Магия внутри (джен)

Прогуливаясь среди стройных и вместе с тем весьма солидных по размерам берёз, Долохов искренне наслаждался спокойствием и тишиной, которые стали большой редкостью в последние годы. Сейчас, когда он остался наедине со своими мыслями, он был даже рад, что Лестрейнджи так неожиданно свалились на него, как гром среди ясного неба — его случайные подопечные вовсю искали приключений на свои, нужно признать, довольно толковые головы.

Смущала во всей этой ситуации Долохова пара вещей, они-то и не позволяли в полной мере расслабиться. То, с каким рвением эти безудержные и находчивые персонажи лезли в пекло, не озадачивая себя размышлениями ни о результатах, ни о последствиях таких вылазок, его несколько раздражало, но и вызывало уважение, пожалуй. Понятное дело: что взять с малолетних бунтарей? Ведь так он должен был думать?

Антонин видел насквозь, что таится за этими хрупкими масками примерных послушных наследников одного из древнейших магических семейств. И его страшило их будущее. Порой он задавался вопросом, как Лестрейндж может не замечать, кем на самом деле являются его сыновья. И ведь они же не сильно-то старались, отыгрывая навязанные роли, а окружающие всё равно безоговорочно верили. Но не он. Он отчётливо видел и шебутную натуру Рабастана, и хищный норов его старшего братца.

Да, Рудольфус имел все шансы однажды отыскать нешуточных проблем на свой тощий зад, и Антонин сомневался, что даже ожидая такого исхода, этот паршивец отступится. Маг понял, что тихий и спокойный Руди — это волшебная версия маггловской бомбы замедленного действия, едва впервые увидел его.

Это читалось в его осанке, в движениях, во взгляде. Глаза его выдавали, как ничто другое. Антонин грешным делом подумал, что такой взгляд может быть лишь у беспризорников, которым не посчастливилось многое повидать на своём коротком веку. Но он очень быстро понял, что этот образ нарисовало его воображение за неимением чего-то хоть отдалённо похожего на мелкого поганца, который, ни капли не смущаясь, пытался влезть в голову ко взрослому незнакомому магу. И это без палочки, в совсем ещё, как говорят, нежном возрасте.

Конечно, тогда мужчина пресёк неумелые попытки безрассудно наглого мальчишки и никак не дал понять Лестрейнджу, в какие недетские игры играет его совсем ещё юный наследник. Поняв, что взрослый маг не планирует его сдавать, Руди мгновенно преобразился. Перед Долоховым стоял не побитый жизнью остервенелый падальщик без каких-либо принципов и зачатков веры в людей — лисёнок или же волчонок, для которого вполне естественно проверять свои силы и оттачивать навыки, прикусывая соперника. Но вот кого он предпочёл в качестве этого самого соперника, Долохова и позабавило, и крайне удивило. «Что же из тебя вырастет?» — не раз всплывало у него в голове, когда Рудольфус в очередной раз поражал его безумной выходкой, которая не вписывалась ни в какие привычные шаблоны. И из этого вытекало второе опасение.

Долохов не раз становился свидетелем слишком уж холодной и безэмоциональной, даже для британского аристократа, реакции своего приятеля на выходки его сыновей. Ни криков, ни запретов, ни наказаний — а ведь старший Лестрейндж отличался довольно ярким, даже временами агрессивным нравом. Но то, как бледнел Рабастан, как мутнели глаза Рудольфуса, ясно давало понять, что это лишь образ для публики — не всё было гладко в этом семействе.

С годами Антонин стал замечать, как мгновенно меняются в лице и в поведении общительные, не в меру любопытные мальчишки, едва их отец входил в комнату, как старательно они избегают его компании, при этом с лёгкостью находя общий язык, казалось, с кем угодно. У него и самого был жёсткий отец, от которого могло и влететь за неподобающее поведение. Но чтобы так перекраивать себя? В восприятии мира мага это попросту не укладывалось. Он не лез в чужие дела, старался не давать непрошеных советов по части воспитания, но неприятные предположения роились в голове и этим здорово раздражали.

Как же он старался не привыкать к этим паршивцам! Но то и дело, глядя на светлые детские лица, видел своего погибшего совсем ребёнком сына и второго, который так и не успел увидеть белый свет. Против воли он привязался к ним, а теперь ещё и стал соучастником в их очередной самоубийственной затее.

С тяжёлым вздохом он подметил, что успокаивает себя тем, что набросил на них фамильные защитные чары помимо следящих. А ведь должен был, как ответственный взрослый колдун, пресечь их планы в зародыше, раз уж они оказались в его руках, чтобы затем передать нашкодивших щенков их отцу. «И во что только ввязался?» Оставалось надеяться, что эта вылазка отобьёт у них желание соваться куда не просят. Но, конечно, это был до абсурдности нелепый самообман.

Прикуривая от волшебной палочки, Антонин отметил для себя, что углубился не только в свои мысли: берёзовая роща была где-то далеко позади, а вокруг хмурого мага теперь теснились куда более внушительные деревья. Нить от чар слежения всё ещё прочно связывала его с неугомонными братьями, а защитные спали крепким сном — пока поводов волноваться у него не было.

Развернувшись, он зашагал в обратном направлении, но очень скоро понял, что идёт куда-то не туда. Что натолкнуло его на эту мысль, нетрудно было предположить — это и отсутствие его следов на свежей мягкой траве, и совершенно незнакомый пейзаж. Но это было не существенно. Куда важнее было поскорее выбраться из этого леса, пока горе-исследователи не вляпались в какую-нибудь историю.

Он уже собрался было аппарировать, когда краем глаза уловил нечто странное. Обернувшись, волшебник попытался разглядеть издали, что же привлекло его внимание. Однако то, что виделось боковым зрением, от прямого взгляда ускользало. Сначала Антонин подумал, что ему показалось, что воображение играет с ним злую шутку. Но всё же он маг, и маг неслабый. Возможно, кто-то скрывается под дезиллюминационными чарами? До сего момента расслабленные пальцы крепко сжались вокруг волшебной палочки. Нет, не похоже.

Долохов бросил несколько заклятий и, убедившись, что кроме него других людей поблизости нет, уже вознамерился покинуть это сомнительное, пусть и живописное местечко, как вновь отвлёкся на подозрительное движение. На этот раз он среагировал мгновенно, но луч из его палочки так и не достиг цели.

Тогда он решил сократить расстояние до подозрительного объекта, но то, что он принял за невидимку, здорово его озадачило. Чем ближе он подходил к заинтересовавшему его явлению, тем яснее видел, что это вовсе не движение чего-то или же кого-то скрытого чарами от посторонних глаз — это сам воздух мерно пульсировал, расходясь волнами в стороны. И, разумеется, Антонин отправился на поиски эпицентра.

Им оказалось одно из множества деревьев. Однако оно отличалось от своих собратьев не только тем, что излучало какие-то странные потоки не пойми чего, но и выглядело оно иначе. Его могучий ствол и ветви были плотно покрыты то ли рунами, которых Долохову доселе видеть не приходилось, то ли неизвестными иероглифами. Они слабо светились, то разгораясь, то почти затухая — складывалось впечатление, что внутри дерева бьётся огненное сердце, от которого и исходят эти потоки неизвестной энергии. Листья, если присмотреться, были испещрены тонкими прожилками, по которым, словно кровь, бежала чистая сила. Антонин это чувствовал кожей, даже не касаясь их.

Взрослый колдун давно не испытывал такого удивления, даже замешательства, которое вмиг преобразилось в какой-то совершенно детский восторг, стоило ему положить руку на грубую кору. Сердце мага забилось сильнее, а голова закружилась, как от хорошего вина. Он осторожно приблизился к дереву, ощущая, как магическая — это могла быть только она — энергия проникает в каждую клеточку его тела. Антонин провёл пальцами по будто выжженным изнутри рунам, пытаясь разгадать их значение или хоть истоки. Он чувствовал, как магия пронизывает его, проходя через пальцы, по венам, по костям — его сердце теперь пульсировало в унисон с таинственной силой внутри дерева.

Маг и не заметил, как волшебная палочка выпала из руки. Перед глазами всё плыло, реальность ускользала. Был только тёплый свет, волнами подхватывающий и отступающий. Где-то на краю сознания Долохов почувствовал, что погружается вглубь, но не мог понять, куда именно. Он будто проваливался внутрь дерева.

Окружённый яркими, словно крохотные звёзды, огоньками, которые плыли вокруг него, как семена одуванчика, Антонин внезапно для себя решил, что находится в самом сердце магии. Он не думал, что послужило фундаментом для этой парадоксальной идеи, он просто чувствовал. Нет. Он ощущал. Не глазами, не носом или кожей. Он ощущал чем-то иным. Тем, что может быть только у волшебника. Вот только раньше о наличии такой способности он даже не подозревал.

Маленькие шарики света невесомыми пушинками повиновались потокам воздуха — стоило взмахнуть рукой и десятки волшебных светлячков устремлялись вслед за ней, точно они были живыми. Однако касаться их незащищённой ничем кожей Долохов счёл безрассудным и только теперь заметил, что палочки у него при себе нет.

Повертевшись в поисках волшебной палочки и с раздражением понимая, что обронил её ещё там, среди густой зелени, он обратил внимание, что под ногами у него вовсе не трава и даже не камень.

Маг сделал несколько неуверенных шагов, чтобы убедиться, что стоит на водной поверхности, но не проваливается. Хотя стоило бы признать, что то золотистое свечение, исходящее из глубины, совсем не призрачно намекало, что при других обстоятельствах на дно он бы опускался очень долго. Не сказать, чтобы он боялся глубины, но открывшееся ему зрелище заставляло сердце предательски сжиматься.

Стараясь не паниковать, Антонин всматривался в густую темноту, которая вначале не привлекла особого внимания, даже показалась уютным полумраком, но видел лишь тёплое мягкое сияние огоньков да таинственное мерцание под ногами. «И за каким лешим только сунулся сюда? Дома не сиделось? А всё эти малолетние сумасброды!»

Помянув Лестрейнджей недобрым словом, Долохов вспомнил подозрительную рукописную книжицу в руках Рудольфуса. Тот, кто её написал, явно бывал в этих местах в поисках чего-то неординарного, а значит, никак не мог пройти мимо настолько выдающегося диковинного дерева. Во всяком случае, маг предпочёл рассуждать именно так. Если в дневнике есть подробный план этой местности, высока вероятность, что исследователь нашёл способ выбраться из западни. Значит, и он сможет найти выход.

Простая мысль, что дневник мог так же, как и его собственная волшебная палочка, выпасть из рук владельца до того, как тот оказался в ловушке, была Антонину неприятна. Да и не ознакомился он толком с содержимым этой злосчастной книги, чтобы быть уверенным, что это дерево там вообще есть. «Ну, мелкий паршивец, дай только выбраться!»

Но по-настоящему винить в случившемся взбалмошного Руди он не мог. Долохов злился на себя — взрослый ведь мужик, а позволил втянуть себя в сомнительную авантюру. Ему даже в голову не пришло как-то подстраховаться. А лучше было бы вообще послать этих двоих… к их отцу, пусть тот сам и разбирается со своими неусидчивыми отпрыскам. И ведь пошёл на поводу у детской непосредственности! Как вообще такое могло с ним произойти? Одурманили они его чем-то?

Почти выбившись из сил в поисках выхода, Антонин пришёл к неутешительным выводам: во-первых, он явно делает что-то не то. Если выход есть, то вряд ли он выглядит, как привычный человеческому глазу лаз или дверь. Во-вторых, пусть это и не казалось в данной ситуации актуальным, шансы, что мелкие манипуляторы угомонятся под натиском авторитарного отца, ничтожно малы.

Нет, они определённо продолжат изучать такой многообразный и любопытный мир в чисто лестрейнджевской манере, и подобные приключения не только для них, но и для него могут закончиться однажды плачевно — если конкретно это не окажется для него самого последним.

Вот только, если он их сдаст — разумеется, когда выберется, — их уже никто не сможет вытащить, ведь доверие — штука тонкая, а такие, как Руди, точно не наступают на эти грабли дважды. Никто попросту не узнает, что с ними вообще случилось — однажды они вот так уйдут и не вернутся. Как бы ему ни хотелось сделать вид, что его это никоим образом не касается, всё же опасения его не отпускали. Да и поздно уже было делать вид, что ему безразличны их судьбы: если не смог пресечь это раньше, что уж теперь-то пытаться обманывать себя.

Размышляя над простенькой, как оказалось, дилеммой, Антонин отвлекался от куда более гнетущих мыслей, которые старательно внедрялись под кожу, заражая апатией и вместе с тем заставляя паниковать. Думать над тем, как поступит с Лестрейнджами после того, как выберется, было не в пример легче, чем представлять себя умирающим от голода в этой страной тюрьме. Даже утопиться не получится — вода под ногами словно выталкивала его на свою поверхность. Вместе с тем он свободно мог её зачерпнуть, собрать в ладонь.

Всё же странное это место. Пространство внутри дерева кажется бескрайним, а магия не просто витает в воздухе — он ею насыщен. О том, что светится в глубине этих тёмных вод, волшебник даже не догадывался.

И мог ведь просто пройти мимо, проигнорировать. Аппарировать. Или вовсе не оставлять Лестрейнджей одних. Жутко хотелось присесть, но не на воду же. Беспорядочно метаться в тщетных поисках ему уже до зубного скрежета надоело. Даже опереться было не на что. Достав сигарету и прикурив её от кончика указательного пальца, Долохов с наслаждением затянулся и тут же поперхнулся воздухом.

Еле откашлявшись, маг попробовал повторить трюк с огнём и в недоумении уставился на небольшое пламя в центре ладони. «Это что-то новенькое». Озадачила его даже не сама возможность творить магию не только невербально, но и без волшебной палочки, а то, с какой лёгкостью и его тело, и его сознание приняли новую действительность.

Конечно, он мог и не заметить, углубившись в свои мысли… «Вот уж, нет! Как такое не заметить?» Он попытался мысленно создать люмос, но тот никак не выходил. Однако стоило магу просто представить небольшой светящийся шар, как тот без всяких усилий возник словно из воздуха, разгоревшись с крохотной точки за считанные секунды. «Вот, значит, как это работает. Любопытно».

Поэкспериментировать с открывшимися возможностями было весьма интересно, но Долохов отдавал себе отчёт, что в обычной жизни эти способности могли принести больше вреда, чем пользы. Было легко представить, как ты, весь такой из себя чувствительный и ранимый, взрываешь человека изнутри лишь за то, что тот как-то нелестно отозвался о твоей персоне.

А скольких непостоянных джентльменов милые дамы лишат самого ценного за нанесённые теми сердечные раны? Это если даже не брать в расчёт людей с неокрепшей психикой или же и вовсе безумцев, не способных контролировать свои мысли и желания. Безусловно, перспективы заманчивы, но сам Антонин не хотел однажды испариться в буквальном смысле этого слова, просто пожелав для себя уединения.

Что бы ни питало его магию, выносить это в мир было бы весьма и весьма опрометчиво. Более того, позволить прознать об этом таинственном месте некоторым своим знакомым он не мог из вполне прагматичных соображений. Он уже точно знал, что сделает, едва окажется дома — благо на тайник с воспоминаниями наложены чары расширения, иначе хлопот у него было бы с лихвой, учитывая его новое окружение, которому не претит беззастенчивое копание в чужих головах — и это тебе не любопытный мальчишка с замашками исследователя-самоубийцы.

Дело оставалось за малым: выбраться из заточения и, прихватив в охапку Лестрейнджей, аппарировать домой. Но как он ни пытался, переместиться хоть куда-то у него не получалось. Он представлял свою конечную цель очень чётко, но ничего не выходило. Может, он рано обрадовался, когда понял, что может свободно пользоваться магией в этом месте? Или же опять делает что-то не так? А может, из этого дерева вообще невозможно выбраться?

Долохов вновь принялся нервно метаться по необъятному нутру дерева, точно зная, что никаких проходов из него не найдёт. Но напряжение требовало выхода, и он, дымя уже третьей или четвёртой сигаретой, продолжал искать то, чего нет, перебирая варианты и стараясь не впадать в отчаяние.

И это было действительно сложно. С каждой минутой, проведённой в обществе лишь парящих огоньков, надежа по крупицам развеивалась, но сил, к его удивлению, только прибавлялось. Вот только зачем они, если их некуда применить?

Это было отвратительно — чувствовать, как крепнут силы, бьют ключом энергия и молодость, и вместе с тем расцветают апатия, страх и безнадёжность. Его будто разрывало надвое, а убежать от самого себя было некуда. Вертя в пальцах почти пустую и совершенно маггловскую пачку, Антонин с сожалением осознал, что и этой мелочи из своей привычной жизни скоро лишится. С тоской он вытянул очередную сигарету, но тут же сунул её обратно, ведь на глаза ему попалось кое-что более интересное.

Убрав пачку в карман, Долохов принялся тщательно изучать свои руки. Красовавшийся на тыльной стороне правой ладони внушительный шрам бесследно исчез, да и сама кожа больше не была такой грубой и сухой, как он привык.

Если под его ногами распростёрся источник вечной молодости, это будет весьма иронично — быть навечно запертым в каком-то жутком дереве, не имея возможности даже состариться и покинуть свою клетку хоть так. Не самая радужная перспектива. Конечно, уйти из жизни можно и иным путём, но Антонин считал такой поступок не просто проявлением позорной слабости — ему претила сама мысль. Откуда это в нём, он уже не помнил, но был уверен, как ни в чём другом, что подобное бегство от проблем обратит его бессмертную душу в бурый комок гнили, и очистить её не осилит даже адское пламя.

Но сможет ли он сохранить в себе эту уверенность через год, десяток, сотню лет? Как долго он протянет, прежде чем сойдёт с ума? Он даже не знал, сколько уже находится в ловушке. Что если время здесь идёт иначе, и там, за пределами его персонального чистилища, уже прошли дни или даже годы? А ведь так очень даже могло быть — физической усталости он не чувствовал, как и голода, только вымотался от переживаний да стоять ему надоело — на что, в таком случае, ему ориентироваться? Он не особенно интересовался временной магией, но знал, что подобные места, где время идёт иначе, существуют. Такие размышления были до крайности угнетающими, но что ещё ему оставалось?

Если и вправду его предположение не просто навеяно страхом безысходности, а за ним стоит хоть какая-то логика, то мир мог измениться до неузнаваемости, как и все, кого он знал. Наверное, и эта бесноватая парочка, из-за которой он пустился в путешествие в один конец, уже выросла. Вряд ли они смогли бы его найти. Лучше бы даже не пытались — не хотелось бы, чтобы и их постигла та же незавидная участь.

А в том, что они точно стали бы искать, Долохов ни на минуту не сомневался. И ещё эта палочка — как же неудачно он её обронил. Если поисковое заклятье приведёт к ней, то эти остолопы прямиком попадут в ловушку. «Вот всегда с ними так! Только примешь горькую реальность, а эти бестолочи, ничего не делая, весь настрой сбивают!» Разумеется, новые попытки переместиться в пространстве результатов не дали, но волшебник отказывался сдаваться.

Сколько он себя изводил напрасными усилиями и тяжёлыми мыслями, Антонин даже не пытался предположить — в этих подсчётах не было никакого смысла. Но морально он вымотался. Эта усталость накатывала волнами, почти сбивая с ног, под которыми вторило ей невидимое пылающее золотым огнём сердце дерева.

Решив всё же дать себе короткую передышку, Долохов неохотно уселся на водяную гладь. Странно, что в ней ничего не отражалось — ни он сам, ни бессчетные «светлячки». Он вновь зачерпнул воду, принюхался — обычная с виду, вовсе не чёрная, а совершенно прозрачная вода. Не удержавшись, маг всё же рискнул её попробовать — на вкус она ничем не отличалась от родниковой. Так, может, дело было не в воде, а, как он и подумал вначале, в том, что она скрывает в своих глубинах? Но почему тогда он ещё не пошёл ко дну?

Но, как ни вглядывайся, источник этого мерно пульсирующего света был недосягаем для его глаз. Что бы это ни было, оно ощущалось живым. Долохова очень заботило и это невидимое нечто, и сама вода с немыслимыми свойствами. Как такое может быть — ходишь, сидишь на её поверхности, словно на мокром мягком стекле, однако рука погружается совершенно беспрепятственно, как в обычное озеро? Это не могло не вызывать интерес. Закатав рукав, маг экспериментальным путём пришёл к выводу, что и тут всё дело в намерении и, если захочет, он сможет погрузиться в воду целиком. Но желанием таким он пока не горел.

Намерение… Может, в этом всё дело? Он представляет конечный пункт, как при аппарации, но чего он хочет этим добиться? И тут перед ним встал совершенно неожиданный вопрос: и правда, чего? Всё вроде бы очевидно и просто, но здесь оно так не работало. Ему будто чего-то не хватало. Словно что-то в нём самом не желало покидать это по-настоящему магическое место.

Здравый смысл пасовал перед жаждой силы и познанием? «Да нет. Быть не может. Вот уж спасибо, обойдусь». Но что-то крепко держало в мягких тёплых, но поистине медвежьих объятиях — только рыпнись, и тебе нежно отгрызут голову или ласково сломают хребет. Правда, в этой сомнительной ситуации на быструю смерть рассчитывать было бы глупо. Да и не страх его держал на самом деле — он был лишь горькой подпорченной приправой.

Проблема была именно в той ненавязчивой мягкости, которая, вроде, и не дурманила разум, но как-то всё же на него давила. Или это было в нём самом? Ещё, пожалуй, мешало отсутствие правильной цели. Но как ни крутил Антонин в мыслях нужные образы, выбраться никак не получалось.

Уже беззастенчиво щёлкая пальцами по дрейфующим светящимся пушинкам, механически наблюдая за их ленивым танцем, волшебник меланхолично представлял себя за ломящимся от чертовски вредных, но таких аппетитных яств столом; в любимом кресле с пуфиком под затёкшими ногами; вдыхающим полной грудью аромат полевых цветов; прогуливающимся по каменной мостовой; спящим на своей такой удобной кровати…

Всё было тщетно. Всё было не то. Прямо как в своё время с патронусом. Сколько же он тогда мучился с этим заклятием, даже вспоминать больно. Если в этот раз его ждёт та же история, то проще утопиться. Если, конечно, он и тут не столкнётся с чем-то столь же бесформенным, аморфным, как и все правила этого места. Разумеется, он сердился, хоть по его лицу этого нельзя было прочесть. И обычно злость была ему лишь на руку, но здесь она мешала. И это злило ещё сильнее. И, чтобы выбраться из замкнутого круга, он представлял всё новые и новые приятные сердцу картины в глухой надежде, что хоть одна из них станет тем самым ключом, который отварит эту шкатулку, в которой он сам себя по неосторожности запер.

На очередном живописном, продуманном до мельчайших деталей, вплоть до запахов, образе Долохов почувствовал, как его грудную клетку немилосердно сжало, словно железными тисками.

Сработало защитное заклятие — жизнь одного из Лестрейнджей подверглась опасности. И по тому, с какой силой с каждым мгновением сжимался обруч вокруг его рёбер, можно было судить, что опасность была нешуточной. Не успел маг вскочить на ноги, как его швырнуло на заросшую густой травой землю. Покачнувшись, не тратя времени на раздумья, Долохов быстро сориентировался, невербально призвал свою палочку, и через секунду переместился в нужное место.

Позже у него будет полно времени поразмыслить над всем случившимся, но не сейчас. Сейчас его решений требовали не такие глобальные с точки зрения мага задачи, но куда более значимые для любого нормального человека.

Примечания:

И, как обычно: пишем отзывы, делимся мнением, вдохновляем автора на грядущие подвиги)