Особенный (джен)

Старший брат Джимми, Бродяга, поступил в художественный колледж. Светофор радовался за него, но в то же время грустил, что больше они не будут ходить в одну школу. В августе они с братом отправились стопом в Манчестер на рок-фест на целых два дня. Родители кое-как разрешили. Ну, а что они могли сделать? Бродяга поедет, а Светофор увяжется за ним, дадут они добро или нет.

Лето выдалось бесподобным, прекрасным и ярким, а после всё пошло наперекосяк. Этой осенью ему исполнилось тринадцать. Бродяга больше не ходил в школу, но Светофор иногда забывал и ждал его по утрам. Он вообще многое забывал в последнее время.

С учёбой совсем не заладилось. Разные мысли отвлекали, странные мысли. Порой казалось, что над ним снова смеются, какие-то гадкие шепотки раздаются за спиной. Но когда Светофор оборачивался, то никого не замечал. Наверное, они замолкали, столкнувшись с его подозрительным взглядом. Кто такие «они» он и сам не знал. Одноклассников веселили шутки и смешные карикатуры и вся та чушь, которую он нёс на уроках. Учителей, напротив, это злило. Иногда Светофор понимал, что стоило бы заткнуться, но остановиться не мог. Всякие разные истории бродили в голове, не давали сосредоточиться, отвлекали и вселяли смутное чувство тревоги в душу. Казалось, что он сам себе не принадлежит — то один герой, то другой.

Время от времени Светофор пытался в этом разобраться: уходил с утра и гулял вдоль железнодорожной насыпи, смотрел с холма, как влезают самолёты, расчерчивая небо белыми полосами. Страх никуда не исчезал, но съёживался и замирал, притаившись тяжёлым осколком в груди.

Зимой поехали к тётке — маминой двоюродной сестре в Кардифф. У мамы много родственников в Уэльсе, бабушка с дедом там жили. Светофор их не очень помнил: дед умер, когда ему было три года, а бабушка, кажется, когда лет семь.

Язык он понимал неплохо, но говорил неважно, читать, однако, умел. Когда был маленьким, любил рассматривать надписи с двойными буквами, а они здесь встречались почти на каждой вывеске. С родителями и братом гуляли по набережной и старинному Кардиффскому замку. Фотографировались у стены со скульптурами животных. Отпуск вышел хорошим и Рождество тоже. А когда вернулись домой, и пришло время идти в школу, тревога вновь вспыхнула в душе.

Утро выдалось промозглым и мерзким. Он почти дошёл до школы, но огромная тень отлепилась от бледно-жёлтой кирпичной стены — фигура в длинном плаще, будто Джек Фонарь из хэллоуинских сказок. Светофор замер, испуганно распахнув глаза, а после со всех ног бросился прочь. Не решаясь оглянуться, мчался, пока хватало дыхания.

Когда силы иссякли, серое утро прорезал мрачный хриплый смех. Монстр, что преследовал его, никуда не делся. Он затаился в тени подворотни, так что едва удавалось его разглядеть. Слишком высокий, чтобы быть человеком — просто тень без лица.

Светофор долго бродил вдоль насыпи, продрог и замёрз, однако грохот поездов заглушал этот злобный смех. Казалось, что здесь, под светом фонарей, ничего не случится. Монстры ведь боятся света?

Папа встретил его, когда возвращался с работы. Увидел из окна машины, пока ждал, когда откроют переезд. Запихнул в салон дрожащего, испуганного и ошеломлённого. Светофор не сразу сообразил, кто перед ним, и отбивался даже. Папа насилу его успокоил.

Дома, при свете ярких ламп, в привычной и знакомой обстановке Светофор пришёл в себя. Родители выглядели обеспокоенными, а он толком не мог объяснить, что случилось.

— Рик, тебя в школе кто-то обижает? — спросила мама, заботливо подливая чай. А у него и правда зубы стучали от холода, даже выговорить ничего не получалось.

Светофор расковыривал дырку на красном школьном джемпере и мотал опущенной головой.

— П-простите. Я н-не хотел, — пробормотал он. Рассказывать про монстра не стал, потому что слишком всё это странно. Как будто бы день этот он провёл во сне, в каком-то другом мире.

— Ричард, мы должны знать, что происходит. Твоя учительница звонила, сказала, что ты прогуливаешь уроки, и поведение твоё оставляет желать лучшего, — строгим голосом произнёс папа. На его худом лице мелькнула тревожная тень, и Светофор вновь почувствовал себя виноватым.

Навалилась такая усталость и слабость, что он едва мог усидеть на стуле. Голоса родителей доносились, как сквозь вату. Светофор положил отяжелевшую голову на стол и закрыл глаза.

Папа его в комнату унёс, а дальше он ничего и не помнил. Кажется, врач приходил. В тот день он сильно простудился, и температура была высокая.

Целую неделю Светофор провёл в постели, в каком-то тумане между сном и явью. В кошмарах вновь преследовали зыбкие силуэты и тени. И этот проклятый нечеловеческий смех, будто трещала заводная игрушка, которую заклинило.

Когда он выздоровел, наступил период затишья. И вроде всё шло хорошо, вот только разные странные мысли снова не давали покоя — истории, которые приключились не с ним, но будто бы с ним. Иногда эти выдумки вырывались из-под контроля против воли. Одноклассники находили это забавным, учителя готовы были на стену лезть. Светофор не мог ничего поделать: мир окончательно развалился, и нащупать границы никак не удавалось. То он болтал без умолку, то просто уходил посреди урока и замыкался в себе.

Шёпот, который никак не удавалось разобрать, смех и тёмная тень — всё это создавало преграды, помехи между реальным миром и вымышленным. Похоже, он окончательно запутался.

Весной, по раскисшему мартовскому снегу он опять бродил вдоль насыпи, провожал взглядом составы. Взять бы, да уехать, но только куда? Почему-то подумалось, что можно найти такое место, в котором тень не достанет. Светофор вернулся домой и разворошил копилку, наскрёб на автобусный билет. В Кардиффе, под тёплым весенним солнцем на Русалочьей набережной, тревоги отступили.

Весь день Светофор шатался по пристани, играл на губной гармошке и даже сумел заработать на обед. А потом как-то резко наступил вечер, и он испугался, что тень вернётся, настигнет среди россыпи бледных фонарей, завернёт в свой длинный плащ и утащит во мрак.

Зарёванного и озябшего его обнаружили полицейские в сквере на лавке. Связно объяснить, что случилось, он не сумел. Кое-как вспомнил адрес тётки, и его отвезли к ней, там и ночевал.

Родители примчались рано утром, а Светофор даже вспомнить не мог, что случилось, и как он очутился здесь.

— Ричард, ты что вытворяешь?! — воскликнул папа, стиснув его плечи. Никогда прежде таким сердитым он не был. — Как тебе вообще в голову пришло уехать и никого не предупредить! Зачем ты сказал в полиции, что с тобой дома плохо обращаются?

Светофор не знал, да и не помнил, что говорил что-то подобное. Он вновь почувствовал себя усталым и каким-то опустошённым.

Тётя Эми что-то сказала маме вполголоса, обнимая её за плечи, а папа хмурил брови и качал головой. Скорбно поджатые губы прятались в тени густой тёмной бороды.

— Что происходит, сынок? — он присел на корточки и взял его руки. — Рик, разве мы чем-то тебя обидели? — папа казался растерянным и печальным и совсем уже не сердитым.

Светофор уткнулся головой в папино плечо. Он вовсе не хотел его обижать.

— Не знаю, это неправда, я такого не говорил.

Мама подошла сзади и прижала его к себе.

— Боже мой, Рик, ты нас чуть с ума не свёл! Мы ужасно волновались! Если ты хотел повидать тётю Эми, то мог бы сказать. Съездили бы на выходные вместе.

Светофор растерянно кивал, глядя на взрослых, которые его окружили. Он будто только сейчас проснулся и не мог понять, что натворил. Вчерашний день помнился обрывками тумана, словно это не с ним всё происходило.

* * *

Родители забеспокоились всерьёз: сначала отвели к психологу, а после, по его рекомендации, к психиатру. Светофор не сопротивлялся, просто хотел, чтобы всё закончилось поскорее, чтобы кто-то развеял страхи.

Его снова положили в больницу. Родители не сказали всей правды, но он и сам понял. Это вовсе не «летний лагерь», а психушка — самая настоящая. В узких коридорах среди бледно-лимонных стен скрывались монстры пострашнее той фигуры в плаще.

Светофор помнил не всё. Из-за таблеток всё время был сонным и вялым. Родители навещали несколько раз в неделю и Бродяга приходил. А ещё он очень долго смотрел в окно. Так долго, что однажды наступило настоящее лето, и его отпустили.

Учебный год ещё не закончился, но мама сказала, что в школу больше ходить не надо. Светофор не задавал вопросов, теперь уже было всё равно. Родители его предали — оставили одного в этом белом мире, пропитанном запахами лекарств, хлорки и молочной овсяной каши. Он почему-то не злился, навалилась апатия и безразличие ко всему. Только желание уехать не пропало.

На залитой солнцем лужайке Шут и Сатира обсуждали предстоящее путешествие по прибрежным городам: до Саутгемптона и обратно. Светофор увязался с ними. Среди своих чувствовал себя легче, спокойнее. Бесконечная дорога, синие воды Ла-манша, музыка и трёп ни о чём. Жаль, что с приходом осени всё это закончилось.

В летний домик Светофор вернулся в сентябре. Жаркий и пыльный путь, переполненный душный пригородный поезд привёл сюда. Бросив торбу на некрашеный и скрипучий дощатый пол, он опустился на табурет в прихожей. И сидел так, разглядывая грязные Мартинсы, пока над ним не нависла молчаливая тень.

Светофор вздрогнул, а уж потом понял, что это всего лишь старший брат.

— Ну и скотина же ты! Какого хрена устроил?! — Бродяга склонился к нему и тряхнул за плечи. — Мог хотя бы мне сказать, прежде, чем пропадать на два месяца!

И снова в орехово-карих глазах брата он видел своё покорёженное лицо. Они ведь были похожи с Бродягой когда-то… Когда-то очень давно — в той прошлой жизни, когда он носил имя Рик — Ричард. Красивое имя — ко-ро-лев-ское. Светофор довольно причмокнул губами, словно пробуя эти буквы на вкус. Славное имя — то, что больше ему не шло.

— Я голодный и спать хочу. Есть, что пожрать? — проигнорировав слова брата, Светофор скользнул по нему равнодушным взглядом.

Бродяга прикрыл глаза и сделал глубокий вдох, на острых скулах заиграли желваки.

— Предки собирались фараонам заявить, но я сказал, что ты объявишься к осени, — резко бросил он. — Меня Шут и Сатира предупредили.

— Ой, какой ты добрый старший брат, — закатив глаза, фыркнул Светофор.

— Добрый? Да я твою шкуру прикрывал! Мог бы и «спасибо» сказать! — воскликнул Бродяга, вновь встряхнув его. — Ты хоть соображаешь, что делаешь? Хочешь, чтобы тебя снова в психушку отправили?!

Светофор поднялся и скинул его руки. Ростом он брату чуть выше плеча. Бродяга совсем взрослый, а ему почти четырнадцать, только лишь четырнадцать… Когда Светофору было лет шесть-восемь, а Бродяге двенадцать-четырнадцать, потасовки случались регулярно. Находила порой «вредная бесинка», и он становился приставучим и надоедливым, а старшему брату не хватало терпения с ним сладить. Светофор и сейчас оттолкнул брата, но Бродяга мигом прижал его к бревенчатой стенке.

— Хватит! Я за тебя переживал, родители тоже. Неужели ты думаешь, что раз… — он проглотил эти слова и закончил шёпотом: — … то тебе можно всё?

Светофор, прикрыв глаза, запрокинул голову. Оба они дышали тяжело, и эта короткая стычка вовсе не помогла выпустить пар, скорее наоборот. Воздух сгустился, словно перед грозой.

— Раз я псих? — дополнил он вместо брата.

— Ты не… — Бродяга помотал лохматой головой.

Светофор всхлипнул и прикусил губу до боли, зацепил зубами металлический шарик пирсинга. Ранка ещё не зажила — недавно пробил, и теперь начала кровить. Во рту появился медно-солёный привкус. Светофор поморщился.

— Я бы хотел объяснить, но не знаю, как, — ответил он честно. — Ты не поймёшь, никто не поймёт. Мне жаль, что заставил вас волноваться.

Бродяга отвёл глаза.

— Мне тоже жаль. Ты должен вернуться домой, я не могу больше тебя прикрывать.

Светофор вывернулся и снова брякнулся на шаткий табурет.

— Ты и не должен. Я подумаю над этим, идёт?

Бродяга слабо улыбнулся.

— Сходи за водой, будем ужин готовить.

— Хорошо, — Светофор кивнул, будто ничего и не случилось. Умылся в тесной ванной, мельком взглянув на своё отражение. Зацепил плечом таз, оставленный мамкой для всяких хозяйственных нужд на вбитом в стену гвозде, и ругнулся. Они, наверное, с ней уже одного роста. Оказалось, что по родителям он скучал. Стало как-то тоскливо, грустно и захотелось их повидать. Он и правда так долго не был дома.

Водица текла ржавая — трубы старые. Для мытья годится, а для готовки нет. Посёлок полупустой — чуть больше десятка домов — одни старики да такие же «туристы», которые появляются лишь летом. За чистой водой нужно ходить на колодец.

Светофор притащил два ведра, пока брат чистил картошку на кухне. В бойлере нагрелась вода и теперь можно было принять душ с дороги. После ужина они долго разговаривали: не ругались, не ссорились, просто сделали вид, что ничего не случилось. Бродяга хороший брат, а он — так себе.

* * *

Домой Светофор явился два дня спустя. Предки у него добрые, что сказать, даже никакого наказания не случилось. Мамка причитала и плакала, папа держался холодно и строго. Заточили дома на неделю, а после размякли. Больной дурачок, что с него взять? Может, считали себя виноватыми, что отправили в психушку, может, просто жалели?

Тётка — материна сестра, советовала его выдрать как следует за такие выходки. Она не злая вовсе, просто нервная особа. В сорок лет ни мужа, ни детей — одна работа на уме. Тётка приходила на чай и трепалась с мамкой на кухне. Стены тонкие — он всё слышал.

Нет, предки у него хорошие — не изверги, не злодеи. Стыдно стало и горько. Злость давно прошла, увяла, как цветок без воды. Он дал слово, что постарается вести себя как следует, не расстраивать их.

В новой школе Светофор занимался прилежно, но сил надолго не хватило. Чего-то просто не понимал, остальное вызывало лишь скуку. Первый семестр прошёл неплохо, а дальше он снова начал отвлекаться, лениться и сачковать.

Всё чаще вместо уроков катался на метро или шёл в парк с книжкой. А после обеда отправлялся к друзьям на тусовку. Зимой компания частенько зависала в их летнем домике.

В те годы — с четырнадцати до шестнадцати он глотал книги запоем. Разные: философские, приключенческие, классику и современность. Залипал на учебники по механике и мастерил человечков из «болтов, гаек и проволоки», смешного моргающего разными лампочками робота из микросхем. Разобрал и починил старый комп, заменил кое-какие детали. Жаль, что человека нельзя так же починить, заменив «поехавшие ролики» в мозгах на новые — не бракованные.

За два года Светофор сменил три школы. Предкам предлагали перевести его в какую-то спецшколу для детей «с особенностями», но те отказались, продолжали тянуть свою лямку. Светофор не жаловался: может, в той школе было бы и легче, но контингент психушки вставал перед глазами снова и снова. Он не хотел опять оказаться в зоопарке. Может, его повреждённые мозги и работали не так, как надо, но всё же работали.

Одиннадцатый класс он закончил кое-как с удовлетворительными баллами. Экзамены по физике, литературе и философии сдал даже на «хорошо», а остальные, наверное, натянули, потому что хотели побыстрее от него избавиться.

Предки хотели пихнуть его в какой-то профессиональный лицей, но после экзаменов снова навалилась отчаянная апатия. Светофор даже из дома почти не выходил, точнее сказать, перебрался в летний домик. Там было весело: друзья-приятели и никаких забот. Пил он тогда изрядно, прежние тревоги вспыхнули с новой силой, и алкоголь не всегда помогал их унять. Всякие бредовые мысли возникали, мерещились тени по углам, а после накрыла идея, что он спецагент секретной службы.

Бродяга выловил его сумрачным осенним днём в переходе возле башни святого Стефана. Полупьяного с разбитой рожей и слабо соображающего, что вообще происходит. Воспоминания дробились на крохотные фрагменты, словно расколотая мозаика.

В тени перехода, среди оживших чёрно-белых картин, с которых сошли Курт Кобейн и Сид Вишес, похоже, затем, чтобы послушать его игру, простучали шаги. Светофор оборвал тоскливую мелодию и отнял гармошку от губ. Тень брата нависла над ним. Теперь они одного роста.

Бродяга что-то пытался втолковать, тряс за плечи, но он ничего не слышал. Слишком в ушах грохотало. Музыканты исчезли, а тени — другие, злые выползали из мрака, змеились по стенам, шуршали в углах.

— Я выполнил задание, сэр? Мне нужна награда, — заявил Светофор, хмурясь, припоминая, кто перед ним.

— О чём ты? — парень с растрёпанными волосами и беспокойными карими глазами казался встревоженным. — Это же я, Бродяга, ты меня не узнал?

Светофор мотнул головой, и тени разлетелись по углам. Всегда так, когда их заметишь.

— Здесь говорить нельзя: много лишних ушей. Нам нужен свет.

А света-то и не было — на улице лил дождь.

В другом фрагменте они очутились в дедовской машине — стареньком тёмно-синем «Моррисе». Светофор помнил тачку — сам перебирал мотор, но, когда это происходило, забыл. После было шумно и много людей вокруг. Белые халаты. Вечер.

* * *

Светофор проснулся на своей нижней койке. Брат сидел за столом, что-то набрасывал в блокноте, сердито черкая карандашом. За окном уже стемнело, а лампа маленьким солнышком сияла на столе, заваленном книжками и всякими металлическими детальками.

Светофор сел, и кровать под ним скрипнула. Брат обернулся вместе со стулом, не выпуская блокнот из рук.

— Святой Джеймс, ну как я? — со своей фирменной кривой усмешкой спросил Светофор. Взглянул на разбитые костяшки и коснулся опухшего лица. С кем подрался, теперь и не вспомнить. Кажется, болтался по старым докам. Может, наткнулся на местное отребье в спортивках?

— Ты-то? Да не очень. Напугал меня, чёрт проклятый, — Бродяга выдавили нервный смешок, но в глазах его метнулось беспокойство. — Ты хоть что-нибудь помнишь?

— Не-а, нихрена, — беззаботно весело отозвался Светофор. — Время, блядь, приключений, — поднялся с кровати и отыскал в потрёпанной джинсовке, присобаченной на вешалку на двери, сигареты. Мать запрещала курить в комнате, но сейчас было плевать.

Бродяга сдвинул книжки на середину стола и принёс с кухни пепельницу и зажигалку. Прикурил ему и распахнул окно. Тоже вытянул сигарету из пачки и чиркнул колёсиком, вспыхнул бодрый огонёк.

Светофор затянулся и вырубил лампу. Щёлкнул выключателем, и рождественская гирлянда замигала, цветные блики затанцевали на увешанный плакатами стенах. Нравилось ему всё такое яркое — сразу будто праздник. И теней этих чёртовых не видать.

— Предки где?

— Папа на работе, мама в магазин ушла, — ответил Бродяга, рассматривая что-то за окном. Стряхнул пепел и попытался изобразить улыбку. — Ты как?

— Башка трещит немного, а так норм, — честно признался Светофор. — Я бы чего-нибудь выпил, — произнёс заискивающим тоном.

— Даже и не думай. Тебе пить-то вообще нельзя. Врач сказал, что тебе снова нужно принимать таблетки, — строгим тоном старшего брата произнёс Бродяга.

— Как же, как же… — задумчиво пробормотал Светофор. — Ну спасибо, что хоть в этот раз в психушку не сдали.

Они докурили молча, и Бродяга захлопнул окно.

— Почему «святой Джеймс»? — спросил брат, тронув за рукав толстовки и выдернув из туманных воспоминаний.

Светофор вновь брякнулся на кровать, коснулся металлической подвески с шутом и пожал плечами.

— Ты же меня спасаешь всё время, — ухмыльнулся он.

— Дурак, — беззлобно отозвался Бродяга.

— Хуже — псих.

— С предками сам будешь объясняться.

Светофор рассмеялся, хотя на душе было погано.

— Уж я-то смогу, ты знаешь.

Ему было почти семнадцать, и он почти смирился с тем, что травмированную голову не вылечить. «Особенный» звучит куда лучше, чем «сумасшедший».