Дом. Лица на фото (джен)

Шаги тем временем начали приближаться — чем ближе, тем громче. Стремительней. Уже совсем близко. Незваный гость с обратной стороны тоже схватился за дверную ручку. Тонкая женская рука опережает его всего на пару мгновений, резко дёргает дверь на себя, когда вторая уже делает выпад. Тяжёлая фигурка прорезает воздух, женщина едва ни падает, но успевает ухватиться за дверное полотно. Дыхание, только что такое учащённое, прерывистое, сбивается так, что приходится буквально глотать воздух вместе со слезами, но сделать хоть один выдох, кажется невозможным.

С трудом поднявшись с дрожащих колен, она оглядывает пустое помещение, пространство вокруг себя, лестницу, подрывается и сломя голову, несётся, перепрыгивая через две ступени на второй этаж — в детскую. Всё ещё сжимая в судорожно сведённых пальцах разноцветного единорога, она медленно подходит на негнущихся ногах к кровати, аккуратно сдвигает одеяло с накрытого с головой человека, и едва сдерживает себя, чтобы не разрыдаться вслух. Почти неслышно она пятится назад, прикрывая рот ладонью. И только плотно затворив дверь детской с обратной стороны, она позволяет себе сползти по ней и выплеснуть эмоции. Всё так же тихо, стараясь не разбудить сына.

Просидев под дверью несколько часов и окончательно прейдя в себя, женщина решает на всякий случай осмотреть дом — показалось или нет, но лишним не будет. Когда на горизонте уже заалел рассвет, решение уже не ложиться кажется единственным верным. Стоя под тугими струями горячей воды, она впервые за эту долгую ночь замечает, какая ледяная у неё кожа и как тот же лёд сковал все её внутренности. Позволив себе простоять в клубах пара непривычно долго и, наконец, отогревшись, почувствовав сонливость при одном виде мягкой постели, она отводит тоскливый взгляд от кровати и уверенным шагом идёт готовить завтрак.

Если бы не происшествие прошлой ночи, если бы не странные, изматывающие мысли, преследующие удушливыми ночами, и если бы не эти хранящие память чужих жизней стены, которые словно перешёптывались за спиной, можно было, как и раньше, не замечать деталей, указывающих на иррациональность происходящего. Мир за стенами дома, что жил, кажется, лишь, когда у него были зрители, в остальное же время он был не мёртвым, нет, — плоским, беззвучным, неестественно идеальным. Даже пейзажи на стенах выглядели более живыми.

Теперь непроглядно-тёмные ночи, в которых не раздавалось и стрёкота кузнечиков, не казались такими успокаивающими. Чужие вещи, коими было заполнено доверху каждое помещение, теперь вызывали не только любопытство и недоумение. Тревога. Она поселилась в душе и заставляла смотреть даже тогда, когда желание закрыть глаза становилось непреодолимым. Ведь одно дело — чувствовать беспокойство от неуместной ассоциации, что живёшь в чужом доме, а хозяева вот-вот вернуться, и совсем другое — смотреть на собственное дитя и видеть в нём кого-то совсем другого.

Чувство родства не исчезло, но оно было иным. С каждым днём становилось всё сложнее не видеть этих взрослых глаз на детском лице, не слышать этого нечеловеческого сытого урчания, перетекающего в детскую песенку, не думать о том, что на месте болтающего в воздухе ногами мальчика должен сидеть кто-то другой. И этот кто-то, вопреки всем доводам разума, материнскому чувству, куда роднее и ближе сердцу, даже когда смешивал в себе человеческие и звериные черты. Не способствовало душевному балансу и то, что время от времени этот мальчик становился кем-то третьим, совершенно чуждым своей матери, но словно частью дома, а сам дом всё неохотнее скрывал изменения. Порой глядя, как детское личико растягивается в понимающе злой ухмылке, становилось совершенно ясно, что страхи уже невозможно скрыть ни дежурной улыбкой, ни толстым слоем макияжа, о котором пришлось вспомнить, увидев собственное отражение после очередной бессонной ночи, наполненной скрипами, шорохами и топотом совсем не детских ног.

Если каждый новый день всё больше походил на моральную пытку, то с наступлением темноты казалось, что ещё один шаг к разверзшейся под ногами адской пропасти уже пройден. И по мере того, как расстояние сокращалось, холодный страх плавно и почти незаметно перетекал в обжигающую панику. Она уже опаляла сердце и голову, но руки и ноги всё ещё были ледяными. Ужасное сочетание, пожалуй, худшее в подобной ситуации — тело слушается плохо, сердце рвётся из груди, а разум подкидывает один образ страшнее другого.

Простое желание взглянуть на усыпанное звёздами небо однажды наткнулось на глухую тьму. Ни звёзд, ни подсвеченных бледным светом Луны деревьев, ни её самой — за окнами не было ничего. Только густая непроглядная темнота. Словно кто-то накрыл весь дом чёрным плотным бархатом. И не дом это вовсе, а птичья клетка. Теперь в полной мере можно было почувствовать себя крохотной и беспомощной. Но, как ни странно, именно это стало той последней каплей, что заставила и без того бурлящий внутри котёл вскипеть, выплёскивая содержимое. Будто последний ингредиент среди прочих столь же сомнительных и был катализатором для появления на свет отравы под лаконичным названием «терять больше нечего».