О незримых вещах (гет)

— Итак, есть два способа держать нож. Остриём вверх и остриём вниз. Я держу его остриём вверх в направлении противника, так?

— Верно. И не забывай, это только если у тебя не осталось никакого другого оружия. Твоя цель должна находиться близко, разоружаешь её и сваливаешь как можно быстрее.

Они тренировались субботним вечером в Роуз Гарден в Белом Доме. Эшли поделилась с отцом своей идеей неделю назад. Очень аккуратно Леон уверил его, что это будет один урок самозащиты и, конечно, он будет использовать резиновый нож вместо настоящего. Президент, видя улыбку на лице своей дочери, с лёгкостью согласился.

— Я доверяю тебе её жизнь, — сказал он Леону, и на всякий случай отдал приказ приглядывать за ними. Другого Леон и не ожидал.

После объяснений как держать нож и базовой работе ног, они начали с серии парирований, резких ударов и выпадов с целью обездвижить нападающего. Леон показывал приёмы своим тренировочным ножом, сначала медленно, чтобы Эшли могла запомнить, затем повторял их с обычной скоростью. Он подчеркнул, что правильная работа ног — это ключ к освоению рукопашного боя. Работа ног, баланс, контроль — скорость придёт позже. Во время демонстрации, он вспомнил о ранних уроках с Краузером, агрессивные, изматывающие тренировки, от которых всё его тело будто разрывалось в те дни, и как он одновременно любил и ненавидел эту боль, потому что кроме неё он не чувствовал ничего другого. Тренировки с Краузером были сосредоточены на одной цели — убить. Эти уроки могли помочь Леону в «поле», но они не сильно вдохновляли его, так как он хотел быть совсем другого рода бойцом, и Краузер зная это, называл его слишком мягким для выполнения работы.

А что постыдного, размышлял Леон, было в мягкости, хрупкости? Он верил, что самым величайшим горем современного мира была тщательность составленного заговора по разрушению человечества, жестокого как зима. Он хотел показать Эшли, что есть и другие способы выживать.

Была середина января, и на траве лежал свежий снег, окрашенный в синий в слабом свете ламп, голое дерево магнолии отбрасывало на них тень словно караульный. Все цветы отцвели и опали, кроме роз, последние сияющие пятна посреди белого.

— Эй, Леон. Ничего, если мы сделаем перерыв? — Эшли провернула кисть. — Сколько ты тренировался, чтобы научиться этому?

— Чему? — и как по команде, Леон подбросил нож в воздух, где тот перевернулся два раза, и затем поймал его за рукоятку. Это был бесполезный трюк, которому он научился у Краузера.

Она улыбнулась.

— Хвастаться. Серьёзно, сколько?

— Годы. Человек, который научил меня этому, скажем так, не прощал ошибок.

— Чёрт. Полагаю, впереди у меня длинный путь.

— С достаточной практикой, ты всего достигнешь.

— В следующий раз попробуем это? Как же здорово вот так проводить время… не убегать, спасая свои жизни. Держи, — она отдала ему тренировочный нож.

— Не, оставь себе. До следующего раза.

Они переместились в более удобное место для отдыха, присев на ступеньки президентского офиса. «Какая ирония», — подумал Леон, когда заметил пятерых агентов Секретной службы, находящихся в ста футах от них, достаточно далеко, чтобы не слышать их разговор, но всё равно близко. И это должно дать ей ощущение безопасности?

Эшли проследила за его взглядом и поняла о чём он думает.

— Это неплохо, когда они рядом с тобой 24/7. Папа просто беспокоится обо мне. Как можно винить его в этом?

Она обняла себя за колени и положила на них голову, словно ребёнок.

— Иногда это срабатывает. Если ты знаешь, что кто-то присматривает за тобой.

Естественно он сказал, что понимает её.

— Как дела дома? — спросил он. — В письме ты упомянула, что всё налаживается. Нашла что тебе помогает?

Она проследила за летящим самолётом и подождала пока затихнет рёв двигателя.

— Если честно, по-разному бывает. Если я с друзьями, то по большей части я в порядке, и я не думаю об этом, или если мне есть чем занять руки, например, игрой на пианино. Иногда я выбираюсь куда-нибудь, в торговый центр или на мероприятия колледжа. Но есть места куда я не могу ходить.

Её пугают тёмные закрытые пространства с большим количеством незнакомых людей такие как, например, кинотеатр.

Но была музыка. Если она не могла уснуть, испугавшись чего-то, то надев наушники, она исчезала в её объятьях. Кейт Буш, Paramore, и Мэрайя Кэри могли помочь ей уснуть.

— Я пытаюсь делать это каждый день, как ты говорил мне, — она обеспокоено посмотрела на него. — Как насчёт тебя? Ты многое прошёл, чтобы вернуть меня домой. Я вдруг поняла, что никогда не спрашивала тебя об этом.

— Нет-нет, всё в порядке. Тебе не стоит беспокоиться обо мне.

— Леон, ты уверен в этом?

— Ага, — ответил он слишком быстро, но она не стала давить на него, и он понял, что это пришло к ней с большим пониманием его. У неё столько всего было на уме, и последнее, что ей нужно помимо проблем с собственной травмой, это копание в чужой боли.

Ветер потрепал ветви магнолии, дерево задрожало, осыпая снег на лужайку, на согнутые пышные цветки роз, заставляя их показать свои краски.

Эшли повернулась к нему.

— Как думаешь, ты когда-нибудь увидишь её снова? Ту женщину, что помогла нам.

— Если честно, я не знаю, — покачал он головой.

— Я тут подумала, если ты когда-нибудь увидишь её, передай ей от меня благодарность за помощь нам, хорошо? Я не успела поблагодарить Луиса. Мы не смогли бы выбраться с острова без их помощи.

Единственное, что он мог сделать, это улыбнуться ей.

— Окей, — сказал он, воодушевлённый идеей, что может быть, просто может быть, это произойдёт. Возможность ждала его прямо в машине. Всё, что ему нужно было сделать, это взять телефон.

* * *

В следующий раз, когда он решил проверить бардачок, мишка исчез.

Он вдруг вспомнил, что несколько дней не проверял ключ. На прошлой неделе он собирался забрать его домой, чтобы положить на видное место, и забыл. Он вынул содержимое бардачка. Пусто. Поискал между сидениями, и нашёл только мелочь, обыскал пол, вдруг ключ упал и закатился в угол, он даже проверил багажник, и поспешно вернулся домой, чтобы покопаться в карманах всей своей одежды, но ничего не нашёл. Ключ исчез.

Какого чёрта? Не может быть.

Он вздохнул, оценивая покрасневшие глаза в зеркале заднего вида. С сегодняшнего дня и на несколько недель он назначен в личную охрану Президента с двенадцатичасовой сменой. Пассажирское сиденье было усеяно смятыми чеками. Его квартира была не лучше, и выглядела так, словно по ней прошёлся яростный ураган. Сейчас он порадовался, что живёт один. Здравомыслящий человек назвал бы его сумасшедшим. И он не стал бы отрицать.

Я что, потерял его?

Он собирался сложить чеки в пластиковый пакет, оставив футболки, куртки и брюки разбросанными на полу своей спальни, чтобы навести порядок позже. Это всего лишь ключ, ничего более. Ведь так? Номер, которого скорее всего не существует, зная Аду. Он обосновал свою привязанность к ключу, привязанность к ней, как что-то нездоровое, и возможно, случившееся было к лучшему.

Если только он не начнёт терять вещи на постоянной основе.

* * *

Коллекция поэзии Энн Секстон, пара наручников, его любимые кожаные перчатки, магнит с изображением барселонского кафедрального собора на его холодильнике. Если не учитывать магнит, а он не собирался возвращаться в Испанию — пропавшие вещи были легко заменимы и достаточно дешёвыми, так что не сказать, что это злило его. Возможно, он был немного неорганизованным, но отнюдь не безалаберным.

Замки на его дверях работали исправно, и при близком рассмотрении он не нашёл никаких признаков взлома, отчего он на краткий миг допустил мысль о призраке-воришке. Он ухмыльнулся подумав, что единственный кто мог бы пошутить над ним таким образом был Луис. Луис захотел бы получить такие перчатки.

Была лишь одна проблема — он не верил в жизнь после смерти. Точнее, он отказывался верить. С него достаточно всей этой загробной фигни и мёртвых, которые возвращаются, чтобы разорвать землю на части, злых культов и плотских паразитов, преследующих его во снах. На следующий день он спросил соседку, пожилую женщину с пиренейской горной овчаркой без поводка, мимо которой он часто проходил по лестнице, слышала ли она о недавних взломах. Её звали Элли.

— О, нет, давно уже. Последний раз это было где-то в 96 году. Конечно, городу ещё есть над чем поработать. А что случилось?

— Ничего. — И чтобы больше объяснить самому себе, чем успокоить её, добавил: — Просто мне кажется я становлюсь параноиком.

Элли улыбнулась ему. Её собака, огромный пёс с роскошной белой шерстью, обнюхал его и лизнул ему руку. Он погладил собаку по голове.

— Если вам станет от этого лучше, то нас таких двое, — сказала она. — В начале 90-х я жила возле Четырнадцатой улицы. Проснувшись утром я обнаружила приставленный к горлу нож. Их было двое. Они заперли меня в ванной, собрали все вещи и сбежали.

— Господи.

— После этого, я долгое время не могла спать одна.

— Могу представить, — сказал Леон. — Этих ублюдков поймали?

— Конечно, каждому дали по десять лет. И естественно, пришлось объяснять подружке, почему у меня по шесть замков на двери. Очень помогает, когда он рядом, — Элли почесала пса за ухом.

— Какие-то вещи остаются с тобой навсегда. Но нужно надеяться, что острые углы со временем сгладятся.

В следующие пару дней он узнал, что подругу Элли зовут Ди, а их пса — Балу, который был животным эмоциональной поддержки. Элли уговаривала его завести себе кого-нибудь. Случилось это после того, как он в общих чертах поделился с ней о своих тревогах, не вдаваясь в детали своей работы. Он упомянул, что его график плавающий. С растущими требованиями его работы он никогда не сможет ухаживать за домашним животным, как тот заслуживает.

Но этого было достаточно, чтобы получить приглашение на ужин к Элли и Ди. Леон собирался принести с собой их любимые лакомства: ящик корейских дынь или кувшин домашнего горячего шоколада, чтобы выпить его во время беседы в гостиной под музыку. Ди нравилась Нина Симоне, Элли любила рок 60-х годов, «The Mamas and Papas» and «The Doors». Раз в неделю, если он не был в отъезде, Леон готовил для них жареного цыплёнка с томатами по рецепту его матери. Это было ярким пятном радости — провести время с людьми, хорошими, открытыми, теми, кто хотел, чтобы он был рядом. Боль в его груди ослабевала.

* * *

Он не чувствовал такого со своими родителями. Когда Элли коснулась щёки Ди, словно она была якорем, Леон чуть не расплакался от чистой нежности этого простого жеста. Какая удача познать такую любовь.

* * *

Мишка с ключом нашлись спустя неделю в корзине с грязным бельём, Леон испытал глубокое облегчение. Он проверил кармашек, чтобы убедиться, что бумажка на месте.

Её имя не всплывало в последних отчётах, так же, как и несколько месяцев до Испании. Она скорее всего старается оставаться вне поля зрения американского правительства, она в безопасности и недостижима, и он подумал, что, наверное, это хорошо.

Леон положил ключ рядом с книгой Энн Секстон «Все, кто мне дорог». Фраза, которую он выделил звучала в его голове: «там, где море качается, словно кованные врата, и мы касаемся друг друга».

Его злило, что он скучает по ней.

Он скучал.

«Твою мать», — подумал он. И набрал номер, прижавшись спиной к зеркальной двери, чтобы не видеть себя.

Гудки.

Леон ждал, в его памяти её образ был резким, словно осколок стекла, он помнил, как она смотрела на него из вертолёта не отводя взгляд. Она не могла отвернуться. Или ему просто показалось? Он вспомнил солёный привкус морских волн, когда прохладный ветерок хлестнул его по губам.

Леон сосчитал до шести, по одному за каждый год, когда он оплакивал её, затем отключился.

На следующее утро он закончил финальную версию своего отчёта, восемь листов. Он перечитал его от начала до конца. Язык был сухой, чёткий, вычищенный до самых важных фактов, и перед тем, как убрать его, Леон последовательно скомпоновал отчёт по деталям, о которых он забыл, и которые нужно было изменить. Единственное, на что он мог повлиять, это то, как он выберет рассказать историю. Со времён Раккун Сити он решил, что миру не нужно знать об Аде Вонг. Её отсутствие на страницах было обозначено прямой линией, горизонтом, в который он всматривался снова и снова, воплощением невозможного будущего. Такое открытое пространство могло поглотить его. И он был бы рад этому. Но он затолкал это в самый дальний уголок своего сознания с остальными своими утратами, закаталогизировал, прикрепил ярлык и закрыл. Один за одним он ответил на все письма.

* * *

От: Леона Кеннеди

Отправлено: 27.01.2005 11:12 EST

Кому: Эшли Грэм

Я наконец посмотрел картины Варо. Ты была права насчёт того, что «Три судьбы» одна из её лучших. Хотелось бы увидеть все детали поближе. Думаю, тебе удастся сделать это первой.

Как занятия? Уже запланировала что-то интересное?

От: Эшли Грэм

Отправлено: 27.01.2005 21:34 EST

Кому: Леону Кеннеди

JХа, я так и знала, что она тебе понравится. Любопытная, да? Она утверждала, что фигуры на картине когда-нибудь встретятся.

Лекции прошли отлично! Буду скучать по рисованию с натуры, наш профессор предложил нам одно упражнение в последний день перед каникулами, и это было очень весело. Оно основано на игре, в которую играли сюрреалисты, называется «Изысканный труп». Мне кажется, тебе такое понравится.

Всё начинается с того, что кто-то делает набросок, это может быть всё что угодно, он делает это так, что ты не можешь понять, что он рисует, только лёгкие штрихи, и это становится отправной точкой для следующего. Он наносит свои штрихи и так далее.

В конце, ты получаешь этакую цепочку из рисунков, которая выглядит странно, смешно, иногда страшно или прекрасно. Всё взаимосвязано.

Не знаю почему, но это делает меня счастливой. Это как ещё один способ поговорить с человеком, как будто передать секрет без каких-либо объяснений.

* * *

«Бродяга» Ремедиос Варо, масло на мазоните, 1957 год. Варо приписывают фразу о несвободном человеке, путешествующем через лес. Прошлое создало себе дом в его одеянии: гостиная приютилась под рукавом, в которой мы видим портрет женщины в раме над книжной полкой. Уютно устроившись в ногах странника серый кот, его единственный компаньон, и на левой стороне груди он носит цветочный горшок с розовой розой, ностальгический расцвет красоты, которую он не смог оставить.

Леон увеличил картину на экране, чтобы получше рассмотреть цвета, но картина стала размытой и распалась на пиксели. Он уменьшил её. Лес был скрыт глубокой иззелена-коричневой дымкой. Призрачное изображение деревьев растянулось на мили позади человека.

* * *

Сколько существует способов, чтобы изгнать желание и печаль из тела? Он испробовал все — переработки, часы силовых тренировок, бокс, слабые попытки медитировать, где нужно было представлять реку света. Он даже попробовал акупунктуру, внушая своему телу полную неподвижность, когда иглы протыкали его кожу, представляя, как источник боли исчезает словно туман. По ночам он долго бегал, наматывая круги вокруг Хайнс Поинта, вдоль Реки Потомак по правую руку, его костям нравилось ощущать камни тротуара, бешено стучащее сердце, зимний ветер, толкающий в спину.

Наступал момент во время его ночных забегов, когда очертания вишнёвых деревьев вдоль дороги начинали расплываться и протесты его разума прекращались. Его ум становился невыносимо пустым. Он наматывал целые мили по океану пустоты, бежал, чтобы покинуть тело, исчезнуть, бежал навстречу границе полной капитуляции, и ощущал, что находится так близко к умиротворению, как никогда раньше.

* * *

Он снова пришёл в церковь Святого Патрика на пятничную вечернюю мессу и встал позади, слушая молитву. Леон не сдвинулся с места, чтобы причаститься. Он не собирался оставаться на всю службу, ему нужно было успеть на рейс в Нью-Йорк.

Пока священник читал Священное Писание из Нового Завета, Леон опустил голову, не зная за что молиться.

Он подумал о фигурах на «Трёх судьбах», каждая из них не обращала внимания на серебряные нити, обёрнутые вокруг их рук. Он подумал о сложном невидимом механизме судьбы, который связывает одного человека с другим, потом ещё с одним и ещё. Нити, тонкие как шёлк, натягивались от малейших движений, но не рвались.

Любопытно, несмотря на всё, что перенёс человек в своей жизни, они не порвались. Они без устали несли печаль. И любовь. И то, и другое, имеет силу, чтобы изменить тебя.

Помещение наполнилось песней, и он окунулся в нарастание голосов, поющих вместе. Ему нравилось эта способность в музыке переносить его душу куда-то в более тихое место бытия, чем там, где он находился сейчас.

Идя к выходу, он остановился у скульптуры Святой Марии, ряды свечей выстроились у её босых ног, окрашенных красным от света огня.

Он зажёг свечу за Луиса. Другую — за Аду. Береги её, береги её.

В Нью-Йорке он остановился возле статуи Атласа у Рокфеллер-центра. У Атласа был невозмутимый, почти самоуверенный, непринуждённый вид, «Смотри, что я могу!». Его руки были распростёрты вверх словно крылья, держащие небеса, но всё что видел Леон были длинные, чистые линии сферы, пустота в самом сердце, ни веса, ни существенного напряжения. Бронзовый торс Атласа блестел тёмным в тени небоскрёбов.

Леон купил открытку в музее современного искусства, «Водяные лилии» Монэ, 1914-1926 гг. Он простоял в этом помещении, наверное, несколько часов, заворожённый отражением неба и облаков в воде.

* * *

Лос-Анджелес, Рено, Майами, Мичиган. Около года его направляли в разные города, отслеживая бывших амбрелловских учёных и секреты, которые они продавали нелегальным торговцам оружием в обмен на… что? Деньги, политический вес. После событий на Серой земле число биотеррористических атак под руководством военизированных и националистических групп, использующих Т-вирус как своё основное оружие, возросло по всему миру. Он постоянно слышал в новостях: Т-вирус, Т-вирус, Т-вирус.

Его работе точно нет конца. Она либо убьёт его, либо захватит его жизнь.

* * *

В Нью-Йорк он вернулся в июне, взмыленный и страдающий от разницы во времени, его первая неделя отпуска за несколько месяцев, которую он провёл в полусознательном состоянии в «Courtyard Hotel». Сонный от лекарств, Леон не покидал номер сорок восемь часов. Вид из окна выходил на Эмпайр-стейт-билдинг и треугольник неба, светящийся мутным фиолетово-синим цветом, слишком ярким. Он задёрнул занавески.

Он уже проснулся, когда его телефон зазвонил в 3:58 утра. На экране высветилось «Неизвестный номер». В сонном состоянии он подумал, что для рабочего звонка это было странным. Возможно что-то срочное.

— Агент Кеннеди, — сказал он и стал ждать указаний.

Тишина.

Он сильнее прижал телефон к уху, чтобы услышать дыхание человека на другом конце провода. Слабый, словно сердцебиение, но уловимый звук.

— Кто это? — спросил он.

Ответа не последовало.

Леон подождал целую минуту, думая, что дыхание, которое он слышал, было эхом его собственного. В груди снова возникла боль. Знакомое покалывание заставило его поморщиться.

Он сел на кровать, чтобы расслабить мышцы.

Он закрыл глаза, скользя на границе сна. Он вдыхал и выдыхал. Все слова ускользали от него.

А он всё слушал эту тишину, обширное, открытое и живое море, называющее его по имени.

«Ты слышишь меня?» — спросила она.

«Я здесь», — сказала она.