Кадм (джен)

Многие забывают, ЧТО именно они представляют собой.

Нет, в самом деле, внимания им уделяется не так чтобы много. Скажем, некий маг изобретает новое заклинание. Если он достаточно проворен, он тут же возвестит об этом широкой общественности, пока более шустрые конкуренты не успели вперед него. На первых страницах профильных журналов разместят его колдофото, на рецензирование и в печать уйдут результаты исследований. При должном уровне сноровки получится даже оформить патент.

Так вот, если изобретатель не одиозный одиночка и не эгоист-единоличник (а этим болеют многие гениальные умы волшебного мира), он позаботится о небольшом абзаце с благодарностями на титульной странице рукописи. Или огромном списке (что маловероятно, волшебники не слишком любят делиться лаврами. Зачем тогда потеть и что-то изобретать?).

И можете даже не вчитываться. ИХ вы там не найдете никогда.

Конечно, если они не сделаны из бузины. Почему-то именно бузинным палочкам достаются все софиты.

Но в общем и целом, никто и никогда не выносил благодарностей чему-то вроде молотка. Скажем, благодарил ли Микеланджело свое долото за статую Давида? То-то же.

И тем не менее, между долото и волшебной палочкой такая же пропасть, как между плюшевым мишкой и настоящим медведем. Последняя не будет смирно терпеть, если кто-то швырнет ее в стену. Она имеет свою волю, делающей ее практически живой.

По мнению изготовителя палочек, мастера Олливандера, помни об этом волшебники — к нему бы обращались гораздо реже с просьбой о ремонте или замене. Поэтому он благоразумно держал этот факт при себе — должен же бизнес процветать не только перед первым сентября.

Но он искренне уважал и любил свои изделия. Он знал о них буквально все, всей душой переживая за каждую палочку и отслеживая ее путь в руках очередного покупателя. В этом Олливандер достигал фанатизма учительницы начальных классов, знающей все о своих выпускниках за пятьдесят лет стажа.

И конечно же, он много мог рассказать об этой конкретной палочке.

Вишневое дерево и сердечная жила дракона, одиннадцать дюймов, жесткая.

Палочка появилась в ту пору, когда ремесленник еще не вывел универсальный рецепт для создания одновременно эффективных и покладистых изделий, которые не отрывали бы пальцы одиннадцатилеткам на пробах. Тогда он уже остановил свой выбор на трех сердцевинах — волос единорога, перо феникса и сердечная жила дракона.

Осталось подобрать породу древесины…

Вишня и жила дракона смотрелись очень гармонично на верстаке. Взвесив все “за” и “против”, Олливандер взялся за столярный клей…

Именно тогда, слегка дымясь и охлопывая себя на предмет очагов возгораний, мастер поставил особую пометку в своих записях.

Это был оглушительный коммерческий провал по всем фронтам.

Сама палочка вышла действительно эффектной. Для нее заранее была выточена удобная рукоятка без излишеств, с лаконичными симметричными рунами. Она идеально подошла изделию, как пара ботинок из запыленной коробки с верхней полки, до которой вы дошли после десяти неудачных примерок в день распродажи.

В тот год палочку так никто и не купил.

И в следующий тоже. Не помогло даже покрытие темным лаком для улучшения товарного вида.

Это действительно было ужасно. Олливандер не мог припомнить ни одну свою палочку с таким же характером. То, что у него получилось, обладало целеустремленностью скоростного поезда и яростной непокорностью кошки, которую пытаются накормить глистогонным. Свое недовольство всем и вся палочка щедро вымещала на окружающем ее мире. И делала это своеобразно.

Тогда мастер впервые убедился в том, что его подопечные обладают чувством юмора. Правда, в тот раз он столкнулся с черным и слегка садистским его проявлением.

Палочка вполне охотно позволяла взять себя в руку. И даже совершить пару-тройку безобидных взмахов. Некоторые покупатели, особенно неопытные юные волшебники, начинали даже чувствовать первые признаки привязанности…

Именно этого палочка каждый раз и дожидалась. После чего уходила в полный отрыв. Скажем так — огненная струя или взрывы перед самым лицом вусмерть перепуганных детишек были в обычном меню. Кое-кому и вовсе потребовалась госпитализация в Мунго.

Покорить эту палочку было так же сложно, как наезднику-новичку оседлать норовистого коня, который каждый раз стаскивает беднягу за коленку зубами и отбегает в сторону, гнусно хихикая. После пары десятков несчастных случаев Олливандер сдался и убрал коробку на одну из верхних полок.

Там палочка провела целых десять лет.

Такой расклад дел ее не слишком устраивал. Она не стремилась к какому-то определенному хозяину, вполне довольствуясь издевательствами над очередным неудачником. Это было основным ее времяпрепровождением, и терять источник развлечений она не собиралась. Несколько раз коробка сама собой падала на пол. Три раза Олливандер замечал ее на нижних полках — тех, к которым тянулся чаще всего при демонстрации товара.

Поэтому он наклеил особый ярлык и убрал упаковку в один из тех ящиков, что закрывался на ключ. Лишь слабая надежда, что однажды в лавке окажется тот самый волшебник, удерживала мастера от уничтожения явного брака.

Запертая палочка пылилась, отчаянно скучая и набираясь злости. Ей страшно хотелось порезвиться. Она предвкушала, как в один прекрасный день ящик откроют, ее достанут из коробки, и вот тогда…

В один прекрасный день ящик открыли, ее достали из коробки…

И палочка неожиданно для себя обрела своего хозяина. Внезапно оказалось, что в ее жизни была огромная, холодная пустая дыра, которую идеально закрыл собой какой-то невзрачный, тощий мальчишка в обносках и с волосами, которые по чистоте лишь слегка превосходили воронье гнездо — в них по крайней мере не было птичьего гуано. Он выглядел, как идеальный кандидат для очередной “безобидной” шутки — пока не взял палочку в руку, и та не увидела его душу.

Как пожар в шиномонтажной мастерской, там бушевал мрачный огонь амбиций.

Ничего и никого палочка больше не хотела.

Она не ошиблась с выбором. Следующие несколько лет дали ей все то, в чем она, оказывается, нуждалась. Уже в первый год кроме самого базового и пресного волшебства ей дали попробовать магию помощнее. Пока другие отрабатывали Левитирующие чары или Заклинание света, они вдвоем изучали Экспеллиармус и Депульсо. Палочке нравилось, что ее хозяин подходил к учебе… практически. Цели боевых заклинаний быстро стали вполне конкретными, и пускать навыки в ход владелец не стеснялся.

На третий год их знакомства палочка открыла для себя Темные искусства. Это было что-то новенькое.

К их изучению оба подошли крайне ответственно. Хозяин стал более хладнокровным и сосредоточенным. В свою очередь палочка дала понять, какие стойки будут максимально эффективны для тех или иных проклятий. Сначала целями служили мелкие животные — подкарауленные у озера лягушки, птицы, ящерицы…

Потом несколько раз под раздачу попали такие же, как владелец, подростки.

Во всех случаях палочка помнила чувство особенной ярости, которое крутилось внутри убийственным волчком. Как правило, такая злоба спрессовывается из множества больших и маленьких затаенных обид, долго находившихся под прессом страха, слабости, незащищенности, осознания собственной незаурядности и желания вырвать у общества признание этого факта. Словно алмаз из куска графита под давлением в тысячи атмосфер и адскими температурами, кристаллизировалась чистая ненависть.

Палочка научила хозяина, как черпать из нее силу. Она и сама подсела на это чувство, как адреналиновый наркоман подсаживается на ощущение свободного падения.

Вскоре их тандем пришел к первым авторским заклинаниям.

И конечно, все усилия они направляли на цель куда большую, чем просто намалевать из баллончика ругательство на двери вселенной. У хозяина была Большая Мечта. Ее черты четко не определялись, но в своих грезах он как минимум всегда был в центре внимания, и отнюдь не из-за очередной драки, выброшенной в сортир сумки или натянутой на голову мантии. Там его уважали. С ним считались. Его боялись.

Середина пятого года ознаменовалась серьезным переломом. Палочка ощутила, как оборвался последний из якорей, удерживающий их от свободного плавания по океану Цель-Оправдывает-Средства. Какое-то время, правда, пришлось мириться со странным чувством побитого щенка, но продержалось оно недолго. Голодный дракон амбиций перетянул одеяло на себя.

К концу седьмого года еще два человека стерлись из жизни владельца палочки. Смысл понятия “осиротеть” до нее так и не дошел — как минимум сам хозяин не очень-то и горевал.

В будущее они отправлялись налегке.

Начался продолжительный этап борьбы за право вступить в общество избранных.

Наконец-то они смогли раскрепоститься, показав, на что действительно способны. Палочка впервые поучаствовала в настоящих схватках. Теперь атаковали не их, а они. Во вспышках проклятий мелькали искаженные болью или страхом лица: происходящее напоминало нарезку из стоп-кадров лучших моментов их жизни. Это было приятно. Это было правильно. Это была сладкая месть за годы унижений — хоть и приходила она по душу не тех людей.

А затем все изменилось.

Владельца палочки вдруг охватила тревога. Она заметалась внутри него, как пинбольный шарик. Вместе с ней пришел страх, вонзающий тысячи иголок в мозг и иссушающий глотку. Что-то пошло не так. Он вел себя как человек, неосмотрительно пнувший камень на горном склоне и теперь вынужденный наблюдать, как набирающая массу снежная лавина несется на городок далеко внизу.

Хозяин резко вышел из игры. Предательство сквозняком продувало душу, он оказался между двумя огнями, которые обещали отнюдь не ласковое тепло. Ужас играл на оголенных нервах ржавой пилой, пока маг балансировал на тонком тросе надежды в тумане неопределенности. Все это перегружало палочку, как сварочный аппарат — износившуюся проводку.

Потом, как по щелчку тумблера, все оборвалось.

Чувства, несколько дней бывшие на самом пределе, с жутким грохотом провалились в пропасть черной депрессии. В тот день хозяин, которого знала палочка, умер. Он просто развалился на куски, как дом, у которого треснул фундамент.

Все, что палочка понимала — без единого проклятия они убили кого-то, кто вообще не должен был попасть под удар.

Несколько дней она пылилась в каком-то углу.

Затем привычные руки все-таки отыскали ее. Но это был конец. Едва соприкоснувшись с разумом своего владельца, палочка поняла, что никакого будущего у них просто нет. Тоннель, по которому они брели так долго, оказался железнодорожным, и свет в его конце превратился в несколько сотен тонн убийственно равнодушного металла, мчащегося на чудовищной скорости.

Почти целый год прошел в состоянии болезненного бездумного полусна. Мысли и воля хозяина, что раньше напоминали раскаленную добела сверкающую нить, превратились в скудный ручеек с разводами боли и горечи на его поверхности. На вкус они были так же плохи, как бьющий из-под помойки родник.

Палочка злилась. Она успела узнать, что такое свобода и власть, поверила в мечту хозяина и предвкушала грандиозные свершения. Но никак не это. Бунтуя, она отбилась от рук: искрила, кусала разрядами магии и норовила закатиться под шкаф.

Затем произошло немыслимое — они вернулись в прошлое.

Именно так все обстояло для палочки, воспринимающей мир сквозь фильтр сознания владельца. Вокруг них снова сгустилась знакомая атмосфера того здорового подросткового соперничества, что выражается в попытках окунуть оппонента головой в писсуар, закрыть в шкафчике для вещей или подвесить за шиворот на флагштоке. Привлеченные еще свежими воспоминаниями, страх и неуверенность навалились на хозяина, как пара изрядно набравшихся собутыльников.

Когда-то очень давно, в другой жизни, возвращение в школу стояло в списке планов. Но возвращение это должно было быть триумфальным, в свете прожекторов восхищенных и благоговеющих взглядов.

Никак не в рамках пожизненных исправительных работ.

Первым уроком, который преподал владелец палочки своим ученикам, стал страх перед ним. Потому что боялся сам.

Все последующие годы он особенно усердно работал над этим предметом, не скупясь на домашнюю работу и внеклассные занятия. Палочка тоже нашла в этом какую-то отдушину. Все это напоминало ей времена в лавке Олливандера, когда ее еще не заперли в ящик.

Тем не менее, их отношения с хозяином сильно ухудшились. Ни амбиций, ни мечты больше не было. В его душе теперь царила казенная серость больничных коридоров, скудно освещаемых мигающими лампами.

Весь этот долгий период в почти двадцать лет мог бы уместиться на половинке тетрадного листа — и то при условии крупного почерка. Один день не отличался от другого. Периодически от скуки палочка устраивала саботаж — теряясь, постреливая искрами, и даже позволив однажды кучке подростков вырубить ее владельца.

А затем относительно недавно произошел резкий перелом.

Палочка поняла это по горькому и колкому привкусу тревоги. Впервые за долгие годы они начали практиковать темную магию. По всем признакам как будто бы вернулись старые деньки, однако в отдаленных уголках сознания хозяина натягивала тетиву тщательно планируемая месть. Как и раньше, сил ему придавала ненависть. Разница была в том, что в юности она пылала, как подожженный бензовоз. Теперь же ненависть льдисто искрилась, способная раскрошить олово и заморозить преисподнюю.

Они впервые применили Убивающее заклинание. Хладнокровно, расчетливо, желая этого. Так запомнила палочка. И кто-то еще должен был умереть — кто-то вроде подростка…

Но меньше чем через год был убит сам хозяин.

Палочка почувствовала его смерть. Она ощутила, как то, что составляло его самость и суть, бесследно исчезло из мира, погаснув в пустоте.

Впервые к ней пришло чувство одиночества.

Палочки по-разному ведут себя в ответ на смерть своего волшебника. Те, что с волосом единорога, сами умирают вслед за владельцем. Другие, с пером феникса, хоть и останутся живыми, но в большинстве случаев уже не будут никому служить. Поэтому их обычно хоронят вместе с хозяином.

Драконья сердцевина наиболее прагматична. Сохранив уважение к покойному, она продолжит свой путь в новых руках.

Но эту палочку новые руки не спешили поднимать. Победитель совершенно не интересовался ею, равнодушно бросив добычу.

Она валялась на пыльном полу, как никому не нужный вишневый прутик.

А рядом творилось что-то, что она не могла увидеть, но на что отзывалась всем своим драконьим нутром. Палочка чувствовала, как меняется что-то в реальности вокруг нее, впервые видела древние, медленные мысли давно умершего и пущенного на ингредиенты тысячелетнего существа, что служило ей сердцевиной. Оно словно бы прислушивалось к некому зову, пробуждающему странные воспоминания, выжженные в ядре каждой его клетки.

В них было очень много синего света и метаморфоз.

* * *

Определенно, это день стал худшим в жизни Хьюго. Даже ужаснее, чем ноябрьский вечер три года назад, когда один из его пациентов обнаружил зависимость от лунного цикла прямо на операционном столе.

На этот раз беда пришла в виде записки в блокноте и вчерашнего выпуска «Ежедневного Пророка». В основном в виде записки.

Прикрыв за собой дверь в импровизированную палату, Хьюго Улисс еще раз всмотрелся в исчерканный лист бумаги. Затем вздохнул, пытаясь побороть накатившую панику.

— Носфи, — негромко окликнул он тишину.

С потолка коридора немедленно сверзилось темное пятно, словно упал какой-то огромный полусгниший плод. Спустя секунду Носфи с любопытством заглядывал через плечо Хьюго, рассматривая содержимое блокнота.

— Шо-шо такое? — живо поинтересовался вампир.

— Носфи, что еще у нашего друга было в карманах? — ледяным голосом спросил Хьюго, не поворачивая головы.

Носфи растерялся. В такие минуты в его голове обычно раскручивалось колесо со стрелкой и вариантами ответов, которые были призваны не то чтобы снять подозрения, а скорее выиграть пару драгоценных секунд для стремительного бегства. Однако сейчас он чувствовал, что такие излюбленные фразы как «Отлезь», «А те чо» и «Я ниче не сделал» ему никак не помогут. Носфи попытался в чистосердечное.

— Слуш’, ну там было больше шикля. Два шикля и, кажись, семь кнатов. Звиняюсь. Верну…

— Мне не деньги нужны, Носфи! — Хьюго умудрился крикнуть шепотом. — Документы какие-то были? Чеки? Записи?

— А! — Носфи просиял. — Айе, было. Книшка записная, во. Там было чутошку бумаг…

— Где она?

— Д’ я выкинул. На кой она мне? Я ж не читаю.

— Куда выкинул?

— А я че, помню?

Хьюго Улисс воззрился на Носфи таким взглядом, что даже самый закоренелый охотник на вампиров счел бы себя салагой, увидев это выражение.

Это была самая большая проблема в Носфи. Даже более существенная, чем его привычка подстерегать завсегдатаев пабов в темных переулках, чтобы хоть как-то восполнить досадное отсутствие алкоголя в крови. Вампир имел скверную привычку тащить все, что не было прибито гвоздями к полу, а когда тащить было нечего, он возвращался с гвоздодером. Если для упокоения обычных вампиров нужно было воткнуть в сердце осиновый кол, то Носфи требовалось прибить еще и руки.

Хьюго давно подозревал, что четыреста лет назад какой-то старый вампир с очень извращенным чувством юмора попросту пошутил над своим же родом, обратив первого попавшегося воришку-забулдыгу. По изяществу исполнения шутка была на уровне розыгрыша с подбрасыванием в ящик рабочего стола искусственного дерьма.

— Ты понимаешь, что уничтожил последние доказательства, которые могли бы подтвердить личность? — рыкнул Хьюго Улисс, косясь в сторону комнаты.

— Ну, дык… — Носфи тоже взглянул на приоткрытую дверь. — А он сам на што? Спр’си имя, все дела.

— В том-то и дело! Он ничего не помнит.

Воцарилась небольшая драматическая пауза, пока Хьюго следил за лицом Носфи. Обычно, чтобы заметить искру понимания в глазах последнего, нужно было вооружиться очень мощным микроскопом.

— О как, — наконец сообразил Носфи.

— Я назвал его Северусом Снеггом, так он даже не откликнулся. Он вообще не понял, что я к нему обращаюсь. А когда я дал ему блокнот и попросил написать хоть какую-то информацию о себе, он знаешь что сделал? Нарисовал две закорючки и посмотрел на меня так, словно это должно было что-то значить!

Убрав блокнот, Хьюго зашуршал вчерашним выпуском «Ежедневного Пророка», развернув газету на четвертой полосе:

— А теперь обрати внимание на статью о похоронах в Хогсмиде. Северус Снегг не просто указан в списках погибших, тут, сожри меня дракон, даже колдография есть!

— А че, похошь, — Носфи взял газету в руки, присмотрелся, а затем снова бросил взгляд в сторону прикрытой двери. — Если так п’смотреть, похошь. А ешль вот так… — он сощурил глаза и приблизил страницу со снимком. — Не шибко.

— В смысле не особо?

— Ну… у того волосня шибче длинна и ва’ще…

— Я их остриг. Перед операцией, — сухо ответил Хьюго, известный своей брезгливостью. — Мешали. Носфи, давай без шуток, он похож или нет?

Носфи беспомощно посмотрел на приятеля. Игра «Найди 10 отличий» явно была создана для существ с куда более высоким уровнем интеллекта.

Хьюго Улисс рывком забрал газету из рук вампира.

— Итак, что мы имеем, — он с хрустом скомкал выпуск «Пророка», — три дня назад мы подобрали человека, внешне похожего на Северуса Снегга, так? (Немой кивок Носфи) Так. Однако вчера похоронили другого человека, который также имеет схожую внешность, и все, кто его знал, опознали в нем того самого Снегга. Вопрос на миллион: кто сейчас за этой дверью?

«И кто теперь возместит мне огромные затраты?» — мысленно закончил свою речь Хьюго.

Это был куда более существенный вопрос. Случай стал не только одним из самых сложных в практике Хьюго Улисса, он стал и самым дорогим, потому что ему пришлось задействовать свои связи в Мунго для одного экспериментального противоядия, что впервые в истории было использовано на глазах самого Хьюго три года назад.

Несмотря на другие побочные эффекты, тонкое чутье, что Хьюго получил вместе со своей специфической аллергией на луну, оказалось незаменимым инструментом в его не слишком законном деле. Проявившись на следующий же день после нападения взбесившегося пациента, оно едва не свело с ума массой запахов, что стало чуть ли не самым неприятным из последствий. Сам очутившись на больничной койке, да еще в отделении, где лежали укушенные всякими магическими тварями волшебники, Хьюго Улисс готов был выть волком (и это не каламбур!) от тошнотворных ароматов. И именно тогда его соседом по палате стал некий рыжий лысоватый мужчина, наивный донельзя и искусанный какой-то тварью ⁽¹⁾. Детская непосредственность, с которой тот постоянно пытался обсуждать грядущие «особые дни» Хьюго, была меньшим злом по сравнению с ЗАПАХОМ. Хьюго невольно изучил все оттенки вони яда, что был в ране его соседа. Он мог узнать тот запах даже спустя четверть века.

И вот случайные знания пригодились всего лишь через три года. Еще на месте Хьюго Улисс понял, что именно будет необходимо для успешного лечения. Противоядие, добытое с явным пренебрежением к закону, обошлось ему в кругленькую сумму, которая значительно облегчила кошелек. И теперь…

Вот теперь он понимает, что все было напрасно.

Блестящий план рухнул, оставив после себя лишь груду осколков разочарования. Когда Хьюго прочел вчерашний выпуск «Ежедневного Пророка», надежда еще цеплялась пальцами за край скалы, но неожиданная амнезия его пациента опустилась на них, как подкованный гвоздями сапог. А все улики, указывающие на личность, спер и выбросил Носфи.

— Что будем делать с ним? — Ни к кому особо не обращаясь, спросил Хьюго Улисс.

Вампир, услышав вопрос, ткнул пальцем в дверь.

— А типа, в нем нет те’рь пользы?

— В таком состоянии? Нет.

Носфи выразительно провел ребром ладони по собственному горлу.

Хьюго поморщился, глядя на эту пантомиму.

— Не слишком изящно, — пробормотал он. — К тому же это все равно что выбросить деньги на ветер. Хотя…

В его мозгу замелькали различные образы, в основном сомнительного рода объявления и заказчики прямиком из Лютного переулка. Что-что, а ремесленники этого района ценили человека больше всего, невзирая на его прошлое и другие малозначимые вещи. Богатый внутренний мир — вот что вызывало их неподдельный интерес. В конце концов, откуда-то ведь берутся все эти Руки славы и другие артефакты?

Хьюго Улисс не был плохим человеком. Данная дефиниция просто не существовала в его личном словаре, подменяя себя другими определениями, звучащими более презентабельно.

— Думаю, для начала надо его подготовить, — произнес он.

* * *

… Ее все-таки подобрали спустя время. Теперь палочка лежала в бардачке автомобиля.

Итак, хозяин умер. Она больше не чувствовала его разум, однако почему-то продолжала что-то видеть. В окружающей ее пустоте, как свет маяка, как прореха в иную реальность, сияло нечто синее. Оно было очень близко. И определенно было человеком.

Тут кто-то мог бы отметить, что цвета и уж тем более свет палочке воспринимать нечем. И этот кто-то был бы совершенно прав. Однако это сияние было вещью в себе, настолько абсолютной, что никаких иных толкований и быть не могло. Оно сверкало. Оно было синим. Это знание проникало в разум или любой его аналог, минуя органы чувств и их заменители.

Палочку тянуло к нему, как вещество звезды тянет к черной дыре. Ее сердцевина говорила что-то о временах, когда синий свет изменил все. Сама палочка отчаянно хотела снова найти кого-то, кто придал бы смысл ее существованию.

Спустя время векторы намерений устремились в одном направлении, усиливая друг друга.

В конце концов, палочка сама выбирает волшебника.

Находись сейчас в машине Хьюго наблюдатель, он бы услышал сухое дребезжание в бардачке. Что самое интересное, открыв его, он не обнаружил бы ничего особенного, кроме пачки жвачки, пузырька антисептика для рук и зубной нити.

* * *

Как и десять минут назад с их «разговора», пациент выглядел достаточно плохо. Он и в здоровом-то состоянии, судя по колдографии полугодовой давности, походил на живое пособие по болезням печени. Теперь к этому добавились ввалившиеся глаза с черными кругами, еще более обострившиеся черты и общая серость кожи. Короткая стрижка в стиле «Спасибо, что не уши» и бинты вносили финальный штрих в общую унылую картину.

Ко всему прочему, как Хьюго Улисс выяснил чуть ранее, память человека была чиста, словно лекционная тетрадь студента-прогульщика. Он не помнил ничего. То есть буквально — ничего. Говорить подопечный пока не мог, чтобы не тревожить швы, но Хьюго знал, что ничего осмысленного он бы не услышал.

Конечно, можно было прибегнуть к восстановлению памяти с помощью магии. Загвоздка заключалась в том, что восстанавливать было не из чего.

Личность здесь отсутствовала как класс. Воистину, милосерднее придушить подушкой.

«Нет, это не мой вариант, — подумал Хьюго. — Устроит еще какой-нибудь выброс магии. К тому же, слишком банально».

Он прошел к столу с лекарствами и ингредиентами. Все необходимое находилось под рукой.

Итак…

* * *

Ей достаточно было всего лишь материализоваться в руке, чтобы понять — это место она уже никому не уступит.

Палочка испытывала… странное ощущение. Можно было бы сказать, что она чувствовала себя как рыба в воде, но тогда вся ее предыдущая жизнь явно проходила на скудном теплом мелководье.

Это была сила. Но даже она представляла собой не более чем побочный продукт, что-то вроде хлебных корок, которые остаются после приготовления сэндвичей. Нет, здесь все было куда сложнее и глубже. Правда, при попытке осознать все до конца у живого существа схлопнулся бы мозг. В лучшем случае.

Но палочка не была созданием с мозгом вроде человеческого, и всякого рода желания по типу засунуть вселенную под препаратное стеклышко ее не посещали. Поэтому она без раздумий присягнула тому, кто — или что? — ее позвал.

Единственным, что смущало палочку, была абсолютная пустота. Она пыталась нашарить разум нового хозяина, но натыкалась лишь на голые стены. Сознание было чистым и абсолютно пустым, как квартира в новостройке, которую сдали только сегодня.

Это неправильно. Она не может быть сама по себе. Все ее предназначение было в том, чтобы служить продолжением руки волшебника. Частью его самого.

Ей нужен хозяин. Кто-то, с кем она сможет раскрыть свой и его потенциал.

В приливе своего рода ностальгии палочка начала «вспоминать» прежнего владельца.

…Оказалось, ее очень внимательно слушали.

* * *

Хьюго чуть помедлил, раздумывая. Затем он повел плечами, словно пробуя себя в обличии заботливого колдомедика. Оконное стекло тут же отразило мягкие, тронутые состраданием черты лица, дышащего внутренним благородством и самоотверженностью. Когда-то не один десяток престарелых пациенток Мунго, глядя в ясные и лучистые глаза молодого целителя, выдал местонахождение похоронных накоплений.

Стоит отдать должное: Хьюго Улисс перевоплощался не только внешне, но и внутренне. Хитроумный маг быстро понял, что лучший обман — это тот, в который ты сам же и поверил. В моменты самых грязных афер его душа была чище, чем вымытый к празднику фамильный хрусталь.

К тому же это решало вопрос совести.

Как, например, сейчас. Такая простая задача — сварить новую порцию зелья, восстанавливающего ткани. За всю свою жизнь Хьюго создал десятки галлонов этого напитка. Но последнее время этим чаще занимался бедняга Оуэн, да упокоит Господь его душу. А что такое пять лет без практики? Возвращение на тернистый путь проб и ошибок. Вот, допустим, сейчас он забыл про жабры аксолотля, перепутав с корнем асфоделя. Ай-яй, ну как же так, а вместо истолченных ягод рябины под руку попался пучок полыни, какая досада, ведь все реагенты были рассортированы по своим местам… сколько раз там надо помешать для верности? Десять раз? Тринадцать? По часовой или против часовой? Ах, этот недосып…

Зелье было готово. Оно сверкало, как отравленный нож, и серебрилось, как мышьяк.

Хьюго перелил содержимое котла в стакан.

— Можно сказать, что кризис миновал, — произнес он, не глядя на пациента. — Конечно, восстановление займет какой-то срок. Придется пить очень много воды и принимать все, что я прописал. Говорить пока нельзя, разойдутся швы, но я кое-что сейчас вам дам для ускорения процесса. А потом поработаем над памятью. О’кей?

Держа питье в руках, Хьюго Улисс обернулся.

Койка была пуста.

* * *

Наверное, многие переживали в те или иные годы пробуждение в незнакомом месте. Кто-то просыпался с адской головной болью, словно мозг сдавили в тисках, предварительно ошкурив наждачкой; кто-то — на неудобном диване с продавленными подушками, между которыми закатилась стеклотара от вчерашних возлияний. Кто-то открывал глаза и слышал писк медицинских приборов у кровати, кто-то просыпался под звон комаров над палаткой, кто-то — нос к носу с другим человеком…

М-м-м, пожалуй, оставим перечень.

Важно то, что в первые несколько секунд всех посещает одно и то же чувство, вонзающее ледяные иголки в поясницу — ощущение полной дезориентации, когда мозг отправляется в свободное падение в пучину паники.

Потом, конечно, он спохватывается, воскрешая в памяти все события накануне, но еще какое-то время вы очухиваетесь от ударной дозы адреналина.

Ему не повезло. Сознание, еще недавно тихо бултыхавшееся в безвременной, беззвучной и спокойной тьме, встретило реальность, как каноэ встречает край реки, оканчивающийся водопадом. Падение, паника, болезненный удар, затемнение, «встретимся-ниже-по-течению». Но «ниже по течению» легче не стало, поскольку, едва прошел первый шок, он увидел и ОСОЗНАЛ, что ему собираются дать под видом лекарства.

Тело, проснувшееся раньше разума, шепнуло: «Бежать».

И нечто откликнулось на эту команду.

Хлоп.

По ощущениям его как будто бы растянуло и сжало одновременно, по пути успев еще и вытряхнуть наизнанку, как наволочку. Воздух врезал по барабанным перепонкам. Стены комнаты вокруг отскочили и исчезли, и на него напрыгнул огромный, полный домов и шума город.

Ноги ударились обо что-то явно материальное, твердое и холодное. Тело по инерции устремилось вперед, грудная клетка встретила нечто вроде ограды, за которую он немедленно ухватился руками, прежде чем его увлекло вниз.

Теперь он висел, тихонько раскачиваясь, как брелок-ароматизатор на зеркале заднего вида, а под ним в свою очередь раскачивалась улица, забитая людьми и автомобилями.

Одно за другим, его постигло сразу несколько открытий.

Первое — он находился напротив и значительно выше дома, в котором еще пару мгновений назад лежал на койке. Небольшое двухэтажное здание, похожее на недостроенную гостиницу. Из крайнего левого окна второго этажа как раз открывался вид на угол крыши, который стал его новым прибежищем.

Второе — руки, оказывается, лишь очень недолго способны поддерживать тело в подвешенном состоянии, быстро превратившись в сплошную темно-красную боль. Пальцы отказывали один за другим.

Третье — проржавевший прут ограды медленно, но верно прогибается под его весом.

Четвертое — если прямо сейчас он не изменит положение вещей, его судьба будет так же предсказуема, как у падающего на асфальт куриного яйца.

Пятой успела протиснуться мысль, что при всем этом он продолжает что-то крепко сжимать между большим и указательным пальцами…

Раз.

Два.

Первым все же подвел прут.

Но на головы прохожих так никто и не свалился.

Падение, начавшееся с крыши офисного здания на углу Риджент-стрит, завершилось в примыкающем переулке неподалеку. Его свидетелями вместо толпы перепуганных горожан стали изрисованные граффити стены, несколько мусорных баков и облезлый кот неопределенно-грязного цвета. Прижав уши, он отскочил в сторону, когда нечто грохнулось в груду деревянных поддонов неподалеку.

Несколько секунд куча обломков не подавала никаких признаков жизни. Затем неуверенно зашебуршилась, обнаружив руки и ноги. Зрачки кота расширились.

— У-у-нг-нг-нг, — вывел он горлом, попятившись назад.

Рядом с его лапами тут же ударило что-то вроде маленькой синеватой молнии. Решив не испытывать судьбу, кот бросился наутек.

Некоторое время лежащий в поддонах человек свыкался с восхитительным ощущением близости к земле. Воздушную стихию он очень быстро разлюбил в первые несколько минут своего осознанного существования. К ней не хотелось прикасаться даже с высоты собственного роста.

Но долго наслаждаться триумфом маленькой победы над смертью не получилось. Схлынув, волна адреналина оставила после себя пустынный берег разума, к которому тут же, как потерпевшие кораблекрушение, устремились неудобные мысли. Они шумели в голове, перекрикивая друг друга, но громче всех звучала одна-единственная:

«Кто я такой?»

Этот вопрос невозможно было игнорировать. Он зудел и мешался, как загнанная под ноготь заноза.

Кстати, о зуде. Когда ноющая от падения спина чуть поутихла, человек вдруг понял, что у него жутко чешется левая сторона шеи. Иногда ее даже простреливала резкая боль, отдавая в ухо. Осторожно подняв руку, он нащупал плотный ряд бинтов под челюстью.

А еще на периферии чувств угасало странное ощущение — нечто сродни тому, которое могла бы испытывать натертая шерстью эбонитовая палочка. Разве что предметы не притягивались.

Кое-как поднявшись на ноги, неизвестный — даже себе, — прислонился к стене, обдумывая ситуацию. Он попытался нашарить что-нибудь в карманах. Предприятие не увенчалось успехом — хотя бы потому, что на нем была пижама, и карманами она не располагала. Бирки на ней тоже никакой не нашлось.

Тут он вспомнил, что перед падением что-то крепко сжимал в пальцах.

В груде сломанных им поддонов не нашлось ничего интересного. Ничего… за исключением длинной палочки темного цвета, оснащенной рукояткой.

Человек осторожно поднял предмет. При прикосновении к палочке возникло странное покалывание в ладонях, словно сквозь них пустили очень слабый ток.

Он недоуменно покрутил ее. Откуда-то взялась твердая уверенность, что эта штука принадлежит ему. Более того — чем дольше он держал ее в руке, тем сильнее ему казалось, что его собственные мысли словно бы… упорядочиваются. Если раньше они хаотично метались как железные опилки в банке с водой, которую кто-то встряхнул, то присутствие палочки оказывало на них то же влияние, что и магнитное поле.

Какое знакомое ощущение… Кажется, он уже испытывал что-то подобное. И совсем недавно.

Грянуло озарение.

Он вспомнил, как очнулся. Тогда все его существо пронизало чувство, которое мог бы описать только музыкальный инструмент, попавший в резонанс с камертоном. Это были мгновения абсолютной ослепительной ясности. Одновременно с тем в поле зрения попал человек, что-то переливающий из котла в стакан. И судя по произносимой им речи, содержимое предстояло выпить.

Еще не до конца осознав саму концепцию жизни, неизвестный понял, что видит одно из обличий смерти. Хватило лишь взгляда на «лекарство».

И с этого началось его маленькое, но очень насыщенное приключение.

Что же до самой палочки… Кажется, момент пробуждения и ее появление подозрительно совпали.

Он присмотрелся к ней. Затем попробовал открутить ручку. Наконец, поискал какие-нибудь надписи/скрытый механизм/что угодно, что сделало бы деревяшку в его руках достойной тщательного осмотра. Увы. Пустая пивная банка около его ног и то была интереснее за счет яркой наклейки.

Но каким-то неведомым образом палочка продолжала что-то с ним делать. Он чувствовал себя как человек внутри огромного помещения, где потолки и стены теряются в абсолютной темноте, и в этой тьме слышались стук банок с краской, скрип стремянки, шорканье шпателя по кирпичной кладке… Метафорически выражаясь, конечно. Что-то строилось. И он робко, шаг за шагом, исследовал свое заполняющееся сознание, как все тот же человек пробирается сквозь новую квартиру безлунной ночью на отшибе города — вот тут оказывается стоит стул, тут — тумбочка…

В его случае это были не вещи, и не воспоминания, но их отпечаток. Оказывается, теперь он не любит крыс. И побаивается собак — нога сразу отозвалась ноющей болью. Обрывочные знания, чувства, привычки — все это широким потоком приходило откуда-то, удостаивая его лишь отвлеченным кивком, текло вокруг него и расходилось по комнатам разума, словно было здесь всегда. Сам же он ощущал себя оторопевшим хозяином, который оказался гостем в собственном доме и теперь был вынужден мириться с непрошенными постояльцами.

Внутренний мир проявлялся, словно написанное лимонным соком послание, нагретое над свечой. Явления и понятия — точнее, их форма, — выныривали на поверхность сознания, как резиновые уточки в ванной.

За какие-то несколько минут он узнал, наверное, все. И при этом — практически ничего. Он ощущал себя умирающим от жажды, которого завалили изысканной, но сухой едой. В сознании теперь раскатывались длинные свитки с загадочными словами наподобие «веритасерум», «окклюменция» и «трансгрессия», но черт бы их побрал, потому что они не говорили ему ничего существенного. Например, адрес дома. Или на худой конец — какой сейчас год.

В какой-то момент он начал испытывать из-за этого раздражение. Но даже оно стало каким-то более… характерным. Это было чувство, свойственное человеку, который не любит долго оставаться в неведении: все нужно было узнать, понять, если требуется — разобрать по частям.

Палочка в его руках все еще оставалась чем-то неизвестным. И казалось, она что-то от него ждала.

Зачастую о предназначении предметов говорит их форма. Никто не подумал бы чистить зубы расческой. Или есть суп зонтом.

Если отбросить первую мысль, говорившую, что палочку можно воткнуть кому-нибудь в глаз, и вторую, уверяющую, что она отлично подойдет поправлять угли в камине, и… эээ… третью, совершенно точно утверждавшую, что не найти книжной закладки лучше… эээ, и четвертую… пятую…

Нет, неверно.

Пальцы сами по себе перехватили рукоять так, как должны были. Рука вытянулась вперед — и стало ясно, что предназначением палочки было направлять и преобразовывать то, что составляет его суть, как…

Мысли сбились. Он был под прицелом.

Фигура напротив не шевелилась, целясь палочкой прямо ему в грудь. Какой-то… очень худой, изможденный человек… в пижаме. Он смотрел на него из деревянной рамы, был пыльным и сливался с цветом картонных листов, которые налепили… по ту сторону окна?

Боже…

Опустив палочку, он приблизился к стеклу, грязь на котором потенциально могла застать в живых еще его прадеда. Его переполнял шок — естественный для мыслящего существа, которое вначале осознало себя комком из эмоций, чувств и переживаний, а затем вдруг увидело, в какую оболочку все это упаковано.

Подышав на стекло, он осторожно протер его краем рукава.

Поганочно-серо-черное нечто из неясного пятна превратилось в лицо. Его собственное лицо. Кажется, когда проходила раздача лиц, свое он получил по большой уценке и то, с самого края прилавка, потому что желающих брать что-то оттуда просто не было. Худое, угловатое, болезненное, тонкогубое, небритое, с крючковатым носом и маленькими темными глазами. Стрижка наводила на мысли о нападении газонокосилки на черный коврик для ног, дополняя вышеописанное так же гармонично, как веревочная петля — шею. А все вместе оно складывалось в мужчину с возрастом в диапазоне от тридцати до пятидесяти.

Он зачем-то попробовал улыбнуться.

Спустя секунду он поклялся себе больше никогда так не делать.

Вот и все. Весь образ был собран воедино. Лицо в отражении бросило мрачный взгляд исподлобья и отвернулось.

И лишь в тот момент, когда действительность утвердилась в более-менее четких границах, пришли четыре всадника Базовых Потребностей: Голод, Жажда, Боль-В-Шее и Мерзнущие Ноги. Ему требовалась помощь. И вещи. И желательно до наступления ночи — крыша над головой.

Заткнув палочку за пояс пижамных штанов, он захромал в сторону оживленной улицы.

* * *

С его уходом переулок стал еще более пустым, чем прежде.

Кот не спешил возвращаться. Пара крыс еще не успела это заметить, и предпочитала тихо отсиживаться в одном из мусорных баков.

Зато бурную деятельность развел ветер, залетев сюда с улицы и закрутившись слабеньким вихрем. Вот он поиграл полиэтиленовым пакетом. Затем погонял туда-сюда алюминиевую банку из-под пива.

А после, как кошка вытаскивает из-под дивана на обозрение всей семьи чужую сережку, ветер выгнал на середину дороги плакат. Ранее кто-то не слишком старательно прилепил его на стену, и бумажный лист отклеился, неприметно угодив в кучу другого мусора.

Очередной порыв подхватил его и перевернул.

Теперь в бледное облачное небо смотрел символ, изображавший выползающую из черепа змею. Поверх его перечеркивала жирная красная черта. А чуть ниже виднелась крупная надпись:

«УБЕЙ ИХ, ПОКА ОНИ НЕ УБИЛИ ТЕБЯ».

1) И в самом деле, в «Ордене Феникса» Артур Уизли, попавший в Мунго после нападения Нагайны, лежал в одной палате с неким новообращенным оборотнем. Этот эпизодический персонаж дважды упоминался в каноне, хоть и без имени.

Вернуться к тексту