Альберт и Консуэло (гет)

— Ради бога, скажи мне… зачем… зачем тебе топор?, — в душу Консуэло закралось подозрение, что Альберт вновь во власти древнего отмщения, чувства справедливости, которое пробудила в нём чужая душа по воле какого-то злого рока, и на сей раз намерен претворить свой замысел в жизнь. И она не чувствовала себя уверенной даже в том, каким именем называть своего избранника, на какое он откликнется сейчас.

Когда Альберт подошёл к Консуэло, та, повинуясь инстинкту, отступила на несколько шагов.

— Я знаю, что сейчас заставляю тебя чувствовать. Но, моя Консуэло, не бойся. Так было нужно. Я прошу у тебя прощения. Так было нужно.

На её лице читалась тень вины, но и страх от того, что она не понимает его намерений, не покидал Консуэло.

— Прости меня... но... я не знаю, что думать… И я также не хочу верить в то, что ты можешь... — в её голосе слышалось смятение.

— Нет. Если в нынешнем своём воплощении я сознательно решу причинить тебе даже самый малый, самый ничтожный вред — провидение накажет меня так, как не карало ещё ни одного грешника на земле. Я не знаю, чем буду расплачиваться за свои деяния, но стану вечно нести этот крест, и небеса не станут спасением...

— Прошу тебя, не продолжай...

— Я говорю тебе это затем, чтобы ты до конца уверилась в чистоте и непорочности моих устремлений. Твои мысли не имеют подтверждения. Ко мне пришло озарение — сейчас, когда тебя не было рядом. Мы уже попрощалась со здешними жителями — так пойдём же. Мне нужно сказать тебе... Эти слова не должны слышать чужие люди...

Такая таинственность ещё более насторожила Консуэло. Альберт, всегда такой открытый перед каждым встречным человеком... Что до сих пор было ей неизвестно — как и ему? Консуэло казалось, что, исходив с ним рядом столько дорог, услышав от него множество захватывающих историй о прошлом чешского народа, гонениях и войнах, страшных видениях, где ему являлись духи прошлого, она проникла во все самые сокровенные тайны души Альберта. Но что сейчас заставляло его говорить таким тихим голосом, удаляясь от «чужих людей», при этом держа в руках топор? Если бы не этот предмет, она бы восприняла подобные действия своего мужа спокойнее, почтя за свойственные ему иногда странности в поведении, которые почти никогда не возникали для неё как что-то слишком неожиданное.

Наконец Альберт заговорил:

— Консуэло… Мы уже несколько лет странствуем по земле вдвоём. С нами нет никого. И ты знаешь, что я люблю тебя... очень люблю... как никого другого...

Эти слова одновременно и успокоили её, и вселили ещё больше тяжёлого волнения в душу: "Зачем он говорит так, как будто бы... прощаясь?.."

Печаль в её груди усилилась.

"Может быть, он что-то предчувствует, какую-то опасность, грозящую моей или его жизни?"

Она помнила, как однажды Альберт предсказал бурю, и теперь подумала, что, возможно, его дар может прозревать и человеческое будущее. Но тогда почему на его лице вместе со смертельной мукой отражалось волнение жизни — румянец, слегка учащённое дыхание?

"С нами нет никого…" — что это могло значить в его устах?

Она чувствовала, что вновь перестаёт понимать Альберта, к ней возвращался тот самый страх — как было при первых встречах.

Консуэло, продолжая смотреть в глаза Альберта, медленно и мягко взяла его свободную руку в свою — она понимала, что так поможет ему открыть своё сердце. Она откуда-то знала, что нужно это сделать — несмотря на непонимание и серьёзные опасения. Он заткнул топор за пояс и взял вторую руку, приняв её самый первый жест за знак того, что Консуэло наконец постигла смысл его слов.

— Ты... ты понимаешь, что я хочу сказать? — горячая надежда прозвучала в его голосе, а глаза заблестели.

— Прости, но нет, — в её глазах по-прежнему читался страх.

На лице Альберта вновь отразилась мука, но тепло, которое он почувствовал от её ладоней, придало ему сил.

Она должна была терпеливо его выслушать, пытаясь постичь смысл того, что он говорит. В её взгляде читалась теперь и нежность, хотя Консуэло до сих пор сама не до конца осознавала, почему.

— Я понимаю, что не должен сейчас говорить всего этого… Я обязан был дождаться момента, когда в тебе проснётся это желание… Но сколько бы мне пришлось ждать… И пришло ли бы это время… Но прости меня… Я не понимаю, почему провидение подало мне знак именно сейчас — так рано… Но, видимо, я пока не в состоянии постичь все его пути, неисповедимость которых, как оказалось, распространяется и на меня.

— Ради бога, Альберт… Что ты хочешь мне сказать?.. Ты вселяешь в мою душу тревогу!

— До сих пор наша жизнь походила на жизнь самых близких друзей… но теперь… я не знаю, как решиться сказать тебе — моя душа терзается… Мы любим друг друга… Кто будет продолжать наше дело, когда нас не станет?.. Ты знаешь, что это для меня это очень важно — чтобы плоды наших трудов не канули в лету, просуществовав ровно столько, сколько нам отмерено прожить на этой земле. Господи... я хотел сказать совсем не то, я хочу, чтобы ты поняла меня, но... не знаю… Я сейчас думаю совсем не о вечной жизни наших идей… То есть и о ней тоже — я никогда не позволяю себе забыть об этом, — но всё же сейчас для меня гораздо важнее не это… Я не хочу обидеть или оскорбить тебя. Если ты откажешь мне, я… я приложу все усилия, чтобы пережить это… Но я всё равно буду рядом, — последние слова прозвучали после паузы, хрипло и сдавленно. Он совершил над собой чудовищное усилие, чтобы произнести их.

Страх, страх будущего отчаяния читался в глазах Альберта. Он знал, что не переживёт, если Консуэло скажет "нет". Но при этом готов был дать ей свободу от своих желаний и просто каждое мгновение находиться рядом, просто смотря на неё и изредка целомудренно касаясь. Для него и этого будет достаточно. Столько, сколько сможет после пробыть на этом свете. Если сможет...

Когда прозвучала его последняя фраза, Консуэло поняла всё.