Альберт и Консуэло (гет)

Альберт и Консуэло, избрав своей стезёй вечные странствия и несение идей свободы, равенства и братства по земле, кочевали только вдоль бедных деревенских селений, иногда останавливались в домах местных жителей на ночлег — или чтобы немного отдохнуть, если не находили другого подходящего места.

Молва о них уже распространилась далеко за пределы пройденного пути, люди рассказывали друг другу о двух прекрасных артистах, похожих на цыган — поющей молодой женщине и красивом мужчине чуть старше её, играющем на скрипке. Многие были готовы принять их.

Если они не располагали ничем, что могли бы отдать за предоставленные кров и еду, они пели и танцевали, и на звуки прекрасной музыки выходили все, кто хотел на время забыться, отвлечься от крестьянской жизни, полной повседневных земных забот. Веселились все — дети, взрослые и старики…

Уходили они так же, как и приходили — быстро и внезапно.

Однажды, уже собираясь прощаться с отцом семейства, любезно позволившего им переночевать в своём доме, Альберт, подойдя к нему на улице, обратился со словами:

— Простите, можно попросить у вас один предмет — в обмен на любую вещь, которую вы захотите взять? Разумеется, кроме моей скрипки, потому что люди вашего сословия не имеют традиции держать такую вещь в своих жилищах, и мы не сможем нигде найти даже похожую, а значит, лишимся возможности выполнять свою миссию — нести в мир свет и добро.

— Да, для вас всё, что угодно, — тоном, в котором читалась доброжелательная простота, проговорил невысокий, крепко сложенный человек лет пятидесяти с короткой светлой бородой, обернувшись к нему.

— Я видел, что на стене вашего дома висит… — Альберт замолчал в нерешительности, а затем произнёс, — Топор.

И тут же быстро добавил:

— Спешу вас уверить, что я не собираюсь причинять никому зла. Я знаю, что для вас не предоставит трудности изготовить такой же, если вы вдруг по воле судьбы лишитесь того, что имели прежде.

— Но… — в глазах крестьянина отразились испуг и замешательство. — Позвольте... Зачем?..

— Я знал, что этот вопрос последует. Я не могу сказать вам правду — это священно для меня и касается только меня и Консуэло, но прошу не сомневаться в моих благих намерениях.

Всё это время крестьянин с опаской смотрел на него, но всё же по окончании речи отправился к себе за тем, что попросил Альберт, вскоре вынес и передал ему.

— Искренне благодарю вас. Что бы вы хотели взять взамен?

— Мне ничего не нужно. Ступайте с богом.

— Но…

— Ради бога… Вы доставили нам радость своим выступлением, больше нам ничего не нужно.

Альберт понимал, что страх заставляет бедного крестьянина скорее прощаться и ничего не брать из его рук, но видел, что не мог ничего сделать, чтобы исправить его впечатление.

Тут подошла Консуэло.

— Альберт... — она похолодела, увидев, что держит в руках её муж, и не обратила внимания на уходящего. В её сдавленном голосе звучал ужас.

— До свидания, Консуэло, — обернувшись, сказал крестьянин.

— До свидания... Вы были очень добры... Если бог даст, то мы встретимся вновь, — рассеянным тоном проговорила она, наконец повернувшись к крестьянину.

— Боже мой... священно... Пусть бог даст, чтобы мы никогда больше не встретились, — тихо сказал последний, идя вперёд и не оборачиваясь, чтобы проводить взглядом Альберта и Консуэло.

— Ради бога, скажи мне… зачем… зачем тебе топор?, — в душу Консуэло закралось подозрение, что Альберт вновь во власти древнего отмщения, чувства справедливости, которое пробудила в нём чужая душа по воле какого-то злого рока, и на сей раз намерен претворить свой замысел в жизнь. И она не чувствовала себя уверенной даже в том, каким именем называть своего избранника, на какое он откликнется сейчас.

Когда Альберт подошёл к Консуэло, та, повинуясь инстинкту, отступила на несколько шагов.

— Я знаю, что сейчас заставляю тебя чувствовать. Но, моя Консуэло, не бойся. Так было нужно. Я прошу у тебя прощения. Так было нужно.

На её лице читалась тень вины, но и страх от того, что она не понимает его намерений, не покидал Консуэло.

— Прости меня... но... я не знаю, что думать… И я также не хочу верить в то, что ты можешь... — в её голосе слышалось смятение.

— Нет. Если в нынешнем своём воплощении я сознательно решу причинить тебе даже самый малый, самый ничтожный вред — провидение накажет меня так, как не карало ещё ни одного грешника на земле. Я не знаю, чем буду расплачиваться за свои деяния, но стану вечно нести этот крест, и небеса не станут спасением...

— Прошу тебя, не продолжай...

— Я говорю тебе это затем, чтобы ты до конца уверилась в чистоте и непорочности моих устремлений. Твои мысли не имеют подтверждения. Ко мне пришло озарение — сейчас, когда тебя не было рядом. Мы уже попрощалась со здешними жителями — так пойдём же. Мне нужно сказать тебе... Эти слова не должны слышать чужие люди...

Такая таинственность ещё более насторожила Консуэло. Альберт, всегда такой открытый перед каждым встречным человеком... Что до сих пор было ей неизвестно — как и ему? Консуэло казалось, что, исходив с ним рядом столько дорог, услышав от него множество захватывающих историй о прошлом чешского народа, гонениях и войнах, страшных видениях, где ему являлись духи прошлого, она проникла во все самые сокровенные тайны души Альберта. Но что сейчас заставляло его говорить таким тихим голосом, удаляясь от «чужих людей», при этом держа в руках топор? Если бы не этот предмет, она бы восприняла подобные действия своего мужа спокойнее, почтя за свойственные ему иногда странности в поведении, которые почти никогда не возникали для неё как что-то слишком неожиданное.

Наконец Альберт заговорил:

— Консуэло… Мы уже несколько лет странствуем по земле вдвоём. С нами нет никого. И ты знаешь, что я люблю тебя... очень люблю... как никого другого...

Эти слова одновременно и успокоили её, и вселили ещё больше тяжёлого волнения в душу: "Зачем он говорит так, как будто бы... прощаясь?.."

Печаль в её груди усилилась.

"Может быть, он что-то предчувствует, какую-то опасность, грозящую моей или его жизни?"

Она помнила, как однажды Альберт предсказал бурю, и теперь подумала, что, возможно, его дар может прозревать и человеческое будущее. Но тогда почему на его лице вместе со смертельной мукой отражалось волнение жизни — румянец, слегка учащённое дыхание?

"С нами нет никого…" — что это могло значить в его устах?

Она чувствовала, что вновь перестаёт понимать Альберта, к ней возвращался тот самый страх — как было при первых встречах.

Консуэло, продолжая смотреть в глаза Альберта, медленно и мягко взяла его свободную руку в свою — она понимала, что так поможет ему открыть своё сердце. Она откуда-то знала, что нужно это сделать — несмотря на непонимание и серьёзные опасения. Он заткнул топор за пояс и взял вторую руку, приняв её самый первый жест за знак того, что Консуэло наконец постигла смысл его слов.

— Ты... ты понимаешь, что я хочу сказать? — горячая надежда прозвучала в его голосе, а глаза заблестели.

— Прости, но нет, — в её глазах по-прежнему читался страх.

На лице Альберта вновь отразилась мука, но тепло, которое он почувствовал от её ладоней, придало ему сил.

Она должна была терпеливо его выслушать, пытаясь постичь смысл того, что он говорит. В её взгляде читалась теперь и нежность, хотя Консуэло до сих пор сама не до конца осознавала, почему.

— Я понимаю, что не должен сейчас говорить всего этого… Я обязан был дождаться момента, когда в тебе проснётся это желание… Но сколько бы мне пришлось ждать… И пришло ли бы это время… Но прости меня… Я не понимаю, почему провидение подало мне знак именно сейчас — так рано… Но, видимо, я пока не в состоянии постичь все его пути, неисповедимость которых, как оказалось, распространяется и на меня.

— Ради бога, Альберт… Что ты хочешь мне сказать?.. Ты вселяешь в мою душу тревогу!

— До сих пор наша жизнь походила на жизнь самых близких друзей… но теперь… я не знаю, как решиться сказать тебе — моя душа терзается… Мы любим друг друга… Кто будет продолжать наше дело, когда нас не станет?.. Ты знаешь, что это для меня это очень важно — чтобы плоды наших трудов не канули в лету, просуществовав ровно столько, сколько нам отмерено прожить на этой земле. Господи... я хотел сказать совсем не то, я хочу, чтобы ты поняла меня, но... не знаю… Я сейчас думаю совсем не о вечной жизни наших идей… То есть и о ней тоже — я никогда не позволяю себе забыть об этом, — но всё же сейчас для меня гораздо важнее не это… Я не хочу обидеть или оскорбить тебя. Если ты откажешь мне, я… я приложу все усилия, чтобы пережить это… Но я всё равно буду рядом, — последние слова прозвучали после паузы, хрипло и сдавленно. Он совершил над собой чудовищное усилие, чтобы произнести их.

Страх, страх будущего отчаяния читался в глазах Альберта. Он знал, что не переживёт, если Консуэло скажет "нет". Но при этом готов был дать ей свободу от своих желаний и просто каждое мгновение находиться рядом, просто смотря на неё и изредка целомудренно касаясь. Для него и этого будет достаточно. Столько, сколько сможет после пробыть на этом свете. Если сможет...

Когда прозвучала его последняя фраза, Консуэло поняла всё.

— Господи... Альберт, — её рука крепче сжала его ладонь, глаза заблестели от слёз облегчения и какого-то доброго чувства, схожего с любовью.

Консуэло продолжала смотреть ему в глаза. Едва заметная улыбка появилась на губах. Но кроме этой нежности в сердце Консуэло поселился какой-то безотчётный страх, схожий с тем, что она испытывала ещё несколько минут назад. Кем она будет для него в известную только провидению ночь из череды тех, что им предстоит пережить вместе? Где она их застанет? И кем будет этот молодой человек — для себя и для неё? Что будет дальше, после. Может быть, в тот момент Альбертом вновь овладеет чужая душа и он раскается в своих действиях по прошествии затмения — в том, что совершил их не так, как велело ему его сердце. Что греха таить — Консуэло боялась и за себя: в беспамятстве супруг мог причинить ей боль. Помня силу порывов, которыми бывал он обуреваем, когда жил в замке и обитал в подземельях Шрекенштейна, цыганка могла предположить, какое напряжение будет ощущать Альберт в ту, может быть, самую знаменательную, сакральную ночь в своей жизни. Ещё не являясь мужем Консуэло, пребывая в бреду, он только говорил об отмщении, но никогда не претворял свои слова в жизнь.

"А когда рассудок вновь вернётся, он станет буквально казнить себя, и кто знает, что Альберт может сделать с собой — и, может быть, для этого он сейчас и нашёл способ раздобыть это орудие смерти?" — ей даже не хотелось думать об этом.

Хотя был возможен и совершенно противоположный исход переживаний — значимость таинства могла произвести на Альберта благотворное действие, и он останется таким, каким она знала его в последние годы — почти всегда безмятежным и радостным.

Но всё же он мог предусмотреть и иное…

— Провидение сказало мне, что время пришло. Я построю для нас дом, сокрытый от чужих глаз.

С минуту Консуэло смотрела в его глаза в полнейшем ошеломлении. А потом, словно вспомнив то, о чём спросила в самом начале их разговора, вздохнув с облегчением, произнесла:

— Так вот зачем… Господи… как же я испугалась…

Альберт мягко заключил её в свои объятия, отчего Консуэло стало очень тепло, и закрыл глаза. Отпустив её, он произнёс:

— Но сначала я должен собрать всё необходимое. Я не могу сделать этого в одном доме или близких друг к другу жилищах — чтобы не привлекать лишнего внимания к будущему священнодействию. Поэтому понадобится время.

— Да, конечно — всё будет так, как ты решишь.

И они, обнявшись, медленно пошли вперёд по дороге.

"Не придаёт ли Альберт слишком большого значения тому, что должно произойти?.., — думала Консуэло. — Но, с другой стороны, понятно и очевидно, что уже сама по себе подобная мысль, подобное побуждение могли возникнуть только у такой натуры, как он, и это в какой-то мере можно назвать совершенно естественным, свойственным для него... Да, я тоже понимаю всю серьёзность, святость и чудо того, что предстоит нам, но всё же... какая-то неземная дрожь охватывает меня... Словно мы боги, неземные существа, а не люди, и у нас всё будет не так, и постелью станет нам небо, — но, с другой стороны, как может такой человек как он — по-иному воспринимать подобное? Я бы не могла себе такого представить. Да, это само собой разумеется, но всё равно заставляет меня испытывать тревогу, предательски близкую к страху — хотя в этом и есть, пусть крайне странная, но в то же время по-своему ясная логика...".

В тот же день они выбрали место для строительства их первой и последней, то есть, единственной совместной обители. Точнее, выбрал его Альберт, а Консуэло лишь покорно ответила:

— Я полностью доверяю тебе.

Она знала, что он бывал в этих местах.

Сюда, к самому началу леса, не выходили опасные дикие звери, и деревня, стоящая поодаль, была достаточно большой и находилась на таком расстоянии, чтобы своевременно предупредить любую возможную опасность, исходящую от случайных злоумышленников.

Каждый день, когда они миновали несколько домов от того, где были вчера, Альберт улучал минуту и просил у жителей какой-то инструмент или деталь, на обратном пути относя предмет в место, выбранное для постройки.

Прошёл месяц. Всё было готово.

С наступлением утра, после трапезы, Альберт без лишних слов принялся за работу, изредка прерываясь, чтобы отдохнуть или поесть в одном из домов ближайшей деревни — где они не обменивали другие вещи на инструменты.

Время от времени Консуэло напоминала, слегка касаясь плеча, что нужно восстановить силы, видя, как он устал.

Охваченный неистовым желанием в совершенстве подготовиться к предстоящему ритуалу, он не замечал ни усталости, ни течения времени.

Во время вечернего отдыха Альберт садился на землю рядом с Консуэло и, обнимая её, смотрел на бледно-розовые небеса над тем, чему было суждено стать священным пристанищем любви. Она неизменно встречала его улыбкой, обнимала за плечи и, положив голову на грудь Альберта и продолжая улыбаться, также устремляла свой взор ввысь.

Ночи они проводили там же, где и получали еду от добрых жителей, не знавших, куда скрипач-ясновидец и цыганка уходят каждое утро. Консуэло была бесконечно удивлена и восхищена, когда увидела, с каким знанием дела Альберт собирает эту сложную конструкцию. Она поняла, что ещё многого не знает об этом человеке, что не перестаёт поражать её своими мыслями и поступками.

— Скажи, Альберт, где ты этому научился? Ты никогда не рассказывал мне о подобных вещах.

— Десять лет назад — я помню этот день и час, — когда ощутил непреодолимое желание уйти как можно дальше от Замка Исполинов, от Шрекенштейна — от всего, что напоминало бы мне о столетиях чудовищных мучений и гонений моего народа. Призраки и память прошлого тогда неустанно преследовали меня, и я боялся, что мой рассудок не вынесет этого более, и я покину этот мир против своей воли. Но я знал, знал, что ещё рано, и что Господь испытывает меня. И я стал размышлять над тем, как мне устроить свою жизнь в течение этих дней. В конце концов, я решил посещать библиотеки ради изучения чертежей. Я делал их копии, брал с собой и не единожды пытался строить такие дома. Но то, что нужно, получилось у меня далеко не сразу.

— Господи... Это так удивительно! — вырвалось у Консуэло. — Чего ещё я не знаю о тебе, Альберт?

— Я бы никогда не забывал об этом, если бы знал в подробностях, как сложится моя жизнь дальше. Я не считал это чем-то существенным — это была просто необходимость. Тебя удивляет, что ни тётушка, ни принцесса Амалия, ни отец никогда не рассказывали об этом? Понимаешь, я хотел уединиться на достаточно долгое время, так как не хотел, чтобы кто-то нашёл меня. Если бы я рассказал им, то их боль не дала бы мне совершить задуманного. Я знал, что причиню своим близким много горя, что они будут искать меня и переживать. Они и раньше рассказывали мне, что проходили дни и даже недели, прежде чем я возвращался в замок. Теперь я понимаю, что нет оснований не верить им. Тогда же я намеревался делать это осознанно, и это усиливало во мне непомерное чувство вины. Но я осознавал необходимость этой жертвы, я знал, что только так смогу защитить себя от разгневанных за какой-то неведомый проступок духов прошлого. Всё так и произошло — провидение помогло мне, и я провёл здесь пять дней и шесть ночей в полном спокойствии и гармонии, и никто не нашёл меня. Это был ещё один горький период в жизни моей семьи, но так было нужно. По возвращении я рассказал им всё, хоть это и не оправдало меня в их глазах и не возместило пролитых слёз.

С этих пор она ещё внимательнее следила за своим возлюбленным, пытаясь уловить в выражении его лица любое изменение, не свойственное обычным гармонии и свету. В прежние годы Консуэло изучила все проявления и черты Яна Жижки в лице своего избранника, и к концу его работ тревожилась всё сильнее, но с улыбкой наблюдала, как он заканчивает создание этого дома, оставаясь самим собой. Ведь он посвящал его ей... Столько непомерных сил и трудов было вложено в строительство — ради неё. Она не могла не оценить таких самоотверженных стараний. Временами, оборачиваясь, Альберт видел, как Консуэло благодарна ему, и, улыбаясь в ответ, подтверждая своё право быть счастливым счастьем своей возлюбленной, ещё раз убеждался, что верно истолковал смутный, туманный знак, поданный высшими силами.

"Поистине неисповедимы пути судьбы, — думала Консуэло. — А ведь я должна была ждать подобного от Андзолетто — моей первой любви. К Альберту же вначале я не испытывала ничего, кроме робости и страха. И вот как всё изменилось... Человек, которого я боялась, возводит в честь меня здание, как возвёл Шах-Джахан в честь своей жены... Но она тогда умерла, а я жива и в ближайшее время не собираюсь покидать эту землю. Да, оно не из камня и мрамора, скромнее в тысячу раз, в нём нет роскоши, но сколько сил и трудов вложено! И какое же оно красивое!"

Последнее действительно было правдой: нарвав большую охапку бледно-кремовых цветов — такой цветок некогда был подарен Консуэло матерью как талисман, защищающий от бед, — он сосредоточенно вплетал их в просветы между тонких стволов деревьев.

Помещая последний цветок в верхнюю часть стены, Альберт глубоко и медленно вздохнул и вновь посмотрел на свою возлюбленную. Казалось, что c этим взглядом его душа без какой-либо прелюдии вступила в новый этап своего существования — как будто получив разрешение свыше и молчаливое — своей возлюбленной.

Теперь предстояла самая сокровенная часть подготовки ритуала — изготовление ложа любви и стола для утренней трапезы.

— Спасибо тебе, — Консуэло с благодарностью смотрела в глаза Альберта.

На его губах мелькнула едва заметная улыбка, а глаза слегка увлажнились.

— Ещё рано, — пресёк Альберт сам себя, не считая, что вправе предаваться этой радости раньше времени.

— Но мне и вправду хочется поблагодарить тебя. Кто бы ещё смог сделать для меня такое?

— Просто они тебя не любили. Не любили по-настоящему. Обманывались сами, а потом, осознав собственную лживость, использовали греховное притворство против тебя.

— Да, я уже очень давно и сама это понимаю. А сейчас, Альберт, тебе нужно отдохнуть, — сказала она, и, видя, что он хочет что-то произнести в ответ, добавила: — Прошу, не противоречь мне. Я вижу, что ещё одно усилие — и ты тотчас же упадёшь в обморок.

В этот момент, чтобы сохранить равновесие, ему пришлось опереться о ближайшее дерево. Перед глазами стало темно.

— Да, — Альберт действительно хотел лечь сейчас, потому что знал: именно в этот день он закончит намеченный этап своей работы — возведёт стены, призванные надёжно отделять их таинство от внешнего мира. — Я сделал всё, что должен был сделать в этот день. И мне хватило на это сил, и я благодарю за это Господа, — едва смог проговорить он становящимся металлическим и хриплым голосом, его глаза начали закрываться.

Она протянула руки, чтобы, взяв за похолодевшие ладони, поддержать Альберта, но он нашёл в себе силы тяжело опуститься под ближайшее дерево и, расстелив старую шаль, лечь на траву.

— Прости меня... Постепенно его дыхание успокаивалось. Консуэло сидела рядом и наблюдала. Через небольшой промежуток времени, убедившись в том, что Альберт заснул, она пошла в соседнюю деревню, чтобы договориться о вечерней трапезе. Возвращаясь, она решила обойти дом со всех сторон, чтобы лучше осмотреть.

Не спеша оглядывая добротное и вместе с тем такое лёгкое и красивое на вид здание, осторожно проводя кончиками пальцев по цветам, она ещё раз убеждалась в многогранности талантов этого необычного человека.

Видя, что Альберт по-прежнему внешне безмятежно спит, она в колебаниях остановилась возле двери, вокруг деревянной ручки которой тоже был оплетён цветок. Это растрогало Консуэло до глубины души, и ей не удалось сдержать вздох негромких слёз. Она обернулась, боясь потревожить сон Альберта, тот ничего не слышал, но кто знает, какие всё же сны видел сейчас?.. Консуэло отчаянно хотелось верить, что в них — только блаженство и рай, котором он жил в течение последних трёх лет. Она молила об этом бога, но вряд ли это было так — слишком сильны были переживания, — и стояла так несколько секунд.

— А что, если нельзя? — она вполне могла предположить такой ход мыслей Альберта, обусловленный только ему одному ведомыми причинами, но которые он смог бы объяснить, и Консуэло смогла бы его понять.

Но всё-таки она отважилась пойти на риск и сделать шаг внутрь. Тихо растворив дверь, она вошла. Дом оказался просторным, чего нельзя было заметить, находясь с внешней стороны. Она поняла, зачем это нужно: две половины — для него и для неё, — чтобы потом они могли соединиться, слиться...

Выходя из прекрасного одинокого строения, Консуэло увидела, что Альберт уже стоит чуть поодаль и смотрит на неё, любуясь и радуясь — да, он сделал всё в точности так, как нужно.

Консуэло не заметила во взгляде Альберта ни тени гнева и улыбнулась, глядя ему в глаза. Лицо его выглядело более свежим, на щеках появился лёгкий румянец, блеск в глазах перестал быть таким лихорадочным; прежнее волнение никуда не ушло, но теперь утомление не выступало серьёзным обстоятельством, угрожающим его рассудку.

Мысли нашей героини на минуту внезапно перенеслись в прошлое, кажущееся теперь таким далёким. Сколько же раз призраки прошлого могли в конце концов просто забрать её избранника с собой навсегда.

Этот святой человек мог умереть в страшных муках, например, в подземелье, окружённый плодами больного воображения, которые слишком часто не мог отличить от реальности, а семья Альберта могла бы долгое время не знать о случившемся. Перед внутренним взором Консуэло живо предстала сцена, как несчастной канониссе Венцеславе сообщают о том, что её племянника обнаружили бездыханным в подземелье Шрекенштейна. Сердце этой добрейшей женщины могло бы разорваться в тот же миг — ведь она любила Альберта как своего сына. Много лет назад, когда мальчику исполнилось всего три года отроду, его родная мать, подверженная приступам каталепсии, внезапно вновь впала в летаргический сон. Но забытье было таким глубоким и продолжалось так долго, что все родные её супруга — графа Христиана фон Рудольштадта — были единодушно согласны между собой в горькой мысли о том, что ангел смерти на сей раз унёс супругу отца семейства на своих крылах. Почтенная Венцеслава, зная о том, какую ранимую и чувствительную душу с самого раннего возраста имеет юный наследник их рода, старалась, как могла, по-своему восполнить эту любовь, делая для Альберта всё, что было в её силах, всякий раз приказывая подавать на завтрак, обед и ужин его любимую еду и покупая самую красивую одежду, часто разговаривая с ним, исполняя любые желания, целуя и лаская каждый вечер перед тем как уложить маленького Альберта спать.

Но ещё ужаснее был бы уход Альберта, свидетелями которому стали бы его родственники, коих он, считая себя Яном Жижкой, мог принимать за своих врагов, и потому отбиваться, пытаясь "победить". Как страдал бы тогда его отец, которого собственный сын считал бы врагом — даже понимая, что сейчас с ним пытается сражаться не Альберт Рудольштадт, но неведомая сущность, внезапно обретшая чужую плоть и кровь. А обожаемая тётушка стояла бы в стороне, обливаясь неутешимыми слезами и, возможно предчувствуя скорый конец своего самого любимого существа на всём свете. А Амалия, охваченная страхом и ещё большим презрением, сбежала бы из замка и не вернулась больше никогда.

И такая страшная кончина была бы невыносимо печальна и несправедлива как для этой не повинной ни в чём души, так и для родных, понимающих причины такого поведения, но будучи не в состоянии сделать хоть что-то, как-то облегчить страдания мятущегося духа.

И неважно, сколько бы лет он прожил в бесплодной борьбе с демонами собственного разума — это не сделало бы уход Альберта менее болезненным и непохожим на муки ада.

Видя, что взгляд его возлюбленной устремился куда-то внутрь своей памяти, Альберт медленно подошёл к своей избраннице и тихо и осторожно спросил:

— О чём ты думаешь, Консуэло?

— Нет… ни о чём… прости меня…, — она попыталась сменить тему разговора и опустила глаза, засуетилась, но возлюбленный нашей героини смотрел на Консуэло прямо и пронзительно, и от этого взгляда нельзя было скрыть ничего.

— Разве в тот торжественный и знаменательный вечер, при совершении того обряда, коему было суждено соединить наши сердца навеки — мы не поклялись не иметь тайн друг от друга? Ты не сможешь обмануть меня.

— Я думала о прошлом. О твоём прошлом. О том, что могло бы быть с тобой, когда бы…

— Когда бы я не встретил тебя на пороге фамильного замка Рудольштадтов?

— Мне представлялись такие ужасные картины. Я не знаю, в чём причина, не знаю, почему вдруг сегодня, сейчас, когда я должна быть так счастлива — почему эти мысли мешают мне наслаждаться нашим союзом — я не понимаю…

Альберт прикоснулся руками к волосам Консуэло и отвёл их от её лица. В его взгляде читались печаль, сострадание и горькое сожаление.

— Родная моя, успокойся, не терзай свою душу. Как же ты устала, намучилась со мной. Я понимаю тебя. Твоей душе всё ещё нужен отдых. Каждый день, каждый вечер я каюсь в каждом своём поступке и слове, продиктованных помутившимся разумом и смею питать робкую надежду на прощение Создателя. Но помни — ты спасла меня от страшной смерти. Я догадываюсь, что виделось тебе. Да, всё было бы так, коли не священная предопределённость. Но нашей общей судьбе по-другому быть не могло. Так было предначертано. Мы спасли друг друга, чтобы ценой нашей миссии вырвать этот мир из объятий зла.

— Да. Да, Альберт. Какой была бы моя судьба, коли не встреча, что изменила мою жизнь так, как я не могла представить даже в самых смелых мечтах? Кто знает, что было бы со мной, когда бы я продолжила выступать на сцене — пусть даже иных театров, переступая через невыносимую боль и смертельно боясь вновь увидеть Андзолетто — когда бы у меня не было иного выхода. Мне кажется, я не выдержала бы и дня и отправилась в горний мир — к своим праотцам… — тут Консуэло усилием воли оборвала себя, понимая, что её голос начал дрожать, что ещё немного и по её щекам покатятся неудержимые слёзы. — Но довольно об этом. Мы уже можем поесть в соседней деревне — я договорилась с сельчанами. Нас примут те же люди, у которых мы гостили третьего дня.

— Моя Консуэло, — Альберт тихо обнял её и закрыл глаза, — что бы я делал без тебя?, — с улыбкой добавил он.

И наши герои, обнимая друг друга, неторопливо, тропой, поросшей цветами, направились в близлежащую деревню.

В небе и на земле между тем царили тишина и безветрие. Природа здесь имела приглушённые, сдержанные, сероватые, желтоватые, зеленоватые оттенки — одну из ипостасей своей красоты — спокойную и безмятежную. Но, несмотря на это, она совсем не казалась мрачной.

— Может быть, вы всё-таки переночуете у нас?, — с почтением спросил пожилой хозяин деревенского дома.

— Нет, нам действительно уже пора уходить, — сказал Альберт.

— Прощайте.

— Благодарим вас за признательность, — добавила Консуэло.

— Для нас было очень большой честью принимать у себя подобных гостей. Невероятные истории о путешествиях, которые вы нам поведали, ещё долго не будут забыты и будут передаваться из уст в уста.

— Как и знание о том, что на свете есть такая любовь. Святая любовь.

При последних словах глаза Альберта вновь лихорадочно заблестели, он сделал глубокий судорожный вздох, на мгновение плотно сомкнул веки, и Консуэло поспешила поскорее увести его.

— Пойдём, — она встала и взяла его за руку. — Кто знает, возможно, судьба сведёт нас когда-нибудь снова.

— Мы будем молиться об этом. Пусть бог благословит вас во всех ваших делах и начинаниях, — проговорила немолодая женщина.

Удаляясь, он опустил голову и даже не обернулся к владельцам дома. Но те отнеслись к подобному поведению с уважением. Ведь этот человек — философ, а значит, имел привычку много размышлять, и стоит простить ему нечаянное невнимание.

Консуэло видела, что её её избранник погружён в свои переживания, связанные с предстоящим ритуалом, и поняла, что не стоит сейчас тревожить его словами.

Она лишь мягко положила руку ему на плечо. В ответ Альберт как бы инстинктивно взял пальцы возлюбленной в свои — и так скрипач-ясновидец и цыганка проделали путь к своему собственному дому, столь неожиданно и стремительно появившемуся из-под сильных и, как оказалось, поразительно умелых и талантливых не только в музицировании рук.

«Подумать только — ведь ещё каких-то несколько дней назад дома не было и в помине — но сегодня я касалась его, гладила вот этими самыми руками стены...».

Наша героиня посмотрела на свою свободную ладонь, чтобы убедиться в реальности происходящего. Чувство невероятности настоящего не покидало её, но всё же было не таким, как у Альберта, иного толка — в силу сакрального значения, придаваемого им предстоящему ритуалу, он размышлял о грядущей ночи почти как о священнодействии. Ей же, одновременно ощущавшей вновь известную долю безотчётного но вместе с тем, как уже знает наш уважаемый читатель, объяснимого страха — любовь и уважение к своему избраннику, — всё виделось какой-то волшебной сказкой, что рассказывала нашей героиней мать в детстве, казавшемся теперь таким далёким.

За прошедшие годы с Консуэло произошло столько событий, заставивших многое понять о жизни и, несомненно, повзрослеть. Да, часто это происходило слишком резко и жестоко, но Консуэло не была в обиде на судьбу — всё окупала собой та награда, которую послал ей Создатель сейчас.

Тьма опустилась неслышно и незаметно, когда они приблизились к месту своего ночлега — рядом с созданным этим удивительным человеком храмом любви. Не сговариваясь, они обнялись на прощание.

Альберт расстелил шаль.

Они переоделись, укрывшись друг от друга за деревьями и легли среди зелёного покрова.

Между ними происходил незримый диалог.

Возлюбленный нашей героини в каком-то священном трепете любовался лицом Консуэло, не смея гладить даже её волосы. Кто знает, какие картины представлялись тогда его глазам — может быть, сцены предстоящей священной ночи? Какими они были?

Она же, читая в его глазах, безмолвно отвечала страхом, чувствуя желание, с которым он сейчас должен был справляться. А он как будто бы старался успокоить Консуэло, в то же время не был уверен, что в то самое время демоны не завладеют его рассудком, хотя и готов был сделать всё, отдать всё, чтобы этого не произошло, чтобы их миновала чаша сия.

Так, незаметно для себя, охваченные переживаниями, скрипач-ясновидец и цыганка заснули, и их сны, наполненные терзаниями, превращавшимися в бесплотных демонов, проплывающих чередой, и сладостным предвкушением, постепенно растворились в изнеможении душ и сердец.

Утро осветило землю бледными лучами белого цвета, но земля ещё не успела остыть. Альберт встал раньше Консуэло.

Он несколько минут смотрел на неё, любуясь чистотой, целомудренностью и простотой, запечатлённых в чертах своей избранницы — в чувствах нашего героя сейчас не было той исступлённости, что мучила его ещё вчерашней ночью.

Теперь Альберт чувствовал себя даже лучше, нежели после вчерашнего дневного сна — долгий отдых пошёл ему на пользу. Бодрость, физические и духовные силы, казалось, вернулись к нему во всей своей полноте.

Остались лишь глубокий трепет и ожидание, с наступлением этого рассвета достигшие крайнего предела, которые, хоть и с великим трудом, но он был способен выносить и обуздывать. Блестящими, широко распахнутыми глазами наш герой посмотрел высоко в небеса — туда, за горизонт, за край, как бы призывая время идти быстрее и пытаясь увидеть, что же грядущее готовит ему и его возлюбленной.

Альберт знал, что жители ближайшей деревни тоже уже начали свой день, и можно попросить их приготовить скромную трапезу для двух странствующих артистов.

Его немного смущало, что люди смотрели на него с таким почтением — наш герой так и не смог привыкнуть к подобному отношению со стороны, каждого, кто его видел.

Как оказалось, думая, что сейчас обратится к хозяевам дома, стоящего рядом с тем, где они любезно были приняты вчера — оказавшись чуть ближе Альберт пришёл в то же самое жилище — словно какое-то наитие привело его к тем же самым добрым людям. Консуэло никогда не ошибалась, чувствуя, хороший человек перед ней или нет — он знал это давно.

Жена хозяина избы хлопотала около печи и, заметив движение, обернувшись к окну и тотчас же увидела, кто идёт к её порогу.

Она тут же оставила все дела и пошла навстречу.

— Доброе утро, — сказал Альберт, — для меня совершенно неожиданно вновь оказаться в вашем доме — я был совершенно уверен, что иду к вашим соседям. Но я очень рад этой встрече.

— Это знак, что бог слышит наши молитвы, — улыбнулась женщина.

— Коли уж так вышло... Не стесним ли мы вас, если вновь придём?..

— О нет, о чём вы говорите! Мы будем бесконечно рады!

— Благодарю вас, — иногда аристократическое воспитание Альберта давало о себе знать, придавая ещё больше очарования его внешнему облику, поведению и манере держать себя. — Мы ждём вас!

Проснувшись и ещё полулёжа на шали, опершись на локоть, Консуэло стала искать глазами Альберта. Он подходил к ней со стороны деревни, и потому, не встав, наша героиня не могла заметить своего избранника.

Увидев возлюбленную в ночной сорочке, открывавшей ноги до икр, и одной бретелью, которой соскользнула, обнажив плечо и часть груди, с разметавшимися по ней в беспорядке волосами, Альберт внезапно ощутил сильнейшее желание, его глаза вспыхнули, но он тотчас же сглотнул, судорожно выдохнул, отвёл взгляд, отвернулся и отошёл в сторону.

Консуэло, мгновенно опомнившись и поняв, что с ним происходит, инстинктивно закрываясь руками, поспешила взять свою одежду и, не глядя туда, куда он в смятении стремительно удалился, быстро ушла приводить себя в порядок.

Альберт же направился к пруду. Прохладная вода немного освежила лицо и помогла прийти в себя. Консуэло осторожно вышла из укрытия и увидела его, идущего навстречу, немного потупившись, вытирающего капли с лица и отрясающего их с рук.

— Мы можем пойти в деревню, чтобы поесть.

— Да... Спасибо тебе, — она на едва заметную долю секунды подняла глаза на Альберта.

Во время всего пути он старался не смотреть на Консуэло. Она в смущении перебирала пальцами скромное украшение, висевшее на груди. К концу дороги он, казалось, уже полностью овладел собой.

— Мы можем пойти в деревню, чтобы поесть, — Альберту пришлось сделать некоторое усилие над собой, чтобы вновь заговорить с Консуэло.

— Да... Спасибо тебе, — она на едва заметную долю секунды подняла глаза на своего избранника.

Во время всего пути Альберт старался не смотреть на свою возлюбленную, которая в смущении перебирала пальцами скромное украшение, висевшее на её груди. К концу дороги наш герой, казалось, уже полностью овладел собой.

Консуэло удивлённо подняла брови, когда увидела, что они подошли к тому же самому жилищу. На лице хозяйки, заметившей их издалека и уже стоявшей на крыльце, появилась улыбка неописуемой радости.

— Надо же!, — живой и весёлый голос Консуэло, казалось, помог Альберту совершенно забыть о случившемся.

— Клянусь, я не...,— шутливо-сдержанно начал было он.

— Доброе утро, Консуэло. А с Альбертом мы уже виделись. Это и вправду получилось совершенно нечаянно. С какой же заботой относится к вам ваш возлюбленный. Я так счастлива за вас, — хозяйка дома смотрела на этих двух удивительных людей с радостной улыбкой.

В ответ наша героиня лишь положила руку на плечо своего избранника, и не ощутив при этом с его стороны никакого преодолеваемого напряжения и безотчётного стремления отстранить её руку — напротив — Альберт в ответ обнял свою любимую — светло и беспечно улыбнулась.

— Пойдёмте, у нас уже всё готово. Мы ждали только вас.

Очутившись в доме, наша героиня удивилась ещё сильнее — столько незнакомых доселе людей, взирающих на неё и Альберта с бесконечным восхищением.

— Я не успел предупредить тебя…, — торопливо, стремясь объясниться перед Консуэло, начал было он, но хозяйка, видя неловкость и замешательство нашего героя, поспешила успокоить его тоном своего голоса и избавить от объяснений перед возлюбленной.

— Я уже поведала своей дочери, её мужу и детям о том, кого мы ждём сегодня.

— Мы слышали о вас и ранее, но вот, теперь…, — голос молодой женщины заметно дрожал от волнения. — Я не могу поверить… Это такая редкая удача! Все эти годы — как только я узнала о вас — я мечтала и просила бога...

Во взгляде этой селянки не было ничего кроме безмерного почитания, уважения и трепета, но даже если бы та невольно или даже сознательно позволила себе нечто большее — Консуэло не беспокоилась ни о чём. Человек, наречённый ей небесами, был свято верен их любви.

— Я никогда бы не подумала, что увижу вас воочию — мы редко бываем здесь, в этих местах, — дочь хозяйки дома всё же чаще смотрела на Альберта, но Консуэло понимала, в чём причина -она сама была лишь той, что хранит и бережёт душу этого святого человека, вечным утешением его сердца, а всегда и везде главным и желанным гостем был её небесный избранник. Но наша героиня отнюдь не ощущала себя лишь бледной, серой тенью, обделённой в чём бы то ни было — напротив — она почитала великой честью сопровождать его и быть опорой в трудные моменты, озарять собой каждую тёмную ночь его души.

— Но, быть может, мы ещё увидимся с вами в других городах. Ведь отныне наша жизнь — вечное странствие, что закончится лишь с последним вздохом, — поспешила Консуэло обнадёжить это искреннее сердце.

Последние слова вновь пробудили в Альберте воспоминания обо всём, что испытал он за двадцать пять лет своей жизни, и, словно отрешившись от всего настоящего, наш герой начал удивительное повествование, полное радостей и злоключений, страданий и счастья, подвигов во имя любви, борьбы за правые идеи и убеждения, неоднократных страшных испытаниях тюрьмой, и казалось, что всё это заставило нашего героя окончательно забыть о том, что произошло между ним и его избранницей в начале утра.

Но вышеописанное не мешало нашему герою помнить о том, что его слушают и дети, и имея в виду это обстоятельство, он опускал некоторые подробности, могущие показаться слишком страшными или не подобающими возрасту, или подбирал такие слова, что не смогли бы ранить юные души.

Маленькие мальчик и девочка слушали Альберта как древнего сказочника — не сводя с него глаз и забывая есть, и родителям приходилось часто напоминать им о том, что еда остывает, да и потом у них уже не будет времени, чтобы закончить завтрак.

Каждый из взрослых также не пропускал ни единого слова, звучавшего из уст нашего героя. Альберт имел поразительный талант излагать историю своей жизни так, что, даже повторяемая не однажды, она завораживала и юношей, и девушек, и мужчин и женщин, и стариков, и детей.

И, разумеется, он негласно позволял Консуэло в любой момент, по желанию, добавлять что-либо от себя, и её слова лишь украшали и добавляли живости повествованию. Порой её монологи затягивались надолго, но тогда уже сам Альберт забывал обо всём на свете, заслушавшись речью своей возлюбленной.

После трапезы, несмотря на свою скромность, показавшейся и Альберту, и Консуэло чересчур обильной, так как она с самого детства не могла позволить себе сытного завтрака, а его мысли во всякое время были заняты духовными поисками, желанием всеобщего счастья, справедливости, изучением истории своего народа, а позже спасения своей любимой — так, что порой близким приходилось идти в его комнату и напоминать младшему из Рудольштадтов об обеде или ужине, однако к еде наш герой мог так и не притронуться, в задумчивости сидя среди родных — они отправились на место своего ночлега.

Чем ближе подходили Альберт и Консуэло к невиданному доселе дому, принадлежавшему только им — двум людям, нашедшим спасение друг в друге — тем чаще и беспокойнее она смотрела в глаза своего возлюбленного, куда возвращались прежний лихорадочный блеск и сосредоточение.

Он словно находился под гипнозом, не замечая ничего вокруг. Наша героиня подняла глаза на избранника и, взяв его под руку, слегка ускорила шаг, заставив последовать за собой, стремясь тем самым помочь Альберту скорее приступить к завершению своей поистине титанической работы. И он, словно бы очнувшись от транса и поняв смысл жеста Консуэло, с готовностью пошёл за ней.

Она понимала, что энергия души Альберта требует выхода, и, если сейчас отвлечь, помешать ему чем-то, то он, конечно, будет слушать её, проявит должное внимание и уважение — потому что он любит свою избранницу, а также по причине природного благородства, но какие немыслимые внутренние муки придётся ему преодолевать и каких немыслимых усилий это будет ему стоить...

И потому, когда наши герои вернулись на место своего ночлега, Консуэло отпустила Альберта с лёгкой ласковой улыбкой, где, увы, всё же неминуемо угадывались ноты грусти и тревоги, что именно сегодня, в канун ритуала, она могла упустить тот момент, когда нужно будет остановить его и принудить к отдыху, а иначе она рискует навсегда потерять любимого, так и не испытав всей силы и многогранности чувства, которые она в меру своих сил старалась скрыть. Наша героиня посмотрела в глаза своего любимого с лёгкой, едва заметной, доброй улыбкой, молча кивнула и, сев на траву в тени пышной зелёной кроны раскидистого дерева, сцепив руки на коленях, стала смотреть, как Альберт вновь принимается за работу, ради которой, казалось, прожил все предыдущие годы.

И только поэтому, как думала Консуэло, Всевышний до сих пор не забрал его на небеса. А ведь это могло случиться множество раз. «Предыдущие» — потому что с обстоятельствами нынешней она не имела ничего общего. И лишь душа осталась прежней — к её счастью и сожалению. С одной стороны, остались неизменными та удивительная чувствительность, способность глубоко, тонко и чутко, не упуская ни единой детали, воспринимать жизнь во всех её проявлениях, дарование полностью отдаваться любому порыву и так сильно, беззаветно любить, быть готовым на всё — даже рисковать собственной жизнью — ради предмета своей страсти.

В мыслях Консуэло очень часто мелькало именно это понятие — в значении одержимости, — и она отдавала себе отчёт, что в его отношении к ней присутствуют весьма заметная доля причудливого сочетания обширных знаний об истории своего народа, его войнах и гонениях и крайней впечатлительности, которая привела к приступам помрачения рассудка.

И, конечно же, как ни горько это признавать, далеко не последнюю роль сыграл неестественно сильный, но сознательный — и тем страшнее — интерес к этой самой истории: Альберт чувствовал, что неотвратимо приближается ко дну самой глубокой на свете пропасти, и спасти его может только чудо, однако стремление к знаниям в своё время, казалось, целиком и полностью лишило нашего героя здравомыслия, хотя, близкие, видя тревожные перемены в поведении самого младшего из Рудольштадтов, пытались убедить его умерить жажду знаний.

Но он был непреклонен и погружался всё глубже в подробности описаний пыток и казней, что в конце концов привело к кошмарам, от которых он в смертельном ужасе просыпался среди ночи. Затем к ним добавились ужасные видения наяву, неотличимые от действительности т, с детства обладая редким упрямством и крайней дотошностью, превратившимися прямо-таки в манию, не поддавался никаким уговорам.

С другой же стороны — Консуэло знала, какую цену приходится платить за этот удел. Кроме того, что невольно получилось описать выше, нужно добавить внезапные потери сознания и приступы летаргического сна, которые с каждым разом становились всё продолжительнее, и Консуэло, не зная, придёт ли он в себя на этот раз, днями и ночами, не оставляя надежды, закрыв глаза, сцепив руки на груди, в беззвучных неостановимых слезах, широкими потоками лившихся по щекам, подняв голову высоко к небесам, шевеля тонкими бледными губами, молила бога спасти любимого...

Предательство Андзолетто, встречи с людьми, держащими в своих руках власть над целыми странами, бесчисленное количество испытаний, когда Консуэло грозила смертельная опасность, ужасные зрелища посвящения, и, наконец, воля судьбы, которая свела её с Альбертом — все события в жизни Консуэло сформировали в ней привычку размышлять о многих вещах, о том, как устроена эта жизнь, о том, почему люди поступают так, а не иначе, о справедливости и непростом выборе, когда кажется, что в том и другом случае ты предаёшь кого-то…

Но с тех пор, как наша героиня рука об руку с Альбертом начала своё вечное путешествие по миру, у Консуэло появилось ещё больше времени для раздумий.

И благодаря этому, а также тому, что теперь все свои дни она проводила рядом с этим удивительным человеком, наша героиня пришла к одной очень простой и ясной мысли. Ей несказанно повезло — иметь возможность в течение оставшиеся дни находиться вместе с одним из тех людей, которым было суждено взять на себя все те непрожитые из страха осуждения или отсутствия достаточной силы воли другими людьми чувства, переживания, эмоции, свершения и в меру своих внутренних сил, держа за руки и плача вместе, разделить их с ним, помочь перенести, и сохранить жизнь, найти силы продолжать этот земной путь в периоды, когда напряжение достигало своего апогея.

И нередко нашей героине на самом деле удавалось словами, прикосновениями и взглядами как волшебством успокоить его сердце. Консуэло, за столько лет изучив все видимые не однажды движения души Альберта, но оттого они не стали более привычными для неё.

Наша героиня испытывала безотчётную — слабую или сильную — но тревогу, каждый раз замечая, что что-то внезапно изменилось в его взгляде или поведении, даже если эти перемены были уже знакомы — и, угадывая их ещё в мгновения зарождения, знала, какие слова нужно произнести, и они всегда шли от самого сердца.

Однако необходимо отметить, что Консуэло не всегда могла понять, что происходит с её другом — хотя, казалось, за годы, проведённые рядом с Альбертом, она уже должна была знать обо всех страшных и печальных тайнах его души, но она, как и все люди, была несовершенна в своём существе и, конечно же, в этих случаях не могла помочь своему избраннику. Тогда нашей героине оставалось лишь пристальнее следить за ним, стараться всё время находиться неподалёку и, конечно же, беспрестанно молиться. В такие моменты всё, что Консуэло могла сделать — лишь молча обнять Альберта и не отпускать до тех пор, пока ему не станет хотя бы немного легче.

"Это своеобразная миссия, которая мне досталась, — была уверена Консуэло. — И это божий закон, который нельзя обойти — если кому-то не хватает стойкости, энергии, возможностей, смелости для поддержания первородного состояния души, которое вдохнул в нас бог, то в другом месте появляется избыток первозданной любви, добра, милосердия и естественного для человека стремления к новым знаниям и умениям — так происходит восстановление гармонии. Ради сохранения священного равновесия на плечи избранных без их согласия ложится ноша, порой превращающаяся в неподъёмный камень на шее..."

И ещё счастливее она почувствовала себя, когда поняла, что, кроме того, ей дарована возможность бесконечно познавать многочисленные грани личности этого человека, и даже за так часто испытываемые в связи с этим тревогу и страх наша героиня была благодарна провидению.

Но вот только почему бог выбрал её, ничем не примечательную девушку, без роду и племени, до того беззаветно любившую лишь музыку? Разве эта преданность своему призванию могло послужить причиной? Этого слишком мало, думала наша героиня, здесь присутствует что-то ещё, какая-то непостигнутая ею тайна…

Да, Консуэло, по сути, также, можно сказать, с самого рождения считала себя приверженкой одного только театрального искусства, не желая заниматься в жизни ничем более. Но это не было сверхидеей, достигавшей той степени фанатичности идей преобразования всего мира, что владела её возлюбленным. Порой нашу героиню пугали столь огромные, непредставимые в своей бескрайности масштабы их миссии. Сама же Консуэло знала меру в пении и танцах, в большинстве случаев отдавая себе отчёт в каждом слове и действии и не была склонна к приступам столь сильных чувств и стремлений, затмевающих весь остальной мир.

Всё это время она неотрывно следила глазами за Альбертом.

Но постепенно нашу героиню начала одолевать дремота, бороться с которой Консуэло пыталась тщетно, и это можно было понять: в течение предыдущей ночи она спала очень мало, терзаемая противоречивыми чувствами.

И вскоре наша героиня заснула, оставив Альберта на волю провидения, словно уставший ангел-хранитель.

Очнувшись через несколько часов от внезапно наступившего забытья, едва придя в себя, Консуэло заметила бледный профиль Альберта в проёме открытой двери. Эту бледность она не могла перепутать ни с какой иной — слишком часто за прошедшие годы она видела на его лице предвестие обморока.

Наша героиня пришла в ужас, поняв, сколько времени её избранник провёл без отдыха.

Не медля ни секунды, на бегу поправляя волосы и одежду, Консуэло поспешила в дом.

Когда она подошла ближе к Альберту, то увидела, что его кожа Альберта совершенно белой, бескровной. Кто знает, может быть, он уже пережил потерю сознания, встал, собрав неизвестно откуда взявшиеся силы, и вновь занялся работой — зная своего возлюбленного, она могла предположить и такой поступок Альберта.

Когда наша героиня одними кончиками пальцев тихо прикоснулась к его плечу, Альберт от неожиданности вздрогнул и обернулся. Взгляд его был каким-то погасшим, в нём уже не было прежнего блеска. Положив руки на плечи нашей героини, Альберт попытался было мягко вывести Консуэло, говоря ей:

— Осторожно, ты можешь пораниться...

Весь пол был усыпан опилками, а в воздухе клубилась древесная пыль. Но наша героиня не обратила внимания ни на его слова, ни на беспорядок, царивший вокруг, и не сделала ни шагу обратно.

— Ради бога, любимый мой, что ты делаешь с собой? Я не хочу потерять тебя, — в голосе и взгляде Консуэло читались страх, неописуемая тревога, отчаяние и мольба, а к глазам вновь подступали слёзы.

Было видно, что Альберт едва стоит на ногах и как бы пытается удержаться. Она почувствовала это, потому что он бессознательно схватился пальцами за одежду нашей героини, и сквозь тонкие рукава Консуэло почувствовала, как ногти её избранника вцепились в её тонкие, хрупкие запястья.

Инстинктивно, чтобы избавиться от невольно причиняемой боли, сняв его руки со своих плеч, она взяла его ладони в свои. Альберт вновь с силой вонзил пальцы в её ладони, и Консуэло содрогнулась, вновь ощутив боль и холод льда. Тут он наконец осознал, что заставляет свою избранницу физически страдать.

— Прости меня...

Альберт опустил руки, неосознанно схватившись за спинку готовой кровати. Уже закрывая глаза и теряя сознание, он резко опустился на ложе.

Консуэло, не отпуская его рук, опустилась рядом на колени.

Наконец ему удалось превозмочь головокружение и размежить веки.

Нашей героине было страшно представить, что могло бы случиться с её возлюбленным, если бы она пришла несколькими минутами позже — ведь слева уже были острые края массивной кровати, а неподалёку справа лежали части стола, которые предстояло собрать воедино.

— Ты же можешь умереть, так истязая себя! Как мне остановить тебя?, — Консуэло с мольбой смотрела на Альберта.

— Высшие силы торопят меня. Они не простят мне промедления. Я должен им подчиняться.

— Но зачем им это нужно? Как и то, чтобы ты рисковал своей жизнью? Разве ты не боишься потерять её? Почему они не думают обо мне? Почему причиняют боль тебе и мне? Попроси их пощадить тебя — хотя бы ради меня и наших будущих детей! Ведь ты же делаешь всё это именно ради нас! Я не понимаю мотивов этих неведомых духов!

В ответ он лишь, закрыв глаза, обнял свою избранницу.

Консуэло понимала, что им руководит какое-то помутнение разума на грани осознавания реальности и голоса духов истории прошлых лет, и что поэтому сейчас не стоит мешать ему — иначе энергия, каким-то чудом сохранявшаяся в душе и теле, может уничтожить её возлюбленного изнутри, сжечь, а бесполезный спор и непоколебимый протест только усилят власть неизвестных демонов.

И она нашла в себе мужество оставить Альберта, отдав всё на откуп небу, а сама, как бывало по обыкновению в периоды, когда разум её избранника туманился — встала поодаль, напротив окна, чтобы держать его в поле зрения, и стала горячо молиться.

«Возможно, я слишком эгоистична, но я прошу тебя, Господи — не забирай его сейчас. Хотя и понимаю — тебе необходимы жертвы для того, чтобы на небесах появлялись ангелы. Я хочу насладиться нашим счастьем. Этого хочет и Альберт — я знаю это — несмотря на все заблуждения его разума, захваченного духами мрака. Я верю, что когда-нибудь ты навсегда вдохнёшь в душу Альберта покой и гармонию. Лучше бы он и вовсе не принимался за эту работу. Что движет моим любимым? Я не в силах постичь этого... Ведь ты создал людей для наслаждения чистой любовью — так позволь и нам познать её во всей её полноте и безмятежности».

Консуэло не успевала стирать потоки слёз, лившиеся по её лицу, и эти прозрачные ручьи мешали ей чётко видеть её возлюбленного, но сквозь туманную пелену наша героиня угадывала силуэт Альберта и понимала, что тот все ещё стоит на ногах и может что-то делать.

В какой-то момент Консуэло заметила, как он, шатаясь, направляется к дверям.

Вновь спеша на помощь к своему возлюбленному, она увидела, как уже перед самым порогом её избранник схватился за край проёма двери, остановился, прикрыл глаза и опустил голову. Наша героиня была готова поймать Альберта в свои объятия, хотя понимала, что не выдержит тяжести, и они оба упадут на землю и получат увечья, но не видела другого выхода.

В последний миг ему удалось удержаться, чтобы не рухнуть прямо в её руки. Наша героиня положила мгновение назад протянутые ладони ему на плечи, чтобы не дать ему вновь потерять сознание. Альберт сделал ещё один шаг, уже свободно, без опоры.

— Всё... Готово... — глухим, хриплым голосом, невольно сделав паузу между словами, почти шёпотом произнёс он.

Консуэло увидела, как Альберт, опустившись на колени, буквально упал на траву без сил.

Судя по безвольному движению рук, её возлюбленный вновь потерял сознание.

Опершись на локоть, она полулегла рядом со своим избранником и, повинуясь внезапному тихому порыву нежности, протянула руку, чтобы, едва касаясь пальцами, провести по тонким строгим чертам лица Альберта, и уже почти коснулась побледневшей щеки, но внезапное стеснение, лёгкое волнение и даже подобие страха заставили её убрать руку. Наша героиня поняла, что это странное чувство было отголоском того, что им обоим пришлось пережить на рассвете.

Казалось, он ощутил эти движения души Консуэло.

Наконец тёмные ресницы возлюбленного нашей героини затрепетали и Альберт медленно открыл глаза. Несколько мгновений взгляд его был как бы затуманенным, тусклым, застывшим, ничего не выражающим.

Консуэло с пристальным, чуть беспокойным, но уже за столько лет ставшим привычным вниманием наблюдала за возвращением своего любимого к жизни.

Наконец, когда взор Альберта начал проясняться, но он ещё не в полной мере осознал действительность, в глазах возлюбленного нашей героини отразилась какая-то тревога. Пытаясь приподняться, Альберт стал беспокойно озираться по сторонам.

Она продолжала смотреть в его глаза, и, когда он в конце концов различил рядом с собой лицо своей избранницы — Консуэло отчётливо, выдерживая паузы между фразами, но при этом со всегдашними любовью и заботой, сдержанно улыбаясь и беря руки Альберта в свои, произнесла:

— Я здесь. Я с тобой.

Казалось, что к нему вновь возвращается так внезапно даже для самого Альберта потерянный покой, и теперь в его глазах отражалась лишь нечеловеческая усталость.

— Тебе нужно отдохнуть.

— Да, да, я знаю. Просто на мгновение мне показалось, что… Очевидно, на какой-то миг я утратил ощущение реальности. Но теперь всё встало на свои места.

— Это следствие крайнего утомления, и не более, — проговорила она, гладя своего возлюбленного по вискам и чёрным волосам, обрамлявшим красивый овал лица и тонкие, строгие и вместе с тем изящные черты.

По крайней мере, ей хотелось в верить в то, что подобная степень усталости не отразится на рассудке избранника.

— Спи спокойно, любимый мой. Я позабочусь о том, чтобы нам было что поесть сегодня.

И, вновь опустившись на шаль и сложив руки под головой, Альберт, почти сразу же оказался в объятиях Морфея. Бледность его век придавала облику избранника Консуэло такой измученный, утомлённый вид, что сердце случайного путника, обладавшего впечатлительной натурой, наверное, не выдержало бы, разорвавшись от сострадания и боли.

А наша героиня, по прошествии столь долгого времени уже вновь ощущая голод, неспешно отправилась в деревню, чтобы пообедать и договориться о вечерней трапезе.

Но на сей раз Консуэло, дабы не злоупотреблять добротой и гостеприимством людей, принимавших их в своём доме уже три раза подряд, решила отправиться в дом, соседствующий с жилищем тех, кто за столько времени успели войти в число их верных друзей. Она была уверена, что знакомство с членами той семьи пройдёт без трудностей и они так же сделаются верными помощниками.

И так оно и случилось. И наш уважаемый читатель, хранящий, как и наши герои, в своей душе верность великим идеям, ещё не однажды убедится в этом, листая страницы нашей повести и следуя за ними героями в горе и в радости, болезни и здравии, переживая вместе с ними приступы безумия и близость смерти, безмерное наслаждение счастьем и проливая слёзы радости.

Консуэло подумала, что если бы и она решилась на такой же путь, на какой сознательно встал Альберт — религиозное служение и ежедневное общение с богом, который едва ли каждый день посылал ему знамения и говорил с ним — хотя это происходило внутри души её избранника, но всегда было сопряжено с грандиозными переживаниями, подобными ослепительным вспышкам молний, захлёстывающими, словно исполинские океанские волны — то попросту умерла бы в первое же мгновение, не выдержав силы чувств.

Но нечто похожее всё же некогда было в жизни нашей героини.

Консуэло помнила, как страдала, когда Андзолетто вычеркнул её из своей судьбы.

Она тогда едва не покинула этот мир, не успев осознать, что произошло — жизнь абсолютно потеряла смысл для нашей героини. Горе огромным чёрным камнем легло на хрупкие плечи Консуэло, словно придавив к земле. Невозможно было подняться и освободиться. Это потрясение затмило собой всё вокруг.

Она просто продолжала делать то, к чему привыкла — бессознательно, не зная, зачем, повинуясь какому-то инстинкту, словно в полусне — это помогало нашей героине выплеснуть всё отчаяние, бессилие и тоску, силу которых Консуэло не могла бы выдержать иначе — петь. Да и что могло быть естественнее для артиста, чем выражение собственных переживаний через ремесло, которому он учился с детства, которое было впитано буквально с молоком матери? Так боль хотя бы на время ослабевала, и очень скоро Консуэло перестали сниться золотые дни, проведённые с её первым возлюбленным — отчего наша героиня, просыпаясь среди ночи или поутру и понимая, что на самом деле осталась совершенно одна и всё это — лишь грёзы затуманенного рассудка, души, которая втайне от самой себя надеется на возможность чудесного возвращения в прошлое, — неизменно горько рыдала.

Консуэло отдавала сцене всю себя, не оставляя сил больше ни на что, выступая на подмостках почти каждый вечер, очень рано приходя на репетиции и повторяя свои партии в одиночестве, в огромном зале, похожем на пустыню, где эхом раздавался её голос. И это представало символичным — ведь никто уже не мог помочь нашей героине, никто бы не смог обратить время вспять, и нужно было просто переждать этот шторм — всё в этом мире преходяще. А потом — когда являлись актёры, назначенные на остальные роли, — начиная их заново и переживая с прежним самозабвением, и, наконец, с первого мгновения встречи с публикой — играть так, как будто бы это происходило впервые.

Некоторые из знающих о том, что певица приезжает в театр едва ли не в полдень и работает, совершенно не щадя себя, удивлялись такому рвению и моральной силе этой хрупкой девушки; некоторые же интуитивно понимали: виной тому не превратившаяся в безумную страсть любовь к искусству, а некое роковое событие, заставлявшее каждый раз бросаться в придуманный сюжет, словно в омут.

Многих из партнёров Консуэло поначалу пугала подобная порывистость и глубина чувств, но, в конце концов, это принесло и свою пользу — артисты, имевшие привычку играть недобросовестно, не перевоплощаясь без остатка или же попросту предаваясь лени, были вынуждены отвечать такому высокому уровню, чтобы не померкнуть на её фоне и тем самым не позволить зрителям, постепенно и неизбежно также привыкшим к столь самозабвенному исполнению ею своих партий, красноречивым как никогда ранее взглядам и жестам нашей героини, задеть собственное тщеславие — и впоследствии, когда Консуэло безвозвратно исчезла со сцен всех театров мира, помнили этот своеобразный урок, продолжая карьеру на подмостках, и отныне требовали от себя ровно такой же отдачи, и со временем — кому-то на это потребовались годы, а кто-то, в особенности молодые, начинающие актёры — очень быстро смогли перенять подобную манеру, что принесло свои плоды — поистине заслуженный успех у зрителей и критиков.

Так она, не требуя сострадания и не делясь ни с кем тем, что не давало свободно дышать по ночам, могла ощутить хотя бы отдалённое подобие сострадания, необходимого ей тогда как воздух, конечно, не признаваясь в этом даже себе. Но рассчитывать на настоящую поддержку та, чьё имя, по иронии судьбы, значило "утешение", не могла в то время ни от кого в этой жизни. Такова доля одиноких сердец, волею судьбы оставленных теми, кто, по законам бытия, должен был оберегать и защищать их, будучи самыми близкими душами — отцом, матерью или наставником. И нашей героине оставалось находить поддержку в самой себе, проживая личную трагедию через страдания своих героинь.

Да, Консуэло бессознательно переигрывала, как бы находясь в лёгком аффекте, но так за несколько актов вновь и вновь проживаемая собственная трагедия помогала ей на время избавиться от неизмеримой силы энергии, переполнявшей её, для которой были закрыты другие двери: Консуэло не могла выразить её тому, кто оказался так малодушен — это привело бы лишь к унижению, смертельной досаде и ещё большей боли, которую душа нашей героини уже точно не смогла бы вынести, поскольку существует предел человеческих сил, скрывающий за собой либо безумие, либо душевное бесчувствие, либо физическую смерть. Но Консуэло ввиду чрезмерной, отчаянной увлечённости даже не приходила в голову мысль об уходе из этой жизни. Теперь, спустя годы, она была убеждена: бог, знавший о будущей встрече, таким образом уберёг её от греховного решения и сохранил для великой миссии — поддержки и помощи в несении по свету идей доброты, свободы, равенства и братства.

Однако нашей героине доставало мастерства, чтобы не доводить исполнение роли до абсурда, не делать её нелепой, смешной, похожей на буффонаду, не создавать впечатления карикатурности, ощущения, что она сошла с ума.

И только через год почти непрерывных гастролей, заставших Консуэло в Германии, в один из вечеров, после того, как стихли аплодисменты и за её спиной сомкнулся занавес, наша героиня внезапно, в одночасье почувствовав физическую слабость и моральную опустошённость, буквально упала в кресло в своей гримёрной, закрыв глаза и откинув голову на спинку.

Консуэло понимала, что её силы и энергия уже на исходе, что она не сможет выдержать даже ещё одного-единственного выступления.

Написав заявление об увольнении, наша героиня отправилась в кабинет директора Берлинского театра и попросила либо найти себе замену, либо отменить все предстоящие оперы на неопределённый срок — до того, как встретится подходящая кандидатура.

И, хотя Консуэло старалась сдерживать жёсткость и некоторую нетерпеливость собственных голоса и жестов, на сей раз ей удавалось это не слишком хорошо — она настолько устала притворяться, что в глубине своей души находилась на грани пренебрежения всеми правилами хорошего тона, кои обычно старалась соблюдать, что бы ни происходило в её жизни. И прежде всего наша героиня делала это прежде всего из уважения к самой себе. Эту черту Консуэло демонстрировала даже тем, к кому на самом деле относилась с презрением или имела право ненавидеть, но по каким-то причинам была вынуждена вести беседы и с теми, кого считала ничтожными и недостойными жить этой земле, а такие встречались и среди актёров, и среди управителей сего заведения.

И посему довольно громкие стук в дверь и торопливо произнесённая просьба о разрешении войти среди тишины резко вырвали господина Грауна, тогдашнего владельца Берлинской Оперы, от размышлений о предстоящем театральном сезоне.

Нашу героиню Карл Генрих узнал по голосу и, встревожившись о том, что что-то случилось, тотчас же позволил войти — ибо ранее эта артистка, эта молодая примадонна — что удивляло его больше всего — никогда не позволяла себе подобных бестактностей.

Переступив порог, она положила бумагу на стол и, как уже знает наш уважаемый читатель, тоном, не терпящим возражений, не теряя ни мгновения, озвучила её суть.

— Что?.. Но почему? Что случилось?, — такая внезапность вкупе с непоколебимой решимостью заставили его слегка оторопеть и ощутить растерянность.

Она несколько мгновений колебалась, не зная, что ответить, дабы это не прозвучало слишком нелепо, но в итоге просто сказала то, что чувствовала:

— Я устала.

— Устали?, — такой ответ вызвал у владельца храма искусства почти истерический смех и досаду, — А ведь я предупреждал вас — нужно было беречь силы ещё в самом начале. Теперь же пути назад нет.

Но наша героиня неподвижно, словно искусно раскрашенная статуя, выточенная из слоновой кости, стояла перед столом того человека, который ещё вчера решал, где она окажется завтра и что будет играть, глядя тусклым, утомлённым взглядом куда-то по ту сторону его глаз, но вместе с тем решимость и уверенность читались во всём облике Консуэло. Разметавшиеся по открытым плечам чёрные волосы, выделявшиеся на фоне слегка блестящей бледной кожи, не снятый после выступления костюм, красная помада, ещё не смытая с губ красная помада и осанка, полная достоинства — всё говорило о том, что она не тратила времени на сомнения и была твёрдо уверена в том, что делает. На этот раз наша героиня решила всё сама. И молчание Консуэло было красноречивее любых слов.

— Послушайте, график расписан на недели вперёд! Следующий спектакль уже завтра, в другом городе! Что вы предлагаете мне делать?! Где и как я сейчас разыщу певицу, знающую ваш репертуар?! К тому же, сеньорита Консуэло, вам ведь, без сомнения, нет равных, и это чистая правда! Я множество раз слышал ваш голос, видел вашу игру — она поражает! Может быть, вы забыли об этом?! Вам нет равных! Все ждут вас! Даже если удастся сделать небольшой перерыв и... Зрители не поймут. Это приведёт к необратимым убыткам!

— Я знала, что вы меня не поймёте и не предполагала обратного. Да и, собственно, у меня не было цели говорить о конкретных причинах своего поступка. И я уже всё сказала. Я пришла лишь затем, чтобы сообщить вам о том, что ухожу из театра. Заранее прошу не пытаться меня остановить — любой ваш довод в пользу того, чтобы остаться ничего не будет значить для меня. Мне очень жаль, что всё так складывается. Простите меня. Я отдаю себе отчёт, что сейчас доставила вам множество проблем, но моё решение в любом случае останется неизменным.

— Проблем?! Да вы заживо хороните меня! При всём уважении... Послушайте, может быть, вам просто нужен небольшой отдых? Я постараюсь перенести дальнейшие гастроли хотя бы на несколько дней… нет, даже на две недели, если вам будет угодно. Конечно, это будет труднее, но ради вас...

— Похоже, что вы так и не осознали до конца, что я хочу сказать вам. Я больше не намерена появляться в качестве артистки ни в одном театре этого мира.

— Но почему? Что произошло? Откуда столь резкая перемена? Быть может, другие мои подчинённые позволяют себе лишнее? Ну так я поговорю с ними как следует! Скажите только — с кем...

— Нет, синьор. Дело не в этом. Прошу вас, не пытайтесь найти причину — это будет тщетный труд. Но она не касается никого из тех, кто работает… работал здесь со мной. В этом нет ничьей вины.

— Боже мой, в какое же положение вы меня ставите!.., — в голосе мужчины читалась паника. — Быть может, вам перестало хватать того жалованья, что вы получаете? Только скажите желаемую цифру — и мы изыщем возможность платить вам столько, нужно! Для вас — всё, что угодно!

Понимая, что дальнейшая беседа бессмысленна, она уже собралась повернуться, дабы уйти навсегда.

— Погодите, постойте! А как же расчёт?

— Мне ничего не нужно. К тому же, было бы глупо надеяться на него после расставания при таких обстоятельствах. Вы мне ничего не должны. А решение подобной проблемы можно найти всегда. Мир полон жаждущих занять моё место, не менее способных девушек, и теперь оно свободно, так что, уверена, вам не придётся долго ждать, а тем более — искать. Вкусы же публики — непостоянны. Да, пройдёт время, прежде чем она примет новую певицу, но, в конце концов, зрители привыкнут к другой исполнительнице главных ролей. Я уверена — вам встретится кандидатура не хуже моей. И, если потребуется — вы научите её всему, чему будет необходимо. Не нужно считать меня каким-то исключением, единственной в своём роде и недооценивать остальных. Талантливые люди есть везде и всегда — дайте им шанс. Я искренне желаю вам, чтобы ваши дела вскоре наладились и благодарю вас за то прекрасное время, что мне довелось работать под вашим началом. Прощайте, господин Граун.

Больше их пути не пересекались никогда.

Консуэло знала, что не забудет вероломства Андзолетто, даже если ей суждено прожить на земле не одно столетие — отголоски той боли навсегда останутся с ней.

Да, после того, как судьба свела её с Альбертом, наша героиня не однажды рисковала собственной жизнью ради того, кто пленил Консуэло своими искренними речами и пламенным взглядом, и к которому через время, постигнув все глубины этого хрупкого, но одновременно такого сильного и стойкого сердца, она ощутила, настоящую, подлинную любовь.

В первый раз её существование на этой земле подверглось опасности, когда наша героиня вопреки страху и здравому смыслу, не зная, что ожидает её впереди, отправилась в подземелье Шрекенштейна и едва не погибла там в то время как он, застигнутый очередным приступом помутнения рассудка, совершенно забыл о нашей героине, лежащей на голой земле, уже окончательно лишённой душевных и физических сил, что пришла спасти эту ещё тогда странную, непонятную, для Консуэло, однако уже верно видевшуюся ей такой возвышенной и благородной душу. Но провидение не оставило их, возвратив её будущему избраннику ясность мысли и заставив вернуться и вынести свою возлюбленную на божий свет.

После пережитого ужаса близости смерти Консуэло жестоко заболела, находясь на грани между земным и иным мирами, во снах и видениях к ней приходили духи и призраки, обитавшие в том подземелье, желая похитить, забрать её обратно к себе.

Но и тогда жизнь и рассудок нашей героини сохранил так же не кто иной, как Альберт Рудольштадт, уверенный в своём святом и непререкаемом долге возвратить свою избранницу с того света.

Если бы тогда ему это не удалось, если бы не хватило сил и знаний — то жизнь потеряла бы для нашего героя половину своего смысла, и тогда бы Альберт отправился вслед за Консуэло — чтобы только быть вместе, быть рядом с ней. Теперь он не мыслил своего существования без своей небесной возлюбленной. Но Господь оказался благосклонен и сострадателен к ним обоим.

Он не спал ночей, ухаживая за своей любимой, давая ей лекарства, утешая и успокаивая, или же просто находился рядом, не говоря ни единого слова, молча, побледнев и стиснув зубы, справляясь то с внезапно настигавшими его припадками, отгоняя злые видения, отмахиваясь от них, словно от назойливых ночных бабочек, то со священной страстью, в иные минуты охватывавшей душу — с желанием поцеловать эти тонкие, бледные порой чуть дрожащие от горьких воспоминаний о пребывании в подземелье Шрекенштейна губы, прикоснуться к чёрным волосам, разметавшимся по синей ткани платья, украшенного цветами и прижать к себе ту, кого он боготворил и любил больше жизни, был готов без раздумий отдать эту самую жизнь во имя спасения своей божественной избранницы.

Но всё вышеописанное, произошедшее с Консуэло, нельзя было назвать в полной мере виной её возлюбленного. Справедливее было бы переложить её на древнего предка нашего героя — грозного слепца и неустрашимого воина, великого чешского полководца по имени Ян Жижка, чей дух время от времени и ныне просыпался в душе и разуме Альберта.

Но теперь же — повторимся для нашего уважаемого читателя — Консуэло не грозило ничего столь же ужасного и неотвратимого — ибо когда её избраннику окончательно удалось устроить свою жизнь вдали от высшего света, в душевной жизни Альберта произошли благие перемены.

Умиротворение крепче обосновалось в его сердце, которое уже не так неистово рвалось на небеса, гонимое чужим духом. Ничто больше не напоминало нашему герою о давящей роскоши огромного фамильного замка, где Альберт буквально задыхался и был вынужден уходить в свой внутренний мир, в книги. Он инстинктивно увлёкся тем, что забирало всё внимание — на беду Альберта в доме была большая библиотека, посвящённая древней истории народа Чехии.

Когда же его родные наконец смогли понять природу затмений сознания, что с каждым разом приобретали всё более пугающую частоту — то было уже поздно предпринимать что-либо — он пригрозил, что покончит с собой, если хоть одна книга, одно рукописное свидетельство событий пятнадцатого столетия будут уничтожены. Наш герой чувствовал, что каждый из этих документов, каждая книга — шаг на пути к разгадке какой-то тайны, связанной с его жизнью на этой земле и судьбой, что предшествовала ей и смутно являлась во снах, не исключая и тех кошмаров, что теперь посещали Альберта каждую ночь.

И каждый из членов семьи, где он родился, понимал, что к подобным высказываниям младшего из Рудольштадтов нужно относиться со всей серьёзностью — за двадцать лет своей жизни, начиная с сознательного возраста, Альберт не нарушил ни одного обещания, данного себе, господу или кому-либо из живущих с ним на одной земле. Предметы же этих изречений, среди которых были и зароки, носили исключительно серьёзный характер и касались отношений с богом и людьми, исполнения высших нравственных и духовных законов человечества и специальных ритуалов, почерпнутых из трудов великих философов, алхимиков и мистиков, и часто вводили членов его семьи в священный страх и трепет, и потому подобные его выражения чаще можно было называть скорее клятвами.

Временами же, когда атмосфера становилась особенно невыносимой и ничто уже не помогало нашему герою забыть о том, где он вынужден жить, это заставляло Альберта, терзаемого приступами безумия, вызванного постоянным чтением исторических документов и художественных произведений с описаниями войн, пыток и казней, скрываться в пещере.

Консуэло понимала, что должно пройти немало времени, прежде чем чешские летописи, что в памяти её избранника порой причудливо смешивались с прошлым его нынешней земной жизни, потускнеют и отдалятся настолько, чтобы быть способными при нечаянной мысли о них вызвать лишь светлую грусть.

Она даже смела надеяться, что образы минувшего застынут где-то вдали, на призрачном горизонте, превратившись в замершие объёмные фрагменты сцен, где действие достигло своего апогея, перестав вызывать какое-либо волнение в сердце Альберта, и трагические эпизоды и события, заставлявшие его чувствовать тоску и безысходность, постепенно и вовсе сотрутся из его памяти. По этой причине наша героиня старалась лишний раз не напоминать своему возлюбленному о прошлом, не заводить подобных разговоров.

Временами во взгляде Альберта появлялась какая-то особенная чистота, и Консуэло казалось, что в такие моменты он совершенно забывает о том, что некогда носил титул графа и был наследником несметного состояния. Тогда она как бы случайно находила повод обратиться к нему по имени, чтобы понять, что перед ней — её избранник, предназначенный небесами, что в глубинах разума Альберта не происходит ничего, что могло бы нести опасность им обоим, и что он по-прежнему считает её своей любимой. И каждый раз наша героиня испытывала тайное облегчение.

Да, конечно, читатель уже знает, что подобные перемены в поведении Альберта заставляла Консуэло испытывать страх за его рассудок и здоровье, но это было всецело оправдано безграничной любовью и состраданием, и, к тому же, напомним, что она больше не рисковала из-за его действий собственной жизнью.

И нашей героине очень хотелось верить, что никогда больше вся её судьба не промелькнет перед её глазами с такой же быстротой, как это случилось в пещере Шрекенштейна.

К тому же, ещё тогда, в своей прошлой жизни, Консуэло словно чувствовала, что она и Альберт созданы друг для друга и должны пройти через все испытания, чтобы быть вместе. Господь всегда проверяет наши желания и стремления, в которые мы вкладываем больше всего чувств и энергии — на прочность — искушениями отказаться от них из-за страха или малодушия, как бы спрашивая: «А действительно ли ты хочешь этого, нет ли в твоей жизни вещей, ради которых ты готов поступиться своим желанием, не мимолётно ли оно, выдержит ли любую бурю? Найдёшь ли ты в себе силы пожертвовать земным существованием ради любви, если судьба потребует от тебя этого?»

И теперь Консуэло делала всё, чтобы поддерживать для него атмосферу любви и заботы, дабы нашему герою не приходилось думать о земных, насущных делах.

Она всегда была готова встретить его взгляд с доброй улыбкой. Кроме поисков подходящего места для ночлега и трапезы, наша героиня добывала одежду у крестьян, обменивая её на другие нужные им предметы.

Консуэло казалось, что она не всегда может понять то, что происходит в душе и сердце Альберта, что простым смертным — в том числе и таким как наша героиня — этого не дано в полной мере. И это отчасти было правдой. Да и как можно было понять то, что никогда не испытывал сам?

Временами Консуэло думала, что он живёт как бы в тюрьме своего переменчивого рассудка и даже не всегда сам в состоянии понять, что руководит её возлюбленным в данный момент — собственное ли желание, или же прихоть внутренних демонов.

Она уже научилась определять даже по малейшим признакам, какой поступок Альберта продиктован природным благородством и чистотой души, а в каком есть доля неестественности, чрезмерности, вычурности и излишней странности, а где причудливо и порой пугающе странно сочетается и то, и другое. И то, что совершил он ради нашей героини сейчас едва ли не ценой собственной жизни, Консуэло относила к последнему.

"Альберта нельзя назвать человеком в обычном, понимании смысла этого слова, — думала Консуэло, — он — выше, больше. Но… как же тогда? Сверх… сверхчеловек. Избранный нести крест за тех, кто испытывает страх перед жизнью. Но а кто же тогда я? Та, кто утешает, помогает, поддерживает — да разве же этого мне мало?! — тогда я недостойна находиться рядом с таким человеком! Откуда во мне это тщеславие, что не проявлялось на сценах театров, но вдруг давшее знать о себе сейчас? Чего мне не хватает? Нет, если так будет продолжаться и дальше, то мне придётся покинуть моего возлюбленного, открыв ему, что все его предчувствия и предвидения оказались обманом. Господи, огради мою душу от честолюбия. Мой удел таков, каков есть. И до сих пор я была довольна им. Неужели же это зависть? Но чему я завидую? Я знаю, я каждый день вижу, какую цену платит Альберт за право быть полубогом — почти ежевечерне господь забирает его рассудок из этого мира и переносит его в те страшные древние времена, где он был величайшим религиозным воителем и жестоким мстителем. Я бы не смогла выдержать подобный удел и самовольно ушла из этого мира, признав слабость своей души в сравнении с душой этого удивительного человека.

Да и кто ещё отважится быть рядом или хотя бы обратит внимание на одинокого неприкаянного странника, бредущего вдоль окраин городов, убеждённого в том, что его душе нет места на этой земле, обречённого на очень скорую смерть, которым вновь станет мой избранник — и возьмёт на себя миссию сопровождать и быть свидетелем благородства и безумия, будучи в состоянии интуитивно ощущать грань, отделяющую одно от другого, способный пережить все испытания, стать верным и преданным другом — нет, несравнимо больше, чем другом — тогда Альберта очень скоро просто забудут. Господи, мне даже страшно представить, что будет с ним... Да что же за мысли сегодня владеют мной!"

Консуэло осторожно, но быстро встала, чтобы не потревожить сон Альберта и решила прогуляться по живописной зелёной опушке леса.

Она неспешно шла в направлении, противоположном деревенским поселениям. По обе стороны узкой тропинки росли бледно-лиловые цветы на тонких высоких стеблях, по невесомым лепесткам которых наша героиня, едва прикасаясь, проводила ладонями и кончиками пальцев, стараясь не повредить их хрупкую красоту.

Высокие зелёные кусты, о крошечные зубчики мелких листьев которых легко можно было поранить руку, тёмной стеной возвышались слева и справа от колокольчиков, загораживая свет этим почти прозрачным созданиям.

«Как это несправедливо», — мимолётно, выказывая свою натуру даже здесь, подумала Консуэло.

Она чувствовала, что с каждым шагом её сердце бьётся быстрее, дыхание становится чаще, а руки холодеют. Наша героиня закрыла глаза, пытаясь успокоиться.

«Да что же это со мной, в самом деле?!»

Консуэло, конечно же, понимала причины такого состояния, но также она осознавала, что ей понадобятся моральные силы хотя бы на ожидание — когда она будет стоять лицом к лицу с ним, смотреть в глаза и держать за руки. Мало того — сил уже сейчас нужна ей, и Консуэло должна овладеть собой сейчас во что бы то ни стало.

Подумать только — с честью и достоинством пройти через такие испытания: страх перед человеком, которого наша героиня теперь любила больше всех на свете и без которого не представляла своей жизни, двукратное заключение в каземат, суровые дороги подземелья Шрекенштейна, беседы с правителями государств — когда Консуэло приходилось буквально ступать по сверкающему перед глазами лезвию ножа, лгать против своей воли, рискуя стать разоблачённой в любой момент дрожанием собственного голоса и неверными словами, прилагая невероятные усилия и добиваться освобождения Альберта из тюрьмы — и быть готовой с такой лёгкостью сломаться под тяжестью неизвестности, связанной с самой родной душой в этом мире.

«Да и будет ли это ощущаться мной как неизвестность? — ведь время ещё не настало».

Если она позволит себе «сойти с ума», погрузиться в самую пучину этих противоречивых чувств, отпустит их на волю, перестанет держать себя в руках — то и она, и её возлюбленный неизбежно и безвозвратно утонут, погибнут в ней в объятиях друг друга раньше отпущенного им срока.

«Где моё самообладание, не раз спасавшее мне жизнь? Ведь оно сейчас необходимо мне как никогда. Будучи в рассудке, он сделает всё, чтобы мир не рухнул на наши плечи».

Можно было сказать, что за все годы, прожитые на земле, Альберт стал привычен к проявлениям искажений собственного рассудка — подсознательно он понимал, что это никогда не закончится, что призраки, казавшиеся нашему герою живыми людьми, но ввиду глубины и темноты столетий, откуда являлись, походившие на чудовищ из преисподней, будут следовать за ним по пятам до конца дней в попытках уничтожить и забрать к себе.

Но Альберту, несмотря на обуревавший его страх перед ужасными видениями, принимаемыми за реальность, благодаря дару предчувствовать будущее, где-то на краю сознания всегда с приходом рассвета было известно, случится ли сегодня очередной приступ, где наш герой порой рисковал жизнью в иллюзорных сражениях с тёмными духами.

«Господи, они идут, они опять здесь. За что я расплачиваюсь?..» — думал Альберт в смятении и ужасе, спеша, почти перейдя на бег, не поднимая головы, не разбирая перед собой дороги, в пещеру Шрекенштейна.

До встречи с Консуэло он был гораздо слабее и силы в этих схватках часто были неравны.

Но после того, как Консуэло появилась в жизни Альберта подобно глотку свежего воздуха, часть энергии его души, до сих пор не находившей иного выхода, устремилась к ней как к родственной душе, как к сердцу, где таятся те же помыслы и желания.

Если бы Альберт и Консуэло не увидели друг друга в тот судьбоносный день, однажды он мог бы умереть на месте от страха — настолько пугающими порой были грёзы.

Теперь же, если они и посещали нашего героя, она, видя, что он расширившимися от страха глазами, внезапно замерев, смотрит в пустоту, сама на всякий случай проследив за взглядом Альберта и, не обнаружив ничего страшного или опасного, вначале пыталась взывать к его рассудку, но, если приступ безумия затмевал собой весь мир — просто незримо присутствовала рядом, продолжая заниматься своими делами — репетировать монологи из очередной придуманной пьесы, петь или танцевать, но старалась ни на мгновение не выпускать своего возлюбленного из поля зрения.

И это помогало Альберту выдержать мнимое нападение духов, вырвавшихся из заточения стен столетий. Когда же мнимая битва казалась ему проигранной, и наш герой, побеждённый, готов был упасть на землю — Консуэло осторожно, чтобы не подвергнуть себя опасности — ведь Альберт мог принять её за одно из чудовищ, — медленно и еле слышно — чтобы бесшумным приближением не испугать любимого ещё больше и одновременно не навлечь на себя пламени гнева, что могло разгореться до небес и заставить возлюбленного, ощущавшего себя доблестным и непобедимым военачальником, подходила со стороны — чтобы не смотреть своему избраннику прямо в глаза, и, коснувшись плеча Альберта, говорила тихо, нежно, ласково, но твёрдо:

— Это я, Консуэло. Посмотри на меня. Я с тобой. Больше здесь никого нет и не было.

Ощутив чужие руки на своём плече, он неизменно инстинктивно вздрагивал, но, вдруг услышав среди этого кровавого побоища женский голос, уже не бросался в бой, а лишь замирал в непонимании.

— Нет, нет, это затмение рассудка. Или, быть может, кто-то хочет обмануть, отвлечь меня, чтобы нанести сокрушительный удар в спину. Но ему это не удастся.

И уже был готов обернуться и замахнуться, чтобы предупредить нападение, но почти всегда в последний момент мягкость тона и рук нашей героини позволяли нашему герою наконец прийти в себя и узнать Консуэло, понять, что всё закончилось, что он не повержен, что она вновь спасла его, вырвав из этого огненного горнила — словно ангел заслоняет своими большими белыми светящимися крыльями. После этого Альберт порывистым жестом брал её руки в свои и целовал, обливая горячими слезами и прося прощения, за чем неизменно следовало тёплое объятие, полное раскаяния, а мелкие капли слёз нашей героини лились на его одежду, проникая сквозь тонкую ткань и обжигая кожу.

Однако бывали и моменты, когда он никак не мог опомниться от своих кошмаров и в конце концов приходил к грани отступления — когда нашему герою казалось, что кто-то сломал его оружие или пленил. И тогда наш герой был готов покончив жизнь самоубийством — только чтобы избежать позора и унижения. Консуэло была уверена — в порыве затмения рассудка Альберт мог это сделать голыми руками. Он был способен на всё ради избавления от непосильной ноши прилюдного стыда — когда на него, за мгновение до произошедшего имевшего незапятнанную репутацию храброго главнокомандующего, верного своим идеям и принципам, но теперь оказавшегося беспомощным, взирали его многочисленные войска.

И тогда ей приходилось, собрав все свои физические силы, вначале разжимать пальцы Альберта, вцепившиеся в собственную шею, а потом трясти за плечи, иногда со всем неистовством, впиваясь в них ногтями. Последнее давалось нашей героине огромным напряжением воли. Консуэло помнила, какая физическая сила вселяется в Альберта, когда он чувствует, что ему или его возлюбленной грозит опасность — и неважно, настоящая или мнимая. Она всегда подсознательно была готова к этому. Нередко, хватая его за руки, наша героиня понимала, что причиняет своему возлюбленному боль. Консуэло приходилось говорить всё громче, а иногда даже кричать своим тонким, высоким голосом:

— Альберт! Очнись же! Это я, Консуэло! Я с тобой! Посмотри вокруг — здесь никого нет!

Он несколько секунд смотрел на неё расширенными, безумными, невидящими глазами. Но всякий раз наша героиня, сохраняя мужество, не отводила взгляда, понимая, что только так, не поддаваясь страху, она сможет вновь развеять эти грозные иллюзии и дождаться, когда её друг придёт в себя. Постепенно взгляд Альберта прояснялся, он узнавал свою возлюбленную, горько сожалел о том, что заставил пережить ту, которую считает богиней, во взаимных объятиях переставал задыхаться и постепенно успокаивался. Оба они садились на землю и вскоре нашего героя одолевал крепкий сон, призванный возродить его разум, сердце и душу в полной мере. Глаза Альберта закрывались и он непроизвольно опускал голову на плечо Консуэло, которая осторожно помогала своему избраннику лечь на траву.

Убедившись в том, что не побеспокоила его, а так же зная, что теперь должно пройти по меньшей мере несколько часов, прежде чем Альберт придёт в себя, она удалялась на такое расстояние, чтобы он не мог ничего услышать и начинала придумывать новый весёлый танец, представляя, какую музыку наш герой подберёт под эти движения. А иногда в голове Консуэло из рождались диалоги, а из них — целые пьесы, и это помогало ей отвлечься от грустных, тоскливых мыслей, навеянных очередным приступом помутнения рассудка у любимого человека, казавшегося сейчас таким слабым и беззащитным, словно младенец. Но вместе с тем он был сверхчеловеком. Наша героиня знала, что это всего лишь отдых, необходимый этому великому человеку, несущему на своих плечах беды всего мира.

Но вернёмся же к настоящему наших героев.

Постепенно собственные шаги — своей монотонностью, а путь — однообразием и красотой — немного успокоили Консуэло и вновь придали философский настрой её мыслям.

Вот уже почти семь дней в этих местах стояла безветренная погода, отчего природа вокруг казалась застывшими декорациями к какому-то невероятному спектаклю — пепельная пелена, затянувшая небо, закрывала от мира лучи звезды, озаряющей мир на рассвете и тающей за горизонтом, возвещая скорое наступление ночи, и потому пейзаж, расстилавшийся по обе стороны от тропы, по которой шла наша героиня, казался Консуэло совершенно безжизненным. Но, быть может, думала она, это лишь вина восприятия, воспалённого антагонистическими чувствами, столь странно искажавшего привычную картину вокруг? Те же небеса, те деревья и цветы, но что-то в них изменилось — не в облике, но в сути…

Время неумолимо приближало тот час, кой не наступал в жизни нашей героини ещё никогда. Консуэло понимала, что сейчас всё будет не так, как могло быть с Андзолетто. Ведь если бы тогда это случилось, то походило бы на бесцеремонное, эгоистическое лишение чести — человек, коего она любила в прошлом, также был сильнее физически, и наша героиня была уверена в том, что просто не смогла бы сопротивляться до конца.

С первым мгновением, когда сумерки ещё незримо, но уже ощутимо интуитивно начали опускаться на густой и оттого казавшийся мрачным даже среди бела дня лес, Консуэло повернула на дороге, казавшейся бесконечной и постепенно терявшейся во мраке, в обратную сторону.

Наконец храм любви, сплошь украшенный светлыми цветами, резко выделявшимися во тьме, делавшейся всё непрогляднее, стал виден вдали.

Ощущение неотвратимости предстоящей ночи вернулось к ней, но теперь наша героиня могла владеть собой и сохранять чувство реальности. Сердце Консуэло вновь затрепетало, но сейчас это было нельзя заметить непричастному к тому, что происходило здесь.

Не найдя взглядом Альберта возле дома, она посмотрела в окно. Её возлюбленный стоял посередине помещения. В глазах нашего героя отражалось лёгкое смятение — Альберт не ожидал, что Консуэло войдёт сюда сейчас.

В доме было совершенно чисто, был выметен весь сор.

— Теперь осталось лишь сплести подушки и одеяла из цветов и трав, — проговорил Альберт в следующую минуту.

В первый миг Консуэло удивлённо подняла брови, но в следующее мгновение подумала, что не стоит удивляться подобным словам. Ведь, несмотря на всю аскетичность собственных привычек, пребывая в отшельничестве, её избранник, построив для себя дом, никак не мог позволить себе спать на голых досках кровати.

— Я знаю, какие это должны быть растения, где их искать и как собирать.

— Я не сомневалась в этом, но всё равно должна признаться, что ты восхищаешь меня с каждым днём всё больше. Ты позволишь мне пройти с тобой этот путь?

— Я и не думал о том, что может быть как-то иначе, и сам хотел попросить тебя об этом, зная, что ты согласишься.

— Ты знаешь, мне захотелось и самой научиться этому ремеслу. В конце концов, у меня ведь есть навыки шитья, я не забыла общие черты этого процесса. Если, конечно, за столько лет мои руки смогут вспомнить все подробности. В любом случае, быть может, мне будет легче овладеть подобным искусством, нежели я бы училась этому с чистого листа, — улыбнулась Консуэло.

— Да, если ты желаешь, я расскажу и покажу тебе, как это делается, что будет для меня честью. Я уверен — ты справишься с этим с лёгкостью. Благодаря уму и упорству, а самое главное — желанию — которыми ты обладаешь — я убеждён, что это не составит для тебя большого труда. Но всё это будет завтра, а сейчас — я вижу, как ты измучена переживаниями. Я знаю, о чём ты думала. Я и сам ни на минуту не перестаю держать в своих мыслях наше грядущее и молю бога о милости к нашим душам.

Она молча и спокойно, но немного устало смотрела в его глаза, испытывая тайное, но в известной степени предательское облегчение, осознавая, что ещё одна ночь пройдёт так, как всегда — они будут находиться рядом, но Альберт не позволит себе ничего, кроме взгляда и улыбки, исполненных уважения и почитания, и целомудренных прикосновений к её лицу, может быть, проведёт пальцами по волосам, убрав их со щеки и виска.

Но ведь вместе с тем будущее не становилось менее неотвратимым, и от этой мысли сердце Консуэло наполнялось едва ощутимым томительным ожиданием, наполненным предвкушением наслаждения и всё тем же безотчётным страхом.

После этого разговора они отправились на вечернюю трапезу к тем людям, в доме которых Консуэло уже успела поесть.

Познакомившись с новыми друзьями, на сей раз Альберт не стал рассказывать им историю своей жизни, проведя ужин в молчании, занятый мыслями о предстоящей святой ночи. Облик его излучал сосредоточенность на чувствах, и никто из присутствовавших в доме не смел беспокоить нашего героя, безотчётно понимая, что сейчас нужно оставить Альберта наедине с собственным внутренним миром.

Когда наши герои вернулись к своему пристанищу и приготовились ко сну, Альберт спросил у Консуэло:

— Хотела бы ты, чтобы я рассказал тебе о том, как сам искал нужные травы и изготавливал из них себе постель?

— Твои истории чаруют меня. Они похожи на сны, на волшебные сказки. Они так красивы. Я готова слушать их днями и ночами.

— Как тебе уже известно, это произошло десять лет тому назад…, — начал он, и с самых первых слов, казалось, и сам забыл о течении времени.

Из уст нашего героя зазвучали захватывающие описания того, как он исходил множество троп, прежде чем нашёл подходящие растения, что затем делал с ними и как они сплетались под его руками в единое целое.

Под покровом звёздной ночи всё это звучало для неё как удивительная история, под которую наша героиня и заснула, когда Альберт произнёс своё последнее слово, чувствуя, как он нежно проводит рукой по её щеке.

Перед глазами Консуэло представали картины, как Альберт со своими длинными чёрными волосами похожий на чародея, одетый подобно цыгану, медленно идёт в наступающих сумерках среди тумана и росы, лежащей на листьях и ветвях деревьев, всматриваясь в каждый незнакомый побег, осторожно трогает его, пытаясь определить, не слишком ли он тонкий и хрупкий, и затем, найдя стебель достаточно прочным, срывает его и начинает собирать такие же вокруг него, а долгими ночами, когда печальные думы гонят сон прочь, сидя на камне, свивает их между собой — вначале неумело, но потом, учась на ходу, делает это, проявляя всё большее мастерство, очень быстро и незаметно для себя до конца освоив это несложное в своей сути ремесло.

Работа, ставшая монотонной и не требовавшая особенной концентрации внимания, навевала мрачные мысли о замке и его жителях, по трагическому стечению обстоятельств выбранных Всевышним для того, чтобы стать его кровными родственниками — оставшихся на время где-то там, вдали, а глаза Альберта смотрели куда-то сквозь травяное полотно, лежащее на коленях — словно для него оно отныне стало прозрачным.

«Какая сегодня замечательная погода, — первое, о чём подумал Альберт, проснувшись поутру и, ещё лёжа на расстеленной шали рядом с Консуэло, увидев прямо перед собой безоблачное голубое небо, — Всё складывается как нельзя лучше».

И вправду это было так. Лучи солнца светили и грели, но не беспощадным жаром адского пламени, а ласкали своим теплом, не ослепляли, но бросали на окружающее пространство золотые блики, отражающиеся в каплях на листьях и окрашивали этим оттенком чёрные стволы деревьев.

В период своего лесного отшельничества он начал собирать растения именно тогда, когда вся зелень была освежена росой и чуть пригрета нежным светилом — так наш герой понял, что все эти условия придавали ей необходимую крепость и одновременно упругость, не давая рассыпаться между пальцами.

Альберт посмотрел на свою возлюбленную. Та ещё спала. На губах Консуэло мелькала едва заметная улыбка. Вероятно, она видела продолжение или окончание тех снов, что навеяли его истории.

Он не удержался от того, чтобы присесть на колени и ещё раз провести ладонью и пальцами по щеке своей избранницы. Альберт понимал, что рискует разбудить Консуэло раньше времени, но ничего не мог с собой поделать. Но она лишь слегка шевельнула головой, как бы отвечая ему, потёрлась щекой о ладонь своего любимого продолжила смотреть свои прекрасные грёзы.

Убедившись, что не нарушил сон своей любимой, наш герой поднялся, взял с собой сменную одежду и направился к пруду, чтобы искупаться. Вода была прохладной, но не излишне, и приятно ласкала тело. Альберт мысленно порадовался тому, что Консуэло не придётся терпеть прикосновения ледяной воды к нежной коже, недостойной такого обращения даже со стороны сил природы.

Ему казалось, что все стихии сегодня хранили спокойствие, будто понимая, что предстоит им этим вечером и ночью, и потому соблаговолив не чинить препятствий в виде дождя, зноя, холода или ветра, сбивающего с ног и тем самым не отодвигая во времени сбор трав. Но если помнить о том, что и воздух, и деревья, и все цветы имеют в своей основе божественный дух, то здесь не было ничего удивительного.

Возвращаясь, Альберт увидел, что Консуэло уже проснулась и ожидает его. Вместо слов они ещё издалека поприветствовали друг друга улыбкой.

— Ты знаешь, мне совсем не хочется есть, — было первое, что сказал он ей.

Было заметно, как Альберту не терпится приступить к самому главному делу этого дня.

— Мне тоже, — широко распахнутые глаза нашей героини блестели, отчего казались ещё ярче и темнее, а губы, смыкаясь, слегка дрожали от прилива энергии и желания заняться тем, что ей ещё никогда не доводилось делать в своей жизни.

— Тогда не будем терять времени — пойдём?

— Пойдём, — охотно согласилась наша героиня, — я уже сгораю от нетерпения и любопытства, — продолжая улыбаться, добавила Консуэло.

Он протянул ей корзину среднего размера, красивую, светло-кремовую, искусно сплетённую замысловатыми узорами из ивовой лозы, с узкой ручкой, посаженной высокой дугой, делавшей этот предмет ещё изысканнее. Эта вещь как будто была создана специально для нашей героини, внешне кажущейся такой же обманчиво хрупкой и тонкой, но на деле способной выдерживать очень большой вес.

Затем Альберт поднял с земли другую — изготовленную с меньшей фантазией, но оттого смотревшуюся не менее изящно, и они вдвоём отправились вперёд по уже известной Консуэло тропе, которая своим видом вызвала в ней те же мысли и чувства, что ещё несколько минут назад невольно получили полную свободу, дарованную кратким периодом отсутствия рядом возлюбленного, и, как следствие — уединения нашей героини.

— Нам нужно дойти до самого конца.

Консуэло немного рассеянно обернулась к Альберту. До того черты её выражали задумчивость и проступавшие из-под этой пелены тревогу и грусть, готовые вновь полностью завладеть существом нашей героини, и Альберт, словно предчувствуя это, спас свою избранницу от повторения этих с трудом выносимых переживаний, его слова возвратили Консуэло в реальность, и через мгновение она улыбнулась со спокойной и светлой радостью.

Разумеется, наш герой понимал, о чём думала его любимая, и подсознательно действительно помог Консуэло перестать терзать себя в ожиданиях грядущей ночи. Она знала, что всё должно произойти именно сегодня, что уже не найдётся обстоятельство, способное отсрочить то, что Альберт называл «действом» или «ритуалом», вселяя тем самым настороженность и страх в сердце нашей героини, что за этот день они успеют сделать всё, чтобы подготовиться к предстоящей первой великой ночи в их жизни.

Да, сегодня они должны пройти всё до самого конца и встретить рассвет на этой земле, в этом мире. Через все преграды — мнимые, кажущиеся и те, что мог создать временами такой хрупкий избранника Консуэло. Фраза, произнесённая им, прозвучала пророчески и тем же эхом отдавалась в мыслях нашей героини.

— С тобой — хоть на край света, — пошутила она, как бы давая возлюбленному увериться в том, что её настроение вновь пришло к своим обычным ясной чистоте и гармонии в сочетании с чуткостью к любым изменениям в душевном состоянии нашего героя.

Волнение нашей героини теперь утихло до такой степени, что было уловимо теперь лишь чувствительной натурой Альберта.

— Мы уже скоро будем на месте.

Заметив невдалеке изменения пейзажа, Консуэло оживилась ещё больше и, казалось, совершенно забыла о своих тревогах.

Вскоре она и Альберт приблизились к краю тропинки.

— Это самый верхний слой. Всего их будет три. Потрогай...

Наша героиня наклонилась и осторожно провела пальцами по плотному, зелёному, почти ярко-салатовому округлому стеблю средней толщины.

— Чувствуешь? Это растение нужно для того, чтобы тело не соприкасалось с холодной и жёсткой деревянной поверхностью. Мне неизвестны их названия — я подбирал каждое из них опытным путём, исходя лишь из внешнего вида. Их можно просто срывать. Только корни нужно стараться оставлять в земле — чтобы потом из них могли вырасти новые. Вот так. Попробуй.

Прирождённые аккуратность и ловкость Консуэло позволили ей беспрепятственно сделать всё так как надо с первого раза.

Единственным недостатком действий нашей героини можно было назвать разве что излишнюю осторожность и некоторую медлительность, но для таких натур, как Консуэло, было естественно, соприкасаясь с чем-то новым, не бросаться в это как в омут, а стремиться понять, прочувствовать процесс — даже если дело касалось, казалось бы, такой мелочи, как срывание зелёного стебля пусть неизвестного, но самого обычного на вид растения.

В остальном же это произошло так, как будто бы она занималась подобными вещами всю жизнь. Думаем, здесь сказалась и работа нашей героини на сцене — Консуэло часто приходилось изображать представительниц аристократического мира с их неторопливыми, тонкими, изящными жестами. И, конечно же, давали о себе знать бережность и уважение к природе, дарами которой она пользовалась так часто, будучи маленькой девочкой, ночуя вместе с матерью в открытом поле под звёздами.

— Ну вот, всё получилось как я и говорил — тебе даже не пришлось этому учиться, — улыбнулся Альберт, — Что ж, тогда приступим?

Наша героиня молча ответила на его улыбку, с какой-то простотой, светло и радостно глядя ему в глаза. Не отводя взора от его лица, Консуэло вновь склонилась над землёй, и, только тогда на мгновение опустив ресницы, отделила стебель от корня — уже быстрее и ловче.

Наш герой одновременно проделал то же самое.

— Мы должны собрать по целой корзине. Тогда этого хватит на весь первый слой. Но не беспокойся — эта трава достаточно лёгкая. Мы справимся за один раз.

Наблюдая за дальнейшими действиями Альберта и Консуэло со стороны и издалека, их можно было бы сравнить с танцем — отчасти за счёт ненамеренной, но почти полной синхронности действий наших героев. Танцем странным и неторопливым, даже с позволения сказать, излишне замедленным, но совершенно точно очень красивым и изящным. Последнее свойство ему придавали сами пара «исполнители» — маленькая, хрупкая, точёная фигурка Консуэло и высокий, стройный на грани худобы силуэт Альберта. Некоторая же рассогласованность и запоздалость повторения движений придавала зрелищу ещё больше очарования.

Скажем более — натуры глубоко чувствительные, обладающие художественным восприятием, могли бы рассмотреть в этом действе неповторимый загадочный спектакль. И эта мысль так же была бы недалека от правды. Но тем непостижимее и удивительнее — ведь прошло уже несколько лет с тех пор как наша героиня была предана своей первой любовью, оставила служение Мельпомене на подмостках театров, ступила на опасную тропу искреннего служения высоким идеалам и после прошла испытание жестоким, несправедливым судом и тюрьмой. Но, освободившись из каземата, где не прекращала своих упражнений в пении и продолжала следить за своим внешним обликом и мыслями в меру возможностей, Консуэло сохранила величественную осанку, манеру держать себя и изящество жестов. Однако всё это получалось у неё совершенно неосознанно и потому ещё естественнее, нежели при выступлениях перед вельможами и королями — уйдя в вечное странствие вместе со своим возлюбленным, наша героиня никогда не делала ничего специально, и это обстоятельство придавало ещё больше очарования облику и поведению Консуэло.

И, разумеется, всё это не проходило бесследно для впечатлительной души нашего героя, что боготворил свою возлюбленную. Альберт мог без всякой причины подолгу не сводить с неё глаз, что поначалу иногда настораживало нашу героиню, заставляло принимать за предвестие очередного приступа помешательства, но позже, со временем, видя, что за этими долгими взглядами не следует ничего пугающего, Консуэло привыкла к подобным проявлениям своего избранника и лишь улыбалась, слегка смущаясь и едва опуская взгляд.

Кроме всего вышеописанного, Консуэло помнила наизусть многие пьесы, где играла на протяжении того непродолжительного времени, что длилось её служение богине искусства и могла непроизвольно начать напевать что-нибудь из своего бывшего репертуара, и, конечно же, это не оставалось незамеченным Альбертом, что всякий раз бывал в равной степени очарован голосом своей любимой и содержанием строк того или иного художественного произведения, отчего многие из монологов навсегда — часто с первого раза — отпечатывались в его памяти, и вскоре он, не надеясь на немедленное согласие, изъявил робкое желание получить от Консуэло то количество уроков, чтобы удостоиться чести исполнять вместе с ней сочинения их общих любимых авторов. Альберт понимал, что ему никогда не достичь того божественного мастерства, коим обладала она, и потому однажды выказал смелость попросить свою возлюбленную обучить его пению хотя бы до того уровня, чтобы его избранница могла выносить звучание его голоса, не прерываясь и не останавливая его.

Он клятвенно пообещал Консуэло проявлять усердие и прилежание. И, конечно же, первой её реакцией было приятное удивление подобной просьбе своего избранника. Наша героиня почла за честь преподавать уроки своего искусства этому удивительному человеку и потому Консуэло охотно и с радостью согласилась начать заниматься со своим любимым так скоро, как Альберт того пожелает. Решено было не медлить и приступить в тот же день — как только выдастся достаточно свободного времени.

Но, несмотря на энтузиазм, внушённый нашей героине самим тем обстоятельством, что с подобной просьбой к ней столь нежданно обратился не кто иной, как Альберт Рудольштадт — этот человек с полубожественной сущностью — Консуэло одолевали сомнения. Да, заговорив с ней о своём стремлении, он изъявил рвение и небывалый энтузиазм, глаза её любимого горели, когда он произносил эти слова, и всё в его облике и поведении Альберта говорило о том, что решимость его велика. Но подобные проявления были свойственны нашему герою на протяжении всей его жизни, однако далеко не каждое начинание Альберт оказывался способен довести до конца.

Часто ему мешали нетерпение, свойственное в известной степени несдержанной натуре нашего героя, излишние эмоциональность, несдержанность, желание увидеть плоды своей работы как можно скорее, и порой необходимость ожидания, многократного повторения одних и тех же действий могли выводить Альберта из себя, убеждать в негодности, неспособности к тому, что желает его сердце, и в конце концов наш герой мог дойти до грани приступа помешательства, проклиная свою душу и господа за несоизмеримость желаний, вселённых провидением как издевательство, как насмешка над ограниченностью собственных физических и интеллектуальных способностей, в то время как истина была более чем противоположна. Люди подобные нашему герою — гении, что рождаются раз в столетие, отмеченные поцелуем всевышнего, при должном трудолюбии и сдержанности способные превзойти многих и многих мастеров своего дела, принадлежащих к роду простых смертных.

И потому наша героиня была готова, если потребуется, проявить ответное терпение, всячески поддерживая своего любимого, дать ему время, чтобы успокоиться и прийти в себя после окончательного разуверения в собственных способностях и уговорить продолжить уроки.

Но Консуэло была приятно поражена, обнаружив высочайшую степень самообладания нашего героя. Она видела внутренние волнения Альберта, битвы, что вёл он сам с собой, так часто находясь на пределе признания собственного бессилия, как трудно нашему герою было молчать об этом и проникалась всё большим уважением к своему избраннику, до того думая, что последнее уже невозможно, что им достигнут самый высший предел этого оттенка человеческого отношения.

И в конце концов, благодаря такому самоотверженному труду уже через несколько месяцев Альберт смог составить со своей возлюбленной долгожданное двухголосие. То был долгожданный день для них обоих и явился истинным праздником для их сердец.

Но и после этого личного триумфа наш герой, понимая, что ему ещё есть куда стремиться, что перед ним расстилается широкая и прекрасная дорога искусства, ободрённый этим блестящим успехом, выразил желание и далее совершенствовать свои навыки.

Услышав из уст своего возлюбленного эту просьбу, на сей раз Консуэло не испытала ничего кроме радостного предвкушения. Наша героиня втайне надеялась, что так оно и будет, и жаждала этого.

И уже по прошествии трёх лет Альберт по праву мог быть причисленным к плеяде самых виртуозных певцов, какие только существовали на протяжении истории всего человечества.

Отдельно стоит сказать, что наш герой был очень эрудирован, и, как уже знает наш читатель, имел превосходную память, даже по прошествии многих лет скитаний сохранившую множество поэтических шедевров. И потому многие из стихотворных пьес, что композиторы прошлых веков в своё время положили на музыку, а устроители опер выбрали для составления репертуаров своих театров, где выступала в качестве примадонны Консуэло, были знакомы ему и до того, как он впервые услышал их в исполнении своей избранницы. И последнее обстоятельство очень часто существенно облегчало совместную работу наших героев.

В предыдущей главе мы обратили внимание нашего уважаемого читателя на то, что Консуэло сохранила в своей памяти многие поэтические произведения, что исполняла на подмостках императорского и иных роскошных театров во многих столицах мира. И сиё обстоятельство позволяет нам сделать правдивый и справедливый вывод о том, что нашей героине сопутствовало несказанное везение на пути служения музе Мельпомене.

На протяжении всей своей не столь долгой театральной карьеры Консуэло предлагали только те роли, что живо отзывались в её душе. Читая тексты пьес, наша героиня безраздельно проникалась внутренним миром той, историю чьей жизни ей предстояло воплотить, и это оставляло неизгладимый отпечаток как в сердце Консуэло, так отражалось внешне. Она перенимала движения, жесты, повороты, взгляды, свойственные девушкам или женщинам, чьи персонажи она претворяла в жизнь. Всё это органично встраивалось во внутренний мир нашей героини.

Однако здесь стоит оговориться. Консуэло никогда не повторяла поведение своих героинь в точности, но каждая из этих деталей как бы сливалась с унаследованными ею самой привычками, продолжая формировать уникальность естества нашей героини, являясь штрихом неизменно дополняющим и как нельзя лучше подходящим к натуре Консуэло. В тот период её жизни судьба превратилась в художника, добавляющему к своей картине мелкие, но разноцветные и объёмные мазки.

Большинство персонажей, облекаемых нашей героиней в плоть и кровь, никогда не существовало на этом свете, и тем труднее было Консуэло претворять в жизнь образ на подмостках во всей его полноте. Ведь она не имела перед глазами хотя бы портрета — более или менее подлинного изображения черт внешности, не говоря уже о письмах или дневниках, созданных руками весталок, самой Мельпомены, Эвтерпы, Эрато, Полигимнии, Каллиопы, богини Деметры и иных из бесчисленных прекрасных и благородных персонажей мифов и легенд Древней Греции и других стран и народов далёкого прошлого.

Но, несмотря на все препоны, сценические работы нашей героини неизменно оценивали выше всяких похвал.

Но возвратимся же вновь к настоящему наших героев.

Вначале они собирали траву молча, наслаждаясь нежностью лёгкого ветерка, дарящего прохладу и ласкающего волосы, ласково треплющего одежду и мелкие листья на деревьях.

В какой-то момент, задумавшись, Консуэло незаметно для себя, ещё тихо, с сомкнутыми губами, начала напевать весёлый мотив незатейливой, простой, почти детской песенки, не имеющей сюжета — о том, как привольны и полны прелести прогулки в лесу в ясный погожий день — с коей и началось её обучение пению в музыкальной школе. Руки нашей героини продолжали машинально выполнять свою работу, Консуэло шла вперёд, но разум её словно бы погрузился в какую-то неведомую глубину прошлого. Глаза нашей героини горели не обыкновенным ясным и прозрачным, едва золотистым, но каким-то внутренним светом, излучаемым по ту сторону зрачков.

Первые звуки её голоса были едва слышны, но Альберт, с сознательного возраста выказывавший одарённость необычайно тонким слухом, мгновенно уловив их, поднял глаза и уже почти не переставал смотреть на нашу героиню, одновременно практически не глядя, на ощупь срывая небольшие зелёные стебли. Блеск в его взгляде становился всё ярче и ресницы распахивались шире по мере того, как внезапно зазвучавшие лёгкие прекрасные ноты, обретая полную силу, заливали собой всё пространство вокруг.

Наконец, заметив на себе его неотрывный взор и на долю секунды решив, что наш герой просто вновь любуется ею, Консуэло внезапно поняла, что поёт уже не про себя, но вслух.

Внезапно Консуэло ощутила, как губы её побледнели и сжались, а уголки их опустились, все черты лица напряглись, а к глазам подступают слёзы, но смогла допеть и в последний момент овладеть собой, дабы не оскорбить чувства Альберта — ведь, если он заметит эту перемену в душевном состоянии нашей героини, то Консуэло уже будет никак не уйти от объяснения — ведь причиной этих слёз стало её прошлое, которое в самой глубине своей души она, несмотря на то, что прошло уже так много лет — как в полной мере осознала только сейчас, в эти самые минуты — до сих не смогла забыть и отпустить, хотя в течение какого-то времени нашей героине казалось, что минувшее осталось за чертой, исчезнувшей за чёрной, плотной, непроходимой, непроницаемой стеной.

Но было уже поздно. Глаза нашей героини предательски увлажнились.

— Ты знаешь, я много лет не вспоминала об этой невинной и светлой песенке. Наверное, с тех пор, как прошёл первый год моего обучения в Мендиканти — так давно это было, — торопливо, дрожащим голосом, всё ещё стараясь сдержать подкативший к горлу ком, но уже понимая, что её старания тщетны, заговорила Консуэло. — Я вспомнила о своём прошлом — золотых детстве и юности, кажущихся теперь такими далёкими. Эти мысли навевают одновременно и светлую радость и такую щемящую тоску… Но мне так не хотелось возвращаться туда даже в мыслях — слишком больно представлять те места, где, кроме неземного счастья ты познал и безмерное горе от потери сразу двух родных душ. Первую забрала смерть, а вторую — жажда славы. Я сама не знаю, по какой причине перед моим внутренним взором предстали эти видения именно сейчас. И зачем я говорю всё это тебе — человеку, который не заслуживает…, — наша героиня пыталась договорить последнюю фразу, но не смогла.

— Я слышу твои чувства. Я знаю, о чём, нет — о ком ты плачешь. Ты можешь позволить себе прожить их вновь. Это не заденет меня. Тебе необходимо это сейчас. Это время настало. Твоя душа готова.

Губы Консуэло задрожали. Не в силах больше сдерживаться, она беззвучно зарыдала, выдавая себя лишь дыханием и лицом, искажённым вселенской тоской, готовой разорвать сердце, выронила корзину и закрыла лицо руками. Собранная трава беспорядочно рассыпалась по земле.

Альберт, спокойно, но одновременно с трепетом, поставив свою корзину, подошёл к нашей героине и, обняв Консуэло за плечи, мягко прижал к своей груди. Сейчас она как будто бы стала одной из тех многочисленных душ, которым он даровал утешение, вместе с тем оставаясь для него особенной, единственной. И, если с другими это получалось не всегда — Альберт точно знал, что сможет очистить сердце своей возлюбленной от гнетущей печали.

Опустив голову на плечо Консуэло, он медленно гладил её по волосам и спине — как успокаивают маленького ребёнка. В это время наш герой походил на всепонимающего мудреца, стойкого перед любыми превратностями людских судеб, а высокий по сравнению с Консуэло рост Альберта добавлял его фигуре и всей картине ещё больше невыразимого величия.

Перед её взором вновь представали эпизоды болезни и смерти её матери и сцена утех Андзолетто и Кориллы. Но это, несмотря на всю свою горечь, были слёзы освобождения. Словно всё то, что до сей поры неосознанно тяготило сердце нашей героини изнутри — окончательно уходило в прошлое, оставляя лишь светлую, ничем не омрачаемую грусть.

Неосознанно Консуэло обняла Альберта, переместив руки с его груди на плечи и спину, и теперь позы их были почти одинаковы, а оба они стали словно бы продолжением друг друга.

Постепенно её тело перестало сотрясаться от рыданий, а дыхание успокоилось. Аура всесильной защиты, исходившая от рук Альберта и его горячего сердца, что билось теперь в его груди совсем рядом с сердцем нашей героини, почти соприкасаясь с ним, вновь подарили Консуэло ощущение тепла и безопасности.

Наконец она подняла голову и отступила от Альберта на шаг. На щеках и в глазах нашей героини всё ещё блестела прозрачная влага.

— Мне казалось, что в тот злосчастный вечер, когда я увидела их вдвоём — я выплакала все свои слёзы, что у меня не осталось чувств, связанных с этим малодушным человеком, что я просто больше ничего не могу, не в состоянии испытывать к нему, но это оказалось не так. Теперь же я понимаю, что только сейчас моя душа получила истинное облегчение. Я долгое время не могла постичь, почему меня временами одолевает такая сильная и необъяснимая печаль, и уже начала беспокоиться о своём рассудке. Но всё оказалось более чем просто, — Консуэло произнесла всё это, не глядя в его глаза — словно глубоко раскаиваясь за то, что случилось сейчас, пытаясь как-то объяснить сей нежданный всплеск давно, как ей казалось, забытых чувств, но одновременно испытывая признательность, несказанно удивляющую её саму. Наша героиня была уверена, что Альберт лишь из уважения и любви к ней не говорит ни слова, но на самом же деле испытывает горечь оттого, что та, которую он любит больше жизни, вдруг оказалась во власти своего прошлого, которому должно было давно остаться за чертой забвения. Наконец Консуэло робко подняла взгляд на своего возлюбленного. — Прости мне эту несдержанность, я не должна была заново проживать всё это при тебе. Ведь это проявление высшей степени неуважения к человеку, который для тебя роднее всех на свете — напоминать ему о своей прошлой жизни, в которой была иная любовь... — она в неописуемом смущении и неловкости была готова вновь потупить взор.

— Нет, не кори себя. Всё произошло так, как и должно было быть. Ты бы не смогла справиться с этим одна. Если бы могла — меня бы сейчас не было рядом. Я знаю — у тебя сильная душа, но всё же мы — человеческие существа, имеющие свои слабости. Мы несовершенны. Подобных границ нет только у бога — даже несмотря на то, что он живёт иной жизнью, непостижимой для нас. Нет у него и слабостей, ибо он не человек. И я благодарен ему за его справедливость. Я знаю — ты будешь продолжать любить того человека — юношеской, чистой любовью — которую пронесёшь через всю свою жизнь. И это не сделает тебя грешной в моих глазах, но напротив — не даёт забыть о твоём беспримерном великодушии и доброте. Богу было важно испытать тебя и увидеть в твоём сердце великую способность прощать и любить несмотря ни на что — подготовив к будущей жизни с тем, кому предназначено любить лишь одну. Невозможно раз и навсегда предать забвению того, кто однажды поселился в неискушённой, доверчивой душе. Этого невозможно сделать никогда. Он всегда жил и будет жить там — застывшим светлым образом, лишь самыми счастливыми моментами, и уже не будет причинять той боли, как и никогда не станет препятствием нашей любви. Если бы ты по-прежнему считала, что вычеркнула его из своей памяти, и всячески не позволяла себе вспоминать о нём, пытаясь заглушить его голос, звучащий в сердце, затмить иными делами картины, встающие перед взором — твоя натура была бы неполной. И пусть тебе не кажется странным то, что всё это говорю тебе я — тот, чьё сердце открылось для любви лишь однажды в жизни, никогда не знавший неверности. Это откровение снизошло на меня свыше несколько лет назад и стало ответом на вопросы, так давно мучившие меня — с тех пор, как я увидел того человека в коридоре замка. Меня нисколько не оскорбляют твои чувства, которые навсегда останутся с тобой, — Альберт отвёл волосы с лица Консуэло, как бы призывая её поднять глаза и не стыдиться и не бояться причинить боль тому, кто с некоторых пор стал ей дороже жизни.

«Разве может такое быть?..»

Временами нашу героиню посещало ощущение, что она всё же не в силах привыкнуть к удивительной мудрости этого человека, проявляющей себя так глубоко и в столь неожиданных обстоятельствах. Ему известны законы вселенной, стоящие выше правил, изобретённых светом. И сейчас нашему герою вновь удалось поразить Консуэло до глубины души.

Альберт осторожно, почти неощутимо прикасаясь к щекам своей любимой, вытер с них следы слёз, едва задев ресницы, с которых на его пальцы упало несколько горячих капель. Консуэло подалась вперёд и закрыла глаза.

Она не знала, что ответить ему. Казалось, Альберт выразил всё, что хотела сказать и она сама. Нечего было добавить. Во взгляде нашей героини и до сей поры отражалось удивление, но вместе с ним — признательность и глубокое, безмерное уважение, почитание и восхищение.

«Таких людей больше нет», — эта мысль уже в течение многих лет была для Консуэло не внове, но потрясала её каждый раз, как если бы звучала в голове нашей героини впервые.

Теперь черты Консуэло выражали умиротворение и спокойствие, однако она всё ещё ощущала утомление, слабость и лёгкую дрожь во всём теле. Наша героиня была бледна, но всё же на щеках Консуэло проступал едва заметный румянец — не болезненный, горячечный — это было подлинное, пробуждение, истинный расцвет любви к жизни во всех её проявлениях.

— Давай присядем ненадолго, — сказала она Альберту, понимая, что не может сейчас никуда идти.

Когда он взял пальцы руки нашей героини в свои — то почувствовал тепло — признак безоговорочной ясности рассудка и истинного успокоения души от болезненной горечи воспоминаний, способных лишить человека всей полноты жизнерадостности и гармонии.

Наши герои неспешно дошли до ближайшего дерева и сели, прислонившись к толстому стволу. Всё это время Альберт не сводил глаз со своей избранницы, глядя на неё с лёгким беспокойством и трепетом и не отпуская её руку, казавшуюся теперь даже более хрупкой и тонкой, чем всегда — сквозь полупрозрачную кожу ясно как никогда просвечивали тонкие нити голубых вен.

Некоторое время они провели в молчании.

Наша героиня смотрела куда-то вниз, но не видела перед собой ни земли, ни собственной одежды, ни рук, сложенных на коленях.

Консуэло перенеслась в своё прошлое — словно позволив себе на некоторое время забыть, где она находится, о существовании Альберта, о том, что он непрестанно смотрит на неё, отрешиться от всего окружающего, перенестись на десять или пятнадцать лет назад и ощутить вокруг все цвета и запахи, что окружали тогда нашу героиню.

Глаза Консуэло были полуприкрыты, а состояние похоже на медитацию. В ней словно всё вставало на свои места, двигаясь медленно, но в верном направлении, а дыхание нашей героини было медленным и глубоким, оно словно помогая этому процессу, и с каждым вздохом внутренний мир Консуэло становился более гармоничным и согласованным в своём звучании. И эта метафора не случайна — душа художника похожа на картину, на живой, беспрестанно меняющийся портрет или пейзаж, а душа певицы подобна бесконечному музыкальному произведению. Но, конечно же, только на этом становление личности Консуэло не заканчивалось, и впереди было ещё много того — хорошего и плохого — что дополнит и сделает ещё более подробным и упорядоченным её духовный мир.

Нашему герою вспомнились дни, когда после их встречи в подземелье Шрекенштейна Консуэло, пережив жестокую нервную лихорадку, вот так же сидела в кресле, пытаясь окончательно прийти в себя, а Альберт читал ей книги, написанные великими философами, а иногда просто был рядом — вот так же — но только боясь даже случайно прикоснуться к плечу своей возлюбленной сквозь тонкую ткань платья из невесомого шёлка.

Наконец наша героиня произнесла — как будто бы издалека, всё ещё находясь там, в своих нечаянных грёзах — но не с теми отстранённостью, погружённостью в другой мир, в чудеса, созданные воображением, что бывают у безумных, поражённых тихим приступом помутнения рассудка, а с безмятежностью человека, близкого к просветлению — не Альберту и не себе:

— Да, ты прав. Прежних переживаний больше нет. Они тускнеют. Их словно покрывает серебряная дымка, превращаясь в твёрдую, но прозрачную завесу. Эта завеса оставляет все картины и пейзажи видимыми, но делает их недосягаемыми, они потеряли свою силу и более не способны вызвать чувства, что ещё несколько минут назад разрывали моё сердце изнутри.

Голос Консуэло звучал ровно и спокойно, в нём не было и намёка на сожаления. Она в последний раз вздохнула. Этот вздох уже был слышим, и, словно окончательно пробудившись, наша героиня подняла глаза, повернулась к Альберту и произнесла с бесхитростной и чистой улыбкой:

— Ты помнишь тот мотив, что мы сочинили для следующего выступления? Давай повторим его, пропев на пару.

Лицо её выражало теперь ещё большую весёлость и беспечность, чем прежде — словно и не было этих только что пережитых мучительных минут. Сейчас наша героиня осознавала, что Альберт был прав — если бы он сейчас был занят каким-то делом вдали от неё — она просто бы не перенесла того, что с ней происходило и вымолила у бога скорейший исход и отправилась бы вслед за своей матерью.

Теперь во взгляде Альберта не было беспокойства — он смотрел на Консуэло с радостью. Он смог исцелить душу своей любимой. Действительно смог. У него это получилось. Сердце Консуэло по силе чувств и глубине переживаний было почти равно сердцу Альберта, являясь единственным, коим обладала земная женщина. И нашему герою удалось помочь её натуре преодолеть губительное действие сей беспощадной бури. И это стало новой вехой в духовной жизни Альберта, сделавшей его ещё ближе к богу и сделать их священный союз с Консуэло ещё нерушимее. Теперь их связывало окончательное небесное равенство.

Он хотел было помочь ей встать, думая, что, может быть, его избранница всё же ещё не до конца овладела собой, но даже не успел протянуть рук — так резво Консуэло сделала это сама.

Да, наш герой знал, что её душа имела способность восстанавливаться после многих горестей и несчастий самостоятельно и очень быстро — в то время как многим иным в этом так часто нужна помощь других людей, и почти все следы и раны на ней исчезали в краткий срок, не оставляя шрамов. Это великий дар, обусловило среди прочих и то обстоятельство, что в детстве и юности нашей героине нередко было неоткуда и не от кого ожидать подмоги. И, зная волю божью, Альберт вопреки непреложно предсказанному прошлому сокрушался оттого, что тогда его не было рядом с Консуэло, что судьба не свела их раньше. И это обстоятельство сформировало в ней ту великую силу, то мужество, что, быть может, не возникли бы или же не достигли той степени душевной стойкости, коей обладала наша героиня, будь у Консуэло даже чуть иная жизнь. Но сбылось суждённое провидением. И это также было своеобразной жертвой, закаляющей характер, а в конечном итоге — жертвой во имя иной жизни целого мира, во имя миссии.

Консуэло, сев на колени и собрав траву в свою корзину, помогла сделать это и Альберту. Её ладонь нечаянно легла на его руку.

Их взгляды встретились, и он увидел на её лице весёлую, радостную, нежную, простодушную, почти детскую улыбку.

Но в то же миг светлое блаженство сменилось тенью обжигающего страха, и наша героиня, ощутив безотчётное смущение, быстро, но мягко убрала свою ладонь.

Консуэло понимала, что не смогла бы выносить это чувство дольше одного мгновения. Да, в глубине своего существа она осознавала природу и причину внезапного волнения и именно поэтому была не в силах испытывать его даже ещё секунду. В тот самый миг вначале грудь нашей героини, а потом и всё её тело резко обдало этой энергией, этой огненной волной, пробудившейся в Альберте, и Консуэло едва сдержалась, чтобы не вздрогнуть и со страхом думала о том, что задержи она свою ладонь ещё на мгновение — и нестерпимый жар, уже начавший разгораться, превратившись во всепоглощающее пламя, прорвётся наружу и захватит их обоих — наша героиня успела заметить, как блеснули его глаза.

Всё должно было произойти именно сегодня. Но позже. Позже. И не здесь. Ни в коем случае. Сейчас не место и не время. Наша героиня знала это — нет, скорее чувствовала непоколебимо и твёрдо.

«Всему свой срок».

Эта мысль прозвучала в голове Консуэло помимо воли и была подобна грому в высоте тёмных небес, едва достижимой человеческому взору, и в ней было что-то библейское, сакральное, божественное, грандиозное. Нашей героине начало казаться, что это настроение, это состояние и восприятие передаётся от Альберта и ей. И это неожиданное открытие заставило Консуэло вновь испытать тревогу за свой рассудок.

Да, Альберт обладал способностью оказывать на Консуэло сильное, мощное влияние, которое по праву можно было назвать магическим.

Однако, это воздействие отнюдь не всегда бывало благоприятным, но последнее, конечно же происходило помимо его воли.

В моменты, когда наш герой чувствовал, что его разум начинает затуманиваться, Альберт стремился уйти, спрятаться — с тем, чтобы пережить очередной неизбежный приступ вдали от Консуэло — дабы не заставлять свою любимую вновь молиться в тревоге, что её избранник может более никогда не очнуться от своих пугающих грёз и страхе за его жизнь, не в силах принять тех высших законов, что так жестоко и непредсказуемо насылали непроглядный мрак на эту самую незапятнанную из всех душ.

Но Альберт далеко не всегда имел возможность предупредить нашу героиню о надвигающейся тьме. И тому было две причины.

Первая из них состояла в том, что ему были известны дни, однако провидение сокрыло от него часы и минуты наступления помрачения разума.

Вторая же заключалась в следующем: порой беспамятство настигало нашего героя столь молниеносно, что Альберт не успевал произнести и слова о том, что ждёт их обоих в следующий миг.

Несчастной Консуэло не оставалось ничего другого, кроме как догадываться о содержании тех картин, что возникали перед его глазами.

Но ясно было одно — эти зрелища наводили смертельный страх, а порой и самый настоящий суеверный ужас на того, кто лицезрел их. Случалось и так, что она слышала л таинственные, вселяющие полусуеверный страх фразы, бессвязные слова, а порой и душераздирающие крики, и тогда даже не смела подойти ближе — на такое расстояние, чтобы развести руками густые пышные зелёные ветви и увидеть, что творится с её любимым, хотя умом и здравым рассудком наша героиня понимала, что не увидит ничего такого, чего можно было бы хоть сколько-нибудь по-настоящему испугаться.

Но, впрочем, наши юные читательницы уже и без того знакомы с этими печальными, разрывающими сердце эпизодами, и мы не станем вновь терзать нежные девичьи сердца сценами, что, мы уверены, и без того запечатлелись в их памяти благодаря пережитым вместе с уже ставшими родными героями безнадёжностью, великим состраданием и желанием спасти во что бы то ни стало того, кого они уже успели полюбить, кто с первых строк поселился в их сердце, пленив своей красотой, загадочностью, тайной меланхолией и святостью, так царственно, величественно — но, разумеется, не осознавая этого, не думая о чём-то подобном, не ощущая себя подобным образом — появившись на пороге гостиной собственного замка и тем самым потряся нашу героиню, которая в первое время не могла толком объяснить себе причин того странного, смешанного, не вполне ясного впечатления, что произвёл на неё этот незнакомец, на фоне образа которого так непостижимо померкло остальное, увиденное Консуэло при знакомстве с остальными обитателями имения Рудольштадт.

Однако то же, что происходило сейчас — страстное желание, всплеск которого отныне могло породить любое прикосновение — не походило на обычные припадки расстройства сознания, но сочетало в себе мистическое восприятие грядущего и влияние чувств, усиленных долгим томлением духа.

Сам Альберт, быть может, и не в полной мере отдавал себе отчёт в последнем, но понимал, что его немой, невысказанный, исполненный каменной недвижимости, но вспыхнувший подобно первой из четырёх мировых стихий порыв испугал Консуэло, и именно по этой причине он поспешил отвести свой взгляд, в котором теперь читались лишь вина, растерянность, какая-то обречённая печаль и безгласная просьба о прощении, которую он вынужден был повторять снова и снова — она видела отражение этих слов во взгляде своего возлюбленного.

Наша героиня понимала, что она должна как можно скорее вывести своего возлюбленного из этого смятенного оцепенения, но внезапно будто кто-то помимо воли Консуэло повернул русло её размышлений в иную сторону.

Альберт ждал этой ночи подобно тому как все, пребывающие на небесах, предчувствуют второе пришествие Иисуса Христа, словно исстрадавшиеся народы — прихода новой эпохи, иной эры земной жизни.

Но если же что-то помешает, станет препятствием на пути к следующей ступени духовной трансформации её возлюбленного… Наша героиня и сама не понимала, почему её мысли вдруг приобрели это в высшей мере странное, неожиданное и до известной степени пугающее направление, но не могла сопротивляться этой неведомой, могущественной силе, что вела её.

Сейчас, когда заветный час был уже так близок, любая препона причинила бы душе Альберта такой непоправимый вред, какой не смогли бы нанести больше ничто и никто в этом мире, и тогда неизбежно случилось бы непоправимое.

Консуэло не могла объяснить себе и представить, что именно тогда может произойти, но фантасмагории, до сей поры туманно, неотчётливо рисовавшиеся в её от природы живом воображении, воспитанном на высоких образцах художественной литературы и лучшей духовной и светской музыки, начали обретать отчётливую форму и стали подобны одному из пейзажей извержения Везувия, созданной кистью художника.

Однако содеется это вначале только в душе Альберта и будет схоже с полотном живописца лишь по своему размаху — её выжжет изнутри пламя, встретившее непреодолимую преграду и обернувшееся из созидательного огня в испепеляющий свет преисподней.

А после под руками избранника нашей героини станет прахом и то, что воздвигалось ценой титанических усилий, и этот лес, и все, кто будет задет этой чудовищной силой, поднимающейся из глубин обманутого и сокрушённого существа, и в конце концов и они сами в чудовищных муках погибнут под этими руинами. И этим огнём станет энергия, что так долго ждала своего часа, с каждой минутой подступая всё ближе к краям сердца и уже готовая широким потоком вылиться из него, но в последний миг встретившая непреодолимую преграду или то препятствие, что нельзя побороть тотчас же, не медля, и, вычеркнув его из памяти как досадный камень преткновения, возвратиться к блаженству великого акта творения.

Всё это за несколько мгновений с пронзительной ясностью пронеслось перед глазами Консуэло. Она ощутила сладковатый запах дыма и опасную близость языков пламени, взвившегося до небес и увидела себя, дрожащую, укрывшуюся за стволом одного из деревьев, знающую, что будущее уже совсем скоро исчезнет для них навсегда.

Словно очнувшись от кошмарного сна и в течение нескольких секунд с испугом глядя вокруг — на лес, что возвышался совсем рядом, на Альберта, на поляну, где по-прежнему мирно росли цветы, на святое пристанище их любви — будто сквозь какую-то пелену, Консуэло не могла понять, лицезрела ли только что всё это наяву или же ужасные фантомы были насланы какими-то тёмными силами, желающими разрушить их счастье.

— Что с тобой, моя родная? Чего ты так испугалась? — желая, но теперь уже не смея коснуться её плеч, с беспокойством проговорил он, заметив внезапный испуг, который вначале отразился в застывшем взгляде его возлюбленной, и с которым она теперь оглядывалась по сторонам.

Движения нашей героини, выражавшие тревогу, наконец заставили Альберта вновь поднять глаза и заговорить со своей избранницей.

Благодаря звуку его голоса ощущения Консуэло вернулись к действительности, руки спокойно легли на колени, а взгляд наконец осмысленно остановился на лице возлюбленного.

— Нет, нет, ничего. Всё хорошо, — поспешно ответила она, сама едва веря в то, что произносит, и понимая как жалко сейчас звучат для него её слова, что они совершенно не похожи на правду и для неё самой.

Наша героиня постепенно приходила в себя после жуткого сновидения, пронесшегося перед её открытыми глазами средь белого дня. Голос Консуэло всё ещё дрожал.

Она отчаянно надеялась, почти молилась, чтобы на этот раз ему не удалось проникнуть в глубины её души.

— Прошу тебя, скажи мне. Я знаю — ты что-то видела. Но что? — настаивал Альберт, понимая, что эти слова будут очень важны для них обоих.

Несмотря на старания скрыть от него свои переживания, Консуэло прекрасно понимала, что все попытки будут тщетными, и ей и сейчас не удастся уклониться от проницательной натуры своего возлюбленного.

— Я видела огонь. Пламя, что сжигало всё вокруг, — слова нашей героини звучали подобно тёмному предсказанию древнего пророка, вошедшего в состояние транса, что, полузакрыв глаза, словно в полубреду, вещает о грядущем конце времён. — Его породила твоя воля. В нём погибло много невинных существ. Это было так ужасно… Мы должны молиться, чтобы ничто не помешало этой ночи, а иначе может случиться великое несчастье.

— Господи, родная моя…, — забыв о том, что произошло между ними всего лишь несколько мгновений назад, Альберт, не выказывая ни малейшего намёка на чувственное влечение, обнял нашу героиню. — То же самое снилось и мне. Для чего всевышний мучает этими грёзами и тебя? Я каждый день молю бога, чтобы он отвратил от нас все препоны. Да и откуда им взяться здесь? Не в силах постичь значение этого мрачного символа, я просил создателя истолковать, но ответом мне было молчание. И с тех пор это грозное знамение не покидает моих мыслей. Чего творец хочет от нас? Могут ли только молитвы помочь отвратить возможные бедствия? Но что ещё мы можем сделать, даже не зная…, — не имея больше слов, он осёкся в печальной и беспомощной досаде.

— Так значит, ты видел это уже не однажды?

— Да. И с каждым разом мне становится всё страшнее за нас обоих. А то, что создатель посылает эти образы и в твоё сознание — это ещё один недобрый знак...

— Альберт, прошу, послушай меня — если мы лишены возможности верно понять эти ужасные загадки, что задаёт нам высшая сила — давай же забудем о них и оставим всё на волю божью. Ведь до наступления святой ночи у нас ещё так много времени. Так давай же проведём его, радуясь и предвкушая счастливое блаженство. Господь не оставит нас. Мы не столь грешны перед ним, как многие из ныне живущих. Всё происходит в свой срок. Изгони из своего сердца эту ненужную тревогу, что лишь отнимает силы для настоящего. Пойми, что у нас нет иного выхода.

— Моя родная, ты права, как и всегда. Но прости меня за мой порыв. Я не в полной мере осознавал, что происходит. Я не хотел испугать тебя...

— Прошу тебя, не надо больше мучить себя. Я знаю. Я всё понимаю. Мне не за что тебя прощать. Довольно с нас обоих страха и печали в это утро, — коротко сказала Консуэло, как бы желая скорее переменить тему разговора.

Улыбка её была неестественна, вымучена и отражалась только лишь на губах, в то время как в глазах читались печаль и тревога, и Альберт видел это и не упрекал свою избранницу.

Наконец они поднялись с земли.

— Понимаешь? Но я сам не знаю, что со мной происходит. Я не думал, что это будет так, что энергия чувств окажется столь…

Но наша героиня не дала своему любимому договорить.

— Прошу, Альберт не мучай себя. Всё это пройдёт. Забудется. И ты знаешь, когда. И я тоже знаю. Сегодня. Этой ночью.

Консуэло понимала, что сейчас самое время напомнить Альберту о том, что они собирались сделать ещё несколько минут назад и уже с большей искренностью и почти исчезнувшей дрожью в голосе обратилась к нему:

— Ты помнишь о том, что мы хотели спеть? Эта песенка поможет мне окончательно сбросить с себя тяжкие оковы воспоминаний прошлых лет и исцелит наши дурные мысли. Ты помнишь, как она начинается?

Альберт едва заметно улыбнулся. Его улыбка всё ещё таила в себе печаль, но Консуэло знала, что он никогда не делал этого без желания. Но сквозь это выражение уже были видны нотки радости, и с прекрасных черт начала медленно, постепенно, но неуклонно сходить эта тень тревоги и безрадостной обречённости.

Наша героиня понимала, что только так, используя всё своё артистическое дарование — не притворяясь в своей сути, но лишь усилив внешние проявления чувств — она сможет направить мысли Альберта в иное русло.

Да, Консуэло и сама не имела совершенно никакого желания петь, и тем паче — такой лёгкий, весёлый, простой, бесхитростный мотив, что абсолютно не соответствовал душевному состоянию нашей героини. Но она должна, обязана была начать исполнение и непременно увлечь и его — иначе всё будет напрасно.

И наша героиня запела. Голос Консуэло звучал чисто, легко и звонко, словно детский колокольчик, подобно серебряному ручью, что журчит в тишине густого леса, скрытый пышностью зелёных крон деревьев.

Всё это время она, широко распахнув глаза, продолжала вглядываться в бесконечную глубину глаз своего возлюбленного, как бы стремясь вновь воодушевить Альберта, передать ему ту атмосферу беззаботности и весёлости, что пронизывали эту незамысловатую песенку. Казалось, к нашей героине теперь в полной своей мере возвратилось её обычное спокойное настроение, чему Консуэло была несказанно рада, испытывая огромное облегчение и более не боясь впасть в продолжительную меланхолию по причине явления им обоим загадочных неясных знамений и порыва страстного чувства, что, томившееся теперь в его груди подобно дикому зверю, насильно взятому из природы и брошенному жестокими, бессердечными людьми в клетку, едва не вырвалось из самой сердцевины его существа раньше срока.

— Да, да, прости меня, родная, конечно же, я всё помню.

Альберт наконец смог совершить над собой неимоверное усилие, чтобы отвлечься от тягостных размышлений и обратил свой взгляд к Консуэло.

— Конечно, моя родная, конечно же, я всё помню.

— Тогда давай же не станем медлить — начнём?

«Господи, помоги мне впредь сохранять ясность разума, не посылай мне более подобных видений. Никто из нас ни в чём не провинился перед тобой, а значит, это искушение или козни дьявола или иных злых сил, что находятся у него в услужении. Молю тебя, отгони от нас эти обманчивые призраки и губительные порывы, — так прозвучала в душе нашей героини самая короткая молитва в её жизни. — Помоги мне сбросить с себя весь этот морок. Подобное восприятие простительно Альберту, и, быть может, я бы даже пришла в некоторое недоумение и в известной степени испытала разочарование, если бы он говорил обо всём этом слишком просто и относился без придания грядущей ночи каких-то, не вполне ясных мне мистических смыслов. Но даже для его особенной натуры такие представления чересчур экзальтированны. И потому я не могу стать такой же. Прошу, господи, воспрепятствуй этому. Кто-то из нас должен твёрже стоять на этой земле, чтобы небеса не приняли нас к себе раньше времени», — подумала она про себя и уже в следующий миг обратилась мыслями к наивному и безмятежному отрочеству.

Эти три, пережитые одно за другим потрясения не лишили голос нашей героини силы и чистоты, он не был даже слегка охрипшим, как часто случается после приступов сильных рыданий, захватывающих, сжимающих всё существо в неимоверном, почти невыносимом напряжении, когда исчезает реальность, исчезает всё вокруг, на мгновение пропадают и прошлое, и будущее, и остаётся только вселенское одиночество — бескрайняя, холодная, тёмная, серая звёздная пустыня. Напротив — перенесённый катарсис пробудил в нём ангельскую звонкость — тот предел, который — Альберт был в этом уверен — не смог перейти ещё ни один человек, ни одна великая певица. Конечно, в силу того, что он посетил оперное представление лишь однажды — ему не с чем было сравнить эти божественные звуки, но этого ему и не требовалось, он даже не думал об этом, как и никогда в своей жизни.

Что же касается самого Альберта, то его прекрасный, нежный, бархатистый глубокий тембр всякий раз доставлял нашей героине неизъяснимое наслаждение.