Марионетки анатомического театра (джен)

Далеко или давно, когда вышедший в сумерках из леса старик зачастую оказывался лешим, а не припозднившимся грибником, когда под «ночными танцами» подразумевали не вечеринки в клубах, а ведьмовской шабаш на Лысой горе и поднимали голову, чтоб увидеть не самолёт, а расправляющего крылья змея-огневика, именно тогда жил в одной суровой стране не менее суровый человек, некромант-чернокнижник Эйтерн Мак Хейлин по прозвищу Космач.

* * *

Самые древние старцы не помнили, откуда он родом и когда пришёл на их земли. Да и он ли пришёл? Может статься, это они пришли на его. Перешёптывались даже о том, что и вовсе не пользуется колдун путями смертных. Не знают его сапоги дорожной пыли, ибо поднялся он однажды на самую высокую скалу и вызвал на битву яростный горный ветер ущелий. И победил. Склонил голову могучий соперник, присмирел. Оседлал его колдун и носится теперь, покоривший ветер, на призрачных крыльях. Другие же сказывали, что не ветер то был, а дух древнего дракона, вызванный магией смерти из небытия вечного, в ведьме с болот заключённый. Третьи усмехались только, какая, дескать, ведьма-дракон. Делов-то — свернуть птице голову да произнести слова заветные, и лети куда хочешь на крыльях вольных. Как бы то ни было, но все в землях этих тайну колдуна чтили и к замку подходить не осмеливались.

Недаром ведь сказывали, будто не построен он из дерева да камней, как испокон у людей заведено, а вытесан прямо в скале, что каменным надгробием возвышается над пенным морем. И если в ночь полной луны подобраться незамеченным к жилищу колдовскому и взглянуть через колечко, свитое из омелы, срезанной на заброшенном кладбище в то же полнолуние, то и увидеть удастся в кипящей пене, как бьются о подножье скалы-замка могучие седовласые старцы. Силятся разрушить своё же творение души порабощённых некогда некромантом великих друидов. Тех, что поднимали плиты Стоунхенджа, скрытые туманом древнего Альбиона. И скрипит над их головами подвешенная на старой цепи странная бочка, окованная ржавыми обручами.

Рыдают старцы, тянут к ней свои крючковатые пальцы, словно спрятано в ней великое сокровище. Тщетно, в невыразимом гневе и отчаянии, вновь и вновь бьют они разбитыми в кровь кулаками по несокрушимой бочке, швыряют её о гранитную скалу в надежде разбить. И стоны их сливаются с ревущим ветром, а седые волосы взметаются ввысь вместе с морской пеной.

Каждый день и каждую ночь продолжается их мука, ибо гласит пророчество: как только будет разрушен Кэр Туир, Замок-Башня, обретут свободу пленённые колдуном души. И слышат старцы этот шёпот, верят проклятьям, знают: свершится пророчество, ибо слетело оно с губ их великой колдуньи, а, может, и древней богини даже, в час её смерти лютой. Ведь отозвалась однажды на их мольбы то ли суровая богиня, то ли фея озёрная, али ведьма лесная, а то и болотная по имени Моргейн или Моргана или даже Морриган, кто ж сейчас упомнит.

Собрала она войско несметное из чудищ лесных да нечисти мерзопакостной и повела к замку ненавистному… Что далее было — никому не ведомо. Говорят, битва великая, да такая, что солнце лик свой спрятало. Чёрные тучи небо затянули, а может, то полчища драконов своими крыльями свет затмили, а когда рассеялась тьма на равнине, трупами усыпанной, одна Моргейн на коленях стояла, а над ней невредимый чародей возвышался. А дальше самое страшное приключилось. Сорвал он с неё кольчугу окровавленную, обнажил тело белое, а затем израненную, но живую бросил чародейку в бочку дубовую, тринадцатью обручами железными обвитую, а на каждом обруче руны пылают, смерть от ведьмы отпугивают.

Вырвал затем колдун острые когти да клыки у слуг её верных, высыпал в бочку, забил крышку, словно у гроба. Живой замуровал. Произнёс: «Служили хозяйке до смерти, мне послужите после. Хотела она вам мою плоть скормить, теперь её отведайте». Закричала Моргейн страшно, истошно, осознав, какая участь ей уготована, когда заскрипела тяжёлая цепь, швырнула бочку о стену замка волна, впились в нежное тело когти и зубы мёртвых друзей. Захрипела колдунья, завыла. Заскребла о днище и крышку, ногти до мяса обламывая. Приподняли бочку набежавшие волны, хлынула морская вода в щели, въелась соль в раны…

Час прошёл, набегали волны, швыряли бочку о скалу неприступного замка. Заходилась криками ведьма, захлёбывалась водой и кровью. Не давали ей умереть наложенные руны. Взмолилась она о смерти, упрашивала разорвать на куски, отдать кости псам бродячим, а плоть крысам помойным, но непреклонен был суровый колдун: не тронула его девичья мольба. Не ведало жалости каменное сердце владетеля Башни, а может, попросту не слышал её Эйтерн Мак Хейлин, не глядел на кровавую пену волн, не внимал затихающим воплям. Как всегда, поднялся он в библиотеку и погрузился в чтение. И не вспоминал больше ни о болотной ведьме, ни о рыдающих старцах. Потому и не услышал проклятия, вырвавшегося сквозь хрипы из окровавленного ошмётка некогда божественного тела: «Да продлится в смерти твоя жизнь, пока не рухнут возведённые на крови стены!» Ну, а если о проклятии не знать, то и не сбудется оно. То каждому ведомо.

Как бы то ни было, никто не срывал на кладбище омелу, не скручивал колечко, не подкрадывался к скале и не смотрел на бушующие волны, чтобы узнать правду. Боялись. А вдруг… Да и зачем проверять самому, что и так известно? Гоже ли сомневаться в том, что тебе деды говаривали? Поэтому жили себе люди, перешёптывались, долгими ночами рассказывали страшные сказки, особенно во время разыгравшейся бури, и старались обходить зловещее место стороной. А Скала темнела, как и прежде, как и прежде скрипела ржавая цепь, и всё так же стонал ветер, разбивая волны о гладкий гранит утёса, и всё так же о него билась ветхая бочка в брызгах алой пены, и несокрушимы были стены Кэр-Туира, и крепки чары колдуна-некроманта.

И не было дела Эйтерну Мак Хейлину до крестьянских сплетен.

* * *

Что, страаашно? Нее? Ну, прям ни капельки? Скучно? Ладушки! Если честно, мне тоже. А что поделать? Всякая история начинается с легенды, ей же и заканчивается, повелось так. А я-то хотела воскликнуть: О, дивный, навий мир! Проскользнуть вместе с вами тропами мёртвых, подглядеть за плещущимися русалками и вспугнуть Ночную кобылицу… Эх, но я не мастерица слова, это и ёжику понятно. По чистоте языка мне и аканамэ фору даст. Кто? Очаровашка одна заморская, живёт в уборной, питается, ну, что есть в уборной, тем и питается… Но это так, к слову о дивном навьем мире.

А, вообще, фиг с ним, с аканамэ. Может, встретитесь когда, чай, все там будем. Главное, вы поняли, как трудно рассказывать, если не знаешь, что хотят услышать. И кто хочет. И понимают ли. Тут даже заплечных дел мастера красноречие не привьют, не то что профессора риторики. Поэтому я не рассказываю, только говорю. Вы почувствуете разницу, если, конечно, станете слушать малолетнюю девчонку, которой и нет вовсе…

Ну, а нет — бегите дальше, от меня не убудет. В прямом смысле. К этому быстро привыкаешь, когда ты — ничто, просто эфир, которого, кстати, нет тоже. «Ментальному конденсату» жаловаться не пристало. Так что я привыкла.

В общем, я поняла: сказаний вы больше не хотите? Хватило? Ладно, тогда позже. А пока — про любовь? Про близость, одно дыхание на двоих? О чём ещё болтать пятнадцатилетней несуществующей соплячке, привязанной к могущественному колдуну. Ну, а с моим Терри вы только что познакомились. Ага, он. Тот самый суровый, не ведающий жалости, с каменным неприступным сердцем…

Хотя, наверное, я не с того начала. Когда-то один Король посоветовал Белому Кролику, которого, как считают некоторые, тоже не существовало, а был лишь мыслеобразный осадок. Так вот, сперва монарх объяснил чердачнонорному пушистому осадку, что начинать всё же лучше с начала. А потом умные и не очень дяденьки — уже всем остальным, что психотравмы, расстройства и даже мы с Белым Кроликом родом из детства. Поэтому и история Эйтерна Мак Хейлина, воина, чернокнижника и некроманта, должна начаться не с легенды, а за сотни лет и тысячи лиг от Кэр Туира, в гораздо менее суровой стране, находившейся неподалёку от побережья Mar Cantаbrico, то бишь Кантабрийского моря, в живописной горной долине, в маленьком городишке, которого сейчас на карте и не сыскать. Именно там обитал и озорничал вместе с друзьями вихрастый паренёк со странным именем Эйт «Терновник» или просто Терри. Хотя так называть его могла только я.

Ха! Если б он только узнал, о чём я тут с вами шушукаюсь… Да и вообще о том, что я есть. Что бы он сделал? Хм… Терри, конечно, мастер выворачивать наизнанку людей и реальность, да и фантазией не обделён, но есть у меня подозрение, что со мной всё же не в силах сладить даже он — маленький бонус моего несуществования. Хотя Терри мастак, он отыщет способ и точно меня пришлёпнет, если узнает, что я тут наболтала… Ну и ладно, мне не привыкать. Итак… Роли расписаны, маски розданы, кому актёрские, кому зрительские, ну, а нам, выходцам из Нави, Шеола, Дуата — любые, лишь бы отдалённо походили на человеческие лица. Да и для вас, живущих (пока ещё) во всех мирах и временах, лишними они не будут. Увы, своё лицо зачастую не удаётся сохранить даже при жизни. Запасайтесь масками, леди и джентльмены, сеньоры и сеньориты, судари и сударыни. Представление всегда в разгаре. Вага марионеток в руках судьбы, но кто-то всё же норовит дёрнуть за ниточки. Куклы оживают. Смотрите! Занавес Времени отползает и перед нами…

«Пристенье»

……Главная улочка Лаго дель Лобо, что тянется от площади к городским воротам, наполнилась народом. И это несмотря на грязь и недавно закончившийся ливень, короткий, но сильный, один из тех, что льют на побережье, но иногда добираются и до Долины. Главная — для «воронят»: Эйта-Терновника, малыша Тевье, Фарфоровой Чари по прозвищу Фантош или просто Кукла, ну и других жителей «Пристенья» тоже: цыган, евреев, хугларов, нищих школяров и преподавателей, тех, кто предпочли городок университетской общине, ну и «признанных» нищих, которыми, впрочем, городок ещё не обзавёлся. Не Мадрид. И не потому что все жили богато — просто милостыню в «Пристенье» давать было нечем, а от замка барона, возвышающегося на горе, попрошаек городская стража гнала нещадно, поэтому люди предпочитали работать… или воровать.

Чари Сегри сейчас занималась вторым.

Эйт-Терновник, согнав огромного рыжего котищу, что по местным меркам сошло бы за подвиг, по праву победителя узурпировал надколотую чурку, примостившись рядом с другом Тевье ха-Леви по кличке Тяф-Тяф. Тот, прикрыв от солнца глаза длинной рыжей чёлкой, по обыкновению вырезал очередную куколку из подвернувшейся деревяшки. Только что вместе с другими зеваками они, приоткрыв рот, глазели на то, какие чудеса их подруга выделывает с тремя яблоками на бревне, водружённом на козлах. Гуттаперчевая цыганочка, египтянка, как она себя называла, во внешности которой цыганского было на ресничку из воробьиного пёрышка, готовилась к представлению в городском саду в честь именин юной баронессы.

Хуглары, актёры не прогадали, решив задержаться в городе. С тех пор, как епископ Родриго основал Университет, а в Лаго дель Лобо, перевалив Пиренеи, обосновался барон д’Альбре с дочерью, город распух, словно бутон по весне, и готов был лопнуть. Но вот только Эйт сомневался, что в результате на свет появится прекрасный цветок. Мэтр Скварчиаре, его учитель, сказал бы, что из почки выйдет только желчь… Хотя… Глядя, как танцует Чарита, хотелось думать лишь о цветах. Нет, Эйт понимал, что лукавит… Не только о цветах… Свернувшись так, словно пыталась уместиться в домике улитки, девушка, чуть извиваясь, медленно выпрямляя ноги, катила яблоко от вытянутых пальцев до ложбинки между грудей и обратно. Два других фрукта в это время рисовали двухцветную радугу на фоне покосившегося свинарника, перелетая из ладони в ладонь. Какие уж тут цветы.

Но несмотря на это, с появлением кареты из зрителей у белокурой, голубоглазой «египтянки» кроме вихрастого школяра да мелкого резчика остались лишь два поросёнка, расположившиеся в луже, и выводок радостно пищащих цыплят во главе с кудахчущей мамашей.

Диспозиция изменилась. Малышня со свистом и гиканьем понеслась разгонять живность с улицы. Свиньи, получив пинка и высказав всё, что думают о людях, возмущённым хрюканьем, понимали, что место лучше уступить. Гуси, подобно сказочным василискам, шипели и гнались за своими обидчиками, но цель была достигнута: путь для кареты с алым гербом и лилиями на синем фоне расчищен. Пара андалузских лошадей, белоснежных красавиц, созданных для верховой езды и боя, а ныне скованных упряжью, как рабы цепями на галерах, обречённо тащили по морю из грязи и навоза громоздкую колоду гербовой кареты. Позади, видимо, сопереживая сёстрам, понурив голову брела третья. С алой попоной, осёдланная. Видимо, юная баронесса собралась на верховую прогулку, но дождь заставил укрыться в карете. Эйт усмехнулся. Вот что значит — под небесами равны все.

Вокруг толпа зевак месила эту же грязь, расползаясь, занимая место согнанных свиней. И те могли чувствовать себя отомщёнными, справедливость торжествовала: их обидчиков точно так же разгоняли возница криками и щёлканьем кнута и красавец в бархатном чёрном хубоне, отделанном кружевами, гарцующий на гнедом жеребце вокруг кареты. Эйт знал его. Дон Альваро. Идальго-южанин, как и многие, застрявший в Лаго дель Лобо, за несколько месяцев очень уж проворно вскарабкался по служебной лестнице аж до начальника стражи при бароне. Как? Среди студентов ходили слухи, и, глядя на молодого красавца и учитывая практически одиночное заточение баронессы в замке, их даже можно было считать обоснованными, но Эйт предпочитал списывать сплетни на глупую юношескую ревность школяров.

Мадлен Застенчивую, молодую баронессу, обожали все студенты. Она стала королевой искусств в Лаго дель Лобо. Поэты, музыканты, художники осаждали замок барона, устраивали турниры, воспевая красоту своей прекрасной покровительницы. Барон по просьбе дочери распорядился построить коралле — гостиный двор для актёров. Эйт хоть и числился на факультете свободных искусств, но талантами к стихосложению не обладал, да и мэтр Скварчиаре с него шкуру бы спустил, напиши он хоть строчку о любви, поэтому даже Чари обходилась без серенад. Хотя, нет, конечно, Тевье Ха-Леви наверняка переплюнул всех придворных трубадуров. Если уж не по качеству любовных баллад, то по количеству точно.

Чарита завершила, наконец, метаморфозу из пушистой белой гусеницы, притворявшейся опрокинутым знаком вопроса, в стройную девушку и тоже заинтересовалась суматохой. По-мальчишески оседлала бревно, отбросила волосы за спину, вгрызлась в яблоко, оставшиеся ловко перекинув своим друзьям — «воронятам». Эйт неуклюже поймал его, пытаясь вспомнить, какое же это из трёх. То, что путешествовало? Покосился на друга. Тевье, разглядывая своё, медленно принимал цвет доставшегося спелого фрукта. Что ж, Эйт не одинок. Это радовало. Покраснев до самых корней волос и став похожим на перезревшую морковку с порыжевшей ботвой, Тяф отбросил свою деревяшку и принялся сдирать с яблока красную кожицу с таким усердием, словно в руках у него оказался сам плод грехопадения. Превратности судьбы, усмехнулся Эйт, а ведь только что, наверняка, кто-то завидовал этому яблочку. Так и в жизни. Carpe diem. Лови день.

— Тевье ха-Леви, благочестивый внук раввина, Испытание пройдено! Вы зачислены в ряды Святой Инквизиции… Можете поджечь хворост. Да очистит огонь блудницу! — пафосно продекламировала Чари обволакивающим, хорошо поставленным театральным голосом.

— Толку-то, — парировал Тяф, — суккубов огонь не берёт.

Фантош только фыркнула, но в привычную перепалку вступать не стала. Переключилась, бросив несчастного Тяфа, как наигравшаяся кошка полудохлого мыша, и с озорным любопытством оглядела толпу. Подмигнув Эйту, всё так же по-кошачьи облизнулась и мягко спрыгнула на землю.

Тёрн скривился и толкнул друга в плечо, кивнув на девушку, которая, завернувшись в тёмный фиельтро, длинный мужской (то ли в силу удобства, то ли из-за бунтарского нрава она предпочитала именно эту одежду) плащ с капюшоном, уже скользила среди зевак. Тевье лишь пожал плечами, не отрываясь от очистки своего плода познания добра и зла. Оба парня не любили, когда Чарита воровала, но поделать ничего не могли. Для неё то была игра.

Вообще для сколоченной ею банды «белых воронят» в лице Чари, Эйта и Тевье вся жизнь была игрой, а отобрать любимую игрушку у тигрицы мало кому по силам. Чарита вышла на охоту. Но добычей служили не деньги. Их она зарабатывала кровью, потом, адскими тренировками, смертельными номерами, а сейчас Каридад оттачивала ловкость, оттягивалась, поднимая настроение. Кошельки она не срезала, ну или только у тех, кому они явно оттягивали пояс, но таковых в этой части Лаго дель Лобо почти не наблюдалось. Так что попасть в лапы альгвасила, который доставит её прямиком на виселицу, Чари не грозило. Здесь Чарита оказалась на вершине пищевой цепочки. Охотилась она, но никак не на неё.

Всю свою добычу: леденцы, скомканные фантики, носовые платки, зеркальца, ленточки, складные ножи, которые так обожал Тяф-Тяф, и срезанные цветастые куски одежды — Чари с гордостью вручала Тевье. Как кошка, волокущая пойманную мышь на постель хозяев. Деревянным куколкам тоже нужны красивые платья. Но Эйт всё равно волновался: никак не получалось отмахнуться от поговорки учителя. Старый Скварчиаре любил повторять: «Если ты охотишься на кого-то, значит, кто-то охотится на тебя». Что ж, основания опасаться у него были. В прошлом придворный ловчий, а ныне анатом. Что опаснее и не разобрать. Раньше на него охотились звери, теперь — люди.

Единый «вах!» толпы, «хрясть» кареты и отборнейший мат возницы заставляли предположить, что по курсу следования её милости баронессы возникли непредвиденные затруднения. Даже Эйт и Тевье, вытянув шеи, поднялись с насиженных мест. «Непредвиденные затруднения» проявились, если ориентироваться на ответ возницы высунувшейся из окна дуэнье, в виде провалившегося в проклятую колдобину и слетевшего к чертям собачьим с оси колеса. Эйт предпочёл бы увидеть личико юной баронессы, о котором наслушался столько рассказов, а не пожилой матроны с лицом кухарки и соответствующими манерами, если судить по её ответу хлюпающему по колено в грязи кучеру… Шторка на дверце со стороны баронессы лишь слегка шевельнулась. Видимо, не зря её прозвали Застенчивой. Эйт вздохнул, но всё же подошёл поближе. Любопытство чертовски заразная штука. Возница покорячился у накренившейся кареты и беспомощно развёл руками. Настала очередь выругаться сеньору Альваро.

— Эй вы! — гаркнул он, ни к кому отдельно не обращаясь. — Живо подняли карету. А ты, косорукий болван, насаживай колесо обратно! — это уже имело конкретного адресата.

Люди восприняли призыв без излишнего энтузиазма. Проще говоря, никто не двинулся с места.

— Эй, вшивые, вы с первого раза не поняли?

Глаза дона Альваро метали молнии.

— Кнутом поторопить, отребье?!

Эйту происходящее не нравилось всё больше. Пылкие южные манеры начальника стражи тут на севере грозили превратить обычную фарсовую сценку в трагический этюд.

Эйт разглядел, как в руке Стервятника, однорукого вора из Барселоны, который учил Эйта и Тевье обращению с ножом, сверкнула наваха. Бывший наёмник с двумя пальцами вместо пяти на левой руке по кличке Краб правой поднял увесистый камень. У мясника Чино в кулаке вдруг оказался зажат тесак. И даже нищий-инвалид Скабелло как-то чуть иначе ухватил свой костыль. М-да, северяне остались неподвластны маврам явно не из-за своего кроткого нрава. Дону Альваро нужно это было учесть, прежде чем в него прилетело пущенное с удивительной меткостью свежее конское яблоко — месть за измученных лошадок. У Эйта сразу появились подозреваемые на примете, вернее, одна, как и у Тевье.

Альваро взревел, а в толпе раздался хохот. Мальцы подхватили предложенную игру.

— Господи! Что она делает, — зашипел Тевье, — нас же потопчут или порубят!

— Умничка! — восхищённо прошептал Эйт. — Никого он один не потопчет, а его бы на вилы подняли, и вот тогда баронские точно всех положили, без разбора. Так что она не только жизнь этому франту спасла — нам всем. Чари настрой толпы, как акула кровь, чует. Смотри, сейчас хохочут все, а миг назад ему брюхо вспороть готовы были. Даже ты свой ножичек сжал так, что костяшки побелели.

Тевье хмыкнул и торопливо спрятал нож в карман.

Перед доном Альваро стоял жуткий выбор: оставить свою подопечную и под хохот и свист умчаться за подмогой либо, потакая гордости, ринуться в бой, подвергнув опасности жизнь баронессы, заодно лишившись своей. Начальник стражи полным дураком всё же не был. Смекнул, что герой, измазанный говном, при любом раскладе уже и не герой вроде, да и баронессе, собственно, ничего, кроме его присутствия, не угрожало. Да и представать перед глазами её милости в нынешнем виде дону Альваро явно не улыбалось, поэтому, крикнув вознице и дуэнье, что сейчас приведёт помощь, кабальеро хлестнул коня, вымещая весь гнев на бедном животном, и унёсся по направлению к замку.

Торжественный клич победителей, главным образом состоящий из матерных шуток, свиста и хохота, разнёсся над «Пристеньем». Под эти сомнительные овации на грязе-навозную «сцену» выступила Чари.

— Сеньоры и сеньориты! — звонко крикнула она. — Ввиду неоспоримой победы конского дерьма над дерьмом конным, предлагаю вам принять участие в уникальном, азартном аттракционе «грязное энсьерро». Грязное во всех смыслах, поэтому милым дамам я советую запастись мылом, терпением и скалками… — Чари под одобрительный смех и свист сбросила плащ, оставшись в тонких шоссах из лосиной кожи и короткой тунике, перехваченной широким поясом-корсетом.

— Наверное, стоит представиться, — продолжила Чари, с каждой фразой её голос обретал силу и какую-то завораживающую, обволакивающе-бархатистую мощь, — хотя каждой актрисе хочется верить, что кто-нибудь её уже знает. Я…

— Сеньорита Фантош! Египетская Марионетка! — многоголосье толпы удивило даже Эйта, хоть он и понимал, что девушка лукавит. Её знали и любили. Другие актёры стремились обосноваться в коралле или как можно ближе к замку. И только маленькая трупа Стево Тобара почему-то осталась у самых ворот. Так что, если Мадлен Застенчивая и стала негласной королевой Лаго дель Лобо и Университета, то титул Принцессы «Пристенья» бесспорно оставался за Каридад Сегри.

— Фарфоровая Чари! Кукла из Та-кемет! Гуттаперчевая статуэтка! La serpiente plateada! Серебряная Змейка! Извивающаяся…

— Хватит… хватит! Спасибо! — рассмеялась Чари, приседая в реверансе. — Не выдавайте всех моих секретов разом. Я польщена! Не думала, что столько поклонников и ценителей искусства разом соберётся в… — она обвела рукой улицу и обшарпанные домишки, — … таком изысканном месте. Итак, нас ждёт игра, которая развивает реакцию и…

— …усиливает потенцию! — выкрикнул кто-то неугомонный из толпы. Явно студент-медик. Отметил про себя Эйт. Надо будет найти. Зрители заводились.

Оценив шутку и приняв спорный комплимент (к такому она была привычна), что, между прочим, до дрожи коробило Эйта, Чари снова изящно поклонилась и продолжила:

— … и может принести неплохой доход. Победитель получает всё! И один реал сверху от меня лично! — монетка взлетела с ладони девушки, описала дугу и исчезла, казалось, прямо в воздухе. — А посему, мне нужен распорядитель аукциона. Мэтр Скабелло, пожалуйста, сделайте честь, станьте нашим казначеем.

— Я? — заикаясь, переспросил калека. — П-почему?

— П-потому, что вы кристальной честноты человек, — засмеялась Чари, — и сохранили мою монетку.

— К-какую монетку?

— Вот эту, — девушка мягко скользнула к одноногому и погладила по руке, в которой тот держал костыль, — разожмите ладонь.

В заскорузлых пальцах нищего сверкнул реал. Скабелло вздрогнул то ли от удивления, то ли от прикосновения девичьих пальцев. Залился краской и стал отнекиваться под общий хохот:

— Н-но я не брал твоей монетки, девочка! Клянусь!

Чарита мило улыбнулась:

— Это вам за труды, дон Скабелло. Вы ведь наш казначей. У вас есть сума, вы определяете номинал монетки по звуку и, главное…

— Я ч-честный?

— … вы не убежите!

Снова хохот. Представление явно пользовалось успехом, но для чего Чари всё это затеяла, Эйт не понимал. Явно не только для наживы.

Голос и движения девушки завораживали. Стала видна разница между тренировкой и выступлением. Сейчас бы даже громыхающая кавалькада с королём во главе не заставила людей отвернуться. О карете они забыли и думать.

— У нас не коррида, я не тореро! Поэтому не бойтесь, бычки, шпаг не будет, но и вы свои не выставляйте напоказ! На всякий случай я завязываю глаза.

Девушка взмахнула рукой, прямо из воздуха доставая белоснежный платок:

— Тут уж без трюков. Можете проверить сами, сквозь него ничего не видно.

Чари поправила волосы и, сложив платок несколько раз, плотно завязала глаза.

— Ну-ка, малышня, раскрутите меня. Хватайтесь за руки иииии… раз-два-три полетели… — и цыганочка закружила с вопящими от восторга мальцами по улице. Всё быстрее-быстрее… Крепче держитесь! — закричала она, когда ноги ребятишек под счастливый визг оторвались от земли, разбрызгивая грязь по всей «арене». Эйт невольно улыбнулся.

— Всё, мелкие, брысь. Не путаться под ногами! — дыхание Чари даже не сбилось. — Итак, почтеннейшая публика, пожалуйста, в круг. А самый смелый — добро пожаловать на арену. Не забудьте о возможной награде! Я готова, сеньоры, — Девушка развела руки. — Кто первый? Задача боевого быка та же, что и в энсьерро: поднять меня на рога, затоптать. Успокойтесь, милые дамы, это не красивая фигура речи, за которой кроется нечто постыдное. Ни в коем разе, уверяю. Я скромная девушка, и строгий хозяин вынужден будет меня отодрать, если я посмею намекнуть на что-то подобное.

Громкий хохот подтвердил исключительную заинтересованность в аттракционе мужской части аудитории.

— «Быку» требуется меня схватить, ничего более. Есть кто смелый?

— А чо, я согласный! Моя краля меня как раз «бычарой» кличет. Могу показать за что, — вперёд вышел здоровенный мужик. Бочкарь по кличке Скрепень. — Ха! Мне девка сама ещё никогда не предлагала, чтоб я её ухватил. Да ещё за деньгу.

— Не удивлена, — улыбнулась Чари. — И, похоже, сей прискорбный факт останется неизменным. Во всяком случае, сегодня. Я не предлагаю ухватить. Я предлагаю попробовать. И, думаю, сейчас вы почувствуете разницу. У «быка» три попытки! Что ж, делаем ставки, кабальеро, делаем ставки. Всё внимание на сцену, не зеваем, по сторонам не зыркаем, дабы не упустить самое… интересное!

И тут Эйт всё понял и с неохотой выскользнул из толпы. Быстрее, пока «кабальеро» не до баронессы. Чари специально отвлекала именно мужиков, чтоб они выпустили пар, поэтому и затеяла это пошлое игрище, понимая, что одним навозом да смехом обиду не загладишь. Француженку надо отсюда убрать, пока дон Альваро не вернулся со стражей. Но как же Чари? Если вдуматься, её аттракцион был опаснее и корриды, и энсьерро вместе взятых. Эйт оглянулся. Скрепень, расставив свои огромные лапищи, приближался к Чари. Огромный медведь против беленького замершего зайчонка…

Нет, насилия, конечно, не будет, но неприятных моментов не избежать. Мужики есть мужики. Эйт собрался было рвануть назад, но вдали у покосившихся ворот заметил отца Чари, хозяина актёрской труппы, потрясающего жонглёра и метателя ножей Стево Тобара, а за его спиной огромную немую скалу — силача Пешо Палли по кличке «Питти», что, собственно, и значит — скала. Эйт облегчённо вздохнул: за безопасность Чари можно было не переживать. Он быстро зашагал к карете. Возница, привстав на козлах, силился рассмотреть происходящее на «арене». Эйт безнаказанно прошмыгнул к дверце, провалившись чуть ли не по колено в яму, в которой и отлетело злополучное колесо, и тихонько поскрёбся в окно. Узорная занавеска отодвинулась, и Эйт отпрянул, едва не сев в лужу.

За окном мелькнул голый безносый череп с чёрными провалами глазниц и окровавленным ртом… Лишь мгновение спустя Эйт понял, что это всего лишь костяная маска, а губы просто ярко накрашены. Будь проклята эта французская мода! И ещё он понял, что владелица маски обладает завораживающе огромными карими глазами. По выражению коих было неясно, кто же испугался больше: Эйт или юная баронесса. Вспомнилось, за что её прозвали Застенчивой. Девушка очень редко показывалась на людях с открытым лицом. Ходили слухи и об уродстве, и о проказе, но, как водится, сошлись все на застенчивом нраве. Хоть и были счастливцы среди студентов, которым якобы довелось узреть лицо Мадлен, но это всегда были «друзья моего друга», рассказывающие о неимоверной красоте юной француженки.

Но Эйт знал, дон Скварчиаре, сам итальянец, рассказывал, что показаться при дворе или на балу благородной леди во Франции или Италии без маски — первый признак дурновкусия и верный способ вызвать смешки и прослыть деревенщиной.

Эйт поскрёбся ещё раз. Занавеска снова отодвинулась, на этот раз шире. В глазах девушки читался уже не ужас, а скорее любопытство. Яркие губы дрогнули в робкой, вежливой улыбке:

— Да, юноша…

— Ми… — начал Эйт, но в горле пересохло и вырвался какой-то мышиный писк. Он никогда не умел разговаривать с девушками.

Ободряющий кивок маски по логике должен был придать уверенности. Придал.

— Миии… — снова запищал он, на этот раз гораздо громче и решительнее, но отчего-то чувствуя, что любопытство во взоре баронессы вполне закономерно сменяется недоумением.

Эйт прокашлялся и начал в третий раз:

— Ми…лая…вы и я… — и замер сам ошалев.

Глаза девушки распахнулись так, что стали шире прорезей в маске…

— Что вы себе позволяете, юноша?!

— Милостивая, — Эйт, наконец, выдавил из себя непривычное слово целиком. Отдавая отчёт, что с высокородной госпожой нужно общаться официально, он вспомнил лекции по праву, от которых порой сводило скулы, и продолжил, руководствуясь тезисом: Rem tene, verba sequentur. Постигни суть, а слова найдутся. — Милостивая государыня, во избежание дальнейших эксцессов… вам было бы лучше… нам всем было бы лучше, чтоб я взял вас прямо сейчас, пока никто не смотрит и…

— Пожалуйста, — взвизгнула баронесса, — оставьте меня в покое! Я сейчас закричу!

«Боже!» — застонал про себя Эйт, заметив округлившиеся от ужаса глаза француженки и побелевшие щёки. Древние, похоже, наврали. Слова не нашлись. Отступил на шаг, чертыхнулся и рывком распахнул дверь. Не можешь говорить — делай, особенно, когда другого не остаётся. Подхватил завизжавшую девушку на руки, вытащил из кареты. Вопль дуэньи и мат возницы служили славным аккомпанементом похищению.

Эйт выбрался из лужи и направился к осёдланной лошади, стараясь не уронить брыкающуюся баронессу. Она оказалась лёгонькой, вряд ли тяжелее Чари. И такой же решительной. Эйт возблагодарил провидение за то, что тонкие пальцы девушки обтягивала кожа перчаток, иначе она бы расцарапала ему всё лицо, а то и оставила без глаз. А так, лишившись пары своих вихров, он благополучно подсадил её в седло и отвязал поводья от кареты.

— Пожалуйста, уезжайте и не держите на нас зла. Простите и не позволяйте дону Альваро отомстить. Это хорошие люди, поверьте. В большинстве. Только всем нам не очень повезло.

Эйт торопливо отошёл на шаг назад, опасаясь, как бы острый каблук на сапожке не распорол ему лицо, если девушка всё же решит его пнуть. Но она не пинала, лишь повелительно вскинула руку, превратив приближающегося кучера в застывшую поодаль статую, и как-то странно посмотрела сверху вниз с высоты седла на Эйта.

— Ну, некоторым, видимо, повезло чуть больше остальных… А вы смелый юноша и благородный, — вдруг проговорила она, — вам повезло, что Альваро здесь нет. Он бы вас зарубил.

— Именно за это?

Красные губы улыбнулись, на сей раз искренне, обнажив жемчуг зубов:

— И никак иначе. Спасибо, юноша. Я не забуду. И вот, купите своей невесте что-нибудь красивое, а то она волком смотрит на меня. Мне становится страшно, и я невольно начинаю верить в местные сказки о чудовище из лагуны.

В воздухе, как несколькими мгновениями раньше, сверкнула монета. Только блеск на сей раз был золотым, и она не исчезла, а благополучно шлёпнулась в ладонь Эйта.

— Я буду рада, если вы навестите меня в замке. Только не зовите меня милой. Хотя бы при папе. Он не так поймёт. Для начала просто — Мадлен. Золотая середина между «милой» и «милостивой». А как ваше имя, юноша?

— Э-э… Эй-тт… — запинаясь произнёс Эйт, ошалев от такого поворота.

— Эй-Ты? — бровь девушки удивлённо и чуть насмешливо изогнулась. — Я решила по вашим манерам, что вы цените себя выше. Что ж, Эй-Ты, странный юноша, до свидания. Я буду ждать, — баронесса тронула каблучком лошадь, а Эйт остался стоять по колено в грязи, разинув рот и сжимая в кулаке золотой эскудо.

Что ж, знати не стоит верить. Чари это повторяла не раз, хохоча над его историей. Так и вышло, баронесса его не дождалась. С месяц назад чёрной тенью поползла по улочкам Лаго дель Лобо весть о её болезни. А вчера девушки не стало.

Траурным покрывалом опустилась ночь на город и башни Университета. Тёплая ночь. Такая как была сама Мадлен. Хотя… если без поэзии — то Эускал Эрриа вообще не скупится на жаркие ночи. Пиренеи надёжно укрывают долину от ветра, а тёплое ночное дыхание Кантабрийского моря каким-то чудом ощущается даже здесь, у стен Университета.

Но эта теплота не распространяется на незваных гостей. Плач Роландова рога, что бьётся эхом в ущелье Ронсеваля, — вечный тому свидетель. А двое мальчишек с заступом и лопатой явно относились к этой категории. Но Эйт выполнил обещание. Он пришёл. И вот вместе с Тевье стоял у зева Волчьей пещеры, так внезапно превратившейся в склеп по прихоти, вернее, согласно последнему волеизъявлению почившей дочери барона.

Им было страшно. Но кто бы их стал за это винить? Ведь грязные пальцы, торопливо засунутые в рот для предостерегающего свиста, не сравнятся с Олифаном и не призовут на помощь войско Великого Карла. И «чёрная» или попросту навозная лопата, зажатая в худых ручонках, — увы, не Дюрандаль. Да что лукавить, ни один из парнишек на маркграфа Бретонской марки тоже не тянул. Оба тощие, чумазые, только один высокий с тёмной копной спутанных волос, а другой рыжеватый бойкий коротыш.

— Я за тобой Тяф, пошли. Полночь. Пора уже.

— Эйт, жутко мне чего-то, может не надо, а? — голос Тевье дрожал и, скорее всего, не от холода.

— Не скули, Тяф! Не оправдывай прозвище! Думаешь, мне всё это нравится? — Эйт говорил отрывисто, с жаром, явно пытаясь убедить в чём-то своего подельника. — Думаешь, я постоянно вытаскиваю трупы из гробов? Что я ресуситар какой проклятый? Воскрешатель?

— А то нет!!! — рыжий сплюнул через плечо и сложил грязные пальцы в каком-то замысловатом знаке оберега. — То ли я не знаю, чем твой мастер занимается, о чём лекции в Университете читает. Анатом он. Людей тайком чекрыжит.

— Не людей, балбес, а… — Эйт споткнулся и замолчал, — ладно, но тебя я хоть раз втягивал в дела мэтра Скварчиаре?

— Сегодня, Тёрн! Вот сейчас прямо! И не только меня! А вдруг…

— Не бывает «вдруг», Тяф. Любое «вдруг» это ошибка. Отступление от плана. Наука и знание — это и есть война со случайностью, как говорит мэтр Скварчиаре. А мы всё продумали. Не ошибёмся. И потом, не сдюжил бы я один, ты же знаешь.

— Не один, со мной, но… mierda… нас же повесят, если узнают. Всех!!! Понимаешь?

— Хватит! Пошли, не надо её надолго оставлять, — Эйт пригнулся и шагнул в темноту пещеры.

— … отдадут Святым Жандармам, — не унимался Тевье.

— Ага! Сам Железный Герцог за тобой приедет.

— А вдруг? Ну, а коли нет, для наших шей и местной пеньки хватит с приказом алькальда. Барон не смилуется. Мы ж оскверним… Его дочь!

— Тяф! Кого ты осквернять собрался? Ты что несёшь?! — Эйт остановился так резко, что Тевье налетел на него и совсем по-детски ойкнул.

— Ну, не дочь. Могилу, — угрюмо пробурчал он, потирая ушибленный локоть. — Пристанище последнее. Её же душа мытарствовать будет, коли места не найдёт. Мне дедушка говорил, что коли душа покоя не найдёт, то и диббук явиться может. Дух мертвячий, что с земным существованием не расстался.

— Тяф, ну какой диббук? Он в живых вселяется! Да и потом, это ваши страшилки, она христианкой была. Невинная душа, добрая, поэтому Господь к себе и призвал.

— Еретичкой она была! — если Тевье что-то вбил себе в голову, то его уже не остановить. Эйт это знал и только тяжело вздохнул.

— Не начинай, пожалуйста. И плохо о сеньорите Мадлен тоже не говори. Тем более у тела её.

— Я не плохо, я правду! Она ж из Франции с отцом приехала в нашу дыру, чтоб схорониться, когда там еретиков резать начали.

— Не бреши о том, чего не знаешь.

— Ладно, а чего ж её не по-христиански, не по-людски, не в церкви похоронили, а тут, в пещере этой проклятой?

— Она просила. Барон не смог отказать.

— Ха! Просила! Руки она на себя наложила! — Тевье заводился всё больше. — Барон её замуж выдать решил, а она Альваро шибко любила. Не смогла без него.

Эйт не перебивал. Эту версию он уже слышал. Школяры шушукались по углам. История трагичной любви стала финальной строкой в венке сонетов, в выдуманной сказке несчастной Мадлен. Никого не волновало, что девушка месяц кашляла кровью, что только за неделю до смерти ей стало лучше. Эйт понимал, почему Тевье злится. Ему и самому было страшно, а гнев порой вытесняет страх. Сейчас бы это пришлось даже кстати.

— Самоубийца, — не унимался рыжий, — вот её за оградой и хотели зарыть. Падре не позволил телом грешницы да блудницы святую землю запятнать.

Эйт скрипнул зубами, нащупал в кармане золотой эскудо и сжал монету так, что края врезались в ладонь. Сдержался. В который раз. Слишком долго он знал Тяфа. Парнишка хоть и поносил грязью всех вокруг, но был добрым и отходчивым, а за грубостью прятал слишком мягкое сердце. Иначе было не прожить. Собственно, поэтому Чари его и прозвала Тяф-Тяфом. Не суди, да не судим будешь. Ведь и сам Эйт получил прозвище Терновник не только из-за густых непослушных волос. Поэтому стерпел. Только тихо проговорил:

— Зря ты про блудницу-то. Чистая она. Непорочная. Я знаю. По глазам видел. Не было в ней зла. Доверчивая потому что, открытая. Она улыбаться умела глазами, взглядом. А злые, они мир в себя не пускают, не радуются. Они настороже всегда. В масках или с забралом опущенным.

— Так и я о чём! Чего она лицо-то прятала?

— Не о тех я масках, — вздохнул Эйт. — И ничего она не прятала. Ну, а то, что по французской моде одевалась, так понять можно. Хоть какая-то отрада ей в нашей глуши. Как птичка в клетке. И то, что все школяры с факультета свободных искусств в неё влюблены были, тоже ясно. И хвастались, кто больше наврёт. Но её имени это не марает. Так что и ты не лай её.

Тевье и сам понял, что палку перегнул.

— Да я ж не о ней плохо. Я к тому, что боязно, что разозлим её, коли потревожим. Одно дело, когда добрая христианка в святой земле покоится. И Ангелы её душу уже прибрали. И совсем иное, если душа в теле грешном, блудном застряла. Вот вылезет мертвячкой из гроба…

— Заткнись ты уже! — взорвался Эйт. — Ишь, вошёл в роль! Мертва она, понимаешь? Обычное холодное тело, труп! Как кошка дохлая! Нет здесь ни Мадлен, ни призраков, ни диббука, ни гуахи! Только мёртвое тело девушки. Ты сам видел! Идём! Или, если хочешь, — оставайся здесь, один, раз решил бросить всё! Вообще, я зря за тобой поднимался, её одну оставил.

— Не брошу я никого, — пробурчал Тяф, — Идём.

* * *

Свет от двух фонарей почти не освещал огромной пещеры. Только резной саркофаг в центре. В ритме русалочьих напевов Волчьего озера колебались и тени. Казалось, они играют, то подползая, хватая парнишек за ноги, то резко отскакивая назад, прижимаясь к каменным сводам. Тевье дрожал, переводя взгляд с саркофага на дубовый гроб у стены в дальней части пещеры, оббитый черно-белым бархатом, отличавшийся от тёмных камней лишь своими зловещими очертаниями. Именно в нем Мадлен совершила путь к своему последнему дому. Послышался лёгкий глухой стук, от которого вздрогнул даже Эйт.

— Тяф, это капли, — Эйт успокаивающе тронул друга за плечо. — Я проверял. Капли со свода пещеры упали на гробовую крышку. Возьми себя в руки, Тяф! Всё хорошо будет. Нам нужно дождаться утра и всё.

— Вот именно. Но как его дождёшься? — буркнул Тевье и, словно буквально восприняв слова друга, обхватил себя руками за плечи, чтоб унять дрожь.

Эйт неуверенно шагнул в иллюзорно-обманчивый, кажущийся тёплым и приветливым в подземном царстве мрака и холода, мирок двух светильников. Опустился на колени, положил сначала руки, а потом и голову на крышку саркофага. Тихо прошептал:

— Не знаю, слышишь ли ты меня, но не бойся, девочка, мы рядом. Ты не одна. Хотя, что я говорю, ты смелая, ты ничего не страшишься. Что тебе темнота. Ты ведь паришь среди звёзд. Ты сама, как прекрасная звезда. Прости, что я не решался сказать тебе это раньше. Сейчас уже поздно, я понимаю. Ничего не изменить. Но ведь могло быть иначе, если бы я… был смелее, решительнее хотя бы на один взмах твоих ресниц, — Эйт на миг замолчал, его голос дрогнул. — Твой взгляд. Он преследует меня ночами, я захлёбываюсь, тону и просыпаюсь в слезах. Господи, как мне стыдно, что я оказался таким трусом. Но кто ты, и кто я? Весь мир у твоих ног. Все заворожённо замолкают, стоит тебе повести бровью. А я? Трусливый и косноязычный, нищий школяр на побегушках у старого анатома. Ты оставалась для меня чем-то недосягаемым. Как солнце. Можно смотреть, но недолго — но оно, хоть далеко, но всегда рядом, всегда согреет. А сейчас опустилась ночь, — Эйт шмыгнул носом и вытер глаза. — Милая, прости меня, если сможешь. Я отпускаю тебя! Лети. Тебя здесь ничего не должно держать. Даже моя лю…

— Эйт! — Зашипел Тевье. — Там… там свет и голоса. Кто-то идёт!

— Ковырялку свою перочинную убери, балбес! — Эйт вскочил на ноги. — Если это Сип и его прихвостни — нас на ломти порежут, коли рыпнемся. Особенно здесь. Вон и озеро рядом. Проклятие! Мэтр Скварчиаре правильно опасался! Всё же решились выкрасть её тело. Твари! Так… — Эйт глубоко вздохнул. — Не бойся, не нервничай. Не выдрючивайся. Оставайся сам собой. Никто нас не тронет.

Тевье неуверенно сложил нож и сунул в карман:

— Сам собой… Тогда уж лучше спрятаться иии… Забрали бы её и всё! Тебе-то какое дело? Герой-любовник. Вызвался же сторожить тело. Дохлую кошку, как сам сказал! Неет, теперь всех порешат!

— Тсс! Тихо!

Свет факелов приближался. Тени тут же ухватились за новую игрушку.

Но пришлецов напугать не смогли. В данном случае вино оказалось действенным лекарством против страха. Да и вообще, как вполне резонно считал Эйт, «воскрешателей» из компашки Васко Эрреры тенями не проймёшь. Как и увещеваниями. Похитители трупов не больно-таки чувствительны и сентиментальны. Единственно, чего не мог понять Эйт, почему тяжесть последней стражи выпала на его долю. Почему барон не оставил тут солдат? Днём они были, ночью ушли. Что за дурь? Если Альваро её любил, зачем увёл своих людей? Не мог же быть таким ослом. Хотя… наверное, мог. Да что теперь-то думать, эх…

Наклонив голову, в пещеру спустился Сип, а за ним ещё двое. Эйт знал их тоже. Крысоед — мелкий, меньше Тевье, полубезумный злобный гад, которого мог удержать на привязи только сам Эррера. И Тупой Курро, в общем-то неплохой, даже добродушный увалень, который безумно любил кукольные спектакли Тевье, хлопал, смеялся и плакал, но если Васко прикажет сломать хребет Тяфу, — сломает не задумываясь… на то и Тупой. Глупый, сильный и верный.

Эйт, сжав кулаки не для воинственности, а лишь бы унять дрожь, шагнул вперёд. Тевье держался позади, прикрывая то ли спину друга, то ли саркофаг. Руку он не вынимал из кармана. Тевье ха-Леви, домашний мальчонка, внук раввина, кукольник. Из друзей танцорка да школяр, куда ему со своим перочинным ножичком против Сипа. Но за «воронят» Тяф готов рвать. Беспощадно. Не уступая Крысоеду в безумии и жестокости. Эйт это знал, этого и боялся.

Васко Эррера по кличке Сип — что тень коршуна для резвящихся на дворе цыплят. Весь молодняк испытывал перед ним благоговейный ужас. Во-первых, он был старше. Лет восемнадцати. Во-вторых, здоров как буйвол. Ростом с Эйта, но раза в два шире. В-третьих, его украшал шрам, тянущийся через всё лицо. Говаривали, что он получил его в ножевой драке в пригороде Цветов, полулегальном борделе на полпути между городом и Университетом. Да и само пребывание Васко Эрреры в этом «элитном» закрытом для молодняка районе возносило его на недосягаемую высоту. И вот сейчас кумир и ужас городских мальчишек стоял перед Эйтом. Ну, или Эйт перед ним. Невозможно было разобрать, когда Сип улыбается. Может, и к лучшему. Шрам на щеке стягивал угол рта вверх, украсив лицо Васко вечной усмешкой.

— Я не буду спрашивать, что вы здесь делаете. Навозному жуку ясно.

«Самокритично, — хмыкнул про себя Эйт, — и, главное, в точку», но вслух сказать ничего не решился.

— И для вас это вдвойне плохо. Потому как, выходит, вы, вороньё белопузое, решили обскакать меня. И вопрос был только во времени. Не успели.

— Сип, на перо их? А то заложат. Это ж не нищая мертвячка — баронская дочка. За неё всех… — Крысоед скривил тощую шею и вывалил язык.

— Вот именно, дурень, что всех! — Эйт старался говорить спокойно. — Мы — не исключение. Слышь, Сип, я вот чего предлагаю. Позволь нам оттащить её к Скварчиаре. Это учитель мой. А потом у него вы её уже и умыкнёте. Делов-то, час подождать, а перед бароном чисты. Вина на нас. Мы девчонку из гроба вынули.

— Васко, мутит он! Два сопляка, порежем и всё.

— Цыц, Крыса! Не шурши! Знаю я старика Скварчиаре. Хорошо знаю. И тебя, длинный, с ним видал. На побегушках ты у него, верно. Не думал, что созреешь для такой работки. Хлипкий. У школяров всегда кишка тонка для этих дел, — Сип презрительно сплюнул под ноги Эйту. — Похоже, Скварчиаре совсем на мели, раз тебя подрядил, со мной не поговорив. Или мозги поплыли. Хотя… цену бы всё равно не перебил. Ладно, жердь. Ты дело говоришь. Только беда в том, что мы уже тут, и кто баронесске первым титечки мял, из гроба вытаскивая, алькальда волновать не будет.

— Сип! Не слушай его! — Тяф вырвался вперёд. — Забирай французску! Только, слышь, голову ей сначала отрежь. Ступни отруби, ну или пятки там располосуй и щетины насыпь…

Эрерра даже отпрянул.

— Таракан, ты кто такой? Чего несёшь? Я сейчас тебе пятки располосую, чтоб не прыгал так.

— Это кукольник, — пробасил Курро, — внучонок раввинский. Смешной.

— Равиннский, говоришь? Дерьмово, — хмыкнул Сип. — Из общины трогать кого — себе дороже. Так, мелкопузые. Сдристнули отсюда. Если хоть слушок обо мне пойдёт — выпотрошу обоих, усекли? Панчо, открывай крышку.

— Погоди, Сип, — Тевье едва не вис на руке верзилы, — ты ж слыхал про Волка из Лагуны, того что девок в Цветочном городке рвал. Сказывали тогда ещё, что монстр это, а не человек.

— Ну…

— Тогда всё так же начиналось. Дед говорил, похоронили нехристя — колдуна за оградой кладбищенской. Он и вышел мстить. А сейчас она!

— И я слыхал, — кивнул Курро, — тогда ещё могилу разрыли, а она пуста.

— Ну, пуста и чё? — хмыкнул Сип. — И тогда анатомы были, что добру пропадать. Да и то колдун-нехристь, а тут дочка баронская. Вышвырни их, Курро, и открывай домовину.

— Ты не понимаешь! — завизжал Тевье. — Ведьма это французская, ворожея! Обольстила всех, а потом отравилась — душу дьяволу продала. Последнюю жертву принесла, чтоб он волю её исполнил. Отомстить всем обещалась. Откроете саркофаг — беды начнутся. Кол в сердце ей сначала, а потом волоките куда хотите. Не убудет же от вас! А так ночами приходить начнёт, в могилу сведёт! Сначала нас всех, а потом за других возьмётся! Коль сами обделались, дайте мне, что ли! Я ей сухожилья подрежу.

— Слышь, прыткий, ты-то это всё откуда знаешь? Чай, не сидел под подолом у французки, когда она чародейство творила. А люди ещё не такого набрешут, — в голосе Васко слышалось сомнение, то ли в словах Тевье, то ли в собственных планах.

— Так, когда ей совсем худо стало, — барон всех лекарей звал и моего деда первым, — затараторил Тевье, — он и видел, как демон прелюбодейницу эту юную терзал, ломал просто, все кости выкручивал. А она кровью харкала и проклятья слала. Страшно до одури. Кричала, что смерть — не конец. И что всё равно с любимым будет. Дед барону сказал, что одержима она, и демона сперва изгнать надо, запечатать, а после хоронить только, иначе не найдёт еретичка покоя, да ещё в чужой земле… Падре тоже всё знал, отказался её в церковь-то…

— Заткнись! — взревел Эйт и толкнул Тевье так, что бедняга отлетел к самому гробу. — Никто к ней не подойдёт! Никто её не тронет! Иначе, клянусь, сдохнете все! Сип, ты знаешь, кто такой Скварчиаре? Что о нём говорят? А зачем ему трупы, думал? Что он с ними делает? Не анатом он! Некромант. Чернокнижник. От инквизиции сбежал. А сколько лет я у него учился, сам знаешь. И что, решил — впустую? Мёртвые могут за себя отомстить! Про волка рыжий правду сказал. Только вот не сам он из могилы встал. Подняли его. Я то же сделаю, если вы хоть на шаг к Мадлен приблизитесь. Ну-ка толстый, отошёл! Ты первый будешь!

— Щенок! — заорал Эррера. — Мне угрожать вздумал? Поперёк становиться? — удар кулака опрокинул Эйта на землю. — Некроман херов! Курро, открывай чёртов саркофаг. Крыса, рыпнется — режь, но не наглухо, а то со Скварчиаре не расплачусь! А ты, таракан, раз вызвался, — Сип повернулся к Тевье, — вынимай нож — и горло ей, от уха до уха, пока Курро крышку держит. Голову пилить долго, — Сип усмехнулся, — думаю, ей и этого хватит.

Тевье побледнел, но вытащил нож и шагнул к саркофагу.

Эйт жутко ухмыльнулся разбитым ртом, сплюнул кровь прямо на ноги Крысоеду и забормотал:

— Nullum crimen sine poena, nulla poena sine lege, nullum crimen sine poena legāli…

— Пасть закрой! — взвыл тощий, вытаращив глаза. — Порешу же!

— Aequam memento rebus in arduis servare mentem…

Дальше произошло жуткое. Тяжело рухнула на землю крышка. Завопил, вернее, заблеял странно и дико, попятился назад, тыча рукой в открытый гроб, Тупой Курро.

— Чё там, толстый?! — Крысоед решал, то ли заткнуть Эйта, то ли броситься наутёк.

— Т-т-там — икал Курро, — к-к-кровь изо рта у неё и глаза чёрные… гуаха это! Кровосос! — он завыл, когда за край саркофага ухватилась белая тонкая девичья рука с длинными когтями.

Закричали все. Потому как дальше всё происходило совсем не как в старых страшных сказках о мёртвых, но прекрасных принцессах. Не поднимался величественно из гроба труп Мадлен, не сидел в нём, медленно обводя склеп невидящим взором, дозволяя насладиться производимым эффектом, успеть почувствовать обволакивающий страх, ну или, в конце концов, если есть мозги, убежать.

Нет! Тварь вылетела из саркофага мягко, по кошачьи приземлившись на все четыре лапы… Человеческого в её облике почти не осталось. Только лицо, обезображенное жуткими чёрными глазами и окровавленными клыками почти до подбородка. Тевье говорил правду… руки и ноги существа гнулись в любую сторону под неестественными углами, будто суставы вывернули, а кости переломали. Тварь жутко зашипела на светильник у сброшенной крышки и прыгнула в темноту. Пещерные тени приняли её как родную.

— Я говорил! — рыдал Тевье. — Говорил, — паренёк дрожащей рукой вытянул перед собой нож. Впустую.

Белоснежным нетопырём страшное существо упало прямо на него. Повалило, подмяло под себя. Как кошка мышь. Обвив визжащего Тевье ногами, мёртвая баронесса вцепилась ему в волосы, запрокинула голову и погрузила клыки в шею. Фонтаном хлынула кровь. Тевье задёргался, забулькал и затих. Кровавая лужа под ним маслянисто поблёскивала в свете опрокинутого фонаря.

Чудовище торжествующе, восторженно завыло. Слышалось в этом вое что-то от волка, от хохота гиены, но самое жуткое: угадывалось в нём что-то неуловимо человеческое.

Эйт оцепенел от ужаса и не сводил глаз с прекрасного некогда тела, на его глазах превращающегося в… Никто бы не сказал, во что.

Труп скатился с Тевье и змеёй заскользил к Толстому Курро. Тот заскулил и на четвереньках пополз к выходу. Видимо, нажравшись, тварь не стала его преследовать, свернувшись червячьим кольцом, она вдруг выгнулась, голова прижалась к пяткам, вывалился окровавленный язык. Труп продолжал гнуться, казалось, позвоночника в нём уже не было. Длинные белые волосы обволакивали сломанную девичью фигурку, точно шерсть неведомого монстра. Ноги и руки переплелись, и разобрать, где что, стало невозможно. Жуткая многоножка повернулась к Сипу…

— Изыди! — прохрипел тот, — Гуаха это. Обернулась! Не сладить с ней теперь. Крыса, заходи в спину, отвлеки от выхода… я… Сука! — Сип обернулся и, увидев, что Крысоеда давно нет в пещере, выхватил нож и саранчой скакнул к остолбеневшему Эйту:

— Верни её в ад, слышишь! Иначе брюхо вспорю. Пусть твои потроха жрёт.

— Я… я не могу… Это не я…

Диббук, гуаха или кто бы это ни был, повела себя странно. Она вдруг развернулась, принимая человечье обличье, встала на ноги. Тоненькая, бледная девочка в саване, почти обычная, только мёртвая, с чёрными провалами выеденных глаз, окровавленным ртом и поблёскивающими в свете факелов жёлтыми клыками.

Двигаясь с невероятной скоростью, она метнулась к парням. Полоснула когтями Сипа по лицу, перехватила его руку с ножом, впилась зубами в запястье. Хрустнуло… Выплюнула кровь и что-то похожее на осколок кости. Наваха вывалилась из внезапно ослабевших пальцев. Сип в ужасе взвыл. Либо испугавшись его воя, либо выбрав более субтильную жертву, тварь отскочила назад, облизнулась, прыгнула и пиявкой присосалась к Эйту. Повиснув на нём, закружила по пещере, утягивая в тёмный угол. Сип, всё ещё завывая и зажимая рану на руке, рванул к выходу, пусть даже к лунному, но свету, оставляя за спиной мрак погребальной пещеры и отчаянные вопли обречённого школяра.

* * *

— Жубы шломала, — грустно объявила «тварь», прижавшаяся к Эйту и обвивавшая руками его шею, — ты мне што-то хотел шкажать? Ну, когда я под крышкой лежала. Я не расслышала, — добавила она, выплёвывая обломки деревянных протезов, — Бубнил чего-то долго. Повтори?

— Уже не важно, — качнул головой Эйт, размыкая кольцо рук и опуская девушку на землю. — Сказал только, что ты прекрасна, и у нас всё обязательно получится.

— А-а. ну это да, спасибо. — Чари присела в реверансе. — Ну как вам, мальчики? Признайте, здорово было! Для финального выступления — блеск! Теперь с чистой совестью можно и в Барселону. Номер почти готов. Сеньорита Фантош — оборотень без маски! Ну, воронята, скажите, что я была крута! И, заметьте, без репетиций!

— Я почти обделался, — признал Эйт.

Чарита захохотала:

— Не ври. Я бы на тебя тогда прыгать не стала. Унюхала и всё, выпутывался бы сам, некромант-чернокнижник. А вот Тяф молодец! Здорово сыграл! Я и сама повелась. Но, Терри, ты прям гений, как здорово всё придумал. Надо тебя в труппу заманить. Миракли и пьесы бы писал специально для меня. Поехали с нами в Барсу?

Эйт замер… а вдруг? Всегда быть рядом с Чари. Оказаться нужным.

— Ну, иначе бы мы с воскрешателями не справились. Не с кулачками же на ножи Сипа лезть. Спасибо вам. А насчёт Барсы, если ты… — начал он и запнулся, как бывало всегда, когда волнение перехлёстывало через край бурлящего котелка эмоций. Золотая монета в кулаке не помогла. Эйт много бы отдал, например её, чтоб сейчас увидеть глаза Чариты, а не жуткие, пустые провалы черепа. Пошутила или… правда позвала?

— Что вы ржёте, дураки? — Тевье, как всегда, испоганил момент. Прям, дар рыжего демона. Эйт едва не застонал. Сам он начать этот разговор не сможет. Он знал.

Тяф поднялся с земли, вытаскивая из-под воротника прокусанный бурдючок с остатками крови.

— А если всё правда?

— Что правда?

— Всё, что я сказал. Мы же покой баронессы нарушили, из гроба её вынув.

— Но в гроб ведь и уложили, — то ли отмахнулась, то ли махнула рукой Чари в сторону мрачного ящика, укрытого саваном теней в углу пещеры, — Думаю, не обидится. Кстати, пора возвращать, наверное? Вряд ли кто ещё сунется.

— Боязно мне чего-то, — проныл Тевье, — сердце стучит. Чари, ты-то хоть сними эти нашлёпки с глаз, а. Жутко же! Мурашки по коже. Когда ты меня грызла, я зажмурился аж. И орал, не притворяясь. Что это вообще за дрянь?

— Поверь, хуже если б не стучало. Вон, как у баронессы. Странно, да? У ней не стучит, а нам жутко. А вообще, мне тоже как-то не очень, — признала Чари, — когда вы саркофаг закрыли, я вдруг… Ладно… — тряхнула серебряно-окровавленной гривой девушка, — глупости всё. А это шёлк, — пояснила она — только тонкий очень. У отца стащила кусочек, он таким глаза завязывает, когда ножи метает «вслепую». Лоскут у китайцев выменяли. Я чулки и перчатки из него сшить хочу и капюшон-маску. Для змеиного наряда. Дорого только выйдет, но зато костюм будет — шик. А если блёсток-чешуек добавить, воистину La serpiente plateada.

— В нём тебя на костёр и отправят, — проворчал Тевье — Ла серпента! Стыдно! И так одеваешься, как…

— Как кто? — в голосе девушки послышалась сталь, причём настолько опасно — режущая, что Эйту, который отвечал за заточку ланцетов, скальпелей и ножей мэтра Скварчиаре, оставалось только поразиться. Этот спор мог длиться часами, перетекая в ругань. Жёсткое воспитание Тевье не оставляло ему ни единого шанса насладиться выступлениями Чариты. Зачастую он их просто игнорировал. Но боготворил девушку. За ум, решительность, отзывчивость и доброту, за все душевные качества… но её наряды и манера поведения, абсолютное пренебрежение нормами морали доводили Тяф-Тяфа до белого каления. Сейчас всё грозило повториться. Но нет. Чари взяла себя в руки.

— Ничего, завтра уеду, — бросила она, — стыдиться некого будет, — Но сегодня мы повеселились знатно! Красивая точка в приключениях! Спасибо, что позвал, Тёрн. Годное вышло прощание. Как мы их! Никогда бы не подумала, что Сип может так драпать. Жаль, что кусать пришлось. Как бы он себе руку теперь не оттяпал. Да и тошнотно было. Словно взаправду гуаха-упыриха, крови наглоталась.

Девушка сплюнула, а парни переглянулись.

«Как мы без неё?» Без безумной, дикой, весёлой Чари Сегри. Такой земной и тёплой, но парящей среди звёзд и словно не замечающей грязи, боли и смрада вокруг. И самое удивительное, всякий, кто оказывался рядом, даже на выступлениях Чариты-Фантош, вдруг понимал, что грязь и смрад — вовсе не составляющие жизни. Лишь временная сменяющаяся и нарисованная декорация, и есть что-то помимо неё. Что-то неизмеримо более важное. Так как мы без неё? Снова в склеп? Невысказанный вопрос, но повисший дамокловым мечом над головами, даже не на конском волосе, а на серебристо-белом девчоночьем, обрубал всё лишнее, сужал границы их яркого мирка на троих до узенького туннеля. И свет в его конце неумолимо тускнел. Скоро, скоро опустится тьма. И останутся лишь шорохи воспоминаний в углах замурованной пещеры прошлого.

Шорохи… Эйт насторожился. Шорохи в пещере и, кажется, не только в воображении. Он покосился на Тевье, на Чари, опасаясь увидеть отражение своих страхов в их глазах. Увидел. Скрестившиеся взгляды троицы невольно метнулись к массивному гробу, временному пристанищу мёртвой баронессы. Звуки, доносившиеся оттуда, списать на капли стало уже невозможно.

— М-мыши? — робко предположил Тевье.

— А они так скулят? — прошептала Чари, — Нуу, Эйт, скулят?

— Да, не знаю я! Разве что, летучие? Тут их много. Может, когда мы крышку прикрывали, одна сидела на обратной стороне и… — Эйт сам не верил своим словам. Но что-то сказать было нужно. Хотя бы затем, чтоб приглушить звуки, доносившиеся из страшного угла. Жуткие звуки. Царапанье когтей о дубовую крышку перемежалось чем-то похожим на стоны, булькающими всхлипами, напоминающими рыдания, глухими ударами по стенке гроба. Что-то отчаянно рвалось из него наружу.

— Тикать надо, — выдохнул Тевье, — выходит, я правду говорил. Хорошо, я крышку камнем придавил. Диббук это лезет.

Спорить Эйт не стал. Сейчас от нелепого предположения уже не отмахнуться.

— Тёрн, а может это ты её… ну… своей латынью, когда заклятие читал, — девушка говорила тихо, неуверенно, и Эйт только сейчас понял, что её ногти чуть ли не до крови впиваются в его ладонь. Невероятно, но Чари боялась. Это изменило всё. Собственный страх вдруг ушёл, точнее отполз назад, затаился. Эйт знал, чувствовал, что только он сможет защитить девушку. Пусть даже от мертвеца, гуахи или самого Зверя из Лагуны.

— Нет, то было всего лишь римское право, никакой некромантии. Мертвецы не оживают, — он решительно шагнул к гробу, хоть сам в последнем утверждении очень сомневался.

Страх всё ещё бился где-то глубоко внутри, рвался как цепной пёс, почуявший чужака, но уже не господствовал над телом и, что важнее, разумом. Главным образом потому, что Эйт чувствовал — Чари и Тевье неотступно следуют за ним. Хотел остановиться, сказать, чтоб бежали к выходу, пока он поднимает крышку, но знал, что слова повиснут в сыром воздухе пещеры новыми капельками пара, никто его не послушает и одного не оставит. Эйт глубоко вздохнул и, сбросив тяжёлый камень, отодвинул крышку…

Что произошло дальше трудно было разглядеть в чадящем, тусклом свете брошенного Сипом и не успевшего ещё прогореть факела. Судя по всему, согласно древней алхимической формуле время свернулось змеем, кусающим себя за хвост. То, что несколько минут назад происходило как фарс, по закону жанра повторилось трагедией. Теперь без актёров всё разыгралось как должно, по сказочному канону.

Мёртвая баронесса села в гробу. Классически жуткая и прекрасная. Тонкие белые руки метнулись к горлу. Время на миг сжалось, замерло, как и сердце в груди. С окровавленных красных губ сорвался леденящий жалобно-тяжкий стон разбуженного мертвеца, вырванного из запредельно-холодных объятий смерти. И без того огромные, а сейчас ещё и широко распахнутые глаза, чёрные, без зрачков, могильные провалы на мёртвом восковом лице, наполненные тьмой и кошмарами потусторонней вечной ночи слепо озирали пещеру, пока не встретились взглядом с не менее огромными и тоже наполненными ужасом глазами Чари.

От двойного девичьего визга заложило уши. Загнанным зверьком заметалось по пещере эхо, с воплем испуганно вырвалось наружу и, наверняка, если кто-то притаился у входа, обратило несчастного в бегство. Эйт не знал, закричал ли он сам. В любом случае, его крик потонул в общем вопле, к которому наверняка присоединился и Тевье. Но Тяф кричал недолго. Он вдруг упал на колени, перекрестился, зажмурился и зашептал, чудовищно смешивая не только молитвы, но и языки и даже религии. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного… Избави нас от лукавого… Sáncta María, Máter Déi, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей… tsey, tsey, dybbuk!»

Эйт знал, что каждая молитва будет услышана Господом и человеку воздастся по делам его, но столь стремительного результата не видел никогда. То ли сказалась неистовая вера Тевье, то ли его отчаянное обращение сразу на всех языках возымело усиливающий эффект, но глаза покойницы вдруг подёрнула жуткая пелена. Чернота сменилась белизной, и неизвестно, что было страшнее. Теперь они не отличались от мертвенно-бледного лица, а из тела словно разом выдернули все кости: оно обмякло, и баронесса рухнула обратно в гроб, глухо стукнувшись головой о край дубовой доски.

«Maledicte Diabole, exi ab eo!» — выдавил из себя Эйт древнюю форму экзорцизма Фомы Аквинанта, дрожащей рукой пытаясь перекрестить Мадлен.

— Кол! — визжал Тевье. — Кол в сердце, пока не встала.

Он шарил взглядом по пещере, надеясь обнаружить хоть что-то отдалённо напоминавшее требуемый предмет.

Чари сунула ему в руки черенок от лопаты. Тевье выхватил нож и торопливо принялся заострять конец.

Видя, что вероятно на это времени уйдёт больше, чем потребуется трупу на повторение своей попытки вернуться в мир живых, девушка бросилась к светильнику у саркофага.

— Подпалим её! — выкрикнула она. — Огонь очищает. Колдунью можно убить только так. Ну, Тёрн! Что ты замер, отойди! Боже, Эйт, что ты делаешь?! Эйт…

…Эйт не знал, что делает. Он опустился на колени и, на всякий случай прошептав ещё раз: «проклятый Диавол, изыди», коснулся лица девушки.

— Кровь, — едва слышно произнёс он, — ребята, это кровь!

— О чём и речь! — завопил Тевье, — У неё и рот в крови, она уже сожрала кого-то! Отойди, я сейчас… — он занёс своё кое-как заточенное орудие для удара.

— Нет! — Эйт вцепился в черенок и вырывал лопату из рук друга, — Это её кровь! Она сейчас ударилась о край гроба, разбила бровь. Да и когда бы она успела кого-то сожрать? Где? Ты пойми, у двухдневного трупа не идёт кровь от царапины! А на губах — дурацкая помада. Никого она не жрала! Чари, ну ты-то отличишь краску для губ от крови, взгляни. Первый раз, когда я увидел её в карете, тоже испугался.

— Да мёртвая она! Ты на рожу посмотри!

— Грим это! Перед похоронами наложили, чтоб красивой осталась. Пудра, белила. Чари, не молчи. Объясни ему. У самой же то же самое почти. Маска по сути погребальная.

Его пальцы скользнули ниже, к тонкой шее, нащупали дрожащую жилку под кожей.

— Живая, — прошептал Эйт, — Она живая!

— С хрена ли?! — не унимался Тяф. — Ты видел эти мертвячьи глаза? Сначала чернущие, а потом белёсые и без зрачков оба раза. Потому как демоны душу высасывают, а душа она как раз в зрачках-то и отражается…

— Это обморок! — Эйт слегка оттянул девушке веко, — Глаза закатились, когда она потеряла сознание. А до этого наоборот. Она кареглазая, да ещё в темноте расширились зрачки, как у кошки ночью. Вот и чудилось, что глаза — одна чернота. Это мы напугали её до безумия, — Эйт перевёл дыхание, успокаивая сам себя. Тяф, пожалуйста, убери нож, ты хочешь зарезать живую девушку. — Мэтр Скварчиаре рассказывал, что бывает так, человек засыпает и не может проснуться, выглядит как мёртвый. Порой его даже могут похоронить. Что если с Мадлен произошло именно это? Никто не усомнился в смерти, ведь она болела…

— С Мадлен? — голос Чари показался холоднее промозглого воздуха крипты.

— С её милостью, — поправился Эйт, — не важно. Главное другое, представьте себя на её месте. Очнуться в гробу, похороненной заживо, а потом увидеть нас. Взгляните друг на друга. Вашу кровь с помадой уж никак не спутать, словно целого быка зарезали, а не кролика. Рубаху Тяфа отжимать можно. От тебя, Чари, любой упырь бы шарахнулся.

— Конечно! — обиженной кошкой фыркнула девушка, — от меня только упырям шарахаться, а она даже мёртвая тебя влечёт, да? Лапать её прекрати!

— Да я корсет ослабить хотел, — смущённо пробормотал Эйт, — ей воздух нужен, — И торопливо перевёл тему, вынося вердикт, — Так что никакой это не диббук, от нашего экзорцизма спасающийся, тело оставил, а всего лишь девочка от ужаса и слабости сознание потеряла. Всё. Её надо вынести отсюда. Тяф, помоги мне.

— Дурак что ли?! Не притронусь я к ней!

Эйт вздохнул и осторожно приподнял тело баронессы. Несмотря на то, что сейчас она не визжала, не сопротивлялась и не пыталась выцарапать ему глаза, вытащить девушку из гроба оказалось намного сложнее, чем из кареты. Особенно под мечущие молнии взгляды Чари и неумолкающее нытьё Тяф-Тяфа.

— Она сейчас бельма вылупит, пасть раззявит и глотку тебе когтёй раздерёт.

Баронесса точно услышала его. Вылупила бельма, но пасть не раззявила и глотку Эйту рвать не стала, а лишь обвила его шею руками и склонила голову на плечо, превращая показавшийся поначалу таким тяжким процесс перетаскивания тела в нечто совсем иное и… даже приятное

— Эй-Ты! — едва слышно прошептала она, дрожащим зверьком прижимаясь к груди Эйта, — Я узнала. Вот теперь узнала, она слабо улыбнулась, — вы не изменяете своим манерам, юноша. И верны слову, всё-таки пришли. Не оставляйте меня. Мне очень страшно. Помогите.

Как бы это ни было тихо произнесено, но Чари услышала.

— Мерзь… — змеёй зашипела она на ухо Тяфу, но так, чтобы слышал Эйт, а значит и баронесса, — Благородные… Ненавижу! Только выползла из могилы, а уже нашла челядь, приказывает. А он и млеет, прихвостень. Рад служить госпоже, как пёс, слюни пустил. Тьфу…

Баронесса удивлённо и слегка испуганно через плечо Эйта покосилась на Чари, белым призраком скользящую за спиной.

— Я чем-то обидела вашу подругу? Если так, то искренне прошу прощения. Я была не в себе и очень испугалась, когда… когда… — Эйт ощутил, как Мадлен вздрогнула, но тут же взяла себя в руки, — когда я очнулась. Я очень благодарна, что вы мне помогли. Ещё немного и я бы… я бы умерла там. Я подумала, что меня закопали. Живой. Я читала рассказы. Я помнила, что не надо кричать, раньше закончится воздух, но… — девушка всхлипнула, — простите меня за то, как я выгляжу, как вела себя… Мне было очень страшно. Обычно я не плачу, честное слово. Но я царапала крышку, толкала и… мне показалось, что я задыхаюсь и… когда она вдруг поддалась, я увидела… — она вновь бросила взгляд на Чари, — я поняла, что попала в ад за всё, что сделала, что собиралась…

— Тише, тише, ми-милостивая госпожа, — Эйт снова начал запинаться, — Всё позади. Мы наверху, чувствуете, какой воздух? Мы вышли из пещеры. Тут свежо, вам станет легче. Чуть ниже под уступом озеро. Видите?

— Да, — улыбнулась баронесса, — я выбрала красивое место для упокоения.

Эйт опустил девушку на землю.

— Не бойтесь, мы не причиним вам зла. Наоборот. Мы должны были стеречь ваше те… — он запнулся, — оберегать вас. Меня зовут Эйт. Эйтерн мак Хейлин, а вон те два чудища кличут меня Терновником или Тёрном. Кровососущая мертвячка — это Каридад Сегри по прозвищу Фантош. Актриса и акробатка. На именинах вы видели её номер гуттаперчевой куклы, если помните.

Чари закатила глаза, так что остались видны лишь белки, и растянула окровавленные губы в нарочито жутком оскале, вывалив язык почти до подбородка. А затем, словно забытая марионетка в руках парализованного кукловода, застыла в ломаном реверансе, приподняв забрызганный кровью подол савана. Мадлен вздрогнула.

Эйт покрутил двумя пальцами у виска и продолжил:

— А вон тот окровавленный мальчик — Тевье Ха-Леви, кукольник и прекрасный резчик по дереву.

Эйт не знал, успокоило ли это внезапное знакомство девушку. Два жутких призрака продолжали маячить рядом, и она всё ещё испуганно переводила взгляд то на Чари, то на Тевье, не отпуская при этом руки Эйта.

— Блин, при лунном свете вы ещё страшней, умойтесь, а? — тихонько попросил их Эйт и вновь повернулся к баронессе.

— Не бойтесь, город не далеко, вон за той горой. Присядьте пока здесь. Сейчас Тевье побежит, позовёт стражу и через час-другой вы будете дома, с отцом…

— Нет! Пожалуйста, не надо стражи! — девушка с удивительной силой сжала пальцы. — Я вам не всё рассказала. Пожалуйста, — умоляюще повторила она.

— Вы нам ничего не рассказали, — поправила Чари.

— Но, — начал спорить Эйт, — вам нужна помощь, вы слабы, а у нас с собой только немного воды и кусок вяленого мяса, его вам нельзя.

— Замолчи ты! — неожиданно перебила Чари. — Дай ей сказать, если действительно хочешь помочь.

— Она два дня без еды и воды, — возмутился Эйт, — ей необходимо…

— Заткнись и слушай! — рявкнула Каридад, — Неужели не видишь, что мы вляпались в… не пойми во что, — она смягчила фразу, — Думай, Эйт! Всегда думай. Почему её милость…

— Мадлен, — встряла баронесса, — для вас теперь я просто Мадлен везде и всегда, в любом обществе. Ну или Маргарет… или Виктория или… — она споткнулась и, видимо, покраснела под ужасающе толстым слоем посмертного грима, который вкупе с кровью превращал её лицо в зловещую маску. — Меня зовут Мадлен Маргарита-Виктория д’Альбре, в честь двоюродной прабабушки наваррской короле… — она осеклась, перехватив взгляд Чари, — Простите. Я хотела сказать, зовите меня как вам нравится, только не «ваша милость», я буду очень признательна.

— Спасибо, — ядовито бросила Чари, — так вот, почему просто Мадлен Маргарита-Виктория д’Альбре, двоюродная внучка наваррской королевы, оказалась заживо похороненной в пещере на берегу всеми забытого Волчьего озера? Какого лешего влюблённый в неё дон Альваро убрал стражу? И сразу после этого заявились Эрреровские ушлёпки. Что они собирались делать с телом Марго, если у них ни инструментов не было, ни телеги? Уверен, что они хотели его выкрасть и продать университету? Даже у нас вон навозная тачка стоит. И главное, на хренище Скварчиаре подрядил тебя сторожить труп? Ну что, может быть, теперь ты соблаговолишь выслушать «спасённую» нами Маргариту-Викторию?

— Чари, ты переиграла в свои спектакли, — уверенности в голосе Эйта не чувствовалось. — Всё произошедшее цепочка случайностей…

— Да?! — вмешался притихший было Тевье, — а как же твоё: «не бывает случайностей, любая случайность — это отступление от плана». Ты же сам сегодня мне это говорил, на этом вот месте. Часа не прошло как. Ваша милость, Ма… Мадлен, вот выпейте немного, — Тяф протянул баронессе флягу с водой.

Марго благодарно улыбнулась:

— …и… простите за то, что я хотел вам пятки подрезать, ну и колом вас там, внизу…

Мадлен поперхнулась. Вода фонтанчиком синего кита брызнула у неё изо рта и ручейками побежала из ноздрей. Она зашлась в кашле.

— К… каким к…колом? — пролепетала девушка, в ужасе округлив глаза.

— Ну, я ж думал, что раз вы блудница, и падре ваше тело в церкви хоронить отказался, то голову вам надобно отреза…

— Чари! Заткни его! — застонал Эйт. — Убери его отсюда!

Тевье видимо сообразил, что ляпнул лишнее, и замолк, но поздно…

— Б… бл-блудница? Я? — прошептала девушка, — но почему вы так говорите?

— Так не я, — начал оправдываться Тяф, — все говорят …

— Все? — огромные карие глаза влажно заблестели, — Но это неправда! Неправда! Ведь я ещё… я… никогда ни с кем…- на длинных ресницах дрожали слёзы. То ли от обиды, то ли от того, что Мадлен только что чуть не захлебнулась. Эйт надеялся на второе.

И тут случилось странное. Чари вдруг опустилась на колени и крепко обняла девушку.

— Тише, миледи, — шептала она, гладя её по волосам, — не плачьте. Вы же из королевского рода, а королевам реветь негоже. Боль уйдёт, сила останется.

— Но… я думала, что меня любят, что я им нужна. Столько стихов, признаний. Когда я выходила утром на балкон, мне улыбались, кидали цветы. А оказывается… оказывается, потом рассказывали, будто я…

— Да! — Чари фыркнула, — Кидать они могут. Ложь и навет — только так защищаются мужчины. Это единственное, что им остаётся, ведь женщин резать на дуэлях нельзя, — её голос обретал сценическую силу. — Потому и полыхают костры инквизиции, корчатся, задыхаясь в дыму или петле, красавицы-ведьмы, поэтому обесчещенная девушка шагает со скалы, зная, что проклята навеки, а благородный сеньор, соблазнивший её, покупает индульгенцию, и его отбелённую душу на небесах ждут тысячи райских дев. Поэтому растут Цветочные городки, и поддерживают их власти и даже церковь. Таков мир, Марго, тебе ли не знать. Но мы выживем и когда-нибудь обязательно его изменим. А пока… пусть они смотрят на нас, треплют языками и пускают слюни. Большего им не получить. Это коррида, миледи, и мы не дадим поднять себя на рога. Не плачьте, моя королева. Не плачьте…

Эйт и Тевье замерли, вытаращив глаза и раскрыв рты. Никто не думал услышать такое от задорной Чариты, грубоватой и смешливой, которая так не терпела пафос и ложь. Чариты, которая любила жизнь и их с Тевье, и ещё утром с детским восторженным воплем носилась по полю за удравшим кроликом и с визгом летела с крутого берега в воду, поднимая искрящуюся тучу брызг, сейчас абсолютно серьёзно несла эту высокопарную заумь. Причём, до мурашек искренне.

Тяф дёрнул Эйта за рукав и затараторил на ухо.

— Я понял, это монолог из пьесы. Наверняка. Смотри, как играет, даже у самой слёзы в голосе. Девчоночья солидарность. Сейчас она её успокоит. Это как тогда, с толпой. Чарита — повелительница настроения, повернёт как надо.

Да, именно от этого жутко. Эйта передёрнуло. Он никогда не задумывался, выходит, актёры — либо прекрасные лжецы, либо колдуны и могут впускать в своё тело кого-то иного, менять души и мысли, а не только лица. Играть чувствами, использовать людей как музыкальные инструменты, настраивая их на собственный лад, по своему усмотрению, что может быть чудовищней. Воистину, дьявольское искусство. Все аплодируют, выкрикивают высокопарное: «очаровательно!», «завораживающе!», «волшебно!» — не задумываясь над смыслом слов. Никто не понимает, что марионетка на сцене — сама кукловод, и зрители пляшут в такт, подчиняясь её движениям. Сейчас Фантош выступала именно в этой ипостаси. В роли кукловода. Дёргала за ниточки неприкрыто и нагло. Эйт тряхнул головой. Как же это всё-таки больно. Знать о закулисье и разучиться обманываться. Но хуже, что Мадлен-то ещё не разучилась и была наивна. Она верила!

— Ничего и ворочать не нужно было бы, — злобно прошипел Эйт в ответ Тяфу, — если бы ты язык за зубами держал. Иди отмывайся.

— Так я тоже послушать хотел.

— Иди, жертва гуахи! Потом Чари пойдёт, попросишь повторить про инквизицию и ведьм, пока кровь невинно убиенных с себя смывать будете.

— Ишь, скалозуб, — Тяф презрительно дёрнул себя за мочку уха и побрёл к берегу.

— Тяф, погоди, я с тобой, — поднялась Чари, — действительно, надо умыться, а то потом забуду, в зеркало гляну и кувырк…

Проходя мимо Эйта, цыганка приподнялась на цыпочки и шепнула в самое ухо: — Ей с тобой лучше. Не вспугни.

Эйт проводил недоумённым взглядом тающее в неверном свете луны серебристо-воздушное привидение.

* * *

Облака, словно небесные кошки, крались к пролитому молоку лунного света. Слизывали его, погружая небольшую площадку перед пещерой в темноту. Но ночная царица была щедра, расплёскивала угощение серебристой рябью по блюдцу озера, по искрящемуся звёздами небосклону. Немножко доставалось и Мадлен. Все женщины — кошки.

Девушка сидела почти на краю обрыва, обхватив колени руками, и неотрывно смотрела вдаль, даже как-то заворожённо, словно ей открывалось что-то недоступное другим. Эйт подумал, что сейчас она сама похожа на воплощение ночи. Безликая, прекрасная и… потерянная. Её светлые волосы отливали бледным золотом луны. Платье, тёмно-зелёное, как помнил Эйт, бархатное, тяжёлой драпировкой мглы скрадывало очертания тела, сливаясь с темнотой, само превращалось в тьму, усыпанную звёздами драгоценных камней, сверкающую серебряной вышивкой млечного пути.

Эйт присел рядом. Намёки на тайну, так небрежно брошенные Чари, по-нетопыриному бесшумно, но пугающе назойливо кружили в непроглядной тьме его мозга. Ни единой светлой мысли. Но выпустить их, придав форму вопроса, Эйт не решался. Вместо этого он вдруг произнёс:

— Мадлен, Чари не права. Боль не делает сильнее. Она ожесточает. Вас полюбили не за красоту.

— Ну да, — Мадлен шмыгнула носом. Совсем по-детски, — какая уж красота… Уродливая блудница. Сегодня ночь открытых глаз.

— Нет! — с жаром воскликнул Эйт. — Я не о том! Вы — прекрасны! Наверное… — он запнулся, — Простите… Я уверен, что вы красивы. Я только хотел сказать, что я вас никогда не видел. Вашего лица, как и большинство из тех, кто судачит о вас.

— У вас была возможность. Вы не пришли.

— Какая?

— Увидеть. Так почему?

— Я… я…

— Вы не поняли, Эйт. Я не прошу придумать оправдание. Я говорю о другом. Ведь вы тогда спросили себя, а что ей от меня нужно? Зачем она меня пригласила? И тут невольно вспомнились услышанные школярские рассказы, так? Вы умный юноша и благородный, поэтому и решили, что не хотите стать игрушкой капризной баронессы, да? Только правду, Эйт. Я ведь тогда позвала вас именно из-за неё. Вернее, из-за вашей убеждённости в правильности поступков. Ведь вы понимали, чем рискуете. Один взмах кнута возницы, и ваше красивое лицо навсегда изуродовал бы шрам.

— К- красивое?! — поперхнулся Эйт. Ему никогда об этом не говорили.

— Конечно! И не кокетничайте, юноша. Это можно только нам. Ладно, лицо. Но я могла приказать высечь вас.

— Вы бы этого не сделали.

— Почему?

— Да потому что вы не такая!

— Вы меня не знали. И не знаете… — голос Мадлен стал тише, — откуда такая уверенность?

— Да потому что, — Эйт с трудом находил слова, — потому что… вас бы не полюбили. Можно обмануть человека. Нельзя обмануть чувства… — Эйт поднялся и отступил от баронессы, чтоб накинуть плащ темноты. Не ахти какое укрытие, но говорить стало легче, — Простите меня, Мадлен, я не умею общаться с девушками, а уж с высокородными сеньоритами тем более. Да вы это и сами знаете. Поэтому, пожалуйста, не перебивайте и не смейтесь. Я хотел сказать, что всех очаровала не ваша внешность, а открытость и теплота. То, что кретины приняли за доступность.

Эйт чувствовал, что Мадлен не сводит с него взгляда. Проклятье. Он повернулся к ней спиной.

— Дело в том, что вас по-настоящему любят, Мадлен. Не лицемерят, не притворяются. Уж я-то знаю. Сколько восторженных рассказов я слышал на факультете. Тут вы правы, — Эйт запнулся, понял, что разговаривать с пастью пещеры — вершина глупости и неуважения. Набрался сил, повернулся к баронессе. Бледный овал из пудры и белил оставался по-прежнему повёрнут к нему. Говорить в провал пещеры было легче. Но девушка не перебивала, как он и просил. Эйт вздохнул, нет, диалог всё же лучше монолога. Он совсем не актёр. Хоть Чари и давала уроки.

— Да, эта любовь принимает порой странные формы, иногда причудливые, иногда жуткие, иногда нелепые, но остаётся любовью. Весть о… трагедии, — Эйт старательно подбирал слова, хоть это и давалось с трудом, — погрузила в траур не только Университет. Весь город. Студенты хотели выкрасть тело и похоронить в университетском склепе, чтоб вы навечно остались с ними.

— Осталась с ними? — не выдержала девушка, — но… как? Из меня собирались сделать чучело?

— Нет, что вы! Ваш дух. По древним поверьям первый погребённый в стенах университета становится его защитником на земле и на небесах. Подобно римским гениям места. Вы бы стали духом университета.

Девушка усмехнулась:

— Вот уж не о такой посмертной участи я мечтала — вечно бродить жутким привидением по коридорам и пугать школяров.

— Не жутким, — Эйт покачал головой.

— Тот ещё комплимент, — улыбнулась Мадлен, — по части угнетающих откровений вы не слишком уступаете своему другу.

— Я знаю, — кивнул Эйт и сжал в кармане монету, как делал теперь всегда, когда нервничал, — но Тевье бы сказал, я ведь говорю правду! Вас любят и ревнуют, потому и фантазируют, мечтают, придумывают небылицы и даже откровенно лгут. Мальчишкам необходимо быть героями, а каждому герою нужна Принцесса. Это вы. Они читали только книжки. Впрочем, как и я. Поэтому я не пришёл. Я… я не мог позволить чтоб вы стали моей Принцессой. Я бы предал Чари. Ведь я, как и остальные, хочу быть героем. Я испугался…

Баронесса молчала, только овал лица почему-то вдруг скрылся в сложенных на коленях руках. Мадлен опустила голову, и Эйт вынужден был продолжить, только чтоб разорвать нелепую, гнетущую тишину.

— Мужчины — не чудища, терзающие плоть и души юных дев, хотя находятся и такие. Нет, мы лишь тянемся к свету, к солнцу. Кто-то вырастает, как дерево, кто-то остаётся былинкой в поле, но нам всем нужно тепло, хотя бы огонь свечи у окна, чтоб было куда возвращаться. Ради чего и кого жить. И этот огонёк можете зажечь только вы. И только вам решать: сберечь его, сохранить в ночи или задуть. Как любой огонь, он может обжечь, это правда.

Он понимал, что его несёт в утлой лодочке по морю из мыслей, слов, туманных образов, которых он ещё не понимал сам, но остановиться не мог, нужно было что-то говорить. Как заклинателю змей играть на дудочке. Рвать нити тишины, иначе они вдвоём запутаются в липкой паутине неловкости и лжи. Эйт понимал, что никогда не сравнится с Чари по убедительности, что он наивен и неопытен, но остановиться не мог. Не мог позволить, чтоб Мадлен поверила Чари. Потому что Чари лгала.

— Да, сейчас из-за неуклюжести Тяфа вы обожглись, и даже сильно, но ведь это значит, что разожжённый вами костёр пылает ярко и согреет многих, спасёт от темноты. Именно поэтому, а не только из-за крови вашей прабабушки, вы — истинная королева. Поэтому плачьте, не стесняясь. Со слезами уходит боль, а только она может погасить пламя. Никак не слёзы.

Но девушка уже давно не плакала. Вся тирада оказалась пустой.

— Забавно, но вы только что, пусть и гораздо образнее, подтвердили правоту своего друга, — Мадлен вдруг повернулась к нему и посмотрела прямо в глаза, точно услышала мысли, а не слова, — А вы сами в это верите, юноша? Или прочли в одной из своих книжек. Только не лгите мне, я увижу.

Безупречно совершенная мёртвая маска с пугающе живыми глазами. Контраст был настолько разительным, что Эйт вздрогнул. Но взгляда не отвёл, лишь покрепче сжал золотое солнышко монеты. Вспомнил всё, что говорил сегодня Чари у саркофага, вспомнил о её завтрашнем отъезде, об обволакивающих душу чёрных тенях тоски.

— Верю, — твёрдо произнёс он, — и, более того, знаю. Я не лгу.

Тёмные глаза словно вытягивали из сердца тени мечущихся секретов.

— Выходит, ваша свеча у окна гаснет? — её голос уже не был тем лёгким шелестящим дыханием ветра, в котором лишь угадывались нотки человеческих чувств. Наоборот. Теперь девушка говорила, как прежде, — уверенно, даже немножко властно, что так бесило Чари, — Вы сказали, что мужчины, как капитаны в море, ориентируются на свет маяка, но никогда не приближаются к нему. Мы — лишь смотрительницы маяка. Не даём утонуть, но путь вы держите не к нам, а к портовым… причалам. Простите, всё так странно для меня. Очнуться в гробу, а потом вести беседы о любви на краю обрыва… Кто бы мог подумать, что такое возможно? Простите за бестактность, Эйт, обычно я себя так не веду, но… сейчас, тут, когда я могу вздохнуть, когда ночь укрывает тёплым плащом от ненужных взглядов, я чувствую… чувствую, что дозволено всё. Что я живая, я — Мэгги, Тойа, Марго, а не «ваша милость», не дворцовая кукла с нарисованной улыбкой.

Я ведь и сама читала только книги, Эйт. Но, поверьте, это не самый плохой способ познания мира. Особенно, когда других не остаётся. Я никогда не выбиралась из дворца. Только на верховые прогулки. Да и то не всегда удачно, вы помните, — девушка видимо улыбнулась, в полутьме было не разобрать, но Эйту почему-то хотелось так думать, — Я никогда не видела моря, представляете? Да что там моря, даже на берегу озера не была. А уж ночью… Жаль, что это лишь краткий миг, и за него пришлось заплатить жизнью, но ведь это значит, что он того стоил? — прошептала Мадлен, наматывая на кулачок шнурок от распущенного корсета. Эйт и не заметил, как она его расшнуровала, — Забавно. Меня похоронили заживо. Потом спасли. А я реву из-за того, что кто-то считает меня развратной. А сама сижу ночью на берегу вдвоём с незнакомым юношей и болтаю про любовь и… мне хорошо, Эйт! Может, это только сон? Фантомы уплывающего сознания? Возьмите меня за руку, Эйт. Не бойтесь. Пожалуйста, мне это нужно.

— Спасибо, — Мадлен выпустила несчастный шнурок и нащупала в темноте ладонь Эйта, пальцы коснулись монеты. — Вы её сохранили?! — удивлённо прошептала она.

— Почему?

Эйт возблагодарил Никс за ночную тьму, иначе бы пришлось краснеть от того, что он покраснел, и в результате просто провалиться в обиталище этой самой Никты.

— О! Смотрите, Тяф с Чари бредут, — пробормотал Эйт в ответ, возблагодарив Провидение, и спросил, очень неуклюже меняя тему:

— Так почему вы не хотите в замок? Только из-за этого? — взмахнул рукой, пытаясь охватить весь мир: озеро, пещеру, гору, вползающую на неё тропинку, долину внизу, зубчатые башни скал на горизонте, море за ними, ночь, небо, всю Вселенную.

Мадлен если и не увидела, то почувствовала движение, поняла,

— А разве этого мало? — спросила даже несколько удивлённо. — Прекраснее свободы и жизни нет ничего. Вернее, должно быть, но я не успела узнать, что. И уже не успею… Смешно, я задумалась о жизни, когда поняла, что умираю. Все правила, запреты, нормы, этикет и манера поведения оказались такой нелепицей. Мой мир, который казался таким ярким, переполненным жизнью и радостью, с балами, влюблёнными в меня поэтами и художниками, переливающийся стихами и музыкой, вдруг лопнул, как мыльный пузырь. Всё оказалось лишь радужным отражением солнечного света. А самого солнца я никогда и не видела. Я заболела, и внезапно не осталось ничего, кроме прочитанных книг. Чужие истории, что я проглатывала, и собственные мечты, которые рвали меня изнутри. Так что, да, Тевье прав. Я — чудовище, которое затаилось в тёмном логовище замка и жадно высасывало чужие жизни, питалось радостью и улыбками восторженных школяров, актёров. Но раньше я этого не понимала, только сейчас Эйт, только здесь.

Девушка отпустила его руку и снова обхватила колени руками, отвернулась.

Плачет? Нет. Когда она заговорила вновь, голос оставался ровным, даже твёрдым.

— А вы были правы, Тевье, — Мадлен взглянула на подошедшего паренька. — Мы выяснили, что я действительно блудница. Я предала любовь, которой даже ещё не узнала.

Тевье выпучил глаза:

— А разве бывает блудница, которая не зна…

Чари, отжимающая собранные в длиннющий хвост волосы, тряхнула головой, хлестнув влажной плетью Тевье по лицу.

Тяф взвизгнул.

— Прости, — девушка чмокнула его в покрасневшую щёку, — ты же помнишь, какая я неуклюжая.

— Выходит, бывает, — Мадлен вздохнула. — Я не смогу ответить на ваши вопросы, но может, что-то станет яснее, и, по крайней мере, вы поймёте, почему я не могу вернуться домой. Я не знаю, что мне делать. В книге было всё так красиво… а в жизни… банально. Дело в том, что отец несколько месяцев назад договорился о моей свадьбе. Он собирался вернуться во Францию и выдать меня за пожилого, но очень влиятельного герцога. Вы, наверное, слышали, что я не католичка? Если позволите, я не стану вдаваться в подробности, просто скажу, это принесло моей семье очень крупные неприятности, но зато привело меня сюда, — Мадлен улыбнулась, — значит, я сделала правильный выбор. Сейчас во Франции стало спокойнее. Во всяком случае, нас не режут прямо на улицах. И герцог сможет обеспечить безопасность своей будущей жене. Да, меня просто хотели продать богатому и влиятельному старику. Ах, если б этот старик был хотя бы в меня влюблён! Так ведь нет! Он никогда меня не видел. Ему просто нужна жена, которая поможет упрочить положение при дворе. Генрих Французский — мой дальний родственник. Я не виню отца. Он безумно любит меня и желает только счастья. Выполняет малейший мой каприз, но именно его забота и обернулось бедой. Я… я не должна этого говорить, но снова грядёт война между Францией и Испанией. Если мы останемся здесь, вы нас убьёте. Ну или наоборот, я стану вашей королевой, — Мадлен засмеялась, но в голосе не слышалось веселья, — Простите, это мрачный юмор, но такие планы у отца, а я их разрушила. Я скверная дочь.

— А я был бы не против, — вдруг выдал Тевье, — ну, чтоб ты… вы… стали королевой. А наша долина — вашим королевством. Как у фей. Нельзя воплотить сказку во всей стране. А в одной Долине — можно.

— Кто знает, Тевье, может, так бы всё и случилось, но… в замке появился дон Альваро… Он вернулся в Севилью из Вест-Индии, а потом перебрался сюда. Он говорил, что ходил на пиратском корабле, и за его голову королём флибустьеров назначена баснословная награда за то, что он вырвал испанскую инфанту из лап разбойника. Что ему нигде нельзя задерживаться надолго, гильдия убийц идёт по пятам, но теперь он готов остаться и умереть у моих ног. Я смеялась, но его взгляд, манеры, пренебрежение условностями и этикетом, а главное, дух свободы, что он привёз с далёких островов, очаровали меня. Он знал, как произвести впечатление на девочку, которую нашёл среди книг. Его истории! О зловещих мёртвых кораблях, бороздящих океан, ловцах жемчуга, что умеют заклинать акул, золотых городах и колдовских обрядах… Боже! Как я его слушала. Заворожённо, не упуская ни одного слова… Нет, я не была влюблена… И это самое ужасное. Я использовала его, потому что он был героем. Влюблённым героем. Я уговорила Альваро бежать. Я хотела, чтоб он увёз меня на свои острова. Я обещала стать его женой через несколько лет, если он всё ещё будет меня любить. Выбор между знатным стариком и нищим красавцем-пиратом оказался не сложным.

— Я понял! — восторженно выдохнул Тевье. — Это ваш план! Что выбраться из замка, чтоб тебя не искали, да? Поэтому ты не можешь вернуться? За тобой должен прийти Альваро и забрать, может быть, на свой корабль? Я слышал, что один бросил якорь за перевалом в бухте. Это он придумал? Как же всё изящно и просто! Поэтому тебя «похоронили» в пещере, а не в церкви! Какой же я осёл, прости меня, Марго! Я-то думал… эх… Значит вот почему Альваро увёл солдат.

— Тяф, милый, — проворковала Чари, — ты эту удивительную историю обязательно поставишь в своём кукольном балаганчике, а сейчас закупорь свой фонтан ради всех печатей твоего царя Соломона, а иначе увидишь демона, с которым не совладал даже он, понял?!

— Понял, и в общем-то, не против, потому что дедушка говорил, что не совладал он только с прелестнотелой Лилит, которая к мужчинам являлась и…

— Заткнись!

— Как скажете, — Тевье равнодушно пожал плечами, — но я ведь прав, Марго?

— Наверное, Тевье. Во всяком случае, мне очень хочется верить, что у Альваро был именно такой план. Но, если и так, я о нём ничего не знала. Он не успел мне сказать. Я заболела. Сильно. Отец хотел отвезти меня во Францию, но все понимали, что дороги мне не пережить. Никто не мог ничего поделать. Не сдавался один Альваро. Он обезумел, бедняга. Клялся, что продаст душу Дьяволу, но спасёт меня. Взял с меня слово, что я выйду за него замуж. Видите, как просто оказалось продать себя в обмен на лучик надежды. Невелика у меня оказалась цена. Страх — лучшая сваха… И даже отец согласился. И… произошло чудо. Альваро сдержал слово и добыл лекарство. Мне стало лучше. Я перестала кашлять кровью, смогла дышать. Обошлось без чёрной магии, как мне кажется. Альваро нашёл какого-то старого учёного-отшельника. В университете его многие держали за сумасшедшего и даже колдуна. Никто к нему не обращался. Только Альваро. И полученная настойка помогла.

Эйт встрепенулся:

— Случайно, не мэтр Скварчиаре? Хьюго Скварчиаре. Старый, но всё ещё высокий и широкоплечий, хоть и сгорбленный.

— Простите, Эйт, я его никогда не встречала. И Альваро говорил очень мало. Только рассказал ещё одну сказку, будто то был древний слепой отшельник, что живёт в склепе среди мертвецов и не выходит на свет. Он отдал глаза, чтобы увидеть Тьму, Изнанку, мир мёртвых. Потому как возможно это лишь слепцу. Но есть у него глаз циклопа, что он приставляет ко лбу, дабы узреть тропы мёртвых и духов. Он колдун, некромант, поэтому и ведает о секретах жизни и смерти. А в учениках и помощниках ходит у него псоглавец из неблагого двора. Лохматый и злобный полузверь-получеловек. Но это ж Альваро. Так что, наверняка, это какой-нибудь старенький учёный в скрипториуме нашёл древний рецепт. В общем, я очень надеюсь, что Альваро всё придумал и всё обошлось без чёрной магии. Хочется, чтоб история барона де Ре не повторилась с баронессой д’Альбре.

— Не придумал, — качнул головой Эйт, — всё правда. Лохматый злобный псоглавец и ученик «колдуна» — это я. И именно колдун-некромант послал меня оберегать ваше тело этой ночью. Ох, простите, Марго, я пошутил, — поспешно произнёс Эйт, заметив, как вздрогнула баронесса, и как округлились её глаза. — На самом деле он не колдун. Всего лишь старый и странный учёный. Но он действительно устроил лабораториум в заброшенном склепе, и можно сказать, что его окружают мертвецы. Он анатом, седой, полуслепой, носит диковинные очки-окуляры вроде маленьких подзорных труб. Это не глаз циклопа, просто огромная линза.

-Как же! Я вот тебе тоже говорил, что некромант твой мастер, — встрял Тевье, — по нему видно!

— Ох, не нравится мне всё это, — пробормотала Чари, — Прям, шибко-шибко не нравится.

— Не нравится, — слабым эхом откликнулась Мадлен, — и мне. Это либо судьба, либо…

— Либо! — Чари была категорична. — Никто больше меня не верит в случайности. Можно после сложнейшего номера свернуть шею, поскользнувшись на коровьей лепёхе. Вот вам судьба, а тут другое. Марго, если лекарство помогло, почему вы здесь? Не на свадебном пиру со своим принцем-пиратом?

— Свадьба через месяц. Должна была быть, — в голосе Мадлен, наоборот, уверенности осталось столько же, сколько чешуек у мурены, — Я… Я не знаю, что случилось и почему я здесь.

— Врёте, — бесцеремонно заявила Чарита, — ну ладно, пока это не важно.

— Не лгу я! — возмутилась баронесса, — Я действительно не знаю, почему я тут… живая, — она опустила голову, голос стал тише, — Я… я умираю. Болезнь вернулась, как только кончилась настойка. Я должна принимать её регулярно. Я не могла уехать ни с отцом во Францию, ни с Альваро в Вест-Индию. Он обещал достать рецепт лекарства с постоянным эффектом. Он был уверен, что у колдуна он есть, но не смог, и я… я испугалась, я знала, что не выдержу, второй раз после того, как поверила, что здорова, что буду жить… и снова ужас. Уж лучше сразу, и я… я выпила… настойку лютика с…

— Не надо, Марго, мы поняли, — Чари взяла баронессу за руку. — Я грубая, знаю, но порой только так можно добиться правды. Я не хотела причинять вам боль, не держите зла. Ваш Альваро не смог достать записи, но я найду! Слово Каридад Сегри. Всё будет хорошо. Но возвращаться домой пока, действительно, не стоит. Слишком много странного творится вокруг вас. Да и мы невольно приложили руку. Как же всё плохо вышло. Ох.

— Поясни, — попросил Эйт.

— Лучше Тевье попроси, — отмахнулась Чари. — Теперь всё, что он говорил, — правда. Уж мы постарались.

— Погодите, — нахмурился Тевье, — Я прав? В чём это?

— Mierda! — выругался Эйт, — То есть теперь Мадлен — диббук?

— К-кто я? — дрожащим голосом переспросила баронесса.

— Ну, диббук это, как говорил дедушка, — начал Тевье, — дух мертвеца, в тело проникший…

— …Мертвячка восставшая, гуаха, кровосос, лярва, выбирай кто милее, — безжалостно перебила Чарита, — благодаря мне главным образом. Но мы не могли подумать, что вам придётся возвращаться в мир живых. Само по себе ваше воскрешение вызовет у людей ужас, а уж после того, что расскажет Сип с дружками…

— За мной придёт Альваро. Мы… мы уедем, если будет лекарство.

— Будет! — твёрдо проговорила Чари, — ведь так, Эйт? Если это Скварчиаре, мы достанем его записи.

— Конечно! — кивнул Эйт, хоть и без воодушевления Чариты, — я поговорю с учителем и попрошу Formula medicinalis.…

— Дурачок! Не слушайте его, Марго, мы достанем эту «формула меди…», тьфу, бумажку. Но вам надо схорониться на день-два.

— Уже схоронилась, — хихикнул Тевье.

Чари закатила глаза и покачала головой:

— Я имела в виду укрыться.

— Но я не бывала нигде кроме замка, я не умею прятаться.

— Прятаться не надо, — предложил Эйт, — можно просто переодеться. В мальчика! Чари часто так бегает.

— Я… Я не смогу в мальчика.

— Почему? Вас никто не узнает!

— Потому что! — Мадлен явно смущалась, — Не получится!

— Получится! — Эйт не собирался сдаваться, — У Чари получается прекрасно.

— Ой, дурак! — простонала Чарита себе под нос.

— С чего это? Широкополую шляпу, чтоб лицо не бросалось в глаза, и всё…

— Да с того! — Чари подскочила к Мадлен, — Встаньте, пожалуйста. Боком к Эйту. Так. Руки… руки повыше.

Чари словно занималась постановкой номера. В её голосе было столько силы, власти, что потенциальная королева слушалась цыганку беспрекословно.

Покорно поднялась и завела руки за голову, словно поправляя волосы, чуть выгнулась, расправляя плечи… Выглянувшая, словно по её указке, луна вычернила точёный абрис лица и… ниже… Эйт снова залился краской. Всё, богиня ночи может принимать нового адепта.

— Да, — сипло квакнул Эйт, — мальчик не получится.

Мадлен снова опустилась на траву, принимая свою привычную уже позу, прижав колени к груди. Словно пытаясь спрятать то, что в обычной ситуации скрывать не выходило. Чари опустилась рядом, мимоходом отвесив Эйту хороший подзатыльник.

— Это тебе за «получается прекрасно», — прошипела она ему на ухо.

— Я поэтому и испанские платья не ношу, — пояснила Мадлен, — Не влезаю в ваши панцири. Во Франции нам не обматывали грудь с детства, вот и…

— Хватит, Маргарита-Виктория, — вмешалась Чари, — Мы поняли. Мальчик идёт… лесом. Точно! Пару дней можно пересидеть в нашем лесном домишке. Там вас точно не найдут.

— Не можно! — воскликнул Тевье

— Почему?

— Потому… Потому что он НАШ! Тайный. Только для троих, мы дали клятву!

— Прекрати, Тяф! — вмешался Эйт, — сейчас уже речь не об играх.

— Игр никогда не было, Тёрн, — Чарита неожиданно встала на сторону Тяфа, — Игра — это способ жизни, а не её замена. Жаль, что ты этого пока не понял. Но речь о другом. Тевье, это Дом! Каждому дому нужна… — удивительно, но Чари запнулась… — хозяйка, иначе он превратиться в казарму.

— Но ты наша хозяйка! — воскликнул Тяф. — То есть его, — торопливо поправился, сообразив, что выкрикнул то, что было у каждого на сердце.

— Уже нет, — качнула головой Чари, — я завтра уезжаю. И вообще, теперь мы вместе, нас запутало в этот клубок, и по отдельности не выбраться.

— Спасибо, — но нет, — вдруг произнесла Мадлен, — Двери моего дома, пока я жива, открыты для вас, но разрушать чужой я не стану. Я прошу об одном, побыть со мной здесь, пока не вернётся Альваро. Я боюсь оставаться одна. Пожалуйста.

Чари вздохнула:

— А если он не придёт? Или, что ещё хуже, придёт не он?

— А кто?

— Не знаю я! Всё странно, — Чари поднялась и взлохматила волосы, подставив их тёплым рукам озёрного бриза. Ветерок обрадованно запустил пальцы в новую игрушку. Девушка замерла на самом краю обрыва, устремив взгляд вдаль, как совсем недавно Мадлен. Что же они там обе увидели? Эйту захотелось встать рядом. Обнять Чари за плечи, такую прекрасную, но хрупкую и ускользающую. Тающую в наползающем тумане точёную серебристую русалку, уносящуюся в ночь под бушпритом чужого фрегата.

— Самое удивительное, — заговорила, наконец, Чари, нарушая томительную тишину, — что до одури романтическая версия Тяфа объясняет почти все непонятки, за исключением появления Сипа. Но это, положим, совпадение. Все знают, чем он промышляет. Но вот ваша история всё ставит с ног на голову. Может вы и правы, Марго. И это всё случай. Тогда… тогда здорово! — Чари повернулась ко всем, — но это мы узнаем очень скоро. Ждём до утра. Если никто не появится, или придёт ваш Альваро, значит… значит, это была самая удивительная и потрясная ночь в нашей жизни! А я просто мелкая дрянь, не верящая в сказки.

— А если… если появится, — вымолвила Мадлен.

— А если появится, значит, я не такая уж мелкая и наивная… и мы начнём распутывать клубок, потянув за ту ниточку, которую нам дали. Это тоже весело!

— Ага, — поддакнул Эйт, — Is fecit cui prodest. Делал тот, кому выгодно.

— Не-не-не, — Чари затрясла головой, то ли не соглашаясь, то ли, чтоб ещё больше их взлохматить. — Так-то оно так, по факту. Но на деле — пустые слова, как и всё, что пишут в твоих книжках.

— С чего это? — насупился Эйт, — Это ещё древние сказали. Первый шаг при раскрытии любого преступления.

— Ну смотри, Тёрн, — оживилась Чари, она просто обожала любые игры, — откинем пока случайные стыковалки, хотя я и начинаю склоняться к ним, и взглянем на твой куй продест.

— Куи продэст.

— И на них тоже. Не занудничай! Тяф, твой выход, до утра ещё далеко, поэтому расскажи нам, кому может быть выгодно всё случившееся.

Уговаривать Тевье не пришлось.

— Ну, во-первых, — начал паренёк, рассказывать истории и составлять теории он был мастер, — чур, без обид.

— Какие обиды, — не понял Эйт.

— Хорошо, для примера. Всё происходящее выгодно тебе. Ибо в результате, как мы видим, нищий школяр знакомится с богатой красавицей баронессой, и вся его жизнь может измениться по щелчку её пальчиков. Ты приобретаешь всё, не рискуя ничем.

— Что за хрень-то?! — взвился Эйт — Как я бы это всё устроил?

— Во! — захихикала Чари, — та-да-да-дам… смертельный номер, Эйт начинает думать! Именно, «как?» — это уже другой вопрос. Более важный, чем первый. Но и он не главный, ибо… Тевье…

— Ну, навскидку. Ты умный Эйт, очень. Не чета нам. В Университете ты слышал рассказы о Мадлен Зачарованной и, когда встретил её, понял, что шанса упускать нельзя. Ты ученик Скварчиаре, ты разбираешься в травах, лекарствах… ядах.

— И в приворотных зельях тоже, — поддакнула Чари, — глянь, как она на тебя смотрит!

Мадлен вздрогнула и прижала ладошку ко рту, уставившись на Эйта.

— Да! — наслаждаясь эффектом с кровожадной ухмылкой продолжал Тяф, — И значит, мог приготовить сонное зелье. В замок попасть было просто, Маргарита тебя пригласила сама. Да и потом, кто-то ведь доставлял Альваро снадобья «колдуна»? Уговорить Скварчиаре отправить тебя охранять Мадлен ещё проще, чтобы оказаться рядом, когда она проснётся. А дальше мы всё видели…

— И видим! — буркнула Чари, когда Эйт с жаром схватил баронессу за руку.

— Марго! Не слушайте их, пожалуйста, они ненормальные, вы же знаете, мне ничего не нужно, я даже монетку не… Я не приходил к вам! Вы же помните, как я икал, увидев вас. Ну какой из меня злой гений и коварный соблазнитель?!

— Хорошо замаскировавшийся, — едва слышно выдавила баронесса.

Её плечи сотрясала лёгкая дрожь.

— Вы плачете?

— Н…нет, — всхлипнула она, — н-не плачу…

— Но я же вижу!

Мадлен отняла ладошку ото рта и над пляжем тёплыми брызгами разлетелись переливы звонкого девичьего смеха. К ним присоединился хохот Чариты и Тевье, а чуть позже слегка замешкавшимся эхом отозвался и смех самого Эйта.

— Вот именно поэтому, — отсмеявшись, произнесла Чари, — вопрос выгоды более чем вторичен. Хотя бы потому, что выгода у каждого своя. А дознаватель — не актёр Он не влезает чужую шкуру, наоборот, приписывает свои мысли преступнику. Ставит себя на его место. Глупо. Ведь прежде, чем говорить о желаниях, хорошо бы узнать самого человека. Я, Тяф и уже даже Марго тебя знают, как вон Тяф своих голеньких обструганных кукол. И заметь, что, защищаясь, ты давил именно на это. Что ты не такой. Значит, что…?

— … значит, мы должны найти такого! — закончил Эйт, — Искать надо не того, кому выгодно, потому что выгодно всем. Вернее, при должной сноровке можно сделать так, что станет казаться, будто случившееся выгодно любому. Тебе, так как ты завидуешь, ревнуешь и просто ненавидишь чванливых богатеев.

— Фи! — фыркнула Чари. — Ревную? Ещё чего. Вот уж несусветная глупость!

Эйт отмахнулся и продолжил, не вступая в спор:

— Влюблённому Альваро, который хотел вырвать Мадлен из рук барона. Каким-нибудь университетским маньякам, желающим обзавестись собственным привидением. Отвергнутому и оскорблённому влиятельному старичку-герцогу, которого здесь нет, но он запросто мог подослать своих людей: Лаго дель Лобо нынче полон всякого сброда. Даже Тяфу, который хотел извести ведьму, прости, Мадлен, Да что там, самому Генриху Французскому. Смерть пусть дальней, но племянницы короля — отличный повод к войне. Выгода — это начало нити, она глубоко, не ухватить, а у нас если и есть, то только концы.

— Именно! — зааплодировала Чари, — хочешь разгадать тайну, тяни за любую нитку, она приведёт к тому, что в центре клубка. Ищи того, кто связан со всеми.

— Паука в паутине, — задумчиво произнесла Мадлен, — того, кто почувствует колебание любой нити. И среагирует.

— Умничка, — кивнула Чари.

— Кукловода, — чуть поздновато, но с довольным видом добавил Тевье, — а при хорошем спектакле, на него вообще не обращают внимания.

— Ну что, воронята, — Чари потёрла ладошки, — Новое приключение? У нас есть один день, чтоб разгадать Тайну Зачарованной Мадлен. Каков план? Думаем или ждём ниточку?

— Кажется, уже дождались, — встревоженно выдохнул востроглазый Тяф, — идёт кто-то. Вон свет на тропинке. С факелом, похоже.

— Это Альваро! — Мадлен порывисто поднялась и прижала руки к груди, — Ты был прав, милый Тевье! Значит, это его план! Он нашёл лекарство, и мы сбежим, но тогда… — она вдруг замолчала, — я больше не увижу вас?

— С чего это? — пожала плечами Чари. — Будем в Вест-Индии, заглянем обязательно. Только… только будьте осторожней, ваша милость, лады? Мне не по себе, когда всё заканчивается так сладенько. Попривыкла, что следует продолжение. Сказка отличается от жизни лишь удачно поставленной точкой. Тем, что она недорассказана. Может, Эйт прав, и я завидую, но всё равно, чаще розовый финал — это лишь застиранная кровь. Берегите себя, Марго, — Чарита обняла баронессу. — Счастья вам с вашим пиратом. Ему повезло, вы оказались славной. Я даже соглашусь, что не все аристократы… ладно. Оставайтесь такой, сколько сможете! Вы честная. Это больно, но круто!

— Погодите с прощанием и финалами разной окраски. Судя по всему, это не Альваро, — Эйт напряжённо вглядывался в мерцающий далёкий огонёк. — Во-первых, странно, что с горы, а не из города. Во-вторых, дон Альваро должен быть на коне, тем более, если собирается забрать Мадлен. Нести на руках — это романтично, но слишком, даже для историй Тевье. А факел движется очень медленно и как-то рвано, даже для пешего быстро идущего человека. Мне кажется, это учитель.

— Скварчиаре? — удивилась Чари, — зачем ему сюда? Он и в город-то никогда не выбирался, ты ему всё таскаешь.

— Да, странно. И тяжело ему по этой тропинке вверх-вниз бродить. Он ногу недавно подвернул, лестница в склепе, будь она не ладна, теперь хромает. Но… это хорошо, что он здесь! Мы поговорим с мастером — он поможет. На самом деле учитель добрый.

— Погоди, — протянула Чари, — Мадлен с её пиратом я понять могу. Тебя — нет. Смотри, старый, слепой и хромой колдун…

— Не колдун он. Анатом.

— Ещё хуже, — отмахнулась Чарита, — так вот, он вылазит из своего склепа ночью и тащится по узкой горной тропинке к мёртвой девушке, которую в течение месяца опаивал какими-то травами…

— Накануне отправив своего ученика охранять тело, — вставил Тяф.

— Только он не опаивал, — поправила Мадлен, — он спас меня. Я заболела раньше. И… и настой лютика выпила сама. А до этого я дней десять никаких лекарств не принимала, когда кончилось снадобье.

— М-да… не расплетается ниточка. Запуталась. Тогда зачем он здесь?

— Расплетается, — прошептал Тевье, — Я знаю. Говорят, в определённую ночь колдун, особенно некромант, может, ну… — Тяф залился краской, — ну с покойницей… это самое… особенно с юной, чтоб вернуть себе силы. Забрать все её непрожитые годы.

Мадлен чуть слышно вскрикнула, видимо осознав, что участь университетского духа не самое страшное, что ей грозило после смерти.

— Ой, Тяф, замолчи! — взмолилась Чари. — Это вообще не так работает. В Вальпургиеву ночь на шабаше ведьмы с ожившими мертвецами устраивают… разное. Семя покойников возвращает им молодость и красоту.

— А ты откуда знаешь?

— Дурак!!! — вспыхнула Чари и, оттолкнув Тяфа, повернулась к Мадлен, — Марго, надо узнать, что хочет Скварчиаре. Вы… вы должны забраться в саркофаг.

— Нет-нет-нет!!! — затрясла головой девушка, отшатнулась, едва не свалившись с обрыва, благо Каридад успела схватить её и оттащить от края.

— Я не могу, Чари, милая, пожалуйста, не заставляй меня.

Глаза Мадлен наполнились слезами. Эйт видел, что баронесса готова упасть на колени. Видела это и Чарита.

— Ладно, — вздохнула она, — Тогда по-другому… Говорите, Скварчиаре почти слепой, и к тому же Мадлен никогда не видел? Ладушки… Так… Снимайте платье.

— Ч-что? — поперхнулась француженка, — Я не…

— Марго! — разозлилась Чари, — либо платье, либо в гроб! Живее! Скварчиаре хромой, а не безногий. Пошли! — акробатка схватила баронессу за руку и потащила в каменистую глотку пещеры.

Мадлен смешно пискнула, споткнувшись, взмолилась:

— Погоди, я ж на каблуках.

— Попросить Эйта, чтоб он взял Вас на ручки?

Ответа разобрать не удалось. Девушки исчезли в темноте, а Эйт и Тевье недоумённо переглянулись.

— Она тебе нравится, да? — почему-то шёпотом произнёс Тевье.

— Кто? — глупо переспросил Эйт

— Не тупи! И знаешь, по-моему, Чари это чувствует. Она… словно боится оставить нас одних. Боится уезжать. Воронята не могут без Белой Вороны. А Мадлен — белая. Она не такая, как остальные, и ей тяжело, как и нам. Тёрн, — Тевье ещё понизил голос, и Эйту стало казаться, что он не слушает, а читает мысли, — если мы попросим её не уезжать. Вдвоём. Оба. Скажем, что не можем без неё, что… любим. Она… она останется, как думаешь?

«Кто?», — хотел снова повторить Эйт, но передумал, слишком болезненная была тема, чтоб увиливать от ответа.

— Останется — ответил так же, едва слышно, — но… но что дальше? Мы разорвём её? Как вороньё? Или друг друга?

Тяф отвёл глаза и даже опустил голову.

— Тёрн, а ты… ты не можешь… с Мадлен. Вы же нравитесь друг другу.

— Не могу, Тяф, не могу… прости.

Эйт отвернулся. Глупые звёзды насмешливо подмигивали, как акробатки, уцепившись за чёрный купол небосвода. Эйт сморгнул слезинку и перевёл взгляд вниз на тропу и приближающийся, приплясывающий огонёк фонаря. Тот уже выцарапывал из теней другие, более светлые, и, как искусный ваятель, каждый миг отсекая лишнее, придавал им всё более чёткие очертания некой новой сущности — высокой, широкоплечей, но сгорбленной фигуры седовласого учёного.

— Пора спускаться, — сипло проговорил Эйт и сам испугался своего голоса. Откашлялся: — Мы до сих пор не знаем, что придумали девчонки. Пойдём, Тяф. Скварчиаре скоро будет здесь.

— Если они переодеваются…

— …то я зайду первым и крикну, чтоб ты зажмурился. Идём!

— Я не о том, балбес! — смутился Тевье, — Я говорю, если они переоделись, то белая сорочка, в которой была Чари, видна в пещере. Как спрячется Мадлен?

— М-да. Этот саван нужен был как раз для того, чтоб её увидели. И кровь. Не подумал. Идём быстрей.

— Девчат, мы спускаемся, — гаркнул Эйт в чёрную нору прохода и нырнул в объятья собственного эха.

Как слепой крот, сполз в глубину на десяток футов и замер. На миг показалось, что он попал в подземное царство и предстал перед самой королевой Фейри: высокой, грациозной, величественно-прекрасной. Густые волосы волнами расплавленного серебра скатывались по тонкой шее и обнажённым плечам, мерцающей накидкой прикрывая спину. Листья тёмной дубравы подарили цвет платью, переливающемуся росой алмазов, глубокое декольте, забранное паучьей сеточкой, притягивало взор к полуоткрытой груди, размеры которой оказались… Эйт судорожно сглотнул. В общем, сейчас дико было предположить, что у этого волшебного существа «прекрасно получалось» сходить за мальчика. Гибкий стан стягивал так любимый акробаткой широкий кожаный пояс (ну, или узкий корсет) с кучей серебристых ремешков и пряжек. Собственно, по нему-то Эйт и опознал в пещерной фее Чариту.

Та засмеялась, явно наслаждаясь произведённым эффектом.

— Круто, да?! Прикиньте, я великанша! Эйт, дылда, я теперь тебя поцеловать могу, даже на цыпочки не вставая. Видали такое? — Чари бесцеремонно приподняла покров шелестящей зелени, обнажив ножку, обутую в странную туфельку в форме копытца на удивительно высоком каблуке. — Эх, нам бы такое пораньше, Сип бы вообще обделался! Дьяволица с копытами — блеск! Хотя, непривычно на них ещё. На ходулях и то проще. А тут… то ли держать равновесие, то ли не держать. Мука в общем. Марго умница, в эквилибристике меня превзошла.

Только сейчас Эйт перевёл взгляд на вторую девушку в простой белой сорочке, которая недавно так хорошо послужила саваном Чари-упырице. Мадлен чуть ли не пряталась за саркофагом. Испуганная и смущённая, без платья и туфель, баронесса разом превратилась в обычную (пусть и очень хорошенькую) девочку, неловкую и худенькую. Оставшись босиком, в полупрозрачных шёлковых чулках, на холодном камне маленькая француженка зябко переминалась с ноги на ногу, обхватив себя за плечи руками. То ли от холода, то ли для того, чтоб спрятать грудь. Не помогало в любом случае.

Эйт чувствовал, что Тевье тоже замер за его плечом. Но на кого он смотрел, да и смотрел ли вообще хоть на кого-то, было не ясно, но первым в себя пришёл именно он.

— Скварчиаре скоро сюда доковыляет, — пробурчал Тяф, старательно отводя глаза от обеих девушек, но, тем не менее, с каждым мгновением приобретая всё большую схожесть со стручком огненного перца. Маленький, красный, тронешь — обожжёшься.

— Уже? Плохо… плохо… Так, парни, крышку на место, — Чари легко перемахнула через стенку саркофага, но… — Ой, нет, я в этом платье не пролезу. Чуть пошире, какая ж я в нём толстая. Вернее… ладно, вооот, — наконец Чари сверкающей изумрудной змейкой скользнула в щель между крышкой и изголовьем, повертелась, расправляя платье, вытянулась, поудобнее устраиваясь в саркофаге, пригладила волосы, скрестила руки.

— Господи, прости нас, не из кощунства всё творим, — прошептала она, — Хорошо, закрывайте, только не плотно, в прошлый раз я чуть не задохнулась, страх такой накатил, а сама крышку отодвинуть не смогла. — её передернуло от воспоминания, — Особенно жутко стало, когда вы ушли. Я кричала даже, и… тишина. А потом Эйт рядом бубнить что-то начал. Тогда полегчало, не так страшно. Успокоилась чуток. Ладно, ребят, простите, это я так, страх заговариваю. — девушка несколько раз глубоко вздохнула и зажмурилась, — Всё. Закрывайте!

Эйт и Тевье навалились на тяжёлый камень. Марго вскрикнула и отвернулась.

— Нет, стойте! — закричала Чари и отчаянно упёрлась ладошками в мраморный торец, безуспешно пытаясь остановить со скрежетом наползающую на неё каменную плиту, отрезающую от мира живых, от света, воздуха, — Блин, Марго! Что ж ты сделала. Жутко мне теперь, словно взаправду заживо хоронят. Сломалась! Стыдно-то как, — девушка со злостью врезала кулачком по крышке гроба. — Ладно, оставьте так, наполовину, если что, смогу выбраться, — она откинулась на шёлковую подушечку и несколько раз глубоко вздохнула, — Ещё раз простите, — пробормотала она, — не знаю, что со мной. Марго, теперь я тебя понимаю, но выбора нет, прости, что обманула, тебе тоже в гроб. Снова. Больше прятаться негде. Но зато тебя там Скварчиаре разглядывать не станет. Или что похуже.

Чари показала скривившемуся Тевье язык.

— Нет, — замотала головой Мадлен, — ты же обещала. Я не смогу! Я умерла там! Я чувствовала, что умерла!!! А потом…

— Тёрн, сделай с ней что-нибудь! Всё катится к…

— Замолчи, Чари! — рявкнул Эйт, — Тяф, успокой её, не дай вылезти из дурацкого ящика, она всё испортит.

А сам прижал Мадлен к груди, погладил по волосам, как недавно это делала Чари. Раз получилось у неё… Попытался вспомнить, что та говорила.

— Тише, госпожа. Всё будет хорошо, я вас не оставлю. Вы же мне верите, да?

Баронесса кивнула.

— Хорошо, теперь…

— Он уже рядом, — взвыл Тяф, — что нам делать? Что мне делать?

— Тёрн, что там, я не вижу?

— Нормально всё! Лежи, притворяйся красивой и молчи.

— Злюк какой, — прошипела Чари и… замолчала.

А Эйт действительно разозлился не на шутку, какого чёрта затевать идиотский спектакль, когда можно по-человечески и без кривлянья напрямую обо всём спросить учителя. Но нет, Каридад Сегри лёгких путей не ищет! И он за ней следом. Эх! Эйт не любил принимать решения. Всегда старался держаться за чужими спинами. Но иногда… он даже не заметил, что его все беспрекословно слушаются, — Тяф, скидывай рубаху, натягивай мою, чистую. Будешь убалтывать Скварчиаре вместо меня.

— Я? А ты? Что я скажу твоему учителю?

— Уж ты-то найдёшь, только лишнего не трепи. Так, Мадлен, идите ко мне, повернитесь. Я сейчас завяжу вам глаза. Как в «жмурках», играли? — он поздновато понял, что пример неудачный, ибо смысл игры как раз в том, чтобы слепой «мертвец» тебя не схватил. Оставалось надеяться, что у Марго ассоциации с игрой радужнее. — Сейчас… — Эйт рванул рукав окровавленной рубашки Тевье. Тяф негодующе пискнул, но возмущаться не стал. Дураком он никогда не был, хоть иногда и выглядел. — Вот так, не туго? Теперь держите меня за руку и ничего не бойтесь. Я ложусь сюда, — Эйт едва уместился в деревянном ящике.

Гроб был очень глубокий и широкий, оно и понятно, делали не для девушки, а для платья, но не особенно длинный. Как удивительно переплетаются события, успел подумать Эйт, устраиваясь на жутком ложе. Если бы барон решил похоронить дочь без изысканных туфелек, знака родовитости и богатства, или в простом платье по фигурке. Если б не человеческое тщеславие, он бы сейчас просто не втиснулся сюда и весь их «гениальный» план обернулся бы хорьковым помётом.

— А теперь вы. Да, прямо на меня.

Мадлен дёрнулась, задев ногой дубовую доску. Конечно, она всё поняла. Смысла врать не было, Эйт и не стал.

— Вот и всё, никакой крышки, Марго, перед вами только моё лицо. Представьте, что вы…

Что она должна представить, Эйт придумать так и не смог. В голове вертелся только образ колдуньи, которую хоронят лицом вниз, чтоб та не смогла выкопаться. Но, наверное, фантазия у француженки была богаче, потому что она мягкой лаской скользнула по его телу и прижалась к груди. Её руки тёплой подушкой легли ему под голову. Она не плакала, не спорила, лишь вздрогнула, когда опустилась крышка. Вздрогнул и Эйт. Наступила тьма. Осталось только дыхание друг друга и жасминовый аромат её волос. И голоса… Голоса с той стороны кулис.

* * *

— Хейли, это я, дон Хьюго. Я спускаюсь и надеюсь, что мне в голову не прилетит что-либо тяжёлое. Хоть ты и на страже, не проявляй излишнего рвения, юноша.

Шаркающие шаги и тяжёлое дыхание подтвердили правдивость слов ночного пришельца.

— О! Дон Скварчиаре! — звенящий голос Тевье был наполнен почти щенячьим восторгом. Даже Эйт, зная всё, не услышал фальши, — Как я рад, что вы здесь. Жутко мне тут одному.

— Хм, одному? А ты, собственно, кто, маленький Педролино? Подойди-ка поближе? А-а теперь вижу, рыжий Тевье ха-Леви, закадычный друг моего непутёвого ученичка. Должен был догадаться, что он потащит тебя за собой. А где же он сам?

— Вы не поверите, дон Скварчиаре! Тут такое было, — взахлёб начал рассказывать Тяф. — Как только колокол полночь отзвонил, к нам Сип-то с дружками и заявился. Ну, Сип этот, то бишь Васко Эрерра, а с ним Крысоед и Курро Толстый, те, что могилы, сказывают, грабят и покойничков вынимают, а потом университетским продают… ой…

— Слыхал о таком, — согласился Скварчиаре. — полезное, между прочим, дело делают ребятки. Сколько жизней спасти можно, если знать, как тело устроено.

— Полезное? — возмутился Тяф. — Так они душу губят. Как же потом по воскресении, когда тела нет?

— Хм, забавный Педролино, я бы с удовольствием вступил с тобой в теологический диспут, но время, увы, не столь щедро, как может казаться в твоём возрасте, мальчик. Юная баронесса в холодной усыпальнице за твоей спиной, живое (хм, прости, уже нет) тому доказательство. Посему настоятельно рекомендую не сокращать отпущенные нам с тобой мгновения, поведав мне, где чёртов Эйтерн мак Хейлин, которого стоит выдрать как Исидорову козу! Но идиотская преподавательская привычка не оставлять вопрос без ответа меня доканает, посему отвечу, так как проявление интереса есть единственное оправдание нашего существования. Но прежде скажи, ты знаешь, что происходит с телом в могиле? Слышал про гниение, червей, а иногда и обглоданные кости, если зарыли неглубоко?

— Д… да, мэтр.

— Хорошо. А теперь ответь, почему сгнившее и сожранное червями тело воскреснет, а исследованное анатомом нет? Разве плохо, коли человек, грешивший при жизни, после смерти всё ещё может помочь живым избежать боли? Найти лекарство против хворей?

— Дон Скварчиаре, но ведь падре говорит…

— Мальчик, падре говорит то, во что верит. Я — лишь то, что знаю. Без веры этот мир превратится в зверинец, но без знаний он просто опустеет. Так… чтоб нам было проще. Что ты любишь, чем увлечён по-настоящему? Потому как лишь увлечение делает нас чем-то большим. Придаёт смысл хаосу существования. Превращает бытие в жизнь.

— Я… — Тяф явно растерялся, — ну… я люблю вырезать фигурки всякие.

— Кукол? — Скаварчиаре, похоже, воодушевился, — Замечательно, мальчик, замечательно. Выходит, это у вас в крови. Не поверишь, но далеко отсюда один ваш праведник и мудрец Махараль из Праги тоже занимается куклами, только глиняными. И это ни в коей мере не мешает ему быть учёным и в то же время глубоко религиозным человеком. Мы, увы, до этого не дошли. Скажи мне, мальчик, если я захочу, то смогу вырезать куклу?

— Да, но только если научитесь…

— Вот! — щёлкнул пальцами Скварчиаре, — Так же и с нами. Я смогу кого-то вылечить, кому-то помочь, только если научусь. Если буду знать, как. Наука, мой мальчик, это лестница с двумя ступеньками, мы забираемся на следующую, и нижняя тут же исчезает. Всё выше и выше… и спуститься уже нельзя. Мы видим мир другим, Педролино. Как ты, сидя на крыше или забравшись на вершину утёса. А если подняться ещё выше… но нам не хватает сил. Точнее времени. Мы дряхлеем, мальчик, мозг и тело отказываются нам служить. Это кара каждого учёного. Знать, что ты не доберёшься до крыши. Сколько бы ступеней ни преодолел. Не успеешь. Страшно…

— А зачем вам на крышу, дон Скварчиаре?

— О! Да ты не глуп, мальчик. Затем, что там становятся другими правила. Чем выше поднимаешься, тем меньше приходится объяснять. Потому как ты просто понимаешь, что нужно делать. И обоснование своих поступков уже не требуется. Нет причин следовать нормам, которые были придуманы там, внизу, для других, тех, кто хочет и привык подчиняться законам человека, а не природы.

Ты же не станешь уговаривать цыплёнка забраться в кастрюлю, объясняя, что иначе останутся голодными дети, ты берёшь и делаешь, как бы трудно ни было. Такова наука, мой мальчик. Это не знания, которые можно вколотить в любую голову. Увы, многие из профессоров считают именно так. Нет, это способ видеть мир. Итак, я ответил на твой вопрос, теперь ты ответь на мой. Где Хейли?

— Убёг

— Куда убёг?! Толком говори!

— А-а… Ну, я и говорю, — затараторил Тяф, — Эйт как Сипа-то заприметил, да скумекал, зачем он тут, так сразу и рванул из пещеры, заорав, дескать, Тевье, задержи их. Я стражу приведу. Ну, они не будь дураки за ним, а я вот теперь сижу, трясусь рядом с покойницей. Жду, кто заявится. То ли Сип за мертвячкой вернётся, то ли стража баронская. А мне в любом случае несладко придётся. Хорошо, что это вы, мэтр Скварчиаре. Я побегу, да? Если Эйта найду, сразу к вам отправлю.

— Стража, говоришь, баронская. Хм… плохо-плохо. М-да, не ждал я, что тут Сип объявится. Странно, не того полёта птичка, чтоб баронессу клевать. Ну ладно… действительно, у парнишки выбора не оставалось, куда ему против троих. Надеюсь, не найдут его поутру с ножом в спине. Досадно, коли так. Очень смышлёный паренёк. На диво. Так, Педролино, пока никуда ты не бежишь, коли уж взялся другу помочь, придётся постараться. Сдвигай крышку. О, уже?

— Это Толстый Курро, ему Сип приказал. А как Тёрн увидел, что они удумали, так и… А кто такой этот Педролино?

— Что? Да есть один такой персонаж у меня на родине. Посмотри на себя — поймёшь. Вот что я называю работать спустя рукава. Закатай хоть, а то по земле волочатся. Темно-то тут как, ну-ка, малыш, посвети. Хоть взглянуть на неё. Правду ли говорят. А то такого в Университете о её красе наслушался…. Эй, не так близко, волосы спалишь. Нет, всё равно не разгляжу, даже в окулярах.

— Правду! — прошептал вдруг Тевье слегка изменившимся голосом. — Я красивее не видел. Да и не может быть никого краше. Лицо нежное, как у нимфы, и кожа глаже шёлка. Чище воды родниковой и будто изнутри светится. Волосы густые, как грива лунной кобылицы, что в небесных лугах пасётся, сияющие и серебряные, слово нити, на коих звёзды закреплены. А брови тёмные, соболиные, и ресницы тоже, пушистые, как лапы у ели, и длинные, даже сейчас тени на щёки падают.

— Краска это, дурачок, но продолжай, только без эпитетов. По-деловому.

— Нос тонкий и прямой. Даже кончик не загибается. Словно кто по отвесу отмерил и выстругал, да и зашкурил идеально. И скулы тоже резные. А губы… улыбаются, настолько изгиб мягкий. Такого контура я…

— Тьфу! Уж лучше с эпитетами, а то я и забыл, что ты резчик. Ладно, в общих чертах ясно, что ж, выходит, что-то в ней было, коли ты, даже на мёртвую глядя, о нимфах заговорил. А теперь главное, зачем я здесь. И для чего тебя о чертах покойницы спрашивал. Дал мне барон задание. Сохранить красу эту. Если уж Господь душу девочки прибрал, то пусть отцу хоть тело останется. А может, и Суд скоро, и вернётся душа в сохранённый да украшенный сосуд. По крайней мере, египтяне так считали. Поэтому надо мне его, сосуд то бишь, в лабораторию доставить, а там уж бальзамированием займусь. Даст Бог и останется ваша нимфа прекрасной ещё на пару столетий. Махараль, о котором я упоминал, смог разжечь подобие жизни в одном из своих глиняных творений, но не шагнул дальше. Я на такое не способен. Пока… Я не могу даже создать куклу, как ты, но вот сохранить то, что создано Творцом несоизмеримо более искусным, чем любой мастер во вселенной — да! В сказках говорится о живой и мёртвой воде. Раввин Лёв использовал живую. Но, не окропив тело мёртвой, это бесполезно. Именно она сохраняет… Прости, я забылся. Итак, тележку я вашу у входа видел. Теперь главный вопрос, ты один справишься? Сможешь её ко мне доставить? Из саркофага вынуть, из пещеры вынести? Из меня-то помощник, сам видишь, никудышный. Дерзай, юноша, мёртвые не ждут. У них времени лишь до рассвета.

— Всё сделаю, дон Скварчиаре, будьте покойны.

— Хорошо, мальчик, в долгу не останусь. Только поторопись. Если Хейла встретишь, скажи, пусть в лабораториум со всех ног мчится. Нам трудная ночь предстоит. Ну, а я пока посижу, переведу дух, а потом в гору, к себе. Надеюсь, ты меня опередишь и не разочаруешь.

О, как ловко! Словно сама в руки скользнула. А ты сноровистый, юноша, хваткий. Выходит, повезло мне. Ну, с Богом! Только навозом её сильно не заваливай. Я понимаю, маскировка шедевральна, но мы ж не тати какие и преступления не совершаем. Но глаза людям всё ж не мозоль. Сам понимаешь, слухи поползут, барон разгневается. И так о его дочке разное болтать начали, что де и ведьма, и козла под хвост целовала, и прелюбодейка, бесами одержимая, и еретичка, что прям с костра святой инквизиции бежала…

* * *

Эйт чудом извернулся, чтоб в последний момент зажать девушке рот. Негодующий всхлип и оправдания вместе со слезами, слюнями и помадой остались на его ладони.

— Всё? — спросил, едва шевеля губами. Почувствовал кивок. Убрал руку. Неловко погладил по волосам, — Не слушайте, я знаю вас. А вы знаете, что я знаю.

— Знаю, — девушка повернула голову, опустила ему на плечо, её губы почти касались уха Эйта, — и ещё знаю, что самое нелепое — это общение на «вы» двух обнимающихся полуобнажённых людей, запертых в одном гробу.

— Простите, — Эйт покраснел, — но мне, правда, некуда деть руки.

Мадлен вздохнула:

— Всё в порядке, я пошутила… неудачно. Это всё нервы и духота. Что это?

Гулкий скрежет разнёсся по пещере.

— Не знаю, — выдохнул Эйт, — кажется, кто-то задвинул крышку саркофага.

— Зачем? Он же пустой?

— Наверное, поэтому, чтоб никто не обнаружил отсутствие тела. Но как дон Хьюго справился один? Хм, он что-то бормочет. Кажется, напевает себе по нос. Он всегда так поступает, когда сосредоточен. Но что ему делать в пещере?

— Не знаю, а вы вообще что-нибудь поняли из того, что сказал ваш учитель?

— Не совсем. Я даже не всё слышал. Как-то шумит в голове, и сердце выскакивает.

— Страшно? — шепнула Мадлен, — Тяжело?

— Немножко, — признал Эйт, — я думал, будет не так душно и…

— Закройте глаза. Мы в лодке. Маленькой узенькой лодчонке, новой, только что выдолбленной, нас опьяняет запах свежего дерева и цветов, которыми устлано дно. Жасмин и роза. Нотки бергамота и персика. Различаете? Тонкий шлейф древесных масел. Мы вдвоём в огромном океане. Лодочка несёт нас к далёкому острову, утопающему в яблоневом цвету. Нас качают ласковые волны, а над головой бескрайнее синее-синее небо. Воздух такой свежий и прозрачный, а тёплый ветерок играет нашими волосами, спутывая их друг с другом, — она легонько подула на шею Эйта. — Вот так. Чувствуете? Вдохните поглубже. Ещё раз…

— Мадлен, с вами всё в порядке? — на миг Эйту показалось, что девушка сошла с ума. Но шелест её голоса успокаивал, почти убаюкивал, точно шелест волн, и казалось, что воздух действительно посвежел, а тревога отступила. А нотки бергамота, персика, жасмина и розы Эйт чувствовал уже давно. С того мгновения, как поднял Мадлен на руки. Он понял, что фантазия у Марго действительно богаче, использовать духи и голос, как способ уйти от пугающей реальности… Молодец. Эйт улыбнулся. Сработало. Хочешь, чтобы кто-то стал сильнее — будь слабым.

— Чувствую, — улыбнулся Эйт и слегка взъерошил девушке волосы. Похоже, она засмеялась. На миг даже стало жаль, что сейчас Скварчиаре уйдёт, и их путешествие к далёкому яблоневому острову оборвётся.

Желаниям свойственно сбываться. Опасайтесь их. Скварчиаре не ушёл. Наоборот, чьи-то тяжёлые шаги и позвякивание шпор нарушили мерное покачивание лодочки с бергамотом, персиком, жасмином и розой.

— Ха, старик! — гаркнул зычный голос, — И почему же я не удивлён, встретив тебя здесь?

— Альваро! — чуть не взвизгнула девушка, благо её писк, приглушённый крышкой, утонул в рокоте мощного баритона.

— Ну, наверное, потому что знал, что я приду. Не? — судя по всему старый анатом удивления тоже не испытал.

Чего нельзя было сказать про Эйта. Оказывается, Мадлен говорила правду и ничего не путала. Альваро действительно знаком с учителем и, похоже, давно. А Скварчиаре, выходит, замешан во всём происходящем?

— Вообще-то ты прав, старик, меня удивило не твоё появление здесь, а твоя извечная самоуверенность, граничащая с тупостью. Ты думал, что я просто исчезну, оставив твоё предательство безнаказанным?

— Предательство? Однако… - хмыкнул Скварчиаре, - и в чём же оно состояло, позволь уточнить?

— Ты разрушил всё! — взревел Альваро,- я мог стать бароном! Владельцем этого зачуханного городишки. Богатейшим человеком севера!

— И коим же образом я разрушил столь грандиозные планы? Не позволил убить девочку?

— Да, чёрт тебя дери! Она должна была сдохнуть через месяц после свадьбы, а не накануне! Тогда бы всё стало моим, и я, наконец, расплатился бы с долгами и покончил со своим проклятым ремеслом!

Эйт уже ждал чего-то подобного. Извернувшись в гробу, он удавом обвил тело девушки, прижимая в стенке. Одна рука зажимала рот, другая удерживала пытающееся вырваться упругое тело. Жуткая картина: вампир и жертва. Если бы кто-то сейчас поднял крышку… Благо, этого не произошло. Яростный рык обезумевшего начальника стражи заглушал все звуки.

— Милая, милая, — шептал Эйт, — успокойся, я молю тебя. Слушай меня, родная. Ты вернёшься к отцу! Альваро за всё заплатит. Но нельзя, чтоб он тебя увидел. Тогда конец. Слышишь. Ради Чари и Тяфа, ради меня. Пожалуйста.

Девушка затихла. Даже обмякла. Может быть, потеряла сознание. На миг Эйту пришла в голову жуткая мысль, что в темноте он зажимал девушке не только рот, но и нос. Поэтому она так выгибалась и царапала его руку? Господи, только не это, пусть она будет жива! Холодея от страха и в то же время обливаясь потом, Эйт коснулся её левой груди. Сердце билось… а острые коготки впились в ладонь. Эйт чуть не вскрикнул.

— Ненавижу! — прошипела Мадлен, захлёбываясь слезами, — Всех вас ненавижу! Будьте вы прокляты! И тебя! Ты любишь её, а сам тут, со мной… извиваешься, как склизкий червяк: «милая… родная…» Мерзь! Отпусти меня! Отпусти, я сказала! Я не буду ничего делать. Обещаю!

-…что болезнь вернётся, если она прекратит принимать твои лекарства, — надрывался Альваро

— …и она бы вернулась, — голос Скварчиаре оставался таким же спокойным, — если бы это была болезнь. Неужели ты думал, что аптекарь при дворе самих Медичи не сможет узнать яд, которым ты пичкал девочку? Я много видел зла в этом мире, совершал его ещё больше, но скажи мне, как можно сидеть у кровати умирающей влюблённой в тебя девочки, смотреть ей в глаза, вытирать слёзы и кровь с её губ, держать за влажную дрожащую руку и рассчитывать, какую дозу яда подсыпать в следующий раз, чтобы бедняжка дотянула до свадьбы?

Слёзы катились по щекам Эйта. Не только собственные. Он знал, что оторванный рукав, послуживший повязкой, насквозь пропитался ими. Он чувствовал их соль на губах и боль в сердце. Вот он розовый финал, о котором говорила Чари. Слёзы, разъедающие кровь.

— Плачь, малыш, плачь, — шептал он, — сейчас можно. Ты не болеешь. Ты здорова. Ты жива и будешь жить. Плачь, теперь всё будет хорошо, пусть и не так, как прежде.

— … признаёшь, что дал ей противоядие? — С интонацией алькальда, зачитывающего приговор, прогремел Альваро.

— Признаю.

— Ну и хорошо, — голос Альваро так внезапно приобрёл мягкие, даже бархатные интонации, что Эйт не поверил своим ушам. — Понимаешь, старик, богатство — прекрасная штука, но всё же не главная.

— А что же тогда? — в голосе Скварчиаре впервые послышалась нотка искренней заинтересованности.

— Ты станешь смеяться, колдун. Говорят, смех продлевает жизнь, но, как мне мнится, не в твоём случае, так что почему бы и не повеселить учёного сухаря напоследок? Знаешь, я ведь солдат, пусть и наёмный. поэтому — честь, долг и справедливость, ну или то, как я их понимаю, для меня всё ещё не пустые слова. И... я ведь любил её. Не веришь, но это так. Профессиональный риск. Против бесовских чар устоять нельзя. Я было подумал, что не устоял и ты, хоть и древний сморчок, но ведь ты её не видел. Так зачем влез, старик? Если б ты знал, сколько сил мне стоило распустить слухи по всему городу о порочности этой девочки. Чудо, но к ней относились как к святой, и мне помогла только её… «болезнь»ну и твои коллеги: медики и лекари. Когда бедняжку ломало в судорогах, многие поверили в овладевшего ей демона. Тем более, и причина была известна. Она не католичка. Если бы барон не поддался на мои уговоры с лёгким намёком на поблескивающий впереди костёр инквизиции, то я бы её просто увёз подальше. Мы бы сыграли свадьбу. Она красивая, и я был бы даже счастлив с ней. У меня всегда была мечта где-то осесть и организовать своё дельце. Вот с ней бы и организовал. За неё бы платили. Ой, как хорошо платили. Наверняка, не меньше, чем за инфанту, скажу я тебе. Не самая приятная участь, но она была бы жива… какое-то время. Но нет, барон оказался уступчив. Свадьба через месяц. Должна была быть. И трагическая развязка душещипательной истории любви. Городишко бы рыдал. Люди любят трагические финалы. Хугларам и менестрелям красивая тема для баллад и пьес, а мне — выполненный заказ, оплата, и в придачу титул и наследство. А ты всё испоганил. Дьявол! Я вообще не знал, что от «вязкой нити» есть противоядие.

— Теперь знаешь.

— Ладно, старик, надеюсь, ты догадываешься, зачем я пришёл сюда?

— Более-менее.

— А чего тогда такой спокойный?

— А ты?

Эйту показалось, что начался камнепад, но это просто расхохотался Альваро.

— Смешной очкастый червь! Ты хоть знаешь, почему я тебя ещё не убил?

— Знаю. Ты — охотник, как и я раньше. Ты получаешь удовольствие от процесса. Результат — лишь галочка в послужном списке, зарубка на ремне.

— Хм. Удивил. В принципе, да. Я не знаю, старик, какие у тебя планы на баронессу. Почему ты разрушил мои, но долг красен платежом. Пора заканчивать. Открой гроб, колдун, и взгляни на плоды трудов своих.

Эйт почувствовал, как напряглись мышцы Мадлен. Словно у кошки, приготовившейся к прыжку. Он испугался, что она сейчас рванётся наружу, но девушка только плотнее прильнула к его груди.

— Прости, — шепнула она, — Ты не виноват. Ошиблась я, когда послушала тебя, а не Чари. Она ведь предупреждала. Но я знаю, что ты хотел, как лучше. Ты сделал всё, что мог, чтоб девочка не взрослела. Но не получилось, Эйт. Прости. Когда тебя убивают, ты становишься другой. Дай Бог тебе этого никогда не узнать.

— Дай Бог, — грустным эхом отозвался Эйт.

—…я тупой? Ничуть! Я тоже читаю книжки и даже итальянские новеллы. Я разгадал твою мозголомку.

— Мою? — каркающий смешок Скварчиаре казался совсем неуместным, — Ты уверен?

Мадлен вдруг вздрогнула

— Мне очень больно, затекла рука, — шепнула она, — давай ляжем как раньше, можно? Только теперь без рук.

— Конечно, — Эйт осторожно повернулся, стараясь держать руки вдоль тела. Мадлен навалилась сверху.

— А чью? Не белобрысой же баронесски, — засмеялся Альваро.

— Острожно, Маргх-хрх… — развернуться аккуратно не удалось. Острый локоток Мадлен неудачно упёрся Эйту прямо в горло. Тот дёрнулся, но узкий гроб выполнил своё предназначение, вытянутые руки оказались прижаты к стенкам бёдрами девушки.

— Конечно, нет, — презрительно хмыкнул Скварчиаре, девчонка лишь влюблённая дурочка, начитавшаяся книжек, — Но ты подумал о её отце? Старый волк, умный и хитрый, закалённый в боях, прошёл не одно сражение, выжил в парижской резне, сохранил дочь и всё состояние, неужели ты решил, что он задерёт перед тобой лапки, едва услышав про инквизицию?

— Эйт, что ты делаешь?! Фу! У тебя же... Прекрати, это мерзко! Я закричу!

— Гхрло… горлокхх…

— Что с тобой, Эйт? — предплечье сдвинулось, и прохладные пальцы Мадлен пробежали по его лицу, коснулись губ, шеи…- Не можешь дышать? Сердце?

— Локоть… кхр. — прохрипел Эйт. — Ты меня чуть не убила. Думал, раздавишь горло.

— Прости! О Боже! Кошмар какой, я тебя не так поняла, когда ты начал дёргаться, и… я подумала… после всего, что говорил этот подонок, я… Прости, Эйт. Прости меня, я случайно. Давай как раньше… с руками, — и снова завела свои ладони ему под затылок и запустила пальцы в волосы. Да, так было гораздо лучше.

— Старик, если ты надеешься заговорить мне зубы — не пытайся. Не выйдет

— Зачем мне? Помнишь первое правило ловчего? Если охотишься ты, значит охотятся на тебя. Что если барон решил избавиться от тебя до свадьбы? Ты же в курсе, что война с Францией неминуема? Думаешь, барон упустит шанс? Почему бы не создать буферное, нейтральное королевство? Он посадит дочку на престол. По примеру Иоанны III, королевы наваррской,герцогини д’Альбре, между прочим, родственницы твоей баронесски. Застенчивую Мадлен обожают в долине и примут с радостью. А если выдать её замуж за испанского инфанта или французского герцога… Но тут на пути оказываешься ты. И дурочка влюбляется. Что делать барону? Ответ очевиден и для нас,но и для него тоже: нет жениха — нет свадьбы. Но как это провернуть, чтоб не разбить сердце дочери? Можно, конечно, избавиться и от зятя, мало ли несчастных случаев на охоте или тех же болезней. Но оставить дочь вдовой? Партии с особами королевской крови уже не будет. Так что же делать? Устранить начальника стражи, наняв головорезов в небольшом городке, — нелепость. Да и чутьё у тебя звериное: в подворотне нож в спину не всадить. Барон это знает. Да и вышло бы, положим, поползли бы слухи. Дочка бы не простила никогда. Безвыходно?

— Ну…

— Не совсем.

— Отец?! — изумлённо выдохнула Мадлен, — Нет! Не может быть. Он бы никогда не похоронил меня живой. И убить кого-то он бы тоже не смог. Даже Альваро. Отец — человек слова! Раз он обещал выдать меня за… — она споткнулась, — но… он ведь обещал и герцогу. Даже раньше… Эйт, ну зачем, зачем ты меня вытащил из этого гроба! Почему я не умерла?! Я не хочу, не хочу жить в этом мире, где самые близкие люди оказались… оказываются…

— Тшшш, девочка, тише. Порой из-за любви можно совершить чудовищные вещи. Даже если всё правда, твой отец любит тебя, как никто на свете, если решился на такое. Рискнуть всем, чтобы причинить тебе как можно меньше боли.

— Но вышло наоборот. Столько боли я не чувствовала никогда! Столько, что теперь я больше уже ничего не смогу почувствовать. Сегодня меня убили, Эйт. И лучше бы это сделал Тевье, воткнув кол мне в грудь, чем… вот так… медленно и страшно, вытравливая душу. Наверное, это и есть — бальзамирование.

— Не понял тебя, — признался Альваро.

— В этом и фишка, мой недалёкий друг. Ловушка срабатывает, только когда ты не понял. Иначе это просто ящик с бананом и дыркой. Стоит только понять и отпустить банан — ты свободен.

— Какой банан? Ты обезумел старик?

— Похоже, обезьян тебе ловить не доводилось, охотник? А я вот поймал одну, только что. Если ты разгадал всё, как считаешь, если понял, что девчонка жива, у тебя появилась возможность убраться из города, но ты не отпустил банан. Кто ты после этого?

— Ты прав, самовлюблённый охотник на мартышек, я ничего не знаю про бананы и обезьян, я охочусь на иную дичь, но если ты под бананом подразумеваешь долг, то да, я не поднялся выше обезьяны. Только ведь это тебя не спасёт. Весь твой трёп, остроты. Что бы ты ни нёс, я знаю, что рядом никого нет. Только ты и я. Не дёргайся, всё равно ничего не успеешь. Ты опоздал, в прямом смысле. Поэтому проиграл, какой бы хитрый план сейчас ни складывался в твоей червячьей голове книгогрыза, - уже поздно. Наверняка, какие-нибудь уличные мальчишки следили за мной, и ты уверен, что зачарованная красавица спит в своём склепе, потому что принца, то бишь, меня здесь ещё не было. Это так. Принц припозднился. У него оставались дела в замке. Но знаешь, к красавицам ведь заглядывают не только принцы… Открой саркофаг и взгляни на свою приманку, старый дурак. Как ты объяснишь барону отрезанную голову и выпотрошенное тело его дочки? Заспиртуешь в своих баночках и предъявишь по частям? Боюсь, не оценит.

— Ты лжёшь, — прокаркал Скварчиаре, — никто не решится сделать такое с девочкой, кроме тебя. Каждый знает, что барон не простит.

— Профи да, знают. Но кто с ними работает? Только короли да идиоты. Мы с тобой не относимся ни к тем, ни к другим. Зачем, когда вокруг море жадных или преданных дураков? Да и потом, не с девочкой, а с ведьмой. Не допустить в Лаго дель Лобо нового Зверя. Ты удивишься, сколько оказалось желающих. К чему споры, старик? Открой саркофаг, и покончим с этим. Взгляни на дело рук своих. И умри. Я сделаю это быстро, обещаю. Я тоже немного знаком с анатомией. Лезвие войдёт в основание черепа, ты ничего не почувствуешь, почти.

— Он убьёт учителя! — застонал Эйт и рванулся из гроба, — пусти, Мадлен!

В этот раз она обвила его ногами нарочно, не позволяя двигаться, пальцы впились в волосы, оттягивая голову назад, но оба знали, что ей не удержать, он был почти в два раза тяжелее и в несколько сильнее, но… тут губы прижались к губам. Эйт ошалел. В первый миг он подумал, что она его целует, но отпрянуть или отвернуться не мог всё равно. Сжатые кулачки крепко вцепились в его космы. И только потом Эйт понял — не целует. Марго просто зажимала ему рот. Руки были заняты. Её губы шевелились, и Эйт чувствовал непроизнесённые слова:

— Лежи! Пожалуйста, лежи. Не шевелись. Ты не поможешь. Он убьёт тебя и твоих друзей, ты сам мне это говорил. Я не позволю. Не пущу. Ты дважды спас меня сегодня. Настал мой черёд. Обещай! Как я обещала тебе! Я сдержала слово, теперь ты… Эйт, не убивай нас, пощади, пожалуйста. Лежи… — Эйт перестал сопротивляться. Тёплые и солёные, влажные от слёз губы отстранились, но дыхание осталось на лице, горячее прерывистое. — Мы отомстим! — прошептала девушка, — вместе. Обязательно!

— Тупишь или издеваешься, недоделанный барон,— голос флегматичного Скварчиаре сейчас дрожжал от ярости, но самообладания учитель, похоже не потерял. Он никогда не сдавался, — посмотри на меня, а потом на крышку саркофага и скажи, кто победит.

— М-да… — хмыкнул Альваро, — за это всегда ненавидел черепах в мантиях, считают себя умнее других. Скварчиаре, выбрось пистоль. Думал, не замечу? Хотел пальнуть мне в затылок, пока буду корячится с крышкой. Ха, наивный. Так… И второй тоже. Не держи меня за дурака. Вот так, мэтр, а теперь подойди сюда и смотри…

В очередной раз скрежет крышки и ругань напугали мёртвую ореаду, дочь скалистого утёса по имени Эхо, от которой остался лишь голос.

— Дьявол! - взревел Альваро. — Ненавижу эту страну калек. Даже ручку обтесать не могут. Распорол ладонь. М-да, не задался денёк... Что?! Где она?! — его рык заметался под каменными сводами, но вдруг затих, перешёл в едва различимый полусвистящий шёпот, — Плевать,позже я её всё равно найду, а ты, старая змея, сдохнешь сейчас… Я медленно, по капле выдавлю из тебя весь яд вместе с жизнью.

И по отдельности-то жуткие звуки: стоны, хрипы, бульканья и падение тела смешались в не менее чудовищную какофонию.

Эйт и Мадлен рыдали вместе, глотая слёзы и зажимая друг другу уши ладонями до тех пор, пока не наступила тишина. Гробовая в прямом смысле. Уж Эйт и Мадлен теперь знали, что это такое. Когда тишина давит, разрывая барабанные перепонки, когда кричишь, но знаешь, что голос не разобьёт тишину, а лишь утонет в ней, завязнет, как в трясине, растворится в тенях, превратившись ещё в один кусочек разорванной нимфы по имени Эхо.

— Всё? — шепнула Малден, когда тишина стала невыносимой.

— Наверное.

— Я не могу больше, Эйт. Не выдержу.

— Я тоже.

— Выходим?

— Да. Держись за мной. И не сдёргивай сразу повязку, ладно?

— Будет больно от света?

— Не только…

Эйт толкнул крышку. Та с противным скрипом скользнула по стенке и с глухим, но отчётливым звуком упала на землю.

Эйт и Мадлен замерли. Тишина, никакой реакции. Они остались одни в пещере или… одни с мертвецом. Мадлен чуть сдвинула повязку, став похожей на королеву пиратов, вырвавшуюся из заточения. Стараясь не наступить на Эйта, перевалилась через край. Поднялась, сделала несколько неуверенных шагов и вскрикнула, попятилась в привычную тьму, зажимая рот ладонями.

— Я же просил держаться позади, — рявкнул Эйт, неуклюже перебираясь через стенку гроба, спотыкаясь и щурясь от света, бросился вперёд и оттолкнул девушку за спину, всё ещё не в силах ничего разглядеть. Мадлен дёрнула его за оставшийся рукав и ткнула пальцем в сторону саркофага. Эйт увидел. И тоже вскрикнул. Дон Альваро сидел, привалившись к мраморной плите, сжимая в руке кинжал. Смотрел прямо на них. И улыбался! Но самое страшное, он был жив. Баронесса окончательно сорвала с глаз окровавленную повязку и шагнула к своему жениху. К своему убийце.

Странно, в глазах Альваро не отразилось ни ужаса, ни удивления, хотя Мадлен была страшной. В окровавленном саване, жуткая известковая маска ещё сильнее выделялась по контрасту с золотистым телом, расползшаяся от слёз краска тёмными провалами пустого черепа обозначила глазницы и оставила жуткие подтёки, напоминающие сползающую гниющую кожу на щеках, где ручейки слёз разъели слой пудры. Но Альваро ни шелохнулся. Эйт бы на его месте… Нет, он никогда не окажется на его месте! Но именно так и рождались леденящие кровь легенды о мертвецах, возвращающихся за своими убийцами.

— Как же всё глупо! — свистяще-шипящий голос начальника стражи пугал сильнее, чем могильный облик Мадлен, — До нелепости просто. Второй гроб. Ха. Я всего лишь ошибся ящиком… Даже банан в другом... Как глупо… — он перевёл взгляд на Эйта, — Конечно, верный псиглавец, старый лис тоже знал, что преданный дурак надёжнее умного профессионала. Я ошибся. Вот, кого очаровала моя ведьма, не старика… щенка.

— Эйт, — тихо произнесла Мадлен, — пожалуйста, принеси мне моё платье. Если я правильно поняла, Чари оставила его чуть дальше по тропинке, слева, за «барсучьим», как она сказала, камнем. Нет! Даже не надо ничего приносить. Просто уходи, прошу. Я должна остаться с «возлюбленным» наедине.

— Но…

— Со мной всё будет хорошо. А ты нужен Чари. Очень нужен. Ей грозит беда. Ты видишь, на что способен Скварчиаре, что он сделал с… ним. Твой учитель дьявольски хитёр и умён. Вытащи Чари из его логова, пока не поздно.

— Из какого логова?

— Ты же помнишь, она дала слово, что спасёт меня. Найдёт записи колдуна. Она сейчас у него. Спаси её и Тяфа.

— А ты? Как я тебя оставлю… с ним. Марго, это не яд, вернее, яд, но я не уверен, что смертельный. Мне кажется, он парализован, а если так, то…

— Тогда выбирай, Эйт — холодно бросила баронесса, — Я или она. Может умереть она, могу умереть я. Ты можешь спасти только одну, кого выберешь?

— Ха, — хрипло карнул Альваро, — я не знаю твоей девчонки, но знаю эту. Выбор однозначен, поверь. Беги отсюда. Хватай свою зазнобу, парень, и никогда не возвращайся в город, а лучше в страну или даже на континент.

— Послушай его, Эйт, — Мадлен присела и разжала ослабевшие пальцы на рукояти кинжала, — Беги к своей любимой, а я останусь со своим. О, Альваро. Эта наша первая ночь. И она окажется долгой. Я сделаю для тебя то, что и ты делал для меня. Я стану держать тебя за руку, смотреть в глаза и вытирать слёзы. И кровь. Её будет много. Уверяю.

— Мадлен! Ты… ты не можешь его убить.

— Его? Не могу… Уходи, Эйт, пожалуйста. Если Господу будет угодно, я вернусь к отцу. Мне больше ничего не угрожает. Альваро прав, люди любят трагические истории любви. Простой солдат, влюбившийся в баронессу. И она, ответившая взаимностью. Они не могли быть вместе в этом мире, но мир за порогом вечности не ведает сословных различий. И они рука об руку шагнули во врата, которые им услужливо приоткрыла смерть. Юноша выпил яд у её гроба, а девушка вскрыла себе вены кинжалом возлюбленного.

— Нет! Мадлен, ты не…

Баронесса повелительно вскинула руку, прерывая Эйта.

— Но Судьба сильнее смерти. Им не удалось её обмануть. Девушка слишком ослабла после выпитого сонного зелья. Порез оказался неглубоким. Она потеряла сознание. Так их и нашли подоспевшие стражники. Ну, а если Сип сболтнёт что лишнее, то это подтвердит правдивость истории. Он видел меня в гробнице в окровавленной сорочке. Так и есть. А остальное — разыгравшаяся фантазия. Это один из возможных финалов. Второй… можешь прочесть у Луиджи да Порта.

Эйт прыгнул к ней, но не успел.

Девушка полоснула по запястью отточенным как бритва лезвием. Кинжал со звоном упал на каменную плиту.

Эйт закричал, подхватил пошатнувшуюся Мадлен, она его оттолкнула, вырвалась и опустилась рядом с Альваро. Взяла за руку.

Тот удивлённо скосил на неё глаза, прошептал:

— А ты отчаянная девчонка… у нас … могло что-то получится.

Француженка скривилась.

— Эйт, твоя задача сделать так, чтобы стражники подоспели. Беги! Я верю, ты успеешь. И не бросай книжки, они гораздо уютнее этого мира, хоть порой и заставляют плакать.

— Дура! Безмозглая дура! — всхлипывал Эйт, отрывая у рубахи второй рукав, — Не трогай повязку, Марго! Обещай, что не снимешь?! Я приведу людей, слышишь.

— Тссс, не теряй времени на слова, когда надо выбирать. Я или она, Эйт. Любимая девушка или избалованная самоубийца-незнакомка. Скварчиаре, наверное, уже подходит к склепу. Он убьёт её... и Тяфа.

— Это точно, парень, — просипел Альваро, — как пить дать. Это ж надо додуматься, вогнать в крышку гроба шип с ядом… Не возвращайся, парень. У нас есть, чем заняться с… невестой.

Эйт, вытирая кулаком слёзы, попятился к выходу.

— За что… — всхлипывал он, — за что ты так со мной, Мадлен.

— Дурачок, — улыбнулась она, — Альваро прав, выбор очевиден. Я говорила тебе, что не могу так жить. Но не могу и уйти сама. А сейчас это не самоубийство, у меня… есть надежда. Я не смогла бы убить Альваро, пока ещё нет, не смогла бы даже оставить его умирать. Но и помочь, позволить ему выжить не могу. Сейчас всё в руках Господа.

*

Зачем я это делаю? Болтаю, влажу в повествование, искажаю восприятие? Кто знает, наверное, моя очередная мелкая девчачья пакость… или месть вселенского масштаба, из-за которой галактические нити смотаются в клубки и серый котёнок погонит их по бескрайнему полю вселенной? Я не знаю. Так трудно что-то знать наверняка, когда в один миг звёзды рождаются и гаснут, расширяются и сжимаются вселенные, а ты всего лишь пустое пространство меж мирами и атомами. И тебе пятнадцать, и навсегда останется столько, и плевать на быстротечность времени. Воистину парадокс. И в этой вечности ты умираешь, задыхаясь, корчась от боли, видишь отражение в луже собственной крови себя и своего убийцы. Именно тогда вы становитесь близки, как никогда... Разве не романтично? О! Вы уже не хотите про любовь и близость? Зря. Я только начала. Я умираю каждую ночь, истекаю кровью. И рождаюсь заново. Во снах чернокнижника Эйтерна Мак Хейлина. Потому что я — память.

Что ж, затыкайте уши и слушайте… Сцена снова меняется.

От Волчьей пещеры к логову мэтра Скварчиаре в древнем галльском склепе тянулась только одна тропинка: вдоль побережья с крутым подъёмом на скалу. По ней-то на удивление проворно для старика и ковылял анатом. Другая дорога только вокруг горы. Там Университет, Цветочный город, там люди. Они спасут Мадлен. Но он не успеет к Чари…

Эйту хотелось выть от отчаяния... Но нельзя, собьётся дыхание. Три коротких вдоха — выдох. Когда-то от одного воришки по кличке «Шустряк» он услышал, что так можно удрать от любого. У преследователя дыхалки не хватит. Эйт тогда ему не поверил, а зря. Парнишку-то так и не догнали. Просто нашли однажды поутру с арбалетным болтом в затылке. И вот сейчас Эйт, вспоминая мальчонку, клялся всеми святыми, что поставит в церкви свечку, если опередит старого Хьюго и вытащит из склепа Чариту и Тевье. Если успеет…

…Не успел.

С Мадлен ему повезло. Удивительно, невероятно. Едва обогнув скалу, он наткнулся на группу подвыпивших студентов — медиков, не настолько пьяных, чтоб не соображать, но вполне достаточно, чтоб поверить во всю невероятную историю. Он видел, как они, придерживая сумки и мантии, рванули к пещере: каждому хотелось стать спасителем прекрасной баронессы. Но сейчас... Сейчас Эйт опоздал. Почти…

Он вылетел на террасу перед склепом, когда на тропинке уже раздавалось хриплое тяжёлое дыхание мэтра Скварчиаре. Один из камней шевельнулся. Вернее, дрогнула его тень. Эйт присмотревшись разглядел рыжую шевелюру друга. Тевье высунулся из-за навозной тележки, в которой планировалось привезти труп баронессы, и мотнул головой в сторону склепа. Эйт кивнул. Mierda! Значит, Чари ещё внутри. Он знаками приказал Тевье отползти подальше и не высовываться, а сам, едва не скатившись по крутым ступеням, ободрав ладони о шершавый камень стены, сбежал вниз. Свет от лампад, пусть и тусклый, на миг ослепил Эйта, ворвавшегося в лабораториум из ночной темноты. Он не увидел, как Каридад бросилась к нему и повисла на шее.

— Терри! Живой! Я так боялась, — её дыхание билось у самого уха почти в том же ритме, что и у Эйта.

— Чари…

— Нет! Не перебивай! Слушай! Знаю, что не поверишь, но мэтр твой — чудище! Монстр! Волк из лагуны, о котором тут болтают. Я кости нашла, черепа… много. Человечьи. Даже… маленькие, ребятёнков то есть, — Чари всхлипнула, она действительно волновалась, Эйт чувствовал это. Знал, что в такие моменты речь девушки становится прерывистой, сбивчивой и простоватой, точно разом вылетают из головы все навыки сценического мастерства и красноречия, — в той комнате, запертой, куда он тебя не пускал... банки, а в них… глаза и…

— Тише, Чари, тише. Он рядом, он услышит. Я всё знаю. Банки и черепа — это другое, он учёный, но мэтр только что убил дона Альваро, начальника стражи. Ну, или пытался убить.

— Не другое! Не понимаешь ты! — девушка потащила его к анатомическому столу, громоздкому сооружению в центре зала. Эйт всегда по возможности обходил его стороной. Жуткое, со стоками для крови, оно напоминало не медицинский предмет, а колоду палача или орудие пытки в инквизиторских застенках. — Это ты думаешь, он медик. Потрошит мертвецов и прячется от Святой Эрмандады, Инквизиции. Нет, Тёрн! Ремни. Зачем? Глянь! В стене цепь с ошейником. Для кого? Для мертвяков? Чтоб назад на погост не удрали?

— Чари, не сейчас! Нам надо…

— Именно сейчас, Тёрн! Потом будет поздно! Вон там за решёткой есть кто-то. В темноте в углу. Женщина вроде, не разглядела. Обезумела она, кажись, прыгнула на меня. Бог весть сколько он её на цепи держит. Вот, — Каридад схватила со стола фонарь и шагнула к тёмной нише забранной решёткой.

Заплясали по углам тени, потянули крючковатые лапы к тонкой девичьей фигурке. Такой белой и хрупкой на фоне затхлой черноты склепа. Эйт не был поэтом, фантазёром, так откуда такой образ и сердце колет? «Это после бега» — успокоил он себя. Нужно лишь отдышаться и придумать, как выбраться. Поначалу он решил укрыться как раз в этой зарешеченной выемке, куда не попадал свет лампад, да и Скварчиаре полуслеп, но…

— Видишь? В углу? Тёмная куча. Вроде как мешок с тряпьём. Это она.

Эйт пригляделся. Лязгнула цепь. Что-то зашуршало. «Мешок» шевельнулся. Чёрное на чёрном. С фонарём — серое на сером. Не разглядеть. Эйт придвинулся ближе. Шипение вырвалось из угла. Бесформенный куль снова зашевелился, словно был наполнен сотней гремучих змей. Терри вздрогнул, но всё же сделал шаг вперёд.

— Нет! — цыганка повисла у него на руке, — ближе не подходи! Ухватистая она, прыткая и сильная как медведь, заломать может. Цапнула она меня, чуть рёбра не лопнули.

Эйт резко повернулся к девушке, и, видимо, в этом порывистом движении проявилось то, что он никогда не сумел бы передать словами, потому как цыганочка вдруг совсем не к месту улыбнулась, и подозрительно быстро опустившиеся ресницы отбросили тень на порозовевшую кожу. Чари смутилась? Немыслимо!

— Не волнуйся, — пробурчала она, — Нормально всё. Гибкая я, вывернулась. Только, кажись, палец ей откусила. До сих пор во рту горечь. Больная она. Не поможем мы тут, Терри. Надо кого-то привести. Идём!

— Нельзя, Чари.

— Нельзя? Почему? Мы должны его остановить! Если не с тобой, то с Тевье я пойду к алькальду, расскажу всё, что видела. А ты беги из города, если боишься, что тебя схватят вместе с ним.

Глаза девушки сверкали, но не всегдашним озорным блеском, радостным и задорным, манящим в новое неведомое приключение. Нет! Сейчас в них полыхал ледяной огонь. Эйту хотелось, чтоб это был отблеск фонаря, но он и раньше чувствовал: тёмные вкрапления в небесной лазури вовсе не мило тлеющие угольки, влекущие уютным теплом. Нет, то — останки древних кострищ, на которых колдуньи приносили жертвы. И они могут вспыхнуть снова пожирающим всё на своём пути яростным пламенем. Страсти или ненависти. Эйт мечтал о первом, — Тёрн, ты… — голос Чари вдруг дрогнул, — погоди, ты знал, что он делает? — девушка непроизвольно отступила на шаг, зажав рот рукой, — знал про банки, отрезанные руки в них, про ремни… не мог не знать. Ты… ты ему помогал? — пламя больше не бушевало, его потушили слёзы.

— Нет! — Эйт вложил в этот короткий выдох всю свою страсть, любовь, которую таил годами. Иногда единственный способ скрыть ложь — это сказать правду. Он не шевельнулся, замер, зная, что малейшее его движение заставит Чари броситься к выходу, прямо в лапы Скварчиаре. Он мог только говорить, как раз это-то у него никогда не получалось, если белокурая акробатка была рядом. — Я никогда не солгал бы тебе, Чари. Ты открыла мне этот мир, я выполз из склепа. Не этого, из склепа бумажных книг и свитков, где только мертвецы спорили друг с другом и рассказывали сказки. Ты подарила мне Солнце. Небо, которое я увидел только в твоих глазах. Жизнь, Чари! Ты подарила мне Любовь! Ой, прости… То есть, ты ещё не дарила мне любовь, конечно… ох… «ещё» не в том смысле, что ты мне её подаришь, а что у нас ничего не было. Нет! Вернее, было только с моей стороны, ведь я постоянно думаю о тебе… Чёрт! Нет! Не так думаю, как ты думаешь! Боже! Какой же я осёл, — Эйт обессилено замолчал. Тихо выдохнул, — Прости меня, Чари, я не хотел тебя обидеть. Никогда не обижу, знай это…

С каждым словом глаза девушки раскрывались всё шире. Эйт решил, что сейчас она его ударит, но она вдруг расхохоталась. Это было так неожиданно и не вовремя, что Эйт вздрогнул.

Чари шагнула к нему и обняла.

— Глупый, глупый, глупый Эйт, — я, конечно, тебе верю, — её губы коснулись его щеки, и Эйту стало наплевать на всех докторов и лиценциатов в мире, даже самых безумных и опасных… — И тоже люблю! — выдохнула Чари ему в ухо и отстранилась, заглянув в глаза, — Как и Тевье! — закончила она, — Мы потрясная команда, да?!

— Конечно, — голос Эйта почему-то охрип, — только выйти нам с тобой отсюда не получится. Ты не слышала меня. Скварчиаре наверху. Он спускается. Нам не уйти, — слишком поздно понял, что прозвучало это чересчур зловеще. Фатально даже.

— Не уйти? — девушка обвела лабораториум взглядом затравленного зверька. У Эйта снова сжалось сердце. Длилось это доли мгновения.

— Не уйти… — повторила цыганка, но голос уже не дрожал, и взгляд стал прежним: дерзким и решительным, — значит, останемся. Выгорело раз — попробуем ещё. Тебе Скварчиаре что велел?

— Привезти сюда тело Мадлен…

— А тело Мадлен это…?

— Ты… ты не сделаешь этого, Чари. Если ты права, он же убьёт тебя!

— Ага! Тело — это я. Тело убивать не надо. Оно мёртвое. А прятаться лучше на самом видном месте. Виднее этого — нет, — она похлопала по столу, — Joder! Платье! В пещере я была в другом! Зачем мы его вернули! Задержи его на минуту, Терри! Совсем на чуть-чуть. Эх, не так я себе это представляла… Иди встречай учителя. Скажешь, что всё исполнил и подготовил.

— Чари, что ты делае… О, Боже!

— Терри!!! Бесстыжий! Имей совесть — отвернись! А то потом начнёшь думать, о чём я думаю.

— Чари, я…

— Знаю… Иди! Постой, Терри. Не дай ему выпотрошить меня, пожалуйста.

* * *

— Эй! Кто там внизу? — скрипучий голос резал сжавшуюся тишину, как зазубренная наваха, — Не отзовётесь — пальну из пистоли!

— Кхх, — Эйт прокашлялся, чтоб не дать «петуха», — Это я, мэтр Скварчиаре.

— Хе… Шустрый я, однако. А кто же тогда тут наверху, старый и хромой и которому очень нужна помощь?

«Убийца! — захотелось крикнуть Эйту, — Чудовище! И уж явно не мой учитель, которого я знал все эти годы!» Но вместо этого он выдавил:

— Да, учитель, я сейчас, — бросил взгляд на Чари, которая хоть уже осталась в одной камизе, но всё ещё, чертыхаясь, возилась со шнуровкой корсета, и быстро взбежал по ступенькам. Надо дать ей время!

— Я рад, что ты уже здесь, мой мальчик, молодец. Поручение было не из приятных, понимаю. И это лишь начало. Ночка нам предстоит сложная. Ну, теперь помоги мне спуститься и приступим. Проклятые ступени, проклятая нога. Она уже внизу?

— Да, учитель. Я сделал всё, как вы сказали.

— Спасибо, юноша, но что с тобой? Что за вид? Кровь?

— Да, — смутился Эйт, — столкнулся с Эреррой и его выводком. Так… неприятность, пустяки.

— Хм, ты смелый, юноша, и решительный. Ценю.

Скварчиаре, похоже, остался удовлетворён. Ответ совпал с рассказом Тяфа.

— Мне показалось, я слышал твой голос, ты с кем-то вёл беседу? Или слух мне стал изменять, как и глаза? Прискорбно, ежели так.

— Нет, мэтр, я разговаривал сам с собой.

— Не раненько начал? Мне-то простительно. А ты, вроде как, на полвека моложе.

— Не по себе было одному с… сеньоритой. Вот и сделал вид, что с ней беседую, — Эйт не умел лгать, но сейчас слова слетали сами собой. Главное, всегда добавлять частицу правды. Это он помнил. Этому учила Чари.

— И что же она тебе ответила? — в голосе старика промелькнула тень насмешки? Или почудилось?

Отстать на шаг. Толкнуть в спину. Лестница крута, если повезёт, Скварчиаре свернёт себе шею. А нет — прыгнуть сверху, добить. Главное, чтоб пистоль достать не успел. А если Чари ошиблась, и мастер невиновен? Ну ремни, ну цепь. Да и Альваро ещё тот негодяй оказался. Кто знает, что у них с учителем вышло?

— Хейли! Ты, и правда, боишься. Рука влажная и дрожит. Молодец, что не врёшь да героя не строишь. Не стыдись. С мертвецами, порой, даже мне неуютно. О неизбежном напоминают. С каждым годом чаще. Но бояться всё же живых надо. Не поворачиваться к ним спиной. Ударят.

Эйт вздрогнул. Он знал, что Скварчиаре умён, но неужели может читать мысли. Эйт слышал, что колдуны на такое способны. А мэтра Хьюго многие таковым и считали. Даже в Университете. Собственно, поэтому Эйт и напросился к нему в ученики. Интересно, Чари их слышит? Наверное, да. Тогда:

— Дон Хьюго, я только сегодня обратил внимание, когда… укладывал сеньориту… А для чего ремни на столе?

— Только сегодня? Хм, я думал ты наблюдательней, юноша. Так это подарок от медицинского факультета. Ты же сам его волок с парнишкой таким рыжим. Кстати, хороший мальчуган. Я с ним сегодня познакомился. Толковый. Так вот, хирургам без ремней никак. Лауданума на всех не хватит, да и не просыпаются после многие. Вот и предпочитают поорать, да живыми уйти. При экзерезе катаракты той же, неприятная штука, уж поверь, без ремней не обойтись, — Мэтр Скварчиаре вздохнул и невольно прикоснулся к глазу, — да и не всегда успешно проходит. Хоть с ремнями, хоть с опием.

— А цепь на стене? — Эйт поразился собственной наглости.

— Мальчик, что с тобой? — старик даже остановился, — Ты Чико не помнишь? Волкодава нашего. Ах да… он до тебя был. Эх, если б он не сдох, я бы и тебя не взял. Без обид, юноша. Прекрасный пёс был. Но ты тоже неплох.

— Спасибо, — пробурчал Эйт

Скварчиаре усмехнулся.

— А ты знаешь, что тебя теперь оборотнем считают? Одни думают, что я превратил Чико в человека. Другие, что я, как некий немецкий доктор, вызвал беса в образе собаки, а теперь ты обличье поменял. Какой вариант тебе ближе?

А что касается цепи, спрашивать всё равно смысла не было, ибо любая цепь для зверья.

— А в темницах?

— В темницах тоже зверьё, только двуногое. Кстати, о двуногих. Решётку в углу видел? Так вот, к ней не суйся.

— А что так?

—Напоминаю тебе, мой мальчик, любопытство сгубило не только множество кошек, уверяю тебя, мой мальчик. Но и псов. Даже самых верных.

Крякнув, дон Хьюго спустился с последней ступеньки, на миг зажмурился, как давеча Эйт. Вот он момент. Ударить по затылку. Только чем? Заступ, как и лопата, остался наверху, в тачке. Медицинские инструменты в шкафу у лестницы, но пока до них не добраться. Да и под замком они. А ключ мэтр носит с собой. Дорогие. Да и возможно ли так убить колдуна, ткнув ножом? Или даже полуслепого старика, который столько лет заменял тебе семью?

Мэтр Скварчиаре сдвинул на глаза свои маленькие подзорные трубы и шагнул к столу, на котором лежала Чари.

— Ох! — невольно выдохнул он, — мой лукавый юный друг. Мне стала ясна причина твоей сегодняшней поразительной работоспособности.

— Я… — замычал Эйт, заливаясь краской, поскольку тоже увидел Чари, — я слышал… Тяф сказал, что барон д’Альбре попросил вас заняться бальзамированием его дочери и… я подумал, что лучше будет… разде… подготовить сеньориту Мадлен... к процедуре…

— Я не виню тебя, юноша. Более того — понимаю. Даже теперь, в свои годы, глядя на неё — понимаю… Только хочу предостеречь, Хейли, — мэтр Скварчиаре резко развернулся, и его стеклянные глаза-бочонки, казалось, препарировали душу Эйта, как сам мэтр — тела, — «и нашел я, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы; добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею»

— Екклесиаст, — невольно, как на экзамене, прошептал Эйт.

— Верно, мальчик, верно. Хотя искренне надеюсь, что доктора теологии, тебя не переманят. Ты очень одарённый юноша. Перед тобой откроются тайны мироздания, жизни и смерти, может быть, даже этой ночью, — Скварчиаре замолчал и задумчиво взглянул на Чари, — Беда в том, что все мы грешники, и нет добрых перед Богом. Поэтому не попади в сеть, мой мальчик. Женщина даже на на этом столе — всё равно женщина. Особенно в нашем случае. Держи разум кристально ясным, а сердце — кристально твёрдым, и весь мир покорится тебе.

— А теперь иди сюда, Хейли и захвати лампу — мэтр, слегка припадая на больную ногу, направился к решётке… Эйт последовал за ним, — Не так близко, юноша. Она агрессивна. Смотри, — Анатом наклонился, приподнял крышку и вытащил из стоящего в углу ведра кусок мяса. В ноздри ударил запах мертвечины, Эйт поморщился. Дон Хьюго лишь усмехнулся и швырнул вонючий ошмёток между прутьев. Бесформенная масса теней и волос метнулась к куску плоти. Серая лапа с короткими жёлтыми когтями ухватила его, поволокла в темноту. Сверкнули острые зубы. Эйт отшатнулся, но успел разглядеть кривые длинные клыки.

— Дьявол! Кто это?

— Нееет, совсем не дьявол, хотя… — сухой смешок старого учёного щёлкнул, подобно огниву разгоняя мрак от увиденного, — вероятно, кто-то из антропойдов. Уверен, ты видел подобных у ярмарочных фигляров.

— Таких нет! — За это Эйт мог поручиться.

— Таких и я не видел, — согласился старик, — хоть и был королевским ловчим. Каких только диковин не привозил ко двору Медичи. М-да, было время. Имя Хьюго Скварчиаре гремело по всей Флоренции, а сейчас… могильный червь в чужом забытом склепе, — старый учёный то ли процитировал кого, то ли в этом скрюченном теле таился ещё и поэт, помимо королевского ловчего.

Анатом обвёл тоскливым взглядом своё мрачное королевство.

— Ничего, юноша, Хьюго Скварчиаре ещё напомнит о себе. Ладно, идём, нехорошо надолго оставлять сеньориту одну.

— Откуда она у вас?

— Как я полагал, вы с другом днесь доставили баронессу из естественной усыпальницы, которая ей приглянулась перед кончиной, в нашу, искусственную.

— Я об обезьяне.

— Учись излагать свои мысли яснее, мой друг. Не каждый может понять, что за каша бурлит в котелке. И уж, тем паче, не каждому она придётся по вкусу. — Скварчиаре ловко щёлкнул узловатым пальцем Эйта по лбу. Пребольно, между прочим. Но всё же ответил:

— Намедни старый друг осчастливил визитом. Его корыто бросило якорь в бухте за перевалом, а он, видать, вспомнил, что должок за ним. Ну и поскольку наслышан о моих былых интересах, вот и выловил подарок в джунглях Калимантана. А мне теперь это кормить, когда у самого в брюхе канониры палят. А теперь к нашей спящей красавице.

— Надеюсь, будить мы её не будем, — попытался пошутить Эйт. Он всегда творил что-то нелепо-неуклюжее, когда волновался. Учитель это прекрасно знал.

— Отчего же! Как раз наоборот. Но к сожалению для тебя, не так, как рекомендовал бы досточтимый Базиле. Удивительный человек, кстати, для нашей испорченной эпохи. Доводилось нам как-то пересекаться по службе. Подобного бескорыстия я больше не встречал, и прекрасный сказочник к тому же. Наша юная баронесса оценила бы, — старый анатом усмехнулся, видимо, только ему понятной шутке, — Что ж, надеюсь, со временем он их опубликует. А нас с тобой, юноша, ждёт своя сказка, и мнится мне, не менее занимательная. Не бойся. Подойди, — Эйт держался поодаль и старательно отводил глаза от Чари. Такой он её не видел никогда, ни на выступлениях, ни… ей же холодно и страшно.

Скварчиаре поманил Эйта крючковатым пальцем, а затем крепко взял за плечо, — ты не испорчен, ты краснеешь. Это хорошо. Быть может, ты ещё не знал женщины? Если так, это необходимо исправить. Голод утоляется пищей. Никогда не мучай себя. Иначе превратишься в зверя. В голодного шатуна-людоеда. В Волка из лагуны. Это не дисциплинирует разум, убивает. Удовлетворяй инстинкты, но не позволяй им властвовать над собой. Abūsus non tollit usum

— «Злоупотребление не отменяет употребления», — лекции по Римскому праву Эйт тоже помнил.

— Ну вот, выходит, мне нужно опасаться и докторов права, — хмыкнул явно удовлетворённый старик, — Хорошо, мой мальчик, теперь открой наконец, глаза, посмотри на неё и скажи, что ты видишь?

Эйт чувствовал себя в казематах инквизиции. Скварчиаре оказался заправским палачом. Мастером заплечных дел. Его пальцы раскалёнными клещами впивались в плечо, а слова рвали душу.

Эйт открыл глаза.

Слёзы спасали, искажёнными линзами размывая мир вокруг. Лабораториум, стол, распростёртое на нём тело. Она казалось такой беззащитно-нежной. Коротенькая исподняя рубашка почти ничего не скрывала. Ни полупрозрачную алебастровую кожу, ни точёность фигурки. Только сейчас он понял, почему её прозвали Фарфоровой Чари. Такая хрупкая волшебно-сказочная кукла, она оставалась неподвижной под взорами двух мужчин, столь пристально-бесстыже разглядывающих каждую пядь её тела, страшно, неестественно застывшая, словно мраморная статуя. Прекрасная и… неживая. Грудь не вздымалась, тоненький шёлк камизы не мог бы этого скрыть. Чари не дышала. Как это возможно, Эйт не знал. Но страх обуял его, на миг он увидел её мёртвой и… наверное, умер сам. Во всяком случае, какой-то кусочек сердца, если душа, конечно, таилась там, почернел навсегда, наполнившись неизбывной тоской. Как хорошо, что Тевье этого не видит! Там в пещере, в саркофаге измазанная кровью Чари была страшненькой, но отчасти даже смешной и совсем не мёртвой. А сейчас… сейчас чистая и прекрасная, но жуткая.

— Я жду, Хейли. Что ты видишь, когда смотришь, на неё? И не вздумай лгать и угадывать правильный ответ, — голос мастера не оставлял выбора.

— Красоту, мэтр. Неземную, вечную. Я вижу Богиню.

— О! Если бы ты знал, как близок к истине, мой мальчик! Пафосно, но искренне. И, главное, в самую точку! Ты прошёл испытание, юноша, я не зря потратил на тебя эти годы. Ты улавливаешь суть вещей, сам не понимая того.

Эйт даже попятился, он никогда не видел старика таким воодушевлённым.

— А теперь вспомни, кого ты видел в клетке?

— Монстра! Голодного и безликого. Пасть и когти, — Эйт невольно вздрогнул, вспомнив кривые клыки.

— А теперь, мальчик, я открою тебе тайну. ЭТО и ТО — одно и то же. В клетке наш предок. По его образу и подобию создана — ОНА — Скварчиаре трепетно-нежно коснулся щеки девушки, — и никак иначе! А теперь главный вопрос — что нас сделало такими, как эта юная баронесса? Как ты, как я в юности? Какая сила, и как её выявить, обуздать?

— Я не понимаю, мэтр.

— И я не понимаю, Хейли, но надеюсь сегодня это исправить. Я, конечно, тоже вижу Красоту, но не богини. Человека. Сейчас перед нами потрясающий экземпляр! Восхитительные формы! Насколько плавный изгиб груди. Какая узкая талия. Пусть это и объяснимо безжалостным затягиванием корсета. Но длина ног, округлость бёдер — это природа. Порода, я бы даже сказал. Иллюзорная хрупкость тростинки при изумительной точности выгнутых линий. Геометрическое совершенство! Но пройдут годы. Её волосы потускнеют, глаза утратят свой блеск, а кожа покроется рубцами морщин, отёками и старческими пятнами. От былой грации не останется и следа. А если помутится разум, она превратится в то самое существо в клетке. Страшное наказание, наложенное на нас Природой. Самая изощрённая пытка. Или жестокая насмешка богов, — старик замолчал.

В неверном свете чадящих лампад Эйту показалось, что по морщинистым желтоватым щекам дона Хьюго бегут слёзы.

—Забавно, Хейли, поэты и философы часто и охотно вспоминают, что все мы лишь куклы в театре Природы или Бога, но почему-то умалчивают о том, что театр анатомический. Кто-то с дотошностью, достойной великого учёного, следит за тем, как развивается, функционирует, а затем умирает и разлагается наше тело. Тело, которое по определению создано совершенным. Кто с этим спорит, тот идиот. Доказательство вот, перед нами, мальчик.

Старик вновь протянул дрожащую руку к Чари и коснулся её волос, разметавшихся по зловещему столу.

— Юность… Ах, если б ты знал, Хейли, на что я был способен в ваши годы. С двухсот шагов из аркебузы я попадал в белку, а сейчас с трудом узнаю того, кто стоит хотя бы в двух шагах от меня. То же ждёт и её. Но мы с тобой можем всё исправить. Если шагнём за грань. Взгляни, мой мальчик, сейчас она идеальна! Конечно, ещё три или четыре года пошли бы ей только на пользу, но уже нет времени ждать. Появление Альваро смешало все карты, заставило действовать незамедлительно, импровизировать. Но вышло как нельзя лучше. Когда Провидение благосклонно, нельзя отвергать его дары. Да и я, если честно, рассчитывал только на прелесть лица, поверив слухам и рассказам студентов. Но теперь вновь рождённая Лилит превзойдёт свой мифический прообраз. Выйдет из пены небытия новая Афродита. Никогда бы не подумал, что у избалованной, изнеженной девочки в золотой клетке могут быть столь упругие мышцы.

Эйт чуть не взвыл, когда Скварчиаре внезапно приподнял ногу Чари, согнув её в колене. Сухие, скрюченные артритом, но всё ещё невероятно сильные пальцы сомкнулись на тонкой лодыжке, а ладонь другой руки заскользила по бедру, сминая тонкий шёлк камизы. Хотелось прыгнуть, вцепиться в седые волосы и бить головой о край этого дьявольского стола, пока разъеденные наукой, извращённые мозги старика не разлетятся по всему лабораториуму.

Но Эйт, не отрывая взгляда от сползающего края рубашки, лишь промямлил:

— А разве у трупа могут быть упругие мышцы?

— У трупа? Юноша, за кого ты меня принимаешь? Я слепой, а не тупой. Конечно же, она не мертва…

Колдун! Он всё знает! Олух! Как можно было надеяться обмануть старого лиса. Обыграть на его же поле, шахматной доске анатомического стола!

Чари ударила свободной ногой по запястью Скварчиаре, сбрасывая его руку со своей щиколотки, с такой злобой и силой, что стало ясно, насколько омерзительны оказались для неё эти прикосновения. Крутанулась на столешнице, намереваясь соскочить, но не успела…

Как не успел и Эйт помешать старику.

Тот двигался с поразительной скоростью. Оказавшись у девушки за спиной, отделённый от Эйта разделочным столом, неуловимым движением захлестнул горло Чари кожаным шнурком, сдёрнутым с запястья. Цыганочка смешно хрюкнула, глаза изумлённо распахнулись. Её пальцы неуверенно скользнули по шее, словно на ощупь проверяя реальность так внезапно появившейся удавки. Поверила… Ногти отчаянно заскребли по тонкой коже затягивающегося ремешка. Всхлипнула, но не сдалась, напряглась, всё ещё силясь подняться, утягивая старика за собой.

— Ну что стоишь, болван! — завопил тот, — держи ей ноги!

Эйт оторопел. И даже оглянулся, нет ли кого за спиной. К кому обращается Скварчиаре? Никого, только манящая тьма спасительного выхода, до которого они так и не добрались. Значит, старик либо обезумел, либо…

— Хейли, будь ты проклят! Помоги мне! Я не справлюсь один! Она чертовски сильная!

Скварчиаре покраснел от натуги, едва удерживая извивающуюся акробатку. Сейчас он напоминал рыбака, пытающегося вытащить огромного золотистого спара на берег. И девушка со ртом, открытым в тщетной попытке глотнуть воздуха, трепещущая, блестящая от пота, походила на заглотившую крючок рыбу.

Эйт понимал, что сходит с ума. Разум искал пути, создавая фантасмагорические образы, чтоб скрыться от ужасающей реальности. Он был готов на всё, лишь бы закончить этот кошмар. И он решился. Сделал выбор. Учитель верил ему. А Чари... Он бы её всё равно потерял. Завтра...

Сорвался с места, обхватил ноги девушки, придавил их к столу, навалившись всем весом, уткнув пылающее от стыда лицо в её плотно сжатые колени. Иначе было не удержать. Скварчиаре говорил правду. Мышцы ног оказались действительно невероятно упругими, особенно сейчас, когда был напряжён каждый мускул цепляющегося за жизнь юного тела. Но не ноги волновали Эйта. Глаза Чари. И вся смертельная боль открывшегося ей предательства. Огромно-голубые, наполненные слезами океана и штормового ужаса. Эйт хотел верить, что это просто дрожание длинных ресниц, а не тень приближающейся смерти, не боль от его предательства. Неужели они никогда не станут прежними, чистыми, как небо, которого она уже не увидит…

— Молодец, парень! — Скварчиаре так тяжело дышал, будто душили его самого, — я думал, она после этого сонного зелья, что выпила, будет вялой, как замороженная лягушка. А тут... Надо ж! Спасибо, мой мальчик, держи её. Держи крепко. А ты ещё спрашивал, зачем нужны ремни.

И Эйт держал. Глотал слёзы, моля о прощении, обнимая дёргающиеся стройные ноги, но держал.

— Так, девочка, так... Не сопротивляйся… вот умница, — анатом чуть ослабил кожаный шнурок, но не настолько, чтоб Чари смогла вздохнуть, — Это будет долго, девочка, но потерпи. Быстрее никак. Нельзя повредить гортань или сломать подъязычную кость. Тогда всё насмарку. Бычий пузырь бы пригодился. А вообще к этому случаю готовил я маску из овечьих кишок. На голову, без отверстий. Натянул бы пока спала, пристегнул ремнями и всё, ничего бы не почувствовала, а теперь терпи… Не надо царапаться, котёнок, уже бесполезно…

Жутко, но голос Скварчиаре вдруг стал мягким, ласковым. Бархатисто-успокаивающим, словно он рассказывал сказку перед сном своей внучке:

— Тебе страшно, я знаю. Ты верила в сказки. Начиталась книжек. Луиджи да Порто, если не ошибаюсь. Не удивляйся, я ведь итальянец и тоже когда-то был юн и влюблён. Трагическая история влюблённых вечна и всегда одинакова. Альваро бы до этого не додумался, верно? Только ты надеялась на счастливый конец. Хотела, как спящая принцесса, проснуться от поцелуя. Может, так и будет. Но Альваро не твой принц. Хоть и разделил участь Ромео. А ты — спи. Не думай о том, что умираешь. Видишь, Тёмный океан ласкает тебя, зовёт, манит. Шагни вперёд. Отдайся теплу его набегающей волны…

Девушка действительно перестала сопротивляться. Её тело лишь слегка подрагивало, словно качаясь на волнах невидимого океана. Но Эйт знал, что не из-за слов безумца. Каридад умирала, потому что не смогла пережить его предательства. Иначе бы она никогда не сдалась. Эйт задул пламя.

— Мастер, — голос Эйта даже не дрогнул, — Я правильно понял, что вам было нужно свежее тело, а не трёхдневной давности? Нельзя было допустить, чтоб она умерла где-то в другом месте.

— Именно, юноша! Необходимо, чтоб дух остался привязанным к телу. Нельзя пролить кровь или позволить сорваться с губ последнему вздоху, это знали древние. Поэтому бескровные казни ведьм. Дух привязывают к телу, а тело оставляют гнить или уничтожают. Но нам важно, чтоб тело не подверглось даже малейшему разложению. Только при этих условиях мы сможем начать… Ты перешагнул черту, сделал выбор, отбросив условности, — Эйт видел, что Скварчиаре устал, пот лил ручьём, на виске пульсировала вена, значит сердце уже выскакивает из груди, а силы анатому, наверняка, будут ещё нужны для финальной части своего чудовищного опыта.

— Я не мог иначе, — прошептал Эйт, — вы меня этому учили.

Старик улыбнулся, но тут же скривился, когда ногти Чари впились в его запястье.

— Да умирай уже, упрямая девчонка! — Скварчиаре хоть и исходил потом, но ни на миг не ослаблял натяжения петли. — Хейли, твоё обучение почти закончилось. Это шаг был решающим. Все испытания позади. Я понимаю, насколько жутким оказалось финальное. Но поверь, я не планировал его. Слегка переоценил свои силы. Или недооценил её. Никогда не совершай такой ошибки, Хейли.

— Я понимаю, мэтр, и поэтому хотел попросить… Позвольте мне закончить начатое вами. Ведь чтоб оценить величие и трепет Тайны науки, нужно прикоснуться к смерти, разве нет? Я... я хочу стать таким же, как вы. Научиться принимать решения. Я остался один. Я хочу шагнуть за грань вместе с вами, мастер. Если, конечно, достоин.

— Хм, что ж… ты очень удивил меня, мальчик, хочу верить, что твоими устами говорит мудрость, а не инстинкт зверя. Что ж, сегодня ты поднимешься на первую ступень бесконечной лестницы познания. Поверь, ты не ошибся в выборе пути.

… и Скварчиаре отпустил концы шнурка.

Страшный булькающий хрип, переходящий в раздирающий кашель, вырвался из груди Чариты. Вернее, ворвался вместе с воздухом в измученные лёгкие, скрывая почти такой же всхлип облегчения, слетевший с губ Эйта. Вздрагивая, заходясь в кашле и рыданиях, девушка свернулась в комочек. Несчастная расколотая Фарфоровая Чари.

— Прости, маленькая, — Скварчиаре погладил её по спутанным волосам, — придётся начать снова, — а затем поднял глаза на Эйта, — Запомни, юноша, вырвать тело из лап смерти — не значит сохранить жизнь. Наоборот. Жизнь — это разложение. Она убивает по определению. Но есть способ. Нужно лишь остановить, предотвратить процесс, пока он не начался. Весь секрет в юности. Как же это оказалось просто, и никто не догадался! Вот она — высшая ступень лестницы познания. Она перед нами, остался один шаг. Сейчас наша задача сохранить само тело. Сохранить красоту. Без сосуда не будет и вина. Жизнь можно вдохнуть позже, ведь душа и так вечна. Йехуда Лёв бен Бецалель в Праге это доказал. Приступай, Хейли. Не стоит мучить девочку ожиданием.

Эйтерн обогнул стол. Теперь всё просто. Встать между Чари и стариком. Закрыть её своим телом. Скварчиаре будет совсем рядом. Он ничего не заподозрит. Один удар с разворота в горло костяшками пальцев или ребром ладони, как получится. А затем удавку с шеи Чари на шею старика. Пинком по больной ноге повалить на пол, одним коленом прижать руку, чтоб не дотянулся до пистоля, вторым — упереться в позвоночник, и рывок удавки на себя. Жалеть гортань и подъязычную кость Эйт не собирался. Ещё шаг и…

…сжавшаяся в клубок Чари вдруг развернулась с неумолимостью и скоростью стальной пружины. Её не зря прозвали Серебряной змеёй. Узенькая ступня внезапно распрямившейся ноги арбалетной стрелой врезалась Эйту в живот, лишив дыхания, заставив рухнуть на колени. Второй удар пришёлся в висок. Мир вспыхнул осколками разбитого зеркала, рассыпался, перевернулся, как в калейдоскопе. Эйт ткнулся лбом в ножку стола, извергая из себя содержимое желудка. Боже! Если бы она это проделала со Скварчиаре! Захлёбываясь рвотой, он понимал, что Каридад всё сделала правильно. Для внезапного устранения выбрала наиболее опасного, на её взгляд, противника, молодого, ловкого, предавшего её. От прихрамывающего Скварчиаре она, похоже, просто надеялась убежать. Ошиблась.

Со скоростью кобры рука старика метнулась к девушке. Пальцы намертво вцепились в волосы. Рванул на себя, едва не оставив Чари без скальпа, переволок через стол, шарахнул о стену. Чари сползла на пол, попыталась откатиться, но Скварчиаре ухватил её за щиколотку и подволок к себе. Чари завизжала, пнула его в лицо, сломав нос, по-кошачьи вцепилась в глаза. Но ногти только оставили на щеках багровые борозды. Глаза надёжно защищали бочонкообразные окуляры. Старик влепил ей пощёчину, ещё одну. Цепкими пальцами ухватил свободный конец так и не сброшенной удавки…

Эйт завыл. Жутко, по-волчьи, понимая, что это конец, но сделать ничего не мог. Вернее мог и делал: пытался подняться, цепляясь за свисающие со стола ремни. Не выходило. У Чари оставался один миг, чтоб скинуть петлю, пока Скварчиаре наматывал шнурок на запястье. Не догадалась. Только ойкнула совсем по-детски, взмыв вверх и задёргавшись в футе от пола. Эйт явно не рассчитал оставшиеся силы своего мастера. Скварчиаре без особого труда оторвал девушку от земли и держал на вытянутой руке, как котёнка, уже не заботясь о сохранности горла. Ярость затмила всё. Эйт видел, как Чари вертелась на тонком ремешке, брыкалась, пыталась царапаться, но попросту не доставала до анатома.

Ломая ногти о стол, Эйт всё же поднялся и сделал шаг, но мир опять качнулся, как днище унесённой штормом лодки. Эйт снова лежал на полу почти под ногами у повешенной девушки, его выворачивало наизнанку. Сознание уплывало, смешивая времена и места, как художник — краски на палитре.

До открытия Университета Лаго дель Лобо не мог похвастаться разнообразием развлечений. Теперь же студенты толпой валили на любое представление приезжих хугларов. Особенно любима ими оказалась «публичная казнь» «совратительницы юной и отродия диавольского» в одном лице. А именно в лице Каридад Сегри. Настоящих душегубов, как правило, отвозили в Памплону или Бильбао, а то и в сам Мадрид, так что город подобными столичными развлечениями избалован не был. Актёры же быстренько смекнули, что к чему, так Эйт случайно и попал на выступление Фарфоровой Чари, потащившись за толпой. И пропал… Потом он не пропустил ни одного представления и всякий раз нервничал, хоть номер и был популярным до чёртиков.

За час до основного действа девушку на осле или муле провозили по всему городу в облачении «непорочного зачатия», которое гарантировало истинным преступникам прощение небес, а Чари скорее наоборот, поскольку белая туника, постоянно сваливающаяся с одного плеча, и голубая шапочка смотрелись на ней почти непристойно. Что, собственно, и вызывало такой успех у постановки. Перед ней горделиво вышагивал глашатай в шутовской двурогой шапке с бубенцами, извещая о всех её бесконечных «злодеяниях» комического и весьма фривольного толка, изредка перекидываясь с «осуждённой» старыми, но любимыми толпой шутками. Например, обнажив в очередной раз плечико, сидя на муле задом наперёд и обмахиваясь его хвостом, девушка жаловалась на жуткую жару. «Ну да, — соглашаясь, вздыхал глашатай, — но тебе-то повезло, а вот мне по этой жаре ещё домой возвращаться». Эйт никогда не понимал такого юмора, но толпа заходилась от хохота. Девушка в это время корчила рожицы и выделывала разные акробатические номера на спине мула, смеша зрителей и не забывая выманивать монетки. Зеваки, покатываясь от хохота, присоединялись к процессии и, наконец, добирались до площади, на которой уже была установлена высоченная и совсем даже не бутафорская виселица, с которой уже свисал канат с петлёй на конце. Кого-то из зрителей просили крепко связать девушке руки. Конечно, за отдельную и весьма не мизерную плату. Желающих находилось предостаточно. Чари нелепо, с шутками и падениями забиралась на эшафот. Следовала комическая перепалка с палачом, в финале которой тот, стоя на коленях, умолял её наконец засунуть голову в петлю. Что она и делала, только задом наперёд, под общий хохот. Палач в ярости срывал капюшон и уходил с помоста. И глашатай начинал торги за роль палача. Суммы, порой, набегали баснословные. Наконец, самый щедрый поднимался на помост и под одобрительный гул и свист толпы выбивал лесенку из-под ног Чари. Тут Эйт отворачивался, потому как в первые минуты всё выглядело слишком натурально. Но он понимал, что артисты работают на публику, и увы, кто-то наверняка приходил на площадь только из-за этих минут. В толпе слышались визги и даже плач. Эйт радовался, если находился тот, кто порывался вытащить девушку из петли. Но увы, таких почему-то всегда оказывалось меньше, чем добровольных казнедеев.

Наконец, жуткий танец смерти заканчивался, Чари затихала и начиналось настоящее представление. Изумительный по красоте и опасности акробатический номер. Танец воспарившего ангела, души, избавившейся от тяжести тела. Ни намёка на пошлость или комичность. Падал нелепый синий колпак, рассыпавшиеся волосы вспыхивали языками небесного белого пламени на фоне темнеющего неба. Под нежную музыку, вращаясь, поворачиваясь к зрителям то лицом, то спиной, она танцевала. Кружилась всё быстрее-быстрее, вызывая изумление и людской ропот. Прижав ноги к груди, проскальзывала над верёвкой стягивающей запястья. Под торжествующий вопль толпы легко подтягивалась, скидывая петлю с шеи. Повиснув на ногах, освобождала руки, и начинался танец свободы и полёта. Словно на качелях, девушка падала вниз, касаясь волосами или кончиками пальцев помоста, и тут же взмывала вверх к самому небу. Скользила и замирала, кружилась и плыла. Темнело. Верёвки уже было не разглядеть, и казалось, духи воздуха качают её на своих невидимых ладонях. Наконец, словно маленькая шаровая молния, она скатывалась вниз по канату, раскланивалась и, подхватив с помоста брошенный капюшон палача, с озорной улыбкой бежала в толпу собирать монеты.

Выныривая на поверхность сознания, Эйт открыл глаза. Не осталось и тени от того прекрасного танца.

Как же Эйт хотел, чтоб и сейчас с той же лёгкостью Чари выскользнула из петли и с улыбкой бросилась к выходу. Но увы, то была лишь иллюзия и мастерство, незатягивающиеся петли, мягкие подкладки, крепкие мышцы шеи. Сейчас же узел на шее девушки неумолимо затягивался, сползая за ухо, и голова кренилась набок, как у сломанной марионетки. Духи воздуха бросили её в самый страшный миг, не подставив ладони.

Всё… Да, она лёгкая и продержится долго, но уже ничего не сделает. Настолько же беспомощна, как и он, блюющий под столом. Но Чари сделала. Она не только походила на кошку, она дралась, как кошка. Крепко вцепившись руками в запястье анатома, подтянулась, качнулась и обвила ногами его плечо. Упёрлась коленом в локоть, выгнулась… Отвратительный хруст лопнувшей кости и крик старика показались Эйту самой чудесной музыкой. Скварчиаре упал на колени.

«Беги, Чари! Беги!» едва слышно выдохнул Эйт. На большее сил не оставалось. Вряд ли девушка его услышала, но попыталась. Свободный конец ремешка всё ещё был намотан на искалеченную руку анатома. Она дважды ударила его коленом по голове, ухватившись за шнурок, уперлась ногой в грудь, силясь вырвать из кулака. Это походило на безумный, жуткий вариант старой игры по перетягиванию верёвки. Казалось ещё чуть-чуть и она оторвёт старику руку. Тот рычал от боли, наверное, почти теряя сознание. Впрочем, как и Эйт. Но оба силились встать. Эйт уже почти поднялся… Старик, похоже, не мог, его шатало. Видимо, уже совсем не ориентировался в пространстве. Его повело в сторону на пол-оборота. Чари оказалась у него за спиной!

«Умница, милая! Теперь один удар в основание черепа и всё!» Но тут старик начал подниматься… Со страшной кривой ухмылкой. Как упырь из могилы. Губы разбиты, нос сломан, искалеченная рука прижата к груди. Чари сзади, её уже не достать, так чего он улыбается… Почему? Сгорбившись, подавшись вперёд, похожий на скрюченного огра он смотрел прямо на Эйта. А Эйт — за спину старика. На вздрагивающие, тянущиеся к полу стройные ноги цыганки. Какими бы они ни были длинными, но до каменного настила уже не доставали. Рост решил всё. Ремешок от запястья сломанной руки, сейчас крепко перехваченный здоровой, тонкой перевязью исчезал за плечом, где крыльями раненого лебедя слабо трепетали у горла девичьи руки, пытаясь ослабить вновь врезавшийся в шею кожаный шнур. Но в этот раз ухватиться было не за что… Скварчиаре сделал шаг вперёд со своей страшной ношей.

— Заплечных дел мастер, — прохрипел он, сплёвывая кровь, — ну, хороша же шутка. Оцени.

Эйт не мог.

— На будущее, Хейл, просто вяжи их. Петля на шею, свободными концами стягиваешь локти и запястья. Задушат сами себя без мороки. Минутное дело. А то… видишь как… Всё, девка. Не брыкайся. Конец. Волосы мне не рви. И так последние.

Ничего другого Чари не оставалось. Выгнувшись, как на пыточном колесе, на сгорбленной спине старика, девушка неумолимо сползала вниз, своим же весом затягивая петлю. Влажная от пота кожа и гладкий шёлк рубашки предательски скользили по грубому сукну лекторской мантии Скварчиаре.

— Не убивайте её! Это не Мадлен! — отчаянно выкрикнул Эйт.

— Что? — Скварчиаре даже крякнул.

— Вам же она нужна. Баронесса. А это простая цыганка. Танцорка. Не убивайте её, мастер. Пожалуйста. Я люблю её, — прошептал Эйт, — Я приведу к вам настоящую. Клянусь.

— Внезапно… Значит у меня на закорках дрыгается Каридад Сегри, знаменитая Фарфоровая Кукла, акробатка и воровка, безнадёжная мечта и любовь моего ученика? Да только за одни его прогулы и вздорные похотливые фантазии вас стоило вздёрнуть, сеньорита Фантош, — фразы вырывались из груди анатома с хрипами, похоже, были сломаны ребра, но это ничуть не повлияло на его менторский, издевательский тон, — Эй, девочка, ты меня ещё слышишь? Искренне рад знакомству. Всё встаёт на свои места. И изумительная фигура, и одержимость Эйта, и твоё нежелание умирать. Но придётся. Мы ведь знаем, что тебя рано или поздно всё равно повесили бы. Моя совесть чиста. Я лишь ускорил процесс.

— Мастер! Вы сами только что сказали: кристальные ум и сердце! Совладайте с яростью и подумайте, зачем вам цыганка, когда я могу всё исправить. Отпустите её. Кто она для вас? Corpusvile. Пустышка. Просто экземпляр для опытов. Вы играли свою партию с баронессой, а это воровка, она никому ничего не расскажет. Ведь если вы её не отпустите…

— То что?! — прорычал Скварчиаре.

— …то я вас убью, — пожал плечами Эйт, — Это же очевидно.

— Ха, мальчик, да, очевидно попытаешься. Что ж, Хейли, как-нибудь ты мне обязательно расскажешь вашу историю. Похоже, она даже запутанней уже упомянутой нами. Но поверь, если ты не сделаешь глупость, трагичного финала не будет. Поверь. А иначе я вам его обещаю! Corpusvile?! Глупец! Она — Эос, Аврора грядущего века! По её образу и подобию будут созданы новые люди! Через несколько лет ты сам сможешь стать новым Адамом. Я же всё делаю для тебя, дурачок, мне уже поздно!

Белокурые локоны сливались с седыми космами старика. И в полутьме мерещилось, что из шеи у того растёт ещё одна голова. Инфернальный симбиоз палача и жертвы.

Эйт понимал, что живыми им отсюда не выйти. Вернее, он-то мог. Кто его остановит? Выход за спиной. Но нет, конечно, не мог. Кому он лгал?

— Я сейчас уйду, мэтр. Отправлюсь к алькальду, к Мадлен или к самому барону. Расскажу всё, что вы собирались сделать с его дочерью, как отравили её и дона Альваро. Чари умрёт не напрасно. Вы искалечены. Один вы не сможете не то что закончить свой эксперимент, не получится даже сбежать. При любом раскладе вы проиграли.

— Стой, дурак!!! Пойми! Твоя акробатка идеальна! Я не знаю, что вы задумали, почему она оказалась здесь, но её тело — награда за моё упорство. За полвека гонений и издевательств, — Скварчиаре выхаркивал слова вместе с кровью, — Есть высшая справедливость. Вся цепь событий вела к этому. Инквизиция, моё бегство в эту дыру, твоё ученичество, нелепая игра баронессы, даже жадность и предательство глупца Альваро. Всё вело к моей встрече с прекрасной Лилит. И ты хочешь отнять у неё право первородства? Ты, червяк, который…

— Червяк, который спустил всю вашу жизнь в отхожую яму.

— Ты не уйдёшь!!! Не оставишь её. Не бросишь! Ты же любишь её!

— Кристально чистый разум, кристально твёрдое сердце, мэтр. Я не могу ей помочь. Но могу остановить вас и отомстить. Прощайте, учитель. Прости, Чари, — Эйт повернулся и шагнул к выходу, слёзы дрожали на его ресницах. Дважды за одну ночь он предал девушку.

Рык старика был страшен. Его здоровая рука метнулась к пистолю, а искалеченная под весом девушки дернулась за спину. В тот же миг Чари оттолкнулась от пола, извернулась угрём и клещом повисла у Скварчиаре на спине.

Эйт не таил иллюзий, шанса, что бывший охотник промахнётся с пяти шагов не было. Но ему ведь только нужно успеть добраться до лампады. Он нырнул к полке, схватил светильник и швырнул под ноги анатому. А сам прыгнул к ящику с инструментами. Пнул по замку раз, другой. Только бы достать нож. Любой, а там… Взметнувшееся пламя помешает выстрелить, даст лишнее мгновение, главное успеть… Под руку подвернулся ланцет. Проклятье! Ну почему так! Но выбирать было некогда. Сейчас бабахнет. Лишь бы не в голову. Если даже в сердце, то в рывке Эйт успеет воткнуть лезвие хотя бы в брюхо безумца. Даст шанс Чари. На выстрел должен прибежать Тевье. Он услышит!

Но выстрел не грохнул! Вместо него раздался дикий, чудовищный рёв, переходящий в протяжный вой. Огонь мешал разглядеть, что случилось… но тут прямо сквозь пламя шагнул Скварчиаре. Эйт едва не закричал сам. Глаз у старика больше не было. Вместо них в череп глубоко были вдавлены два стеклянных бочонка, заменяющие анатому очки. По щекам струилась кровь и какая-то белая студенистая жидкость. Эйт не сразу понял, что это и есть глаза учёного. Чари, взобравшаяся на плечи старика, обеими руками вцепившись в шнурок от очков, завязанный на затылке, откинувшись, что есть силы тянула его на себя. Старик выл жутко, отчаянно, как раненый бык, метался по склепу, бился о стены, в надежде сбросить свою жуткую наездницу. Наконец, он рухнул на колени. Его мантия уже тлела. Языки пламени подбирались к ногам девушки, когда она, наконец, отпустила свою страшную уздечку и длинным прыжком с кувырком ушла от возможного удара слепца.

— Чари… ты сделала это! Ты смогла! — выдохнул Эйт и бросился к ней, чтоб обнять

— Шшшш! — по-кошачьи зашипела она и вскинула руку: — Не двигайся!

Эйт застонал. От нежного бархатистого голоса Чари не осталось и следа, а шею уродовали жуткие багровые полосы.

Это страшное едва слышное змеиное шипение рвало сердце. Эйт чувствовал, что по щекам катятся слёзы, но сделать ничего не мог.

— Чари, я клянусь тебе… — вытянув руки, он шагнул к ней.

Её глаза расширились от ужаса.

— Молчи! Ни слова!

— Я люблю тебя, Чари! Вот, я всё-таки это сказал, видишь…

Она зажала рот ладошками и затрясла головой.

— Нет! Нет! Нет!

— Люблю, — повторил Эйт и улыбнулся…

Из глаз девушки вдруг хлынули слёзы

— Заткнись же, дурак! — что есть силы закричала она, — Я тоже!

От грохота выстрела заложило уши. Невидимый великан подхватил и швырнул девушку на решётчатую дверь клетки с такой силой, что загудели стальные прутья.

Эйт в ужасе обернулся. Скварчиаре, стоя на коленях, в дымящейся мантии тянулся ко второму пистолю.

«Он стрелял на голос, — понял Эйт! — Чари это увидела и поняла раньше. Поэтому и просила замолчать. А когда я не послушался, закричала сама, чтоб отвлечь… Господи!» Он бросился к девушке, но его опередили. Серая когтистая лапа просунулась меж прутьев.

— Чари! Сзади!

Девушка только чуть повернула голову. Чудище, как в каком-то жутком танце, обвило рукой её талию, притягивая к решётке. Жуткие клыки погрузились в плечо. Чари завизжала.

Слепой охотник снова поднял пистолет.

— Нет! — закричал Эйт и прыгнул вперёд, закрывая от выстрела девушку.

По лестнице что-то загрохотало и навозная тележка, набирая скорость, врезалась в Скварчиаре, выбив из руки пистолет, а самого с жутким хрустом впечатала в стену. Вслед за ней в зал влетел Тевье с заступом в руках.

— Где, Ча... — начал он, озираясь по сторонам, и вдруг затих, пошатнувшись, а в следующий миг его вопль ужаса слился со вторым выстрелом.

Голова твари дёрнулась, звякнула цепь, лапы исчезли в темноте. Эйт выронил пистоль и бросился к Чари. Зажал на плече почти у самой шеи рваную рану от укуса. Вниз он посмотреть боялся. Вся камиза была залита кровью.

— Чари, — шептал, он, глотая слёзы, — Чари… Как же ты… Зачем…

Веки девушки дрогнули. Задрожали ресницы, она открыла глаза.

— Не… вывернулась… — шепнула она, — Прости…

Подскочил Тевье, схватил её окровавленную ладонь, прижал к губам.

— Не умирай, — всхлипывал он, — Не умирай, пожалуйста, я не смогу без тебя…

— Не умру, Тяф. Не сейчас, не здесь, — она погладила Тевье по щеке, — Наверху… Пожалуйста…

Эйт кивнул и поднял её на руки. Девушка застонала. Тяф зажимал рану и поддерживал голову. Двенадцать ступеней. Двенадцать шагов к звёздному небу.

Когда её уложили на мягкую траву, Чари слабо улыбнулась.

— Не больно… Страшно немножко.

— Не бойся, — затараторил Тевье, глотая слёзы, — мы найдём лучшего хирурга, а потом врача! У Тёрна дополна знакомых.

— У Терри знакомых? — губы девушки дрогнули, но это была лишь тень прежней ослепительно искренней улыбки, — у него их двое. Было… Приподнимите, пожалуйста, почему-то не могу сама… Небо я ещё увижу… может быть, пусть мельком, а вот вас…

Девушку усадили под раскидистым дубом. На этот раз её нёс Тевье. Он так и не выпустил её руки, даже когда Каридад привалилась к тёплому стволу. Вторую ладошку, которой девушка зажимала рану в животе, приподнял Эйт. Вздрогнул. Попытался ободряюще улыбнуться. Не смог… Зато смогла Чари, улыбнулась как прежде, ярко, сжала обоим ладони.

— Не грустите! Нам всегда было весело вместе. Не стоит менять что-то сейчас.

— Конечно, Чари, мы ещё столько натворим…

— Мы с тобой…

Голоса юношей слились в один.

— Тише, мальчики, не сразу, не вдвоём… по очереди… я ведь порядочная девушка… хоть и выгляжу иначе… сейчас … Тевье, там ручей, если можешь… мне несколько глотков воды, пожалуйста.

— Тебе нельзя, — одними губами прошептал Эйт.

— Дурачок, мне теперь всё можно. Тяф, прошу…

— Но я… — рыжий паренёк глотал слёзы и не отпускал руку Чари.

Она чуть повернула голову и взглянула ему в глаза:

— Тяф…

— Конечно! Я сейчас, Чари, я быстро!

Тевье рванул вниз по тропинке.

— Плохо?

Эйт кивнул.

— Не вывернусь?

— Не знаю, если бы мы были в Университете у медиков и…

— Тссс… Если уберу руку… Сколько? — голос Чари не дрожал, казалось, наоборот, набирал силу.

Эйт смахнул слёзы:

— Кровотечение почти остановилось, если ты о потери гуморальной жидкости, несколько часов. Не знаю! Не спрашивай, ты сильная, ты...

— Зануда… — скривилась девушка, — А если сильная — несколько дней… не выдержу… Больно.

— Но ты же говорила, что…

— Врала… Терри, чтоб быстро… покажи…

Эйт затряс головой:

— Я не смогу, Чари, не проси меня.

— Я и не прошу… тебя. Только покажи. Тевье вырезает кукол, не людей… Пожалуйста.

Эйт всхлипнул.

— Смелее, — шепнула Чари, схватила его ладонь, прижала к своей груди, — Сюда? Где стучит?

Эйт подавил рыдания. Впервые он так откровенно касался тела девушки. Бойся своих желаний — они могут сбыться. Сколько ночей он об этом мечтал, а вот сейчас отдал бы всё, чтобы этого не произошло никогда. Его ладонь ощущала упругую округлость груди. Мягкие толчки сердца… Он попытался отдёрнуть руку, Чари не отпустила.

— Тут? — настойчиво повторила она.

— Ниже на три пальца… и правее, — его рука сдвинулась чуть в сторону.

— Спасибо. Будет больно?

Он кивнул.

— Я потерплю…

По щекам обоих катились слёзы.

— Чари, — голос его дрожал от чудовищности предложения. — Я люблю тебя. Я смогу! А потом сам… Ты ведь помнишь историю Диего и Изабеллы из Тируэля. Или этих итальянцев, Ромео и…

Чари грустно улыбнулась и прижала ладошку к его губам.

— Глупый, вот именно поэтому. Пожалуйста, обещай мне не читать больше книжек. И на будущее, Эйт. О таком не говорят. Просто делают. А теперь уже поздно…

— Но я…

— Я не закончила… а главное, я хочу, чтобы ты жил. Только зная, что ты сможешь быть счастливым, я обрету покой. Поэтому сейчас, ты встанешь и уйдёшь, не оглядываясь. И тогда я останусь с тобой навсегда. Не реви, Терри! Ты не мальчишка! Ты вырос. Сегодня ты сделал выбор. Ты выбрал жизнь, для меня, для себя! Ты сказал мне всё, что должен был сказать уже давно. А это, — Чари кивнула на окровавленную камизу, — случайность, коровья лепёха, на которой поскользнулась после номера, пустяк, и он уже ничего не значит. Мы всё равно вместе. И если ты поверишь, то обязательно встретимся. Понял? Иди!

— К… куда?

— К ней. К своей баронессе. Я видела, как она на тебя смотрит. И про твой заветный эскудо знаю. Молчи! Не верь Скварчиаре. Она тоже всего лишь одинокая девочка. Как и я. И ей так же страшно.

— Чари, ты горишь, вся в поту. Это бред, что ты говоришь? Я не оставлю тебя! Не предам! Больше никогда!

— Оставишь! Растоптать всё что было, что будет, разбить Фарфоровую Чари — это страшнее, чем «предать» мёртвое тело, не явившись на похороны. Слушай дальше. Пороешься в своей ташке. Найдёшь книгу, отдашь ей. Скажешь, что Чарита Египтянка всегда держит слово. И что теперь Мадлен у меня в долгу. Она поймёт.

— Но я не понимаю! — Эйт готов был разрыдаться, — Я хочу быть с тобой! Почему Тевье?

— Милый дурачок… — Чари нашла силы рассмеяться, — это самый безумный пример ревности. Надо будет использовать в номере, — она осеклась, тихо добавила, — можно было бы…

Эйт приподнял её голову и нежно вытер слёзы. Раньше он бы себе такого не позволил. Но теперь ему тоже можно всё.

— Так почему Тевье, не я? — повторил он, вглядываясь в глаза, надеясь не увидеть ответа, которого боялся. Если она отведёт взгляд…

Не отвела.

— Тевье верит в Бога. А ты теперь, — Чари махнула рукой в сторону склепа, — в этот храм науки.

— И что? — Эйт действительно не понимал.

— Тяф справится и будет жить дальше. Господь простит его и… меня. А ты себя — нет. Всё, иди… а то я сейчас начну реветь… Очень больно… — Чари прикрыла глаза, — И, пожалуйста, Терри, не оглядывайся, прошу.

Эйт встал, увидел на тропинке мчащегося Тевье с мокрой рубашкой в руках. И вдруг упал на колени, прижал девушку к себе, так резко, что она вскрикнула, и впился губами в её губы, слизывая кровь, глотая слёзы, ловя дыхание и, быть может, частички души. Одна рука скользила по обнажённым плечам, а вторая гладила роскошную белокурую гриву, вытряхивая из неё кусочки дубовой коры.

— Мы будем вместе! Каридад Сегри. Где бы ты ни была, я найду тебя! Клянусь.

— Я буду тебя ждать, Эйт МакХейлин, где бы я ни была. Клянусь.

*

Как бы мне сейчас хотелось добавить: «И тут появилась я». Не дух, не призрак погибшей влюблённой девочки, а сама любовь, навеки оставшаяся в сердце Эйта Мак Хейлина. Моего Терри. Что я — Клятва Колдуна. Хорошо бы тут поставить точку. Потому как, собственно, это всё. А дальше? Ей-Богу, не стоит вам слушать дальше. Всё, что я скажу, уже не имеет отношения к истории Фарфорофой Чари и её любви к странному школяру Эйту МакХейлину… Но это имеет отношение ко мне. Вот только, кто же я? Сам Эйт — чернокнижник сейчас бы назвал меня эгрегором, если б знал, что я существую. Хотя существую ли? Да, я — Клятва Колдуна. Это правда. Но не полная. Дело в том, что я — не любовь. Вернее, не только она. Потому что… Потому что история Эйта и Чари — не история Ромео и Джульетты, придуманной сказки для влюблённых, которая в любом изложении останется сказкой, и потому что миф об Орфее и Эвридике на то и миф, что до чёртиков правдив. И согласно вечному сценарию уже в самом конце тропинки ЭйтернМакХейлин должен обязательно обернуться.

Эйт обернулся. Тевье склонился над девушкой точь-в-точь, как несколько мгновений назад он сам. Эйт не мог разглядеть её лица, только бледный овал с тенями глаз и алыми приоткрытыми губами. Казалось, она смотрит прямо на него. Не видел Эйт и рук Тевье. Только тонкие пальцы Чари, что утопали в рыжей шевелюре, то сжимаясь, то разжимаясь, словно в экстазе, пока обессиленно не упали юноше на плечи. Сминая траву, дёрнулись стройные ноги. Раз, другой. Тевье осторожно снял руки девушки со своих плеч. Закрыл ей глаза, поднялся и торопливо зашагал по направлению к Тёрну. В руке его влажно поблескивала наваха.

— Это ты убил её! — прохрипел Тевье, — Убил и предал. Заманил в логово чудовища! Чтоб угодить высокородной скурёхе! Бросил умирать одну!

Его кулак описал короткую дугу и врезался в челюсть Эйта. Тёрн упал на колено. Попытался подняться, но Тевье пнул его под рёбра,

— Я любил её, сволочь! А она бегала за тобой, как собачка, выполняя каждый твой каприз! А ты даже не видел! Пинал её, пинал… вот так… вот так… — Эйт едва успевал защищать голову от ударов, — Ты знаешь, что она плакала вечерами, пока ты сидел со своими дьявольскими книгами в склепе с безумцем! Плакала, не зная, как признаться, что любит тебя!

— Тяф! Ты обезумел! Что ты несёшь…

— Заткнись! Я любил её! Я! Любил, как никто на свете! И я сделал всё, что она просила. Даже… даже это! — голос Тевье стал тише. Он поднял нож. Эйт заворожённо смотрел, как капля крови сорвалась и упала ему на руку. Он был бы рад, если бы Тевье вонзил клинок в его сердце. Но Тяф просто стоял, и слёзы катились по щекам на окровавленную рубаху.

— А ты… ты сбежал, Эйт! Ты бросил её, когда был нужен. Трус! Когда нож вошёл в её сердце, оно было уже мертво. Она рыдала, Эйт! Рыдала и молилась! О тебе! Моя Чари. Сильная и Гордая Светлая Королева. Почему ты ушёл, Эйт?

— Но Чари сказала…

— Какая разница, что она сказала?! Она актриса! Она сказала то, что ты сам хотел услышать! Как и Марго тогда, у пещеры. Это ведь было красиво, да? Благородно? Как в книжке? Она отпустила тебя, потому что любила. А сама осталась одна! Скулила от боли и страха, как зверёк в капкане, а тебя не было рядом! Я пытался взглянуть ей в глаза, но она не дала, я ей был не нужен! Она держала меня за волосы, чтоб я не видел её, а сама прижималась к плечу, чтобы проводить взглядом тебя!

— Я…

— Вот именно! Я! Я! Я! А ты подумал обо мне, Эйт?! Ты должен был быть рядом со мной. Даже если она прогнала тебя. Если бы ты её любил, если бы был мне другом, мы бы взялись за руки, как всегда. Не отпустили бы её одну в страну теней. Мы бы ушли все вместе! Кружили бы среди звёзд. Но всем плевать на Тевье ха-Леви, верную собачонку на побегушках! Ты знаешь, что она шептала мне на ухо, когда лезвие входило меж её рёбер? Она выдохнула: «помоги Терри, ему тяжело…» Тебе тяжело!!! — такой боли в голосе Эйт никогда не слышал. — А мне? Мне легко было чувствовать её трепет? Ловить её дыхание, когда она уже задрожала, и знать, что оно предназначается тебе? Умирая, она смотрела на тебя, Эйт! На то, как ты уходишь! Что ж, уходи. Но неужели ты не чувствуешь вины? Неужели твоё сердце настолько очерствело, что ты сможешь жить дальше? Если так, то живи.

Тевье замолчал, растерянно взглянул на нож. Проговорил:

— Наверное, я бы убил тебя, Эйт. Сейчас бы убил. Но тут её кровь. Я не стану смешивать её с твоей. Поэтому вставай и уходи, новый Волк из Лагуны. Ты искалечил и зверски убил своего старого слепого учителя. Ты заманил в своё логово, пытал, надругался и в конце зарезал беззащитную влюблённую в тебя девочку. Так решат люди. Мне никто не поверит. Да я ничего и не знаю. Как не знаю и тебя. Быть может, это всё правда. Если тебя схватят и повесят — я приду смотреть. Если нет, я надеюсь, тебя сожрёт совесть. Я проклинаю тебя, Хейли. Пусть Чари каждую ночь является тебе во сне, сколько бы ты ни прожил и в какую бы нору ни забился! Будь ты проклят, Эйтерн МакХейлин. Будь проклят!

И тут появилась я…

Жаль, что ненависть иногда сильнее любви. Особенно, если ненавидишь себя сам. А я ведь могла быть совсем другой.

Но всё же, приятно познакомиться. Я — неизбывное проклятие колдуна. Я — совесть Эйтерна МакХейлина. И если меня не слышат, это не значит, что я молчу