Магия внутри (джен)

Еле откашлявшись, маг попробовал повторить трюк с огнём и в недоумении уставился на небольшое пламя в центре ладони. «Это что-то новенькое». Озадачила его даже не сама возможность творить магию не только невербально, но и без волшебной палочки, а то, с какой лёгкостью и его тело, и его сознание приняли новую действительность.

Конечно, он мог и не заметить, углубившись в свои мысли… «Вот уж, нет! Как такое не заметить?» Он попытался мысленно создать люмос, но тот никак не выходил. Однако стоило магу просто представить небольшой светящийся шар, как тот без всяких усилий возник словно из воздуха, разгоревшись с крохотной точки за считанные секунды. «Вот, значит, как это работает. Любопытно».

Поэкспериментировать с открывшимися возможностями было весьма интересно, но Долохов отдавал себе отчёт, что в обычной жизни эти способности могли принести больше вреда, чем пользы. Было легко представить, как ты, весь такой из себя чувствительный и ранимый, взрываешь человека изнутри лишь за то, что тот как-то нелестно отозвался о твоей персоне.

А скольких непостоянных джентльменов милые дамы лишат самого ценного за нанесённые теми сердечные раны? Это если даже не брать в расчёт людей с неокрепшей психикой или же и вовсе безумцев, не способных контролировать свои мысли и желания. Безусловно, перспективы заманчивы, но сам Антонин не хотел однажды испариться в буквальном смысле этого слова, просто пожелав для себя уединения.

Что бы ни питало его магию, выносить это в мир было бы весьма и весьма опрометчиво. Более того, позволить прознать об этом таинственном месте некоторым своим знакомым он не мог из вполне прагматичных соображений. Он уже точно знал, что сделает, едва окажется дома — благо на тайник с воспоминаниями наложены чары расширения, иначе хлопот у него было бы с лихвой, учитывая его новое окружение, которому не претит беззастенчивое копание в чужих головах — и это тебе не любопытный мальчишка с замашками исследователя-самоубийцы.

Дело оставалось за малым: выбраться из заточения и, прихватив в охапку Лестрейнджей, аппарировать домой. Но как он ни пытался, переместиться хоть куда-то у него не получалось. Он представлял свою конечную цель очень чётко, но ничего не выходило. Может, он рано обрадовался, когда понял, что может свободно пользоваться магией в этом месте? Или же опять делает что-то не так? А может, из этого дерева вообще невозможно выбраться?

Долохов вновь принялся нервно метаться по необъятному нутру дерева, точно зная, что никаких проходов из него не найдёт. Но напряжение требовало выхода, и он, дымя уже третьей или четвёртой сигаретой, продолжал искать то, чего нет, перебирая варианты и стараясь не впадать в отчаяние.

И это было действительно сложно. С каждой минутой, проведённой в обществе лишь парящих огоньков, надежа по крупицам развеивалась, но сил, к его удивлению, только прибавлялось. Вот только зачем они, если их некуда применить?

Это было отвратительно — чувствовать, как крепнут силы, бьют ключом энергия и молодость, и вместе с тем расцветают апатия, страх и безнадёжность. Его будто разрывало надвое, а убежать от самого себя было некуда. Вертя в пальцах почти пустую и совершенно маггловскую пачку, Антонин с сожалением осознал, что и этой мелочи из своей привычной жизни скоро лишится. С тоской он вытянул очередную сигарету, но тут же сунул её обратно, ведь на глаза ему попалось кое-что более интересное.

Убрав пачку в карман, Долохов принялся тщательно изучать свои руки. Красовавшийся на тыльной стороне правой ладони внушительный шрам бесследно исчез, да и сама кожа больше не была такой грубой и сухой, как он привык.

Если под его ногами распростёрся источник вечной молодости, это будет весьма иронично — быть навечно запертым в каком-то жутком дереве, не имея возможности даже состариться и покинуть свою клетку хоть так. Не самая радужная перспектива. Конечно, уйти из жизни можно и иным путём, но Антонин считал такой поступок не просто проявлением позорной слабости — ему претила сама мысль. Откуда это в нём, он уже не помнил, но был уверен, как ни в чём другом, что подобное бегство от проблем обратит его бессмертную душу в бурый комок гнили, и очистить её не осилит даже адское пламя.

Но сможет ли он сохранить в себе эту уверенность через год, десяток, сотню лет? Как долго он протянет, прежде чем сойдёт с ума? Он даже не знал, сколько уже находится в ловушке. Что если время здесь идёт иначе, и там, за пределами его персонального чистилища, уже прошли дни или даже годы? А ведь так очень даже могло быть — физической усталости он не чувствовал, как и голода, только вымотался от переживаний да стоять ему надоело — на что, в таком случае, ему ориентироваться? Он не особенно интересовался временной магией, но знал, что подобные места, где время идёт иначе, существуют. Такие размышления были до крайности угнетающими, но что ещё ему оставалось?

Если и вправду его предположение не просто навеяно страхом безысходности, а за ним стоит хоть какая-то логика, то мир мог измениться до неузнаваемости, как и все, кого он знал. Наверное, и эта бесноватая парочка, из-за которой он пустился в путешествие в один конец, уже выросла. Вряд ли они смогли бы его найти. Лучше бы даже не пытались — не хотелось бы, чтобы и их постигла та же незавидная участь.

А в том, что они точно стали бы искать, Долохов ни на минуту не сомневался. И ещё эта палочка — как же неудачно он её обронил. Если поисковое заклятье приведёт к ней, то эти остолопы прямиком попадут в ловушку. «Вот всегда с ними так! Только примешь горькую реальность, а эти бестолочи, ничего не делая, весь настрой сбивают!» Разумеется, новые попытки переместиться в пространстве результатов не дали, но волшебник отказывался сдаваться.

Сколько он себя изводил напрасными усилиями и тяжёлыми мыслями, Антонин даже не пытался предположить — в этих подсчётах не было никакого смысла. Но морально он вымотался. Эта усталость накатывала волнами, почти сбивая с ног, под которыми вторило ей невидимое пылающее золотым огнём сердце дерева.

Решив всё же дать себе короткую передышку, Долохов неохотно уселся на водяную гладь. Странно, что в ней ничего не отражалось — ни он сам, ни бессчетные «светлячки». Он вновь зачерпнул воду, принюхался — обычная с виду, вовсе не чёрная, а совершенно прозрачная вода. Не удержавшись, маг всё же рискнул её попробовать — на вкус она ничем не отличалась от родниковой. Так, может, дело было не в воде, а, как он и подумал вначале, в том, что она скрывает в своих глубинах? Но почему тогда он ещё не пошёл ко дну?

Но, как ни вглядывайся, источник этого мерно пульсирующего света был недосягаем для его глаз. Что бы это ни было, оно ощущалось живым. Долохова очень заботило и это невидимое нечто, и сама вода с немыслимыми свойствами. Как такое может быть — ходишь, сидишь на её поверхности, словно на мокром мягком стекле, однако рука погружается совершенно беспрепятственно, как в обычное озеро? Это не могло не вызывать интерес. Закатав рукав, маг экспериментальным путём пришёл к выводу, что и тут всё дело в намерении и, если захочет, он сможет погрузиться в воду целиком. Но желанием таким он пока не горел.

Намерение… Может, в этом всё дело? Он представляет конечный пункт, как при аппарации, но чего он хочет этим добиться? И тут перед ним встал совершенно неожиданный вопрос: и правда, чего? Всё вроде бы очевидно и просто, но здесь оно так не работало. Ему будто чего-то не хватало. Словно что-то в нём самом не желало покидать это по-настоящему магическое место.

Здравый смысл пасовал перед жаждой силы и познанием? «Да нет. Быть не может. Вот уж спасибо, обойдусь». Но что-то крепко держало в мягких тёплых, но поистине медвежьих объятиях — только рыпнись, и тебе нежно отгрызут голову или ласково сломают хребет. Правда, в этой сомнительной ситуации на быструю смерть рассчитывать было бы глупо. Да и не страх его держал на самом деле — он был лишь горькой подпорченной приправой.

Проблема была именно в той ненавязчивой мягкости, которая, вроде, и не дурманила разум, но как-то всё же на него давила. Или это было в нём самом? Ещё, пожалуй, мешало отсутствие правильной цели. Но как ни крутил Антонин в мыслях нужные образы, выбраться никак не получалось.

Уже беззастенчиво щёлкая пальцами по дрейфующим светящимся пушинкам, механически наблюдая за их ленивым танцем, волшебник меланхолично представлял себя за ломящимся от чертовски вредных, но таких аппетитных яств столом; в любимом кресле с пуфиком под затёкшими ногами; вдыхающим полной грудью аромат полевых цветов; прогуливающимся по каменной мостовой; спящим на своей такой удобной кровати…

Всё было тщетно. Всё было не то. Прямо как в своё время с патронусом. Сколько же он тогда мучился с этим заклятием, даже вспоминать больно. Если в этот раз его ждёт та же история, то проще утопиться. Если, конечно, он и тут не столкнётся с чем-то столь же бесформенным, аморфным, как и все правила этого места. Разумеется, он сердился, хоть по его лицу этого нельзя было прочесть. И обычно злость была ему лишь на руку, но здесь она мешала. И это злило ещё сильнее. И, чтобы выбраться из замкнутого круга, он представлял всё новые и новые приятные сердцу картины в глухой надежде, что хоть одна из них станет тем самым ключом, который отварит эту шкатулку, в которой он сам себя по неосторожности запер.

На очередном живописном, продуманном до мельчайших деталей, вплоть до запахов, образе Долохов почувствовал, как его грудную клетку немилосердно сжало, словно железными тисками.

Сработало защитное заклятие — жизнь одного из Лестрейнджей подверглась опасности. И по тому, с какой силой с каждым мгновением сжимался обруч вокруг его рёбер, можно было судить, что опасность была нешуточной. Не успел маг вскочить на ноги, как его швырнуло на заросшую густой травой землю. Покачнувшись, не тратя времени на раздумья, Долохов быстро сориентировался, невербально призвал свою палочку, и через секунду переместился в нужное место.

Позже у него будет полно времени поразмыслить над всем случившимся, но не сейчас. Сейчас его решений требовали не такие глобальные с точки зрения мага задачи, но куда более значимые для любого нормального человека.

Примечания:

И, как обычно: пишем отзывы, делимся мнением, вдохновляем автора на грядущие подвиги)