Мягкая пасть (джен)

— Понос на юбилее матери? Нестояк в постели с дамой сердца?

Игорь качает головой.

— Слишком просто.

Игорь глядит на отражение колдуньи в раковине. Полупустой. Или полной — на пятьдесят где-то из ста возможных. Процентов. Это как посмотреть, конечно… Сам набрал, сам и заткнул. Платком. Носовым. Все-таки эдак по старинке надежнее общаться. А совесть — что… Пусть о ней те лучше рассуждают, чьи дети живы! Игорь морщит лоб, снова качает головой. Едва касаясь поверхности воды пальцами.

Когда только началась тихая, ясная полночь, безобидный разговор-прикрытие с помощью мобильного телефона уже состоялся. О медленно вянущем букете. А теперь можно и основной заказ обсудить… Ведьма только за, похоже.

— Тогда, возможно, больше подойдет инфаркт? Инсульт?

Опять не то. Игорь опять качает головой.

— Слишком быстро.

Мелодичный, насквозь волшебный звон где-то по ту сторону водной глади изящнее становится будто. Филигранней. Ведьма назидательно грозит Игорю указательным пальцем левой руки, тремя перстнями унизанным. Дорогими. С каменьями солидных размеров и прекрасной огранки.

— Не скажи-и-и, полиция. Знаешь если, через сколько именно секунд вызвать скорую… Тогда перспективы феерические вырисовываются, да. Без ложной скромности.

— И?..

Ведьма улыбается одними губами. Быстро. А в глазах ее — спокойное, обманчивое до безобразия, но гиблое болото.

— Его спасут, но ходить после того спасения этот Ильин будет исключительно под себя. Долго. Мучительно. Родных упрашивая, чтоб они подушкой его, ну, того. Порешить согласились, чтоб не страдал очень. Люди ведь как умирать могут… Годами! Уж поверь моему опыту. Хочешь, гарантию дам, законник? Но с гарантийным обслуживаньем Ильина, чтоб он загибался как можно дольше, выйдет немного дороже, извини, без обид. Или без гарантийника? Это тебе обойдется дешевле, но и помрет он раньше.

Ведьма крутит перстеньки на левой ручке пальчиками правой. Говорит уверенно, деловито… Игорь щурится, хотя прекрасно может ее видеть. Он же волкодав наполовину. У него вполне сносное зрение.

— Кого-то мне это напоминает… Вспомнил. Олигарх Исаев скончался недавно. Сердце.

А у колдуньи такое выражение лица в данный момент — и не подумаешь на нее, разве настолько безобидное создание может!..

— Что?

— Не ты ли его третьего дня по просьбе наследницы капиталов или конкурента, допустим?.. Сердце прихватило же. А врачи сделать не смогли ничего.

Ведьма улыбается шире, на какую-то долю секунды словно бы невзначай показывает Игорю и снова прячет маленькие, но очень острые свои зубы. Все и сразу. А потом возвращает улыбке вежливый, деловой вид.

Можно подумать, что и не было того оскала. Показалось, бывает, после длинного-то и душного летнего дня. Перегреться если на солнышке, и не такое безо всякой магии привидится запросто и того легче.

— Да сам он, полиция, сам умер. Не выдержал дочкиных выкрутасов и… Честных волшебниц приплетать не надо к тому безобразию. Договорились?

Игорь кивает ведьме. А в какой уже раз подряд? Не считал он, сейчас не до того, да и по ее это части как-то больше. Подсчеты всевозможных мелочей. На то она и вампирша, разве нет?

— Договор дороже денег, согласен. Я к вам по частному вопросу, а не по работе на прием записался, Арина. Продолжим?

Она улыбается расслабленнее как-то в тот же миг. Ровнее.

— Согласна, уважаемый. Хотите, чтобы Ильин… Скажем так, страдал не физически, а душевно?

Игорь снова ей кивает. Отрывисто слишком. Плевать. Заметит она если… Что за печаль! И как-то вдруг они снова с нею на «вы».

— Можете узнать наверняка, Арина… О детях? Его.

Ведьма на пару секунд пропадает из виду. А когда возвращается, платьем струящимся, белоснежным в раковине взметнув, перстней на ее левой руке становится больше. Явно. И сделаны перстни эти не из металла… Вроде. А из чего ж тогда?..

— Кость это, законник, кость. Простите, но уж больно вы громко думать горазды.

Игорь невольно хмыкает. Вот же ведьма.

— Животного кость-то?

Арина мимолетно показывает в улыбке кромки своих клыков. Самые верхние.

— Как сказать… Все мы были и будем в какой-то степени частью природы. Итак. Дети, значит… С вас год.

— Согласен.

Игорь чувствует: нечто легкое, полупрозрачное, на сверкающую нить похожее, с болью тихой и с легким шуршанием от пальцев на руках его мгновенно так отделяется да ныряет в раковину. К ведьме. И ведьма сразу делается будто румяней. И бодрее…

— Однажды. Только… Не получилось. С ребенком, в смысле. Ой, простите, ошибочка вышла. Мать несостоявшаяся девушкой его близкого родственника была. Петр Хазин, знаете такого, возможно…

Еще бы. Наркотики, гонор, печальный финал. Игорю как-то показывали фото и этой родни Титовых. Бобровой и симбионтной почти, с выхухолями… По долгу службы и выживания для, разумеется. Показывали.

— Допустим, а что Ильин?

Ведьма снимает костяные перстни, чтобы снова их надеть. Игорь уверен, ему не кажется: ее украшения сейчас розовеют. Будто крови на них капнули, водой разбавив предварительно.

— Нашла, готово. Есть беременная, одна штука. Не жена.

Игорь почему-то не очень и удивлен.

— Дайте угадаю: он ее бросил, когда узнал о беременности?

Костяные перстни делаются краснее. Ярче.

— Нет. Она пока еще сама не знает о ребенке. А вот отношения… Как сказать. Женщина встречается с Ильиным недавно, познакомилась она с ним в интернете. Конфетно-букетная стадия. А друг о друге эти двое практически ничего не знают и знать не особо хотят, если интересуетесь моим ценным мнением.

— Пол?

— Треть года.

— Забирайте.

Прощаться с очередным куском собственной жизни менее больно, чем с тем, который был длиной в год. А ведьма расцветает новою улыбкой. Кажется, даже в глазах у нее чуть-чуть потеплела топь. Человечней будто сделалась. Смешно. Человечная трясина!

— У подружки Ильина может родиться мальчик, если она не сделает аборт.

Игорь погружает обе руки в воду. По запястья. Ведьме смотрит в глаза ее гиблые и обманчиво ясные. Карие они сейчас у нее? Или нет, серые… А то и вовсе — желтые. Да хоть фиолетовые! Ему-то что. Его грызет, грызет сейчас нечто куда более жуткое, чем сила колдовская этой Арины!

— Я хочу, чтобы незаметно для самих себя, постепенно эти двое поняли, как сильно они друг другу нравятся. Очень-очень сильно и очень-очень серьезно. Я хочу, чтобы они поженились. Хочу, чтоб дорожили они друг дружкой. И чтобы сын у них родился. Один-единственный. Хочу, чтоб больше детей не завели они, не получится отчего-то, пусть они захотят семью побольше, да не выйдет. И пусть радует их единственный сын, огорчений не приносит. А потом, когда проживёт их парень жизнь короткую, в четверть века без трех дней всего длиною, пусть скончается. Мучительно и страшно. А Ильин пусть живет дальше. Ест. Пьет. Дышит. Но дыру пусть огромную ничем он в сердце своем не зарастит. И жена его пусть на тень самой себя похожей станет, и пусть он мечется — навроде зверя в клетке, а помочь ей не сможет. Ничем. Никогда! Хм. Простите, увлёкся. В общем… Это всё. Сколько с меня?

Ведьма смотрит на Игоря. Не моргая. Будто медлит. Ценник нарастить хочет? И ладно. Он готов заплатить много и того больше. И заплатит. Прямо сейчас!

— Очень… Детализированный заказ. Многокомпонентный. Сложный, я бы сказала…

Значит, правда больше содрать ей захотелось. Игорь погружает руки глубже. По локоть. Вода то ли тёплая в раковине, то ли ему это кажется… Не суть!

— Арина, вы берете заказ?

Отражение ведьмы гладит ему кожу ладоней своими тонкими, колдовскими пальчиками. Отвлекает, шелком давно, недавно ли расплетенных кос щекочет, локтей касаясь. Правда (он почему-то уверен), заигрывания в том нет. Совсем. А есть что-то… Другое. Умиротворяющее будто. И бесконечно… Ласковое? Доброе?

— Я-то могу и не такое провернуть, если б совесть да коллеги твои позволить чудеса подобные могли, но… Игорь Максимович, ты же не этого хочешь.

Игорь смеётся. Тихо. Горько. С отцом он разругался давно и надолго. Паспорт, в котором отчество и фамилия не отцовские, а одного из отчимов, не даст соврать.

— А тебе, конечно, виднее?

— Угадать?

— Попробуй.

Ведьма улыбается печально и — светло. Отчего-то. Не в глаза — в душу смотрит. И греет, греет Игоря плащом золотым, черным ли из кос своих волшебных, от шеи до пят укутав. И уводит словно куда-то далеко-далеко, на чью-то уютную, тихую кухню, и за стол усаживает, чаю душистого предложить не забыв, и маленькую свою ладошку кладет ему на солнечное сплетение. Правую. Без перстней.

— На самом деле ты хочешь, чтоб у тебя перестало кровоточить вот здесь. А еще хочешь, чтобы жена твоя не рыдала от того страшного, чего ни одной матери не желают добрые люди. Но больше всего на свете ты сейчас хотел бы, чтоб и твоя боль сердечная, и горе жены, чтобы всё это дурным сном вдруг оказалось, а потом раздался звонок — не будильника, телефона. И чтоб звонок был от сына. Ты хочешь, чтобы он позвонил и сказал нечто вроде этого: «Мам, пап, в новостях ошиблись, это был не я. Домой прилечу, когда закончится сезон пожаров!» Я же понимаю, у меня и эмпатия, и дети есть. Ты не смотри, что морщин кот наплакал, я и на девятнадцать, и на сто девятнадцать выглядеть могу. А на самом деле… Давно живу на свете белом. И детей у меня за жизнь длинную набралось… Скажу если, сколько именно, не поверишь. Юная самая из дочерей так и по сей день живая. С ума сошла только, на заводе пострадав из-за недобросовестности одного выродка. А злые языки говорят, что я у нее красоту украла да молодость, будто мне своих мало. Так бывает, полиция. Люди, оборотни ли волшебство и сучность путают иной раз, а потом обижаться горазды, что их выдумка с реальностью совпадать отказывается. Понимаешь, к чему я клоню?

В дверь туалета пожарного общежития стучат. Игорь вздрагивает. Бесконечно ласковый, тягучий шепот волшебницы тает, растворяется, уходит куда-то вместе с нежным сиянием и тихим звоном… Прям как чай из раковины — дальше уходит. По трубе.

Хотя свой платок Игорь поймать успевает. Как и смеситель перевести в отключённый режим. Не хватало еще — коллегам сына потоп тут… Или засор. А всего-то: задумался на секунду, пока чашку сполоснуть ходил. Странно только, что у него с глазами, чешутся что-то… И нос закладывает.

— Извините, вы там еще долго?

Игорь отпирает дверь. Маленькая заспанная девочка (кажется, дочь Кости… да, точно, Лена Журавель, она еще предлагала Игорю за чаем нарисовать что-то на память) глазки обеими ладошками прикрывает. Оно и понятно: в коридоре темно, свет выключен, а в туалете — лампочка горит. Яркая.

— Заходите, Елена Константиновна, свободно.

Девочка приосанивается, названная так взросло, и воспитанно пропускает его на выход. Отнимает ладошки от век.

— А вы стирали, да?

Только сейчас Игорь замечает, что у него рукава праздничной рубахи отчего-то влажные. По локоть.

* * *

Дочь коллеги Макса благополучно возвращается из туалета, довольно тихо (ну, для человеческого ребенка) проходит дальше по коридору. А огромная, красивая Луна сияет в багете из открытой настежь форточки.

Заснуть бы, подъем-то ранний… Но Игорь не может, врочается с боку на бок. Садится на кровати. Рывком! Нюхает пододеяльник. Нет, показалось ему. Постельное бельё чистое, только после стирки. Но изголовье и ножки кровати, да что там, даже стены, дверь, край подоконника!..

Всё здесь, от мебели до фикуса в углу, как сговорилось и хранит не запах Макса даже, а следовые его количества. Такое, поднапрягшись, может учуять и человек с достаточно сносным обонянием, что уж говорить, если ты оборотень.

Игорь шмыгает носом. Шарит по тумбочке у кровати сына в поисках носового платка, не глядя. Даже внезапный насморк сейчас не спасает! Рука натыкается на сотовый телефон. Что ж…

— Арина, здравствуйте еще раз. Извините, что так поздно. Я… Звонил в полночь. По поводу букета.

— Да, Игорь, помню. Одуванчики для вашей супруги. Не извиняйтесь, пожалуйста. Вы хотите как-либо дополнить свой заказ?

— Нет. То есть… Понимаете, Ира, моя жена… В общем, мы с ней вместе почти треть века. А наш сын!.. Понимаете, здесь всё им пахнет, насквозь пропиталось, я так больше не могу. А она дома. Она там сейчас одна, и тоже плохо спит последнее время, и… Простите, но мне правда не следовало вам звонить повторно.

Как же глупо… Он взрослый мужик, в полиции работает. Спрашивается, и чего расклеился? И глаза у него щиплет… Опять. Это всё насморк виноват! Точно он. Игорь понимает: ситуация так себе. Но добрая ворожея не спешит класть трубку.

— Думаю, что могу вам помочь. Совсем немного. Это очень простое, но действенное средство.

Хорошо бы! Игорь задерживает дыхание.

— Как это средство работает?

Мелодичный, тихий звон становится будто еще мягче, еще… Уютнее? Как и голос волшебницы.

— Если хотите, наколдую легкий, освежающий совместный сон вам и жене. Всего за неделю вашего бесценного времени. Как вы на это смотрите, Игорь?

* * *

Она прячет симпатичный, новенький смартфон под замок. Еще кольца и прочую бутафорию убрать бы по шкатулкам… А сил не осталось. Ладно, с утра пораньше уберет. Дочь эти побрякушки так и так не особо жалует, вряд ли за остаток ночи у нее интерес к ним пробудится. А пока — спать! Вот клубок досматывает — и больше ни одного заказа. Пока не взойдет солнце.

Молодая и миловидная, но в общем-то вполне обычная с виду женщина тихо, на цыпочках подкрадывается к той из кроватей, где спит женщина постарше. Тоже с виду, по крайней мере. И стоит та, что моложе смотрится, в дыхание спящей вслушиваясь. И клубочек серебристый, блестящий сматывает. Ниточка за ниточкой… И на комод вместительный, пузатый нет-нет да и бросит взгляд, помаргивая да позевывая, от трудов-то умаявшись.

Что и говорить, клубков у нее в последнее время жизненных прибавляется, активно люди неволшебные да оборотни время свое на чудеса обменивают… Должно, ленивей стали. Или закомплексованнее, кто ж их разберет.

Колдунья вынимает из аккуратной прически в два пучка три невидимки. Закрепляет на готовом клубке чуть распушившийся кончик сверкающей и шустрой, живой будто нитки. А вот и старичок-комод… С полочками и ярлычками.

Например, на стикере возле особенно пышного клубка из тех, что поновей, так написано: «Ильин Р. Р., от матери, тридцать лет единовременно, безопасность в связи с любыми неприятностями на новой работе».

Колдунья вздыхает едва слышно, стопку наволочек приподняв. На портрет мозаичный парня кудрявого из стекол цветных работы древней глядит мимолетно.

— Здравствуй, свет мой на множество лет. Не поверишь, кто сегодня звонил. Один из твоих мальчишек. Так я его отправила проветриться. Не благодари.

Колдунья раскладывает вещи по местам, запирает комод. Умыться бы теперь наскоро — и спать! А что в окне Луна светлая, некровавая, так и хорошо… Наверное.

Колдунья смотрит на Луну. Думает, права ли, помимо луга с одуванчиками бессчетными что другое в сон один поместивши…

А за много-много километров от дома ее спит другая женщина. И снятся ей те одуванчики, и день ясный, солнечный, и муж любимый. И мужу ее тот же самый сон является. Хорошо на пригорке березу, ветром поваленную, найти. Сесть на нее, передохнуть, обнявшись…

— Мам, пап, а ежевику сегодня начнем варить? Поспела, вкуснотища!

Кудрявый, весь в отца, школьник из-за бревна березового высовывается. Котенком заморским, калимантанским обернувшись, по бревну идет к родителям, лукошко крошечное с ягодами в зубах несет…

Мать улыбается во сне, мужа обнимая крепче, и наяву, подушку обняв. А муж и рад. Ежевику вон пробует, сына гладит…

— Макс, а ты когда домой-то собираешься?

Котенок снова превращается в мальчика, но голову кудрявую из-под отцовской руки убрать не торопится.

— Думаю, года через два, пап. Или три, возможно… Там видно будет!