Мягкая пасть (джен)

— Как добрались?

— Хорошо, спасибо.

Начальник той группы, в которой состоял Максим, говорит что-то о церемонии, о том, где остановиться… А потом вдруг спешит принести извинения за случайную невежливость и представляется. Игорь жмет ему руку с привычной аккуратностью. Вполсилы и того мягче. Потому что люди хрупкие.

— Макс говорил, вы очень толковый инструктор, Алексей Павлович. Когда приезжал домой, рассказывал, что да как…

Соколов начинает потеть немного сильнее, чем секундой раньше. У людей слабое обоняние. Люди боятся хищников.

— Я… Пытался. Честно. Простите.

Игорь разжимает пальцы. Чужая ладонь, трудовая, мозолистая, как-то слишком торопливо, резко даже выскальзывает из его собственной.

— Так бывает. Понимаю. Не вините себя.

Они кивают друг другу. Правильные слова произносятся своим чередом. Руководитель Макса говорит что-то о вещах, которые можно забрать и…

Игорю хочется выть. Как в том поселке, где он работал участковым всю жизнь Макса. Почти двадцать пять лет (Господи, это же мало!) собственной жизни. Пусть далекие предки Игоря так переговаривались друг с другом, и Макса он тоже научил, а толку?!

Люди же не умеют быстро бегать и на скорость рыть норы, когда становится чересчур жарко. Зато люди не боятся огня. Макс только внешне был в его, Игоря, породу. А захоти Игорь сейчас вцепиться А. П. Соколову в горло, тому не удастся спастись… Но Игорь не хочет его убить. Не хочет же, правда?

— Макс говорил много хорошего и о всей группе.

Соколов начинает потеть чуть менее нервно. Это правильно, не бойтесь, на вас не охотятся!

— Да, мировые ребята.

Игорь правда-правда не жаждет крови. Не вина этого инструктора, что люди когда-то покорили природу, только сказать ей об этом забыли. Ведь леса горят, горели и будут гореть, а? Закон все той же природы.

— Вас подвезти?

— Будьте добры. Если не затруднит.

Уже сидя в чужой машине и законопослушно пристегивая ремень безопасности, Игорь думает об инфантильном ничтожестве, которое утопило спутниковый телефон в тот день. И о том думает, что хочет сделать, когда увидит ничтожество. Без свидетелей, после церемонии…

Потому что люди правда медленно бегают. И очень плохо видят в темноте.

— Это кто, брат?

— Не поверишь, отец.

Люди растут быстро. Оборотни стареют медленнее. Игорь делает вид, что не слышит разговор сотрудниц местной бухгалтерии. Как и всхлипывания их обеих, когда одна произносит заветное имя, а другая пробует утешить коллегу, передавая той едва начатый кулек бумажных носовых платков.

— Он из оборотней?

— Да. Максим… Максим говорил, что волкодавы у него есть по отцовской линии. Борзые. Русские. А бабушка одна так и вовсе — кошка. Редкой красоты экзотика, южная автономная область. Из наших.

— Гаити? Гавайи?

— Суматра, кажется. Или Мадагаскар… Извини, что-то не припомню. А мама у него человеческая полностью.

Ни-че-го, Игорь привык. Давно. Им кажется, что они говорят достаточно тихо, и пусть. У людей часто нет умения доверительно общаться по-другому.

— Помню, Максим упоминал как-то на репетиции, что его мама с папой согласилась познакомиться, так как тот на гитаре просто нечеловечески хорошо играл…

— Не слышала. Как жаль! В отпуске я была, наверное.

У людей зачастую посредственный слух, в том числе — музыкальный, но Максу было плевать. Глухая, страшная тоска забирается Игорю под кожу.

Паре-другой комарих от аналогичной прыти он прописывает единственно верное средство. Разумеется, это смерть.

А вот с воспоминаниями сложнее куда… Их не прихлопнешь с огромной скоростью. Отмахнуться от них и того тяжелее! Игорь старается не моргать. А мысли лезут в голову, царапают мозг…

Кажется, от энтузиазма, которым делился Макс запросто и с кем угодно, пели даже камни. Но такое больше не повторится. Их с Ирой сын мертв. А мать Игоря — калимантанка, да. Редкий зверь в наших меридианах с широтами. И жена Игоря — из людей. С посредственным обонянием и слухом. Как для оборотних. И что? Ира ж его не только за пять чувств ценит, поди. Как и он — ее!

— Так Максим у отца играть учился?

— Да, у него. Тот и других подтягивал, кто хотел музыкой заниматься у них в деревенском клубе.

Игорь смотрит прямо перед собой. На стойку микрофона. Туда, возле кулис, чуть правее центра сцены актового зала. Кажется, награждение должно начаться очень скоро.

Да, Игорь помнит, как жил с женой и сыном, когда уехал из Петербурга в деревню. Помнит он и то, что творил по молодости лет… До женитьбы еще. Бывало, жульничал самую малость, с гитарой-то.

Например, чтоб не осталось шансов у соседских ребят-человеков, когда самая-самая прекрасная в мире девушка, юно родителей зля, обвешалась пирсингом у мастера из салона в доме напротив.

Она тогда еще помогала своей подруге музыканта выбрать для какого мероприятия в кафе…

Сейчас его Ира если что и носит, так пару серег. И обручальное кольцо. И наручные часы, Макс подарил на юбилей. Совсем недавно. Бывает же, а? Часы по-прежнему бойко тикать горазды, а сердце того, кто их подарил, уже не бьется.

Забавно… Как-то так по жизни получается, что смартфоны и прочее новое интересней в их семье поколениям, которые старше. Родителям Иры, например… Ее бабушке. Родители Игоря тоже любят блеснуть знанием хоть молодежного сленга, хоть того, какой прибор… Извините, какой гаджет сейчас буквально всем нужен. Всем ли?..

Игорь сдавливает обеими руками сквозь пакет гриф возвращенной ему Соколовым гитары, почерневший от гари. Целый и невредимый. Как Ирины часы. Изо всех сил Игорь сейчас этот несчастный гриф!.. Но гитара Макса не ломается. Как там шептала в ночи колдунья, заговорившая ее? Вещи бывают долговечнее людей. Не обманула чародейка. Не зря плату взяла за свои чудеса.

Игорь оставляет гитару сына в покое, к соседнему, пустующему из-за ковидных ограничений, креслу ее прислоняет обугленным, но тоже издевательски целым боком. В прозрачной упаковке.

Интересно, а закажи он, Игорь, несколько лет назад вместо защитных чар для гитары что-то другое у той ведьмы из архангельской глуши… Макс выжил бы?

* * *

— Как надумаете, возвращайтесь. У моей жены пирог сегодня… Мы вам оставим! Она вас просила, мол, заходите…

— Спасибо. Передайте ей, что обязательно зайду. Только воздухом подышу сначала немного и… К вам.

Летом темнеет поздно. Коллега Макса (Костя, вроде… ну да, его зовут так, как маминого человеческого мужа звали, Игорь помнит) улыбается как-то болезненно, грустно в этой расчудесной летней сумеречности, которая и не началась еще толком.

— Вы… Правда заходите. Не сомневайтесь. Вы… Нас не стесните, честно.

Пожарный вроде как уходит, оглядываясь через каждые несколько шагов. Словно бы обидеть боится. Или и того хуже — оставить Игоря наедине с памятником. И мыслями. Разными, да только есть у них сейчас нечто общее: все они невеселые. Очень. Одна мрачнее другой.

И ничего, если Костя этот не может знать ничего конкретного, в мозг не влезть ему оборотнический, человек же, да и колдовать не силен… Игорь ему как можно безобиднее кивает, идите, мол, не волнуйтесь.

Тех людей, которые в магии разбираются, за версту слышно. Звенит что-то в натуре их волшебной, поет… И сияет. Как у ворожеи, например, что вещи Макса заговаривала от высоких температур. Игорю ли не знать!

Но как чувствует Костя Журавель — страшное что-то надвигается, жрет отца его погибшего товарища… Изнутри. Старательно жрет. Голодно. Вот и не уходит Костя, мнется, разговор затягивает… Хороший он человек. Хороших людей вообще много.

Игорь снова кивает. И за голосом своим следит, чтоб интонация побезобидней, поспокойнее бы удалась…

— Я скоро буду, не теряйте.

— Хорошо.

…Убедившись, что пожарный действительно ушел, Игорь достает из внутреннего кармана любимой куртки телефон. Жена отвечает на его звонок почти моментально.

— Ир, я… Первым же рейсом. Тут переночую — и домой. Билеты только такие были, сама знаешь. А Макса наградили сегодня. Герой он у нас теперь и официально тоже. Вот.

— Жду. Я… Смотрела. Церемонию. В новостях показали, как тебе звезду его… Вручили. И фото видела. На стене. Он там такой… Молодой.

В голосе Иры слезы. Целый океан тех слез!.. Хотя она изо всех сил пытается так сделать, чтоб не дрожал голос ее. А если дрожь и есть, так чтоб хотя бы не слишком явная… Игорь всё равно слышит. Он же оборотень. А был бы человеком!..

— Ты это… Ир, поздно не ложись, а? Заснуть попробуй. Я там отвар в чайнике… До встречи.

— Возвращайся.

Игорь перекладывает старую нокию из одной руки в другую.

— Обязательно. Пока!

У людей паршивое зрение. Особенно в том случае, когда выпендриваются, очки нацепив не по здоровью! Особенно — если вот-вот стемнеет. Игорь бесшумно идет к скамейке. Чуть поодаль — куст сирени. Отлично. Как по заказу.

Ветер услужливо сообщает: в сторону Игоря от контрольно-пропускного движется цель. Человеческая, нерасторопная!.. Шумная. Движется и по экрану смартфона пальцами жать успевает. Молодая цель. Наглая. Сегодняшнюю церемонию пропустившая, в столицу катаючись по каким-то делам.

— Катя, я вернулся.

Игорь готовится к броску возле сирени. Не ошибиться бы… Но нет, всё правильно: цель пахнет, как и местный шкаф с вещами Ильина, Игорь в этом уверен. Сам проверил, когда вещи сына из общежития пожарных забрать ходил. А что людей он, Игорь Гром, не убивал раньше никогда… И что закон уважает… Яростное, прожорливое что-то ворочается у Игоря в мыслях. И того глубже вгрызается. Душу тянет. В сердце впивается.

— Кать, слушай, а родственники Макса были?

Луна кажет бледный, серебряный бок из туч. Игорь и без ее помощи видит: у ничтожной, медлительной его цели ну очень знакомые черты. Семейства уважаемого краснокнижных оборотней. Выхухоли Титовы, кто бы мог подумать…

А это меняет дело. Точнее, поправки вносит, суть не затрагивая! Игорь отступает дальше за куст. По-прежнему бесшумно. Цель проходит мимо. Живая. Здоровая. Счастливая! Ну… Это пока.

Дождавшись, когда родственник Титовых скроется из виду, Игорь снова берется за мобильник.

— Здравствуйте. Добро и справедливость за умеренную плату. Чем я могу вам помочь?

Игорь улыбается. Если бы Ильин мог видеть эту улыбку, помер бы на месте, возможно. От первобытного ужаса.

— Добрый вечер, Арина. Вы огнеупорку ставили на вещи для пожарного как-то раз, помните? Гитара, сотовый телефон…

В трубке будто тихонько, но очень мелодично звенят чем-то. Фоном. Сквозь километры.

— Припоминаю… Желаете заказать что-то подобное сейчас?

Игорь глотает какого-то мелкого ночного кровососа на подлете. Вкусный.

— Не совсем. Я… Хочу попросить вас наколдовать нечто более… Солидное. Это подарок для жены.

Фоновый звон в трубке делается как будто минорней. Холоднее. А голос колдуньи привычно вежливый. Деловой.

— Прекрасно. Тогда перезвоните чуть позже, а я пока расплету косы. Вас устроит полночь?

Игорь смотрит на Луну. Ох, а тучи-то ее покидают всё быстрее, должно, ветер усиливается…

— Арина, обязательно перезвоню вам. Сегодня в полночь. Ждите!

— Понос на юбилее матери? Нестояк в постели с дамой сердца?

Игорь качает головой.

— Слишком просто.

Игорь глядит на отражение колдуньи в раковине. Полупустой. Или полной — на пятьдесят где-то из ста возможных. Процентов. Это как посмотреть, конечно… Сам набрал, сам и заткнул. Платком. Носовым. Все-таки эдак по старинке надежнее общаться. А совесть — что… Пусть о ней те лучше рассуждают, чьи дети живы! Игорь морщит лоб, снова качает головой. Едва касаясь поверхности воды пальцами.

Когда только началась тихая, ясная полночь, безобидный разговор-прикрытие с помощью мобильного телефона уже состоялся. О медленно вянущем букете. А теперь можно и основной заказ обсудить… Ведьма только за, похоже.

— Тогда, возможно, больше подойдет инфаркт? Инсульт?

Опять не то. Игорь опять качает головой.

— Слишком быстро.

Мелодичный, насквозь волшебный звон где-то по ту сторону водной глади изящнее становится будто. Филигранней. Ведьма назидательно грозит Игорю указательным пальцем левой руки, тремя перстнями унизанным. Дорогими. С каменьями солидных размеров и прекрасной огранки.

— Не скажи-и-и, полиция. Знаешь если, через сколько именно секунд вызвать скорую… Тогда перспективы феерические вырисовываются, да. Без ложной скромности.

— И?..

Ведьма улыбается одними губами. Быстро. А в глазах ее — спокойное, обманчивое до безобразия, но гиблое болото.

— Его спасут, но ходить после того спасения этот Ильин будет исключительно под себя. Долго. Мучительно. Родных упрашивая, чтоб они подушкой его, ну, того. Порешить согласились, чтоб не страдал очень. Люди ведь как умирать могут… Годами! Уж поверь моему опыту. Хочешь, гарантию дам, законник? Но с гарантийным обслуживаньем Ильина, чтоб он загибался как можно дольше, выйдет немного дороже, извини, без обид. Или без гарантийника? Это тебе обойдется дешевле, но и помрет он раньше.

Ведьма крутит перстеньки на левой ручке пальчиками правой. Говорит уверенно, деловито… Игорь щурится, хотя прекрасно может ее видеть. Он же волкодав наполовину. У него вполне сносное зрение.

— Кого-то мне это напоминает… Вспомнил. Олигарх Исаев скончался недавно. Сердце.

А у колдуньи такое выражение лица в данный момент — и не подумаешь на нее, разве настолько безобидное создание может!..

— Что?

— Не ты ли его третьего дня по просьбе наследницы капиталов или конкурента, допустим?.. Сердце прихватило же. А врачи сделать не смогли ничего.

Ведьма улыбается шире, на какую-то долю секунды словно бы невзначай показывает Игорю и снова прячет маленькие, но очень острые свои зубы. Все и сразу. А потом возвращает улыбке вежливый, деловой вид.

Можно подумать, что и не было того оскала. Показалось, бывает, после длинного-то и душного летнего дня. Перегреться если на солнышке, и не такое безо всякой магии привидится запросто и того легче.

— Да сам он, полиция, сам умер. Не выдержал дочкиных выкрутасов и… Честных волшебниц приплетать не надо к тому безобразию. Договорились?

Игорь кивает ведьме. А в какой уже раз подряд? Не считал он, сейчас не до того, да и по ее это части как-то больше. Подсчеты всевозможных мелочей. На то она и вампирша, разве нет?

— Договор дороже денег, согласен. Я к вам по частному вопросу, а не по работе на прием записался, Арина. Продолжим?

Она улыбается расслабленнее как-то в тот же миг. Ровнее.

— Согласна, уважаемый. Хотите, чтобы Ильин… Скажем так, страдал не физически, а душевно?

Игорь снова ей кивает. Отрывисто слишком. Плевать. Заметит она если… Что за печаль! И как-то вдруг они снова с нею на «вы».

— Можете узнать наверняка, Арина… О детях? Его.

Ведьма на пару секунд пропадает из виду. А когда возвращается, платьем струящимся, белоснежным в раковине взметнув, перстней на ее левой руке становится больше. Явно. И сделаны перстни эти не из металла… Вроде. А из чего ж тогда?..

— Кость это, законник, кость. Простите, но уж больно вы громко думать горазды.

Игорь невольно хмыкает. Вот же ведьма.

— Животного кость-то?

Арина мимолетно показывает в улыбке кромки своих клыков. Самые верхние.

— Как сказать… Все мы были и будем в какой-то степени частью природы. Итак. Дети, значит… С вас год.

— Согласен.

Игорь чувствует: нечто легкое, полупрозрачное, на сверкающую нить похожее, с болью тихой и с легким шуршанием от пальцев на руках его мгновенно так отделяется да ныряет в раковину. К ведьме. И ведьма сразу делается будто румяней. И бодрее…

— Однажды. Только… Не получилось. С ребенком, в смысле. Ой, простите, ошибочка вышла. Мать несостоявшаяся девушкой его близкого родственника была. Петр Хазин, знаете такого, возможно…

Еще бы. Наркотики, гонор, печальный финал. Игорю как-то показывали фото и этой родни Титовых. Бобровой и симбионтной почти, с выхухолями… По долгу службы и выживания для, разумеется. Показывали.

— Допустим, а что Ильин?

Ведьма снимает костяные перстни, чтобы снова их надеть. Игорь уверен, ему не кажется: ее украшения сейчас розовеют. Будто крови на них капнули, водой разбавив предварительно.

— Нашла, готово. Есть беременная, одна штука. Не жена.

Игорь почему-то не очень и удивлен.

— Дайте угадаю: он ее бросил, когда узнал о беременности?

Костяные перстни делаются краснее. Ярче.

— Нет. Она пока еще сама не знает о ребенке. А вот отношения… Как сказать. Женщина встречается с Ильиным недавно, познакомилась она с ним в интернете. Конфетно-букетная стадия. А друг о друге эти двое практически ничего не знают и знать не особо хотят, если интересуетесь моим ценным мнением.

— Пол?

— Треть года.

— Забирайте.

Прощаться с очередным куском собственной жизни менее больно, чем с тем, который был длиной в год. А ведьма расцветает новою улыбкой. Кажется, даже в глазах у нее чуть-чуть потеплела топь. Человечней будто сделалась. Смешно. Человечная трясина!

— У подружки Ильина может родиться мальчик, если она не сделает аборт.

Игорь погружает обе руки в воду. По запястья. Ведьме смотрит в глаза ее гиблые и обманчиво ясные. Карие они сейчас у нее? Или нет, серые… А то и вовсе — желтые. Да хоть фиолетовые! Ему-то что. Его грызет, грызет сейчас нечто куда более жуткое, чем сила колдовская этой Арины!

— Я хочу, чтобы незаметно для самих себя, постепенно эти двое поняли, как сильно они друг другу нравятся. Очень-очень сильно и очень-очень серьезно. Я хочу, чтобы они поженились. Хочу, чтоб дорожили они друг дружкой. И чтобы сын у них родился. Один-единственный. Хочу, чтоб больше детей не завели они, не получится отчего-то, пусть они захотят семью побольше, да не выйдет. И пусть радует их единственный сын, огорчений не приносит. А потом, когда проживёт их парень жизнь короткую, в четверть века без трех дней всего длиною, пусть скончается. Мучительно и страшно. А Ильин пусть живет дальше. Ест. Пьет. Дышит. Но дыру пусть огромную ничем он в сердце своем не зарастит. И жена его пусть на тень самой себя похожей станет, и пусть он мечется — навроде зверя в клетке, а помочь ей не сможет. Ничем. Никогда! Хм. Простите, увлёкся. В общем… Это всё. Сколько с меня?

Ведьма смотрит на Игоря. Не моргая. Будто медлит. Ценник нарастить хочет? И ладно. Он готов заплатить много и того больше. И заплатит. Прямо сейчас!

— Очень… Детализированный заказ. Многокомпонентный. Сложный, я бы сказала…

Значит, правда больше содрать ей захотелось. Игорь погружает руки глубже. По локоть. Вода то ли тёплая в раковине, то ли ему это кажется… Не суть!

— Арина, вы берете заказ?

Отражение ведьмы гладит ему кожу ладоней своими тонкими, колдовскими пальчиками. Отвлекает, шелком давно, недавно ли расплетенных кос щекочет, локтей касаясь. Правда (он почему-то уверен), заигрывания в том нет. Совсем. А есть что-то… Другое. Умиротворяющее будто. И бесконечно… Ласковое? Доброе?

— Я-то могу и не такое провернуть, если б совесть да коллеги твои позволить чудеса подобные могли, но… Игорь Максимович, ты же не этого хочешь.

Игорь смеётся. Тихо. Горько. С отцом он разругался давно и надолго. Паспорт, в котором отчество и фамилия не отцовские, а одного из отчимов, не даст соврать.

— А тебе, конечно, виднее?

— Угадать?

— Попробуй.

Ведьма улыбается печально и — светло. Отчего-то. Не в глаза — в душу смотрит. И греет, греет Игоря плащом золотым, черным ли из кос своих волшебных, от шеи до пят укутав. И уводит словно куда-то далеко-далеко, на чью-то уютную, тихую кухню, и за стол усаживает, чаю душистого предложить не забыв, и маленькую свою ладошку кладет ему на солнечное сплетение. Правую. Без перстней.

— На самом деле ты хочешь, чтоб у тебя перестало кровоточить вот здесь. А еще хочешь, чтобы жена твоя не рыдала от того страшного, чего ни одной матери не желают добрые люди. Но больше всего на свете ты сейчас хотел бы, чтоб и твоя боль сердечная, и горе жены, чтобы всё это дурным сном вдруг оказалось, а потом раздался звонок — не будильника, телефона. И чтоб звонок был от сына. Ты хочешь, чтобы он позвонил и сказал нечто вроде этого: «Мам, пап, в новостях ошиблись, это был не я. Домой прилечу, когда закончится сезон пожаров!» Я же понимаю, у меня и эмпатия, и дети есть. Ты не смотри, что морщин кот наплакал, я и на девятнадцать, и на сто девятнадцать выглядеть могу. А на самом деле… Давно живу на свете белом. И детей у меня за жизнь длинную набралось… Скажу если, сколько именно, не поверишь. Юная самая из дочерей так и по сей день живая. С ума сошла только, на заводе пострадав из-за недобросовестности одного выродка. А злые языки говорят, что я у нее красоту украла да молодость, будто мне своих мало. Так бывает, полиция. Люди, оборотни ли волшебство и сучность путают иной раз, а потом обижаться горазды, что их выдумка с реальностью совпадать отказывается. Понимаешь, к чему я клоню?

В дверь туалета пожарного общежития стучат. Игорь вздрагивает. Бесконечно ласковый, тягучий шепот волшебницы тает, растворяется, уходит куда-то вместе с нежным сиянием и тихим звоном… Прям как чай из раковины — дальше уходит. По трубе.

Хотя свой платок Игорь поймать успевает. Как и смеситель перевести в отключённый режим. Не хватало еще — коллегам сына потоп тут… Или засор. А всего-то: задумался на секунду, пока чашку сполоснуть ходил. Странно только, что у него с глазами, чешутся что-то… И нос закладывает.

— Извините, вы там еще долго?

Игорь отпирает дверь. Маленькая заспанная девочка (кажется, дочь Кости… да, точно, Лена Журавель, она еще предлагала Игорю за чаем нарисовать что-то на память) глазки обеими ладошками прикрывает. Оно и понятно: в коридоре темно, свет выключен, а в туалете — лампочка горит. Яркая.

— Заходите, Елена Константиновна, свободно.

Девочка приосанивается, названная так взросло, и воспитанно пропускает его на выход. Отнимает ладошки от век.

— А вы стирали, да?

Только сейчас Игорь замечает, что у него рукава праздничной рубахи отчего-то влажные. По локоть.

* * *

Дочь коллеги Макса благополучно возвращается из туалета, довольно тихо (ну, для человеческого ребенка) проходит дальше по коридору. А огромная, красивая Луна сияет в багете из открытой настежь форточки.

Заснуть бы, подъем-то ранний… Но Игорь не может, врочается с боку на бок. Садится на кровати. Рывком! Нюхает пододеяльник. Нет, показалось ему. Постельное бельё чистое, только после стирки. Но изголовье и ножки кровати, да что там, даже стены, дверь, край подоконника!..

Всё здесь, от мебели до фикуса в углу, как сговорилось и хранит не запах Макса даже, а следовые его количества. Такое, поднапрягшись, может учуять и человек с достаточно сносным обонянием, что уж говорить, если ты оборотень.

Игорь шмыгает носом. Шарит по тумбочке у кровати сына в поисках носового платка, не глядя. Даже внезапный насморк сейчас не спасает! Рука натыкается на сотовый телефон. Что ж…

— Арина, здравствуйте еще раз. Извините, что так поздно. Я… Звонил в полночь. По поводу букета.

— Да, Игорь, помню. Одуванчики для вашей супруги. Не извиняйтесь, пожалуйста. Вы хотите как-либо дополнить свой заказ?

— Нет. То есть… Понимаете, Ира, моя жена… В общем, мы с ней вместе почти треть века. А наш сын!.. Понимаете, здесь всё им пахнет, насквозь пропиталось, я так больше не могу. А она дома. Она там сейчас одна, и тоже плохо спит последнее время, и… Простите, но мне правда не следовало вам звонить повторно.

Как же глупо… Он взрослый мужик, в полиции работает. Спрашивается, и чего расклеился? И глаза у него щиплет… Опять. Это всё насморк виноват! Точно он. Игорь понимает: ситуация так себе. Но добрая ворожея не спешит класть трубку.

— Думаю, что могу вам помочь. Совсем немного. Это очень простое, но действенное средство.

Хорошо бы! Игорь задерживает дыхание.

— Как это средство работает?

Мелодичный, тихий звон становится будто еще мягче, еще… Уютнее? Как и голос волшебницы.

— Если хотите, наколдую легкий, освежающий совместный сон вам и жене. Всего за неделю вашего бесценного времени. Как вы на это смотрите, Игорь?

* * *

Она прячет симпатичный, новенький смартфон под замок. Еще кольца и прочую бутафорию убрать бы по шкатулкам… А сил не осталось. Ладно, с утра пораньше уберет. Дочь эти побрякушки так и так не особо жалует, вряд ли за остаток ночи у нее интерес к ним пробудится. А пока — спать! Вот клубок досматывает — и больше ни одного заказа. Пока не взойдет солнце.

Молодая и миловидная, но в общем-то вполне обычная с виду женщина тихо, на цыпочках подкрадывается к той из кроватей, где спит женщина постарше. Тоже с виду, по крайней мере. И стоит та, что моложе смотрится, в дыхание спящей вслушиваясь. И клубочек серебристый, блестящий сматывает. Ниточка за ниточкой… И на комод вместительный, пузатый нет-нет да и бросит взгляд, помаргивая да позевывая, от трудов-то умаявшись.

Что и говорить, клубков у нее в последнее время жизненных прибавляется, активно люди неволшебные да оборотни время свое на чудеса обменивают… Должно, ленивей стали. Или закомплексованнее, кто ж их разберет.

Колдунья вынимает из аккуратной прически в два пучка три невидимки. Закрепляет на готовом клубке чуть распушившийся кончик сверкающей и шустрой, живой будто нитки. А вот и старичок-комод… С полочками и ярлычками.

Например, на стикере возле особенно пышного клубка из тех, что поновей, так написано: «Ильин Р. Р., от матери, тридцать лет единовременно, безопасность в связи с любыми неприятностями на новой работе».

Колдунья вздыхает едва слышно, стопку наволочек приподняв. На портрет мозаичный парня кудрявого из стекол цветных работы древней глядит мимолетно.

— Здравствуй, свет мой на множество лет. Не поверишь, кто сегодня звонил. Один из твоих мальчишек. Так я его отправила проветриться. Не благодари.

Колдунья раскладывает вещи по местам, запирает комод. Умыться бы теперь наскоро — и спать! А что в окне Луна светлая, некровавая, так и хорошо… Наверное.

Колдунья смотрит на Луну. Думает, права ли, помимо луга с одуванчиками бессчетными что другое в сон один поместивши…

А за много-много километров от дома ее спит другая женщина. И снятся ей те одуванчики, и день ясный, солнечный, и муж любимый. И мужу ее тот же самый сон является. Хорошо на пригорке березу, ветром поваленную, найти. Сесть на нее, передохнуть, обнявшись…

— Мам, пап, а ежевику сегодня начнем варить? Поспела, вкуснотища!

Кудрявый, весь в отца, школьник из-за бревна березового высовывается. Котенком заморским, калимантанским обернувшись, по бревну идет к родителям, лукошко крошечное с ягодами в зубах несет…

Мать улыбается во сне, мужа обнимая крепче, и наяву, подушку обняв. А муж и рад. Ежевику вон пробует, сына гладит…

— Макс, а ты когда домой-то собираешься?

Котенок снова превращается в мальчика, но голову кудрявую из-под отцовской руки убрать не торопится.

— Думаю, года через два, пап. Или три, возможно… Там видно будет!

— Привет.

— С возвращением. Заходи, ужинать будем, а после увидишь, какую я Максу гитару нарисовала. Еще остров для отпусков, машину с квартирой. Сейчас только закончу тут и…

Ира ворошит мусор кочергой. В бочке, во дворе. Тот медленно догорает, без спешки… А вот Игорь торопится, отпирая и снова запирая калитку да обходя бочку по широкой дуге. На ходу принюхивается — машинально.

Несколько веток, сломанные бурей на днях, сорняки… Бумага? Вроде она. И какая-то другая, смутно знакомая штука… Пластмассовая, что ли. Еще с чем-то… Наверное, краситель или там стабилизатор какой. Таким на кассах от стеллажей всяких с конфетной мелочью пахнет. Странно только, почему Ира купила эту гадость, раз обычно ее не ест, да и упаковку от химозных сладостей жечь… Зачем? Бумагу сжигать у них принято в печи дома, а пластик да всякое прочее из химического и вовсе не жгут… Впрочем, что за беда? Захотелось так Ире. Не будет же он ей штраф выписывать! Сейчас — точно. Смысл?!

Игорь шмыгает носом. А глаза у него опять слезятся, и нос закладывает, что ты будешь делать… Это всё дым виноват бочечный. И простуда! В самолете продуло, наверное. Пока туда летел. А на обратном пути «везло» ему и того больше: сидел между двумя чихающими гражданами. Спасибо хоть, что не ковид! На спад пошла зараза. Хорошо.

— Это тебе.

Ира смотрит на букет в его руках. А на гитару в чехле старается очень сейчас — не глядеть. Ахает. Будто от резкой боли. В глазах заплаканных ее много и того больше. Но потом робкая, тихая радость пробивается сквозь боль эту, просоленную насквозь.

Если не назло, не вопреки, то — хоть на секунду. Чтоб с ума не сойти. Живой себя почувствовать. Целой. Или… По крайней мере, не настолько разбитой, как Ира себя чувствует с того дня, когда ей на работу позвонили, выразить чтоб соболезнования и рассказать, что Макс!..

А одуванчики она любит. Игорь уже столько лет дарит их ей… Начиная с первого свидания. Хорошие цветы. Солнцем пахнут. Светом.

Ира улыбается мужу, тянется его поцеловать. Родная, лучшая самая! И ничего страшного, если дымная. Так, немного. Слегка. Игорь привычно давит в себе природный, древний ужас первых оборотней. Целует жену в ответ. От всего сердца.

Да, он помнит: его Ира — из человеческих женщин. Нет, он не сомневается: зла она ему не желает. Просто Ира жгла мусор, вот и пропахла у нее одежда заодно с нею самой, огня смертоносного духом напиталась. Люди и оборотни могут быть вместе, могут! Относительно долго. И даже счастливо, вот…

— Спасибо, они чудесные.

— И не вянуть долго будут. Мне одна чародейка пообещала. С гарантией.

— Даже так? Вот и посмотрим!

— Обязательно.

Игорь отстраняется нехотя, по ленте белой, траурной в косах жены взглядом скользит. Сквозь носа то пропадающую, то возвращающуюся настырно заложенность простудную ловит жадно родной аромат, наизусть выученный. Не дыма, не духов. Ее собственный.

А что чуть изменился тот словно, из глубины лет будто вынырнув, тоже знакомо эдак, мягко, другим немного сделался, родным да близким оставаясь… Что за перемена? Отчего? Ведь правда знакомое нечто. Давнее относительно. По человеческим если меркам…

Игорь принюхивается, к прическе жены вновь наклоняясь, глубже вдох делает. Болезнями от Иры не пахнет. Вроде… Никакими. Может, съесть ей захотелось что-то, вот и ароматически его Ира немного другой стала?.. Да хоть из тех же конфет магазинных приметила что в упаковке пестрой, у касс их штабелями выкладывают, она и выбрала что-то, ее заинтересовавшее, пока стояла в очереди к кассирше Афродите Сидоровне. Или к Фекле Петровне.

Игорь пытается вспомнить, покупала ли его жена когда-то раньше нечто подобное. Ира улыбается. Как-то… С возрастанием напряжения. Легким, но есть оно, Игорь слышит: голос настороженней у нее делается.

— Эй, ты чего?

— Да так. Соскучиться успел. Ты уютом пахнешь. Не бери в голову.

— Ладно. Как скажешь, нюхач.

Игорь оставляет ее одну ненадолго, в дом идет. Цветы бы поставить в воду, ложки-вилки с прочей сервировкой устроить, воды Ире набрать, чтоб зашла — а ванна уже готовая…

Сам он с дороги в душе ополаскивается почти моментально, быстрее, чем в то время, когда в армии служил. К ощущениям собственным прислушивается вполуха и того меньше, на стол тарелки ставя.

Вроде и летел, и ехал на перекладных долго… Умаялся. Теперь же вялость нападает-наваливается. Опустошительная. И есть не хочется… А надо. Значит, будет.

Ему поминки еще организовывать завтра утром и сжигать бумажные дары сегодня. Ночью. Расклеиться можно и потом. А пока собраться нужно. В руки себя взять. Игорь чихает.

Дел много, а обоняние сбоит. Обидно. И чутье внутреннее как подсказывает что-то, о важном очень шепчет. Понять бы, о чем конкретно! Или он вымотался просто и с ног валится от усталости да после душа горячего, а?

* * *

— Красивая…

— Очень.

Игорь не моргает. Изо всех сил! Ира гладит звезду Максима, в ладонях греет, а потом осторожно, бережно в коробочку ее убирает. На тумбу прикроватную. И смотрит, смотрит, смотрит — на мужа. Сквозь слезы.

— Игорь, знаешь…

— Что, Ир?

Видно, как за ее спиною, в жаропрочном стекле дверцы печной отражась, догорают погребальные рисунки. Ира постаралась на славу, Игорь на них изобразил только имя да фамилию сына с отчеством и датами двумя, рождение и смерть фиксирующие. Хорошо, что у него почерк четче, а Ира лучше рисует… Пусть у Макса в следующей жизни будет всё и даже больше!

О том, что их парень имеет солидный такой шанс опять родиться человеком, они не говорят: это же очевидно, вам это хоть в их пагоде сельской, хоть где подтвердить могут. Потому что по совести Макс жил. А что еще надо, чтобы стать человеком?!

— Игорь, я… Знаешь, я бы хотела побыть одна.

Он кивает. Улыбнуться пробует. Получается не очень.

— Хорошо. Посплю на втором этаже, на диване. Спокойной но…

Ира хватает его за рукава домашней, раз сто выстиранной, мягкой очень рубахи. В глаза по-прежнему глядит. С кровати общей, супружеской их встать не дает.

— Прости, но я не это хотела сказать.

— А что же?

Она издает какой-то задушенный, булькающий смешок. Нервно? Болезненно? Еще бы.

— Понимаешь, мне бы не сейчас только одной побыть… Дольше.

Игорь не вырывается. Не уходит. Отвернуться не пробует.

— Конечно, сколько хочешь.

Жена подползает к нему вплотную. Путаясь в одеяле, уронив на пол одну из подушек. Его, кажется. Или свою. Без разницы!

— Игорь… Неделю, месяц? Не знаю! Я уже ничего не знаю. И сомневаюсь, что когда-то захочу узнать.

Даже сквозь ткань рубахи плотную, пижамную почти, на сырые, холодные дни да ночи рассчитанную, даже сквозь эту трижды приятную на ощупь, давно знакомую ткань Игорь чувствует, как леденеют руки его жены. И он быстро, слишком быстро для человека перехватывает ее ладони, в своих топит, согреть их пытается.

— Ира, милая, что ты?..

— Да подумала о разном, ну, пока тебя не было…

— О чем?

Ей в голос откуда-то сочится лихорадочная какая-то, до кровавости болючая, колкая нота. Почти на грани истерики. А ладони Иры все еще ледяные. Игорь их не выпускает из своих. И от разговора сбежать не намерен! А жена вдруг улыбается ему. Болезненно. Страшно.

— Если бы… Если б Максим был не весь в тебя, так сильно-сильно если б он похожим на твою родню уродился… Ему бы дикие звери подсказали, что огонь уже вот-вот и!.. Он бы тогда уйти успел, до воды добежал. Там река совсем близко, я на карте нашла… Той, из школы, с моих уроков. А скорость порядочную ты можешь на бегу выдать, думаю, он тоже мог бы!..

— Ира, там всё кругом горело. Мне запись дали послушать на базе авиалесоохранников. С вертолета. Там белки, птицы. Макс от них знал, что бежать некуда.

Жена его как не слышит. Или не хочет слышать.

— Тогда он бы зарылся в землю!

— Ира…

Игорь порывается обнять ее. Она не сопротивляется ему, но и лихорадка из голоса Иры никуда уйти не спешит.

— Или не так, знаю: Макс бы выбрал другую профессию! Любую. Потому что не смог бы перешагнуть страх оборотнический свой, дикий, природный. Ты же до сих пор, когда мы на шашлыки к моим ездим, к костру близко не подходишь. И баню топить страшно тебе. И газ зажечь, когда еще в Питере жили, ты не… А Макс мог, не боялся!..

Ира дрожит. Мелко. Часто. По ее щекам катятся огромные слезы. Игорь обнимает жену крепче.

— Ирочка…

— Просто он родился обычным. Почти человеком. И оборачиваться не умел. Почему? Скажи!

— Не знаю. Не умею определять, отчего не рождаются оборотнями. Правда.

— Ясно.

Ира будто сдувается, съеживается. И тухнет словно — как спичка. И жар от лица у нее отхлынув за долю секунды — в ладони бросается!

Игорю почти физически больно. От жара этого, от взгляда, голоса, слов… От себя. И секрета-то ни одного чудодейственного не знает он, чтоб дети точно оборотнями рождались, и сына единственного не уберег, жену утешить — и того не умеет. Вот же засада.

— Ир, я… Сегодня один лучше посплю. На втором. А ты здесь. Давай так?

* * *

Кажется, Игорь все-таки засыпает… Или нет? Ирина Шустова напрягает слух, запрокидывает голову. Над головой тишина. Если не считать рваного, прерывистого дыхания мужа да привычных, издевательски бодрых трелей ночных: поют за окошком птицы. Счастливые! Чего ж им не петь?

А ей не спится. Опять.

Ира кутает плечи в одеяло. Прокручивает в памяти список приглашенных. Думает, не забыла ли капнуть мандаринового эфирного масла в домашнюю карамель, ту, которую Макс так любил…

И больно ей о сыне покойном думать, а не думать о нем — куда больнее, и гордость за Макса не цветком огромным, с лепестками бесчестными, а поляною безграничной, цветов тех полной, в сердце ее материнском цветет, солнца лучами золотого целиком пропитавшись. Ярче цветет, чем всегда. Их с Игорем мальчик просто не мог не стать героем. Потому что иначе — не их бы он был сыном! И кажется Ире: звезда Макса на тумбочке в свете Луны купаясь, тоже становится ярче. И теплее. Как Солнце. Луна ведь свет отражает солнечный.

И горько вдруг становится Ире смотреть на дверцу тумбы у кровати, а взгляд нет-нет да и останавливается на ней, цепляется за ручку на той дверце… Потому что Ира вспоминает, как в тумбочке упаковку сегодня оставила. Картонную. А содержимое упаковки той сожгла, воспользовавшись им предварительно.

Ире зябко. Одеяло не греет, как ни кутайся в него! И горечь к горлу подкатывает. В первый раз Игорь совсем не так реагировал… Но это давно, тому двадцать шесть лет скоро. Она помнит, на всю жизнь запомнила: тогда он радовался, глаза у ее Игоря аж сияли. А сейчас — не так.

Он же учуял всё, когда подошел к ней во дворе, приехав! А смотрел — иначе. Совсем. Не как в тот раз, когда она Макса ждала.

Ира на другой бок ложится, от тумбы отворачивается. В окно на Луну огромную глядит, в туч слои кутающуюся. Едкие, тягучие мысли в голову так и лезут, сердце так и травят!

А может… Может, в том-то и дело, что всё её мужу ясно, с его обонянием? Если понял он, что и в этот раз оборотень у них не получился, а второго человеческого ребенка Игорь больше… Не хочет?