Неблагодарный (джен)

В день, когда состоялась неудачная встреча с матерью, Дадли вернулся домой разбитым и раздавленным. За собаками он не пошёл: никого не хотелось видеть, ни своих любимцев, ни, тем более, полковника. Тот же наверняка заведёт речь о том, что мать стоит простить, она же всё-таки мать. Дадли, может, и простил бы, поговори они по-человечески. Если бы мать повинилась, попросила прощения, объяснила, что на самом деле происходит, а не просто с бухты-барахты обвинила его в смерти Гарри и потребовала компенсацию. Но получилось как? Дрянь полная получилась. Мать оскорблённая и обиженная, и Дадли — со всех сторон неблагодарное чудовище, отказавшее своим старикам в поддержке на склоне лет. Господи, какое счастье, что мистер Вестсон решил обсудить всё заранее, и Дадли удалось объясниться! Был бы он иначе безработным и с один на один со своими проблемами.

Вечером, не дождавшись Дадли, полковник пришёл сам, приведя Злыдня, Хватня и генерала Майлза. Поговорить с ним всё-таки пришлось: запустив домой собак, полковник посмотрел на смурного Дадли и, ничего не спрашивая, прошёл в кухню, где поставил чайник и положил на стол принесённую с собой коробку печенья.

— Встреча не удалась, рядовой?

Дадли невесело усмехнулся:

— А могло быть иначе?

Мысленно он поблагодарил полковника за вмешательство. Ну, хотя бы в форме печенья, потому что сам Дадли за весь день ничего не съел, ему вообще было не до еды. Однако никакое печенье не могло примирить его с тем, что полковник пытался доказать: что это всё же его родители, какими бы дурными они ни были, и не нужно навлекать на себя гнев Божий, оставляя их без помощи.

— Знаете, сэр, может, гнев Божий — это как раз то, что происходит с моими родственниками сейчас? — не выдержал его разглагольствований Дадли. — Как-то они не заморачивались насчёт божьей кары, когда третировали меня и заставляли чувствовать себя их рабом. Вдруг это она — расплата? А вы говорите, помочь, помочь…

— Расплата расплатой, но нужно же оставаться человеком, — не согласился тот. — Ты мне все уши в своё время прожужжал, что не желаешь уподобляться родителям, и на тебе, в лучших их традициях нос воротишь! Ну, хорошо, сейчас ты отомстишь им своим контрнаступлением, а дальше-то что? Как бы тебе потом первому отступать не пришлось.

Распознав не очень прозрачный намёк, Дадли разозлился. Какого чёрта! Полковник Фабстер что, желал ему неприятностей, только чтобы убедить в собственной правоте? Он, знавший, сколько сил Дадли тратил на учёбу и работу, лишь бы выкарабкаться, выйти в люди! Почему? Почему все люди, знавшие Дадли и его семью, в конечном итоге переходили на сторону Дурслей?!

— Даже если когда-нибудь я упаду на самое дно, то родители будут последними, к кому я обращусь за помощью. Да я… я лучше умру, чем приду к ним с протянутой рукой!

Бульдоги недовольно заворчали, привлечённые его криком.

— Не шуми, рядовой. Ясно тебе? Не шуми! От воплей толку не будет, разве что горло заболит.

— Вы просто не понимаете, полковник. Вы не жили так, как я, когда каждый день тебе вдалбливали в голову, что ты тупой, никчёмный, бесполезный и тебе самое место в тюрьме. У вас не отнимали всякий шанс и саму надежду стать мало-мальски приличным человеком! А меня с малых лет вели к тому, что я сдохну либо в подворотне, либо на тюремной койке. Почему я должен это прощать? Почему вообще должен оправдываться?

Только произнеся это вслух, Дадли замолчал, хватая ртом воздух, как после нырка на глубину. Как такая простая мысль не пришла ему в голову раньше? Раздражение на полковника Фабстера, который лез не в своё дело с глупыми советами, злость на мать, отца — всё отхлынуло, будто волна от берега, едва наступило осознание. Дадли всё ещё жил с оглядкой на прошлое, на людей, что окружали его. Что подумают другие, что скажут, как отнесутся к его поступкам в этой истории с родителями — вот что мрачной тенью довлело над ним вдобавок ко всем прочим неприятностям. Ладно, мнение мистера Вестсона было важно Дадли по многим причинам, но все остальные, даже полковник… Зачем Дадли вечно пытался что-то доказать, если с раннего детства понимал, что это бесполезно? Каждого не переубедишь, свою голову не приставишь, воспоминания не передашь. Для большинства окружающих Дадли наверняка так и останется неблагодарным сыном уважаемой пары, который с детства слыл бессовестным и лживым хулиганом. Ну и что? Пускай! Пускай он будет гадёнышем и сволочью в глазах других. Тому, кто знает правду, не нужны никакие доказательства, а тех, кто не верит, ничто не переломит. Невозможно быть хорошим и удобным для всех, а раз так, Дадли наконец сможет держать голову прямо, не трусить и не бояться последствий очередного вмешательства родителей в его жизнь. Он просто станет действовать так, как решил, и точка. Пусть о нём думают, что хотят.

Остаток разговора вышел скомканным и неловким для полковника. Он почувствовал, что что-то изменилось, но продолжал гнуть свою линию, так что они чуть не поругались. Дадли, кажется, впервые за долгое время расправил плечи и вдохнул полной грудью, отогнав от себя дурные мысли и страхи. Если ещё час-два назад его мучили сомнения: как быть, что делать, чтобы и не поддаться родителям, и не предстать в глазах знакомых последней сволочью, — то теперь их не стало. Потом он и ночь всю проспал спокойно, не думая о том, что предстояло впереди.

Последующие дни показали, что Дадли оказался прав в своих прогнозах и относительно того, что будут делать родители, и относительно собственного шаткого положения в этом деле. Сразу же возникли проблемы с поиском доказательств против Дурслей, чтобы заставить их отозвать иск или хотя бы уменьшить сумму требований. Из чего-то стоящего в распоряжении Дадли имелись только ответы родителей на обличительные письма тётушки Мардж, письмо Дурслей с финансовыми претензиями, чек Дадли о перечислении денег и показания миссис Рейнольдс, бывшего школьного психолога. Она единственная из опрошенных жителей Литтл Уингинга рассказала, как всё было на самом деле, как относились к Дадли в его семье. Остальные же — соседи, учителя, повзрослевшие одноклассники, — наперебой расхваливали Поттера-Дурсля и поносили Дадли. Мистер Вестсон дал ему почитать выдержку из беседы с миссис Фигг, сумасшедшей кошатницей, одной из соседок и знакомых Дурслей. Целиком отчет Дадли не осилил, ведь по той лживой бумажке получалось, будто он чуть ли не смертным боем бил своих родных, из-за чего его переселили в чулан, нагружали работой, воспитывали голодом и вообще держали в чёрном теле. Словно Дадли дрался и задирался к каждому, врал, воровал... Удивительно, как при такой характеристике миссис Фигг не донесла на него в опеку или сразу в полицию, это же прямая дорога в тюрьму для несовершеннолетних. В детстве ему несказанно повезло, что миссис Фигг этого не сделала (или наоборот, не повезло?), но сейчас подобного везения не предвиделось. Попади такие показания к судье, как тот моментально вынесет вердикт в пользу матери, а Дадли, как назло, не удавалось придумать достойные контраргументы.

Возможно, родственники на то и рассчитывали — что задавленный свидетельствами Дадли почувствует себя в тупике и сдастся без боя. Ну, или что он не захочет терять расположение начальства и рабочее место, а потому выплатит всё до пенса, лишь бы не прослыть скупердяем и скрягой, пожалевшим денег на родную семью. Так и случилось бы, не вмешайся мистер Вестсон.

Происходи всё, наверное, с неделю назад, да что там, ещё позавчера, Дадли пришлось бы плохо. Тот он, прежний, весь издёргался бы от ожидания неизбежного. На работе сидел бы, как на иголках, боялся даже покидать контору на обеденный перерыв и по возвращении услышать, что Дурсли всё-таки дали ход судебному разбирательству, точно стал бы делать ошибки в документах, потому что думал постоянно о своём. Иного быть просто не могло — новости, которые приносил мистер Вестсон, изо дня в день становились всё тревожнее, и, не наберись Дадли мужества, они бы просто поглотили его.

Мать лгала. Ну, либо по какой-то причине намеренно замалчивала факты, например, о «Граннингс». Фирма отца была вовсе не такой успешной, какой мать выставляла её на прошедшей встрече. На самом деле Дурсли потеряли «Граннингс» уже год как, компания просто разорилась. Дадли долго разбирался в хитросплетениях этой истории, слишком уж всё было путано и непонятно. Люди мистера Вестсона выяснили, что ещё после отъезда Дадли на последний год обучения в школе родители ни с того ни с сего продали дом и переехали в Ричмонд, другое предместье Лондона, более богатое и пафосное, чем тихий и спокойный Литтл Уингинг. А Дадли в своё время даже не обратил внимания, что то поганое письмо от родителей с требованием заплатить деньги пришло не со старого адреса. Вместе с переездом отец свернул бизнес и попытался организовать его уже на новом месте, но там дело не пошло. Богачам, имевшим прислугу и достаточно средств, чтобы вызывать специализированных мастеров, не требовались дрели, так что рынок сбыта подкачал сразу же. Земля в Ричмонде стоила дорого, арендная плата не отставала, а вот с работниками было туго: местные считали ниже своего достоинства заниматься ручным трудом, старые сотрудники «Граннингс» не захотели ездить через весь город, получая прежнюю заработную плату. Фирма какое-то время держалась на плаву, вероятно, за счёт старых связей отца и тех денег, что родители стрясли с Дадли, но год назад рухнула, погребя под собой все планы Дурслей на красивую и богатую жизнь. Они несколько раз переезжали, прежде чем окончательно остановились в Хакни, очень бедном районе, где снимали даже не квартиру, а пару комнат на цокольном этаже дома с общей ванной и кухней. Там родители и жили последние семь месяцев.

И тут, словно уже известного было недостаточно, возникла ещё одна странность. Дадли несколько раз перечёл отчёт, которым с ним поделился мистер Вестсон, прежде чем поднял глаза на начальника.

— Сэр, я всё правильно понял? Ошибки быть не может?

— Не может. Я сам не сразу поверил, но это так. Последний раз вашего отца видели в Хакни через месяц после переезда.

— Стало быть… — мучимый дурным предчувствием, Дадли вновь закопался в бумаги, — стало быть, скоро полгода, как про него ничего неизвестно?

— Он мог уехать, — предположил мистер Вестсон, — оставить вашу мать и сбежать с последними деньгами. Развод дело хлопотное и дорогостоящее. Не смотрите на меня так, Дадли. После того, что вы рассказали о мистере Дурсли, это первое, что приходит в голову.

Как бы Дадли ни презирал своего отца, ему трудно было поверить в подобную версию. Но говорят же, что когда человека загоняют в угол, проявляется его истинный характер, а тут у отца погибло детище всей жизни, богатенький племянник деньгами не помог, и из респектабельного джентльмена, владельца компании, собственного коттеджа и недешевой машины мистер Вернон Дурсль превратился в бедняка, в нищего. Пожалуй, он смог бы… да, смог бы обобрать мать и податься в бега, чтобы начать где-нибудь заново. Если допустить такое, тогда все странности поведения матери обретали смысл. Ей нужно на что-то жить, и она, не проработав ни дня за время замужества, не придумала ничего лучшего, как обязать сына и племянника содержать её. Мать стыдилась признавать, что осталась у разбитого корыта, поэтому и лгала про успешный бизнес, про то, что отец мигом бы поставил Дадли на место. На какой-то миг Дадли даже было пожалел мать, жестоко обманутую и в одночасье оставшуюся без всего, однако затем вспомнил, как она раньше хвалилась мужем и любимым сыночком Гарри, как он сам плакал ночами и просил справедливости для себя и родителей, и жалость испарилась, словно туман под солнечными лучами. Ничто не происходит просто так. Вот и матери с отцом, похоже, аукнулось всё, что они творили, пока Дадли был ребёнком и не мог им противостоять.

— Даже если это и так, сэр, для меня ничего не изменилось, — сказал он твёрдо. — Можете меня осудить, но я не буду помогать им. Добровольно — не буду. Хорошего за всю мою жизнь они сделали только одно — произвели меня на свет.

— Дадли, я уже говорил, что не буду вас отговаривать или порицать, и моё мнение не изменилось. Вам не нужно всякий раз оправдываться.

— Я не оправдываюсь, просто не хочу, чтобы не было каких-то… недопониманий. — Дадли лишь в последний момент заставил свой голос звучать решительно, а не жалко. Долгие годы, когда большинство людей вокруг неизменно вставали на сторону родителей, даже не пытаясь разобраться, не могли забыться в одно мгновение и перестать влиять на него. — Я понимаю, как это выглядит со стороны, но я не могу их простить. Пусть меня считают чёрствым и неблагодарным, я готов. Не в первый же раз.

Мистер Вестсон, помолчав, посмотрел на него задумчиво.

— А вы изменились.

— Надеюсь, в лучшую сторону, сэр?

— Скажем, тот Дадли Дурсль, который неделю назад рассказывал мне о своих злоключениях в детстве, не был настолько уверен в себе, как вы сейчас. Для хорошего юриста уверенность — половина успеха. Так что, да, получается, что в лучшую сторону.

Дадли вроде бы выдохнул с облегчением и даже выдавил из себя слабое подобие улыбки, но на душе у него всё равно было неспокойно. Не верилось, чтобы мистер Вестсон и в самом деле поддержал его, а не осудил. Вдруг слова — это лишь слова, пустышки, а в глубине души мистер Вестсон презирал Дадли, не пожелавшего протянуть руку помощи матери, оказавшейся в беде?

— И я повторюсь, чтобы между нами действительно не было недопонимания: я не пережил и толики того, что выпало на вашу долю, Дадли. Мои приёмные родители были порядочными людьми. Я не могу представить себя на вашем месте, так что точно не буду не то что осуждать, а даже оценивать ваши поступки. Тут только вы сами знаете, правильно поступаете или нет.

То, что понятие правильности у разных людей отличалось, Дадли не стал комментировать. Для себя он уже всё решил и не собирался сворачивать с намеченного пути, даже если бы от этого зависела его жизнь. Так он думал, пока спустя десять дней после визита матери в конторе не раздался звонок. Ничего необычного в нём не должно было быть: на звонки всегда отвечала миссис Рейнольдс, которая либо назначала потенциальному клиенту встречу, либо приглашала кого-то из свободных солиситоров к телефону сразу обговорить детали. Однако в этот раз она позвала Дадли, сообщив, что спрашивали его.

— Меня? — он удивился, но покорно подошёл к её столу.

Неужели что-то с полковником Фабстером? Тот был одинок, поэтому именно номера телефонов Дадли, домашнего и рабочего, носил при себе для экстренной связи. Нет, только не это. Не хватало ещё, чтобы с единственным важным для Дадли человеком что-то произошло!

В телефонной трубке раздался совершенно незнакомый голос, от одних звуков которого Дадли напрягся.

— Мистер Дадли Дурсль?

— Это я, сэр.

— Сержант Хаскетт, Грегори Хаскетт, — представился человек на другом конце провода, и Дадли, поняв, что звонили из полиции, заволновался ещё больше. — Кем вам приходится миссис Петунья Дурсль?

— Она... моя мать.

— Произошёл несчастный случай. К сожалению, спасти миссис Дурсль не удалось, мои соболезнования. Вам следует прибыть в больницу святого Леонарда. Когда сможете?

Потрясённый такой убийственной новостью Дадли брякнул, что будет через час. Он не запомнил, как повесил трубку, просто стоял и тупо смотрел перед собой, пока миссис Рейнольдс не одёрнула его. Мать… умерла? Её больше нет? Значит, их многолетнее противостояние, не успевшее вновь разгореться, завершилось? Его больше не будут преследовать, шпынять, оскорблять, требовать денег. Дадли пытался осмыслить услышанное и взять под контроль свои чувства, но не выходило. Его раздирали недоверие, изумление, растерянность вперемешку с испугом и... облегчение. Последнее было столь ужасно и неуместно, что Дадли мысленно поклялся никому и никогда не сознаться в том, что испытывал что-то подобное. Но что произошло? По телефону ему не дали никаких подробностей, а представить, чтобы мать попала под машину, случайно отравилась лекарствами или что-то ещё Дадли просто не мог. Она всегда была ужасно щепетильной в вопросах здоровья и осторожной на улице, и вдруг — несчастный случай. Вдруг — и её нет. Немыслимо просто.

На негнущихся ногах Дадли повернулся к миссис Рейнольдс и попросил выяснить, сможет ли мистер Вестсон принять его в ближайшее время. Повезло: один клиент только что ушёл, а следующий, которому было назначено, перенёс встречу на другой день, так что в кабинете начальника Дадли оказался буквально через пару минут и с порога вывалил эту новость. Ещё совсем недавно решительный и собранный, готовый идти до конца в судебных тяжбах с родителями, Дадли в одночасье растерялся и не знал, что делать. Его мать мертва! Нужно же ехать на опознание, верно? Похоронить её, или этим вопросом займётся отец? Дадли понятия не имел, как это делается; когда умерла тётушка Мардж, вместо него, несовершеннолетнего, всеми вопросами занимался полковник Фабстер. Но тут... что-то же, наверное, нужно делать? Только что?

Мистер Вестсон, услышав, что случилось, от неожиданности замолчал на пару минут, а затем поднялся из-за стола.

— Едемте.

— Вы хотите со мной, сэр? Зачем?

Он не ощущал себя раздавленным этой новостью настолько, чтобы ему потребовался сопровождающий. Хотя, наверное, должен был, но... В сумбуре чувств и эмоций, обуревавших Дадли, главенствовало непонимание, а не уничтожающая грусть или горе. Вот что было странно и даже страшно. Пусть и прошло очень мало времени, чтобы осознать потерю, но Дадли уже понял, что его мысли и чувства по этому поводу слишком далеки от нормальных.

— Полагаю, вас зовут подтвердить личность миссис Дурсль, но ещё и как минимум захотят побеседовать. Думаю, как только в полиции узнают о ваших семейных разногласиях, то вам, Дадли, автоматически потребуется адвокат.

— Но ведь произошёл несчастный случай? — нерешительно произнёс Дадли. — Так мне сказали, правда, без подробностей.

— Вот именно, — мягко проговорил мистер Вестсон, почему-то обращаясь к нему, словно со смертельно больному. Ах да, мать же... — Пока мы не знаем всех деталей, я считаю, следует быть как можно осторожнее.

Решив больше не возражать, Дадли кивнул. Однако он слабо представлял себе, в чём бы его мог обвинить тот же сержант Хаскетт, чтобы ему потребовалась помощь адвоката. Да и мысли были заняты совершенно другим — тем, что Дадли должен был, наверное, скорбеть и горевать, а вместо этого затаённо радовался, что теперь-то уж Дурсли наконец отстанут. Господи, какой же он мерзкий, гадкий человек! Дадли говорил, что ему плевать на мнение окружающих, но он не думал, что всё это будет так. Он сам себе был противен от того, что думал, как вёл себя в столь серьёзный момент. Да, Дадли не любил мать, фактически ненавидел её, однако она умерла и умерла слишком рано. Разве этого недостаточно, чтобы оплакать её?

Мистер Вестсон настоял, чтобы в больницу они поехали на его машине, впрочем, Дадли и не думал возражать. Он пытался представить, что ему предстояло увидеть и сделать, выискивал в глубине души хотя бы малейшее чувство сожаления и печали, и ничего. Ничего, кроме того самого пресловутого облегчения, за которое Дадли было безумно стыдно перед самим собой. Всё же погибла мать, и облегчение — определённо не то чувство, которое должен испытывать сын, любой сын, благодарный или нежелающий знаться. В довершение к этому в больнице святого Леонарда всё пошло гораздо хуже, чем Дадли мог вообразить. Сержант Хаскетт, худой и скуластый мужчина лет сорока, с густой проседью в волосах, встретил их у приёмного покоя и сопроводил в морг на опознание. Точнее, он собирался отвести туда одного Дадли и передумал, лишь когда мистер Вестсон, которого Дадли представил как своего адвоката, напомнил о себе, сообщив, что своего клиента никуда не отпустит в одиночку. После этого замечания сержант окинул мистера Вестсона раздосадованным взглядом (так смотрят на занозу или что-то иное, такое же надоедливое и малоприятное), но ничего не сказал и препятствовать не стал.

В полутёмном помещении, которое выглядело именно так, как его изображают в кинофильмах, вдоль стены шёл целый ряд пугающего вида холодильников. Мрачный долговязый медбрат открыл дверцу одного из них и вытащил каталку с телом, укрытым белой простынёй. Когда с лица матери убрали ткань, Дадли почти сразу же, бросив на неё короткий взгляд, отвернулся.

— Да, это она, — произнёс он дрогнувшим голосом.

Казалось, что мать всего лишь заснула, но мертвецкий холод, шедший из холодильника, шедший отовсюду, не оставлял надежды. Невыносимо, немыслимо. Дадли мечтал, чтобы родители оставили его в покое, только не таким же образом! Он никогда не желал смерти ни отцу, ни матери! Не опускался до их уровня… Но даже сейчас, увидев её столь беззащитной на жестком и неудобном металлическом столе-каталке, Дадли не чувствовал ни жалости, ни сожаления. Силился выдавить из себя хотя бы слезинку, но единственным проявлением скорби стало то, что Дадли не сумел долго смотреть на мать. И всё.

А её даже смерть не успокоила. Черты лица матери не разгладились, не наполнились умиротворением нежизни, как это случилось с тётушкой Мардж, нет, Дадли показалось, что мать вот-вот разомкнёт упрямо сжатые губы и выдаст очередное оскорбление или колкость.

— Как это произошло, сержант?

— Предположительно миссис Дурсль оступилась на лестнице в доме, где жила. Соседи нашли её на цокольном этаже, на площадке. Они же и опознали её.

Дадли, не в силах отвести глаз, следил, как тело его матери скрылось за безликой дверцей холодильника морга, и потому не сразу осознал услышанное. Что что-то не так, он понял, уже когда мистер Вестсон, сохранивший почтительное молчание, пока Дадли прощался с матерью, спросил:

— Сержант Хаскетт, если опознание миссис Дурсль уже было произведено, для чего вы пригласили на эту же процедуру моего клиента?

Полицейский раздосадованно посмотрел на него и на короткий миг, но закатил глаза. Заметившего это Дадли, несмотря на холод помещения, бросило в жар. Неужели мистер Вестсон был прав, и ему что-то грозит от полиции? Но почему, за что? Дадли никак не виноват в гибели матери, его там и рядом не было!

— К мистеру Дурслю есть несколько вопросов, — нехотя произнёс сержант.

— Мой клиент может предоставить как минимум пять свидетелей, которые подтвердят, что сегодня весь день он находился на своём рабочем месте. Учитывая это и то, что официального заключения о характере смерти миссис Дурсль нет, — вы ведь понимаете, что ни о каком допросе не может идти речи? Максимум — неформальная беседа без протокола.

Заслушавшись уверенной, слаженной речью мистера Вестсона, Дадли чуть рот не приоткрыл. Ему было ещё далеко до такого виртуозного умения и настоять на своём, и поставить на место собеседника, не оскорбив его и при этом начисто отбив желание возражать и препираться. Судя по кислому лицу сержанта, он-то как раз рассчитывал на иное: что подавленного смертью близкого человека Дадли получится допросить по полной программе, — а появление подкованного во всех нюансах адвоката, не отягощённого горем и потому мыслившего ясно и логично, нарушило все его планы. Да Дадли с мистером Вестсоном никогда не рассчитается, столько тот для него сделал! Даже сегодня, если бы мистер Вестсон не поехал с ним, Дадли мог бы уже сидеть в полицейском участке и отбиваться от незаслуженных обвинений!

— А я вообще не понимаю, какие могут быть вопросы ко мне. Вы же сами сказали, что это был несчастный случай, сэр.

Взгляд, которым одарил Дадли сержант Хаскетт, был полон скептицизма, поэтому и без пояснений стало ясно — он не так и уж уверен в несчастном случае. Либо ему не понравился сам Дадли, что было понятнее и логичнее. По долгу службы сержант наверняка видел множество горюющих людей, которым ему приходилось сообщать о смерти их близких, и Дадли своей реакцией выделялся на их фоне не в лучшую сторону. Он не проронил ни слезинки, не сорвался, не негодовал и не требовал ответов, ему было... Нет, не совсем всё равно, однако не так больно, как должно было быть.

— Пойдёмте, господа, — наконец негромко произнёс сержант, видимо, приняв для себя какое-то решение. — Неформальная беседа, значит, неформальная беседа.

Покинув морг больницы, они в тягостном молчании дошли до приёмного покоя. Дадли, не способный на что-либо другое, бесцельно смотрел себе под ноги. Его ещё не покидал тот леденящий, смертельный холод, а осознание, наоборот, никак не стремилось утвердиться в голове. Матери больше не было, она осталась там, в жутком и промозглом морге, и это означало, что жизнь Дадли сделала очередной крутой поворот, вот только куда?

Выйдя на подъездную площадку для машин скорой помощи, сержант Хаскетт целеустремлённо двинулся к зоне для курения. Там он выудил из кармана пачку сигарет, предложил её Дадли и мистеру Вестсону, но, получив отказ, закурил сам и спросил:

— Мистер Дурсль, когда вы в последний раз видели мать?

— Неделю назад. А до того — года два как не видел или дольше. Мои родители меня не жаловали, — сообщил Дадли, подумав, не навредит ли он себе таким уточнением. Судя по тому, что мистер Вестсон ничего не сказал, ничего катастрофического не произошло.

— А отца?

— Его около двух лет назад минимум, — Дадли напрягся. — С ним тоже что-то произошло?

— Вы знали, где и как жили ваши родители? — продолжил допытываться сержант.

Дадли взглянул на мистера Вестсона, и тот после паузы едва заметно кивнул, давая разрешение поделиться.

— Нет. Они не считали меня достойным своего общения, никогда не считали. Честно сказать, я не рвался доказывать им обратное.

— А почему?

— А я могу узнать, почему вы меня так расспрашиваете, сержант Хаскетт? Меня в чём-то подозревают? Или моя мать умерла вовсе не из-за несчастного случая?

Тот, докурив одну сигарету, затушил её и сразу же выудил из пачки следующую.

— Ладно, — сказал он, затянувшись, — расскажу. Всё равно вы узнаете, какая разница когда. Когда миссис Дурсль нашли, она шла куда-то, забыв закрыть дверь. В её квартире обнаружилось… — сержант сделал паузу, — обнаружилось тело мистера Дурсля, лежавшее в постели, уже мумифицировавшееся.

Дадли поперхнулся и уставился на невозмутимого полицейского ошалелыми глазами.

— Вы... вы что, шутите?

— Увы. Тело направлено на экспертизу, которая установит причину смерти мистера Дурсля, но и так понятно, что оно пролежало в доме, в кровати примерно полгода.

Столько же, сколько соседи не видели отца. Дадли почувствовал, что ему враз стало нечем дышать. В глазах не потемнело, однако мир ощутимо качнулся и в своё нормальное положение вернулся нехотя, через силу. Не только мать умерла, но и отец? Причём, раньше неё? Но как же... зачем тогда она говорила, что у них всё хорошо, что отец успешно работал? Дадли вообще перестал что-либо понимать, слишком много было за эти несколько часов шокирующей, с ног сбивающей информации. Только-только он смотрел на мёртвую мать в морге больницы святого Леонарда, и вдруг оказывается, что и отец уже довольно давно погиб. Как?! Что вообще происходит?!

Мистер Вестсон, выслушавший новость с непроницаемым лицом, извлёк из кармана брюк сигареты и неспешно закурил. Дадли же без сил привалился к стене и прикрыл глаза. Господи, это какой-то бред. Такого просто не могло быть!

— Но миссис Дурсль говорила с нами так, словно мистер Дурсль жив, — негромко произнёс мистер Вестсон.

— Да, соседи сказали то же самое. С этим ещё предстоит разобраться, потому что никакой человек в здравом уме не будет жить несколько месяцев в одной квартире с трупом. Конечно, и вашему клиенту, мистер Вестсон, придут с расспросами. Даже чисто по-человечески — его родители прозябают в Хакни, совершенно без помощи, а такой здоровяк... — сержант замолчал, когда Дадли, резко распахнувший глаза, изо всех сил врезал кулаком по стене.

— Не смейте, — зло бросил он, — вы ничего не знаете об этих людях и о том, как они ко мне относились. Они считали меня отбросом!..

— Дадли, — предостерегающе произнёс мистер Вестсон.

— Успокойтесь, мистер Дурсль, мы всё выясним, — сержант затушил сигарету и выкинул окурок в урну. — Расследование будет, я вам гарантирую, так что если есть, что сказать, лучше приберегите для этого времени.

С этими словами он, проинструктировав Дадли относительно визита в полицейский участок по поводу смерти матери, ушёл, а Дадли разжал кулаки и с тяжёлым вздохом обмяк у стены. Несмотря на данное самому себе обещание, слишком сложно оказалось не реагировать на оскорбление, которое хоть и не прозвучало вслух, но подразумевалось. И вновь незнакомый человек, не разбираясь, принял сторону родителей и начал обвинять Дадли. Как же его это достало! Ну что, что нужно сделать, чтобы это закончилось, чтобы к Дадли наконец стали относиться справедливо?! Только ведь жуткое «это» уже почти закончилось. Осознавший страшную истину Дадли замер, не в силах думать о чём-то другом. Его родители умерли, оба умерли, больше никого не осталось из Дурслей, кроме самого Дадли. Вот и конец тем неприятностям, что чинили ему родственники. Нужно лишь немного подождать, всё успокоится и… А, Господи, да как можно, едва оказавшись сиротой, радоваться этому?

— Вы как, Дадли? — участливо спросил мистер Вестсон. — Вам есть у кого остановиться в Лондоне?

Будучи в шаге от того, чтобы начать бить себя кулаками по голове за гадкие мысли, Дадли отозвался не сразу:

— Что?

— Вам есть у кого остановиться в Лондоне? Не стоит ехать домой в одиночку в таком состоянии.

— Сэр, я в порядке, — Дадли замотал головой, — правда, в порядке. Случившееся неожиданно и... и печально, но я не буду горевать. Просто не смогу после всего того, что родители мне сделали, понимаете? Я справлюсь, не нужно меня оберегать.

— Не уверен. По-моему, в вас пока говорит бравада, а позже, поверьте мне, Дадли, вам станет плохо, очень плохо, и неважно, в каких контрах вы были с родителями. Лучше не быть одному, когда это случится. Поэтому я вас ещё раз спрашиваю: вам есть, где остановиться в Лондоне?

Посмотрев на него и засомневавшись, Дадли принялся перебирать в уме приятелей по университету, но ни с одним из них у него не было крепкой дружбы, такой, чтобы можно было завалиться домой и озадачить своими проблемами. Возможно, мистер Вестсон неправ, и Дадли не поплохеет, однако и проверять на собственной шкуре, каково это — переживать настоящее глубокое горе в одиночестве, ему не хотелось.

— Нет, — выдавил он после мучительных раздумий. — Полковник Фабстер живёт в Бигглсуоде через дом от моего.

Переубедить мистера Вестсона так и не удалось. Не помог даже аргумент, что Дадли не стоил затрачиваемого на него времени и что у мистера Вестсона есть куда более важные дела, требующие его внимания, чем возиться с проблемным стажёром. Тот сказал, что они едут в Бигглсуод, и точка, и всю дорогу до города Дадли, ехавший на переднем пассажирском сиденье, не находил себе покоя. Его колотило — но не от осознания наконец собственного сиротства, а от того, что мистер Вестсон помогал ему и поддерживал, практически не требуя ничего взамен. Дадли как-то завёл разговор об оплате юридических услуг конторы, но мистер Вестсон уклончиво заметил, что пока об этом ещё рано говорить. Ладно, он проконсультировал Дадли, взялся вести его дело против матери, но сегодня подвёз до больницы, а затем и домой (причём, не на соседнюю улицу — в другой город!), искренне считая, что Дадли нуждался в помощи и поддержке. Давно уже не встречавший такого человеческого отношения, Дадли не знал, как реагировать и, тем более, как сказать мистеру Вестсону, что не испытывал никакого сожаления, грусти или печали по родителям. Проговорился один раз по глупости и так и не понял, заметил ли мистер Вестсон или не обратил внимания. Конечно, Дадли был потрясён, но не убит новостями сегодняшнего дня, и до него лишь сейчас дошло почему. Он же много лет как не воспринимал Дурслей как родителей, не был привязан был к ним, ни финансово-физически, ни морально. В своё время они сделали всё, чтобы Дадли возненавидел их, так почему он должен был печалиться из-за их смерти? Жаль, что это осознание пришло поздно, удалось бы избежать серьёзной нервотрёпки, ведь нервы и самообладание явно ему потребуются. С чего-то же полиция заинтересовалась Дадли! Господи, ещё и полицейские! Как бы их внимание не стало той последней каплей, что переполнит чашу терпения мистера Вестсона. Ужасно эгоистично было так думать, но больше Дадли ни на кого не мог рассчитывать, и если он останется совершенно один…

Мистер Вестсон высадил его у дома полковника Фабстера. Часовой переезд дался нелегко, на голодный желудок Дадли слегка укачало, и он не испытывал совершенно никакого желания общаться с полковником, рассказывать, что произошло. Тот с присущей ему армейской прямотой полез бы прямо в душу, не гнушаясь давать советы в момент, когда ничего уже нельзя изменить. Дадли не был уверен, что сможет вытерпеть даже один разговор с ним. Слишком много испытаний для одного дня, слишком.

— Мне жаль, что так вышло, Дадли, — со странной неловкостью произнёс мистер Вестсон на прощание. — Я соболезную вашей потере, правда. Какими бы ни были мистер и миссис Дурсль, они ваши родители, а терять родителей всегда нелегко… Отдохните сегодня, хорошо? Если получится, конечно, — свернув с соболезнований на другую тему, он вздохнул и продолжил словно с большим облегчением: — Понимаю, чтобы прийти в себя после такого удара, нужно гораздо больше времени, но его у нас, боюсь, нет. Завтра жду вас с самого утра у себя, нужно обсудить предстоящий визит в полицию.

— Вы думаете, не обойдётся? — уныло спросил Дадли.

Неужели... неужели родители и с того света будут портить ему жизнь? Да ещё и чужими руками, с помощью полиции, что гораздо, гораздо хуже. Вряд ли Дадли припишут что-то серьёзное, всё же к смерти отца с матерью он не имел никакого отношения, и доказать это нетрудно. Но отнять у Дадли кучу времени, издёргать подозрениями и испортить его карьеру и отношения со знакомыми — это да, это легко могло случиться.

— Уверен. Я не был знаком с сержантом Хаскеттом до этого дня, но, увы, знаю такой тип людей. Он рассказал о случившемся, потому что это ему было выгодно. В противном случае вызов в полицию стал бы для вас полной неожиданностью, но он всяко бы случился. Если уж не по причине гибели миссис Дурсль, так из-за произошедшего с вашим отцом. — Мистер Вестсон в задумчивости потёр подбородок. — Всё это ужасно, не дай Бог, ещё и газетчики прознают.

У Дадли чуть ноги не подкосились после такого заявления. Журналисты, он совсем про них забыл. Мистер Вестсон прав, случившееся с отцом настолько пугающе-необычно, настолько из ряда вон, что бульварная пресса ухватится за эту историю с прожорливостью стаи голодных волков. Уж они-то и подавно разбираться не будут, кто виноват, а кто нет, всех обольют грязью, вовек не отмоешься.

— Боже мой! Если ещё и они…

— Мы сделаем всё, чтобы не допустить этого, Дадли, — заверил его мистер Вестсон, — я обещаю.

— Я с вами ни в жизнь не расплачусь, — убито пробормотал Дадли. Упрямство мистера Вестсона в финансовом вопросе, его своего рода альтруизм заставляли ещё больше нервничать. Час от часу становилось не легче. То гибель матери, то ужасающая смерть отца, то прицепившийся полицейский, теперь ещё журналисты, мистер Вестсон…

— Позже о деньгах поговорим, позже. Не в них одних дело. Главное — держитесь, Дадли. Будет нелегко. Вам точно не нужно, чтобы я остался?

— Н-нет, что вы. Я справлюсь, справлюсь сам.

Мистер Вестсон с сомнением посмотрел на него, покачал головой, однако спорить не стал и уехал. Дадли остался на пороге дома полковника Фабстера с полным сумбуром в голове и незнанием, что делать дальше. Завтрашняя встреча с мистером Вестсоном представлялась как нечто настолько отдалённое, что до этого ещё нужно дожить, да и не даст мистер Вестсон ответы на все вопросы, не распишет подробный план действий. Как ни храбрился Дадли, как ни готовился к противостоянию с родителями в суде, такого поворота он даже в страшном сне не мог предположить. Что теперь будет, одному Богу, наверное, известно. Дадли понимал лишь одно — он не чувствовал себя победителем. Даже зная, что родители в любой момент могли устроить ему «сладкую» жизнь, Дадли предпочёл бы, чтобы родители были живы, просто не трогали его. Но судьба приняла куда более жестокое, страшное решение, хотя оно и избавляло Дадли от многих проблем.

Обнаружив Дадли на своём пороге, полковник Фабстер вытаращил глаза, помолчал несколько секунд, после чего отступил назад, в прихожую, и хрипло сказал:

— В столовую проходи.

В холле, перешагивая через примчавшихся и ластившихся бульдогов, Дадли невольно обратил внимание на своё отражение в зеркале. Бледный, почти белый, с нездорово блестевшими, запавшими глазами и искусанными губами. Неудивительно, что полковник смотрел на него, как на привидение. Дадли бы сам себя испугался! Едва он занял привычное место за столом, перед ним поставили бутылку виски и два стакана.

— Пей. Пей без всяких отговорок, — приказал полковник, наполнив тот стакан, что предназначался Дадли, на один палец. — Знаю, что не любишь это дело, но сейчас нужно.

Решившись, Дадли опрокинул в себя напиток залпом, хотя знал, что виски так не пьют. На миг он задохнулся от непривычных ощущений, закашлялся, а когда продышался, увидел, что полковник уже успел налить снова.

— Ну, а теперь рассказывай.

— Что рассказывать? — невесело усмехнулся Дадли, на которого алкоголь совсем не подействовал. Если полковник рассчитывал, что этим поможет ему выговориться, то не вышло. На Дадли словно ступор какой нашёл, мешая подбирать слова и связно излагать свои мысли. Или это как раз виски повлияло? — Родители умерли.

— Как? Оба сразу?

— Нет. Мать сегодня, вроде несчастный случай. А отец давно уже, чуть ли не полгода прошло. Точнее пока сам не знаю.

Ошарашенный полковник не придумал ничего лучшего, как тоже выпить. Дадли сидел-сидел, а потом рука у него сама потянулась к стакану с алкоголем. Когда он опрокинул в себя ещё порцию виски, перетерпев вспышку горячего и терпкого вкуса, то неожиданно заговорил. Не взахлёб, торопясь вывалить всё, что знал, — не так-то уж много Дадли на самом деле знал, — нет, но и не сухо или сжато. Вообще странно всё это ощущалось, как если бы не он повествовал о сегодняшних событиях, а кто-то другой, однако, замолчав, именно Дадли почувствовал себя опустошённым и будто провёрнутым через мясорубку.

— Вот дела... — протянул полковник, совершенно забыв про свои воинские словечки. — Значит, Вернон в постели умер, а Петунья что, ничего не заметила, получается? Не осознала, не поверила? Не понимаю!

Дадли передёрнуло. Сегодня новости поступали с такой скоростью, что у него не было возможности задуматься о сопровождавших их странностях. А ведь полковник прав, получается что-то совсем уж непонятное. Как мать не заметила, что отец скончался? Столько времени прошло, его тело уже даже мумифицировалось! Что же соседи? Владелец квартиры, где жили родители? Их не смутил неприятный запах, то, что они не видели долго одного из жильцов? Правда, по отчёту от наблюдателей мистера Вестсона выходило, что отсутствие отца никого не взволновало. А мать... неужели она повредилась рассудком, раз верила и говорила другим, что в жизни их семьи всё замечательно? Это было, пожалуй, единственно возможное, стоящее оправдание всему тому, что она творила. Кажется, Дадли даже мог примерно разъяснить, как всё так сложилось. Для отца успешность, бизнес означали многое, если не всё. Он жил, в общем-то, ради этого и никогда не воспринимал «Граннингс» лишь как средство зарабатывания денег. Разорение, необходимость переезда из богатого района и собственного особняка в небольшую квартирку в районе бедняков должны были здорово его подкосить. А дальше — сердце, их тётушкой Мардж общая болезнь, и в одно утро отец мог просто не проснуться... Однако это всё равно не объясняло, почему мать не забила тревогу, не вызвала медиков и полицию сразу же, как только обнаружила супруга бездыханным. Разве что Дадли прав, и она была к этому времени не в своём уме из-за всех тех бед, что обрушились на её семью. Или смерть отца стала для неё тем сокрушительным ударом, от которого мать уже не сумела оправиться.

Когда он озвучил свои соображения вслух, полковник посидел немного, после чего размашисто перекрестился.

— Упокой Господи их грешные души. И думать не хочу, что с Петуньей такое случилось. Знаешь, мать твоя мне всегда казалась странной, уж больно ей хотелось выглядеть обычной и ничем не выделяться. Это женщине-то! Но такое — это чересчур, это слишком даже для неё! Полиция ведь скажет, в чём дело было?

— Наверное, — не очень уверенно проговорил Дадли, а про себя подумал, что не хотел бы знать. От этого ровным счётом ничего не измениться, разве что у него добавится поводов сомневаться и терзаться угрызениями совести. — И про отца, и про мать.

— Мда, ну и новости ты принёс, рядовой. А когда похороны, когда всё?

Дадли вздрогнул и низко опустил голову.

— Я не знаю, я всё рассказал. Может, после расследования тела дадут забрать или нет, не знаю.

Только сейчас он осознал, что визит в морг больницы святого Леонарда в Хакни прошёл большей частью мимо него. Возможно, сержант Хаскетт большими подробностями поделился с мистером Вестсоном, видя, что Дадли не в состоянии адекватно реагировать и отвечать на вопросы? Вспомнив первую реакцию полицейского, Дадли отказался от этой мысли. Тогда тем более странно, что ему толком не пояснили, что дальше будет с телами матери и отца, когда их можно забрать для похорон. Сержант объявил лишь о необходимости дать показания по факту обнаружения тел родителей. Не могло же быть так, что он для каких-то своих целей хотел посмотреть на реакцию Дадли на случившееся? Или могло?

— Что вы так на меня смотрите, полковник? Если есть что сказать, говорите. Вы же думаете, я виноват, что ничего сразу не выспросил, да? И что мать сразу к себе не забрал, как вы настаивали!

— Во-первых, такого я не говорил и даже не думал, а во-вторых, что толку сейчас искать виноватых, рядовой? Людей-то не вернуть. О живых нужно думать, о живых.

— Ну, спасибо и на этом, — горько протянул Дадли.

Он не чувствовал в словах полковника искренности, что удручало его больше всего. Посторонним людям, не знавшим истинных отношений Дадли с семьёй, это было простительно, но полковник был знаком с Дадли ещё с его подросткового возраста, многое видел своими глазами, а всё равно туда же… А вдруг это в Дадли, не привыкшем к алкоголю, говорило виски, выталкивая наружу то, что он никогда бы иначе не произнёс вслух? Что, если не было на самом деле никакого двойного дна в речи полковника, и Дадли напрасно наговаривал на него?

Тот, посидев ещё немного, резко подтянул к себе бутылку и стаканы и поднялся из-за стола, чтобы убрать их.

— Не получилось у нас разговора по душам.

— Простите, полковник, но я просто не могу. Не сегодня. И вообще… — Дадли отвернулся, чтобы не смотреть в лицо мужчине. Не хватало ещё, и правда, накинуться на него с голословными обвинениями. Дадли и так, похоже, додумал то, чего не было. И, как ни смешно, в этом снова виновато родительское воспитание. Дадли никогда и ни с кем, кроме тётушки Мардж, не делился своими бедами или радостями, он просто не умел!

— Я тоже хорош, вместо того, чтобы поддержать, насел с вопросами...

— Нет, вы спрашивали правильно, это просто я... Я сегодня в больнице не знал, что и делать. До сих пор, честно сказать, не знаю. — Дадли помолчал, раздумывая, стоит ли делиться сокровенным. Незаметно-незаметно, но алкоголь всё же подействовал на него и сокрушительнее некуда, потому что Дадли, выслушав сетования полковника на современную медицину и полицию, закончил: — Сэр, мне совсем не больно от того, что они умерли. Меня страшит, чем их смерть для меня обернётся.

К чести полковника, он почти не изменился в лице и ни словом, ни мимикой не дал понять, что откровение Дадли ему неприятно. Такая малость вроде бы, но Дадли отчаянно не хотел верить, что единственный близкий ему человек возьмёт и отвернётся от него после услышанного. Однако и не сказать такое нельзя. Хорош был бы Дадли, если бы, например, занимаясь похоронами, не проронил слезинки. Тут у любого возникнут вопросы. Так пусть лучше полковник узнает всё от самого Дадли, а не в непонятно каком, искажённом виде.

Наблюдая, как полковник мучительно морщил лоб, соображая, что сказать. Дадли невесело усмехался про себя. Всё-таки ненормально его поведение, ненормально, раз полковник не знал, как реагировать. Это Дадли давно уже привык, что всё, так или иначе касавшееся родителей, переворачивало его жизнь вверх тормашками. Он много лет был сиротой при живых родителях. Ну да, а человек, детство которого было хоть немного счастливее, не сумеет понять, как же можно бросить родителей на произвол судьбы.

Родители... там одно слово от настоящих родителей-то и осталось.

— А есть, чего бояться? — осторожно спросил полковник наконец.

— Ну, неспроста же полиция устроила мне это представление в морге. Чего-то они от меня хотят.

Но Дадли боялся думать чего именно.

И так-то не очень живой разговор и вовсе перестал клеиться. Дадли одновременно и понимал растерявшегося, не готового к подобному признанию полковника, и злился на него за это. Уж кто-кто, а единственный друг тётушки Мардж должен понимать, почему Дадли не взволновала гибель его родителей. Но нет. А объяснять бесполезно, Дадли давно уже уяснил это на собственном опыте. Только хуже сделаешь.

Было обидно, чуточку мерзко, но больше всего обидно. Возможно, именно с полковником Дадли бы сумел поделиться всеми страхами: например, что полиция попытается выставить его виноватым или что мистеру Вестсону надоест возиться с настолько проблемным сотрудником, — однако после такой реакции на свою главную боль он попросту не рискнул бы. Не хотелось ни ссоры, ни разочарования, ничего. Может быть, позже, когда полковник «переварит» новость, а Дадли успокоится на его счёт, они смогут нормально обсудить сложившуюся ситуацию, но пока... пока Дадли придётся справляться собственными силами. И ещё же эта встреча завтра с мистером Вестсоном по поводу визита в участок...

— К себе пойдёшь, что ли? — негромко, будто с удивлением поинтересовался полковник, когда Дадли поднялся и сходил в прихожую за собачьими поводками. — В такое время лучше не оставаться одному, рядовой.

— Мистер Вестсон тоже так считает, но, думается, я переживу. Я не скорблю и не посыпаю голову пеплом, значит, как-то продержусь. А с собаками у меня не будет лишнего времени, чтобы думать о произошедшем.

Тот неопределённо качнул головой, однако препятствовать не стал. Как не стал и провожать: полковник, громко проклиная некстати обострившийся жесточайший артрит, из-за которого ему больно было лишний раз двигаться, так и оставался в столовой, пока Дадли обходил первый этаж, собирая собак. Злыдень и Хватень ужасно обрадовались столь раннему возвращению хозяина; будь у них некупированы хвосты, то оба пса превратились бы в два неуправляемых моторчика. Генералу Майлзу совсем не хотелось что-то делать или куда-то идти, но и он приходу Дадли вроде как обрадовался и проворчал что-то одобрительное. Да, одна теперь у Дадли радость — его собаки. Уж они-то точно не подведут и не отвернутся.

Лишь когда Дадли засобирался уходить, полковник, будто пересилив себя, дохромал до прихожей и остановился в дверях.

— Я понимаю, ты мог подумать всякое, рядовой, — проворчал он, — я не очень-то хорош во всём этом.... В моё время было просто: родители — это родители, какими бы дурными, жестокими или безалаберными они ни были. А родителям нужно помогать. Вот и всё, что я знаю. Но я также знаю, что никогда не проходил через то, через что прошёл ты, так что... наверное, да, не мне тебя судить. Просто знай: если что вдруг, ты всегда можешь прийти ко мне за помощью.

Ох, как же Дадли хотел услышать такие слова. Как хотел бы поверить полковнику! Дадли-то надеялся, признавшись, получить совет или, на худой конец, успокоение, что, мол, с такими отношениями, как у него с Дурслями, иной реакции и быть не могло. Однако то, как тогда полковник мастерски увильнул от темы, мешало поверить ему. Ужасно мешало. Дадли не стал озвучивать свои подозрения, ограничился простым «Спасибо», а про себя подумал, что теперь, наверное, дважды, трижды подумает, прежде чем с кем-нибудь чем-то делиться. Даже с полковником, даже с мистером Вестсоном.

— Может, всё-таки останешься? Если этот, как его, мистер Вестсон тоже говорит, что нельзя быть одному, то...

— Не сегодня, — отрезал Дадли с поспешностью, которой сам от себя не ожидал. — Точно не сегодня, сэр. Мне нужно обдумать, что случилось, и понять, а как дальше. Я привык делать это одному.

Покинув вместе с собаками дом полковника, Дадли посмотрел на наручные часы. После отъезда мистера Вестсона прошёл всего час, а казалось, что целые сутки, не меньше. Оказавшись на улице, бульдоги сразу же радостно потянули поводки, решив, что их ведут гулять, но Дадли направился домой. Хотя, по правде говоря, что там делать он тоже не представлял. Замкнутый круг. С полковником Фабстером — тошно, потому что мог влезть в душу, не зная, как правильно вести себя с Дадли, а быть одному — так мысли в голове крутились всякие, одна другой хуже и неприятнее.

Таким неприкаянным он и промотался остаток дня по дому. Часов в восемь вечера поужинал парой сэндвичей всухомятку. Аппетита не было, но всё-таки нужно было что-то съесть, чтобы совсем не оголодать к утру. Выгулял собак. Бульдоги, радовавшие его отменным аппетитом и здоровым сном, вскоре дрыхли на своих лежанках без задних ног, а он всё маялся, не испытывая ни малейшего желания даже ложиться в постель. Дадли вроде то утихал, то вновь начинал мысленно метаться, осознавая события этого невозможно длинного дня.

Решив идти до конца и не соглашаться на условия матери, Дадли вроде говорил себе, что готов ко всему, к тому, что его окружение не поймёт и не поддержит этот его шаг. А как дошло до дела... тяжким оказалось столкновение с реальностью, с мнением того же полковника Фабстера. А это всего лишь один человек, один. А были ещё коллеги по работе, студенты и преподаватели университета, соседи Дадли и полковника по Бигглсуоду — много кто. Их расположение, поддержку не хотелось потерять, тем более, из-за родителей, из-за тех, кто уже умер, кому и при жизни было всё равно!

Дадли не считал себя обязанным печалиться и горевать. Не теми людьми являлись для него Дурсли. Чисто по-человечески он ужаснулся, конечно, страшной смерти отца и несчастному случаю с обезумевшей матерью. Но, положа руку на сердце, так и хотелось сказать — они получили то, что заслужили. Разорение, насмешки, крах надежд на богатую жизнь. Только людям этого не понять. Люди будут видеть двух, ну, не совсем и стариков, которые обеднели настолько, что не могли позволить себе нормальное жильё, а их сын палец о палец не ударил для того, чтобы им помочь. Да ещё и не оплакала их кончину. Нет, Дадли возьмёт себя в руки и организует похороны, как положено, когда полиция выдаст ему тела, но... и только. Собственное равнодушие больше не пугало, как этим утром, когда Дадли пребывал в полной растерянности и не знал, что делать. В то время он инстинктивно сравнивал случившееся со смертью тётушки Мардж и не понимал, почему не испытывал схожих чувств. Не было возможности понять, что это не Дадли такой неправильный, виноват, а дело всё в родителях.

И всё же, какая получилась насмешка судьбы. Родители превозносили племянника, но в последний путь их будет провожать не любимый и обожаемый сыночек Гарри, а презренный мальчишка, который и имени-то в их понимании не заслуживал.