, дурень, что всех! — Эйт старался говорить спокойно. — Мы — не исключение. Слышь, Сип, я вот чего предлагаю. Позволь нам оттащить её к Скварчиаре. Это учитель мой. А потом у него вы её уже и умыкнёте. Делов-то, час подождать, а перед бароном чисты. Вина на нас. Мы девчонку из гроба вынули.

— Васко, мутит он! Два сопляка, порежем и всё.

— Цыц, Крыса! Не шурши! Знаю я старика Скварчиаре. Хорошо знаю. И тебя, длинный, с ним видал. На побегушках ты у него, верно. Не думал, что созреешь для такой работки. Хлипкий. У школяров всегда кишка тонка для этих дел, — Сип презрительно сплюнул под ноги Эйту. — Похоже, Скварчиаре совсем на мели, раз тебя подрядил, со мной не поговорив. Или мозги поплыли. Хотя… цену бы всё равно не перебил. Ладно, жердь. Ты дело говоришь. Только беда в том, что мы уже тут, и кто баронесске первым титечки мял, из гроба вытаскивая, алькальда волновать не будет.

— Сип! Не слушай его! — Тяф вырвался вперёд. — Забирай французску! Только, слышь, голову ей сначала отрежь. Ступни отруби, ну или пятки там располосуй и щетины насыпь…

Эрерра даже отпрянул.

— Таракан, ты кто такой? Чего несёшь? Я сейчас тебе пятки располосую, чтоб не прыгал так.

— Это кукольник, — пробасил Курро, — внучонок раввинский. Смешной.

— Равиннский, говоришь? Дерьмово, — хмыкнул Сип. — Из общины трогать кого — себе дороже. Так, мелкопузые. Сдристнули отсюда. Если хоть слушок обо мне пойдёт — выпотрошу обоих, усекли? Панчо, открывай крышку.

— Погоди, Сип, — Тевье едва не вис на руке верзилы, — ты ж слыхал про Волка из Лагуны, того что девок в Цветочном городке рвал. Сказывали тогда ещё, что монстр это, а не человек.

— Ну…

— Тогда всё так же начиналось. Дед говорил, похоронили нехристя — колдуна за оградой кладбищенской. Он и вышел мстить. А сейчас она!

— И я слыхал, — кивнул Курро, — тогда ещё могилу разрыли, а она пуста.

— Ну, пуста и чё? — хмыкнул Сип. — И тогда анатомы были, что добру пропадать. Да и то колдун-нехристь, а тут дочка баронская. Вышвырни их, Курро, и открывай домовину.

— Ты не понимаешь! — завизжал Тевье. — Ведьма это французская, ворожея! Обольстила всех, а потом отравилась — душу дьяволу продала. Последнюю жертву принесла, чтоб он волю её исполнил. Отомстить всем обещалась. Откроете саркофаг — беды начнутся. Кол в сердце ей сначала, а потом волоките куда хотите. Не убудет же от вас! А так ночами приходить начнёт, в могилу сведёт! Сначала нас всех, а потом за других возьмётся! Коль сами обделались, дайте мне, что ли! Я ей сухожилья подрежу.

— Слышь, прыткий, ты-то это всё откуда знаешь? Чай, не сидел под подолом у французки, когда она чародейство творила. А люди ещё не такого набрешут, — в голосе Васко слышалось сомнение, то ли в словах Тевье, то ли в собственных планах.

— Так, когда ей совсем худо стало, — барон всех лекарей звал и моего деда первым, — затараторил Тевье, — он и видел, как демон прелюбодейницу эту юную терзал, ломал просто, все кости выкручивал. А она кровью харкала и проклятья слала. Страшно до одури. Кричала, что смерть — не конец. И что всё равно с любимым будет. Дед барону сказал, что одержима она, и демона сперва изгнать надо, запечатать, а после хоронить только, иначе не найдёт еретичка покоя, да ещё в чужой земле… Падре тоже всё знал, отказался её в церковь-то…

— Заткнись! — взревел Эйт и толкнул Тевье так, что бедняга отлетел к самому гробу. — Никто к ней не подойдёт! Никто её не тронет! Иначе, клянусь, сдохнете все! Сип, ты знаешь, кто такой Скварчиаре? Что о нём говорят? А зачем ему трупы, думал? Что он с ними делает? Не анатом он! Некромант. Чернокнижник. От инквизиции сбежал. А сколько лет я у него учился, сам знаешь. И что, решил — впустую? Мёртвые могут за себя отомстить! Про волка рыжий правду сказал. Только вот не сам он из могилы встал. Подняли его. Я то же сделаю, если вы хоть на шаг к Мадлен приблизитесь. Ну-ка толстый, отошёл! Ты первый будешь!

— Щенок! — заорал Эррера. — Мне угрожать вздумал? Поперёк становиться? — удар кулака опрокинул Эйта на землю. — Некроман херов! Курро, открывай чёртов саркофаг. Крыса, рыпнется — режь, но не наглухо, а то со Скварчиаре не расплачусь! А ты, таракан, раз вызвался, — Сип повернулся к Тевье, — вынимай нож — и горло ей, от уха до уха, пока Курро крышку держит. Голову пилить долго, — Сип усмехнулся, — думаю, ей и этого хватит.

Тевье побледнел, но вытащил нож и шагнул к саркофагу.