Княгиня и её полеты (гет)

Во время перекура в комнате для сестёр Шаховская решила выспросить у приятельницы всё, что было той известно о Распутине и его окружении.

-Я сперва подумала: приставать будет. Приготовилась бить наотмашь... а он чудной какой-то. При мне священника содомитом ославил, женщине какой-то денег всучил, да и выгнал обоих. Меня лакомкой назвал, даже имени не спросил. А еще у него в столовой женщину встретила, по всему видно, крещеную еврейку из интеллигентных: маленькая такая, кудрявая, в зелёном платье. Распутина Гришей называла. Любовница она ему, что ли?

-Это, Женечка, Рахиль, а по-жидовски Ройхель-Лея Левандовская, малоизвестная художница, разведенная жена. Два года назад мы с ней познакомились, её Григорий Ефимович сам в дом пригласил. Чем эта жидовка ему полюбилась — не знаю. Да он, надо полагать, жалеет её.

И Долгорукова принялась рассказывать, как однажды после воскресной службы в монастыре на Карповке ученицы Распутина захотели прогуляться по монастырскому саду. Одна из них, известная всему Петербургу фрейлина императрицы Анна Вырубова заметила на одной из скамеек молодую женщину в зелёном платье и косынке.

-Рахиль Львовна, — обратилась она к ней, — Позвольте представить вас моим спутницам.

Та, которую назвали Рахиль Львовной, немного смутилась, но сделала учтивый книксен:

-Рада знакомству. Рахиль Левандовская. Художница. В прошлом месяце Анна Александровна изволили быть на моей выставке, чем оказали большую честь.

-И приобрела ваш великолепный натюрморт! — откликнулась Вырубова. — Позвольте, Рахиль Львовна, представить Вам Ольгу Владимировну Лохтину, — она указала на красивую женщину в чёрном платье и белой косынке с лентой вокруг головы. — А это Любовь Валерьяновна Головина и её дочь, Мария Евгеньевна.

-Зовите меня Муня, — тут же откликнулась младшая Головина, совсем молоденькая девушка с грустными, но необыкновенно добрыми голубыми глазами. — Мы здесь все вместе собрались помолиться с Григорием Ефимовичем. Познакомьтесь с ним, сделайте милость.

-С кем? — переспросила художница.

-Со старцем Григорием Распутиным, — ответила Лохтина, и было ясно, что в компании этих женщин главная — она.

Рахиль вздрогнула. И Вырубова тотчас это отметила:

-Вы напрасно боитесь. Ручаюсь, Григорий Ефимович совершенно не таков, как о нем пишут.

-Он удивительный! — воскликнула восторженная Муня. — Вы сами, сами во всем убедитесь.

-И это безопасно? — совершенно смутилась художница.

-А ты, Яшшерка, глубже купайся. Нешто всё в жизни должно быть безопасно? Эдак дальше двора не уехать, аха. — услышала она за спиной приятный чуть осипший мужской голос.

Художница обернулась, и в тот же миг дамы все как одна почтительно поклонились. На неё смотрел высокий человек в чёрной поддевке, некрасивый и какой-то беспокойный, словно ищущий чего-то глазами и не находивший, а потому все больше ищущий и всё более беспокойный.

"Такая уродливая внешность удивительно сочетается с приятным голосом ". — подумала Рахиль, а человек в поддевке начал еще более пристально смотреть на неё своими маленькими серыми, почти белыми глазами в глубоких морщинках:

-Ты, Яшшерка, не смотри, что урод уродом. Кабы красив был, так вы бы меня ешше пушше гнали, мол, с лица ангел, нутрием бес. А то не суть, аха. Подружися вот с Ольгою (он кивнул на Лохтину), она знатна барыня, а себя смирила и людей простила.

С Муней-то подружися, она горлица чистая, непорочная, всё любовью покрыват. Аннушку в пример возьми: у самой Царицы служит, а мне, мужику грязному, за столом чай наливат.

-А почему я Ящерка? — неожиданно вдруг спросила художница.

-Потому юркая да зелёная, чисто яшшерка и есть. Ну да ты Яшшерка, а я Григорий. Гриша Распутин. Гришей и зови, а прочее всё от лукавого. Спой, что ли?

"И это угадал!" — подумала Рахиль. Она любила петь, знала много песен. Особенно любила духовные стихи. И запела.

Отжил я свой век, да не так, как человек.

Отжил я свой век, да не так, как человек.

Горе горюя, беды бедуя...

-Ну будя. — прервал её Распутин. — поехали с нами чай пить. Голодная поди, аха?

Рахиль кивнула. Ей так хотелось есть, ведь за последние две недели у неё не купили ни одной картины, потому приходилось растягивать остатки продуктов на завтрак,

обед и ужин. Деньги кончались, лето кончалось, а осенью придётся писать вдвое больше: за квартиру платить было нечем. В Рахили было сильно женское любопытство: что-то ее привлекало в этом человеке с белыми глазами и морщинистым уродливым лицом, которому дамы высшего света чай наливают и кланяются. Что-то новое и тайное она поймёт о нем? О том самом Гришке Распутине, которого все ненавидят, но никто не знает.

Дамы и Распутин пригласили Рахиль в квартиру на Гороховой, где долго-долго сидели за самоваром в небольшой столовой с крашеной мебелью и старинным иконами северного письма. А потом художница сама начала посещать квартиру Распутина: когда по приглашению, когда сама приходила. Хозяин квартиры постоянно дарил ей фрукты, особенно яблоки.

-Ты яблоки-то кушай, аха. Мне царица присылат, самому не лезет, а дочки не жалуют.

Рахиль познакомилась с дочерьми Распутина, гимназистками Матреной и Варварой. Высокие, крупные девушки-сибирячки немного дичились гостей, но маленькая художница в зелёном платье им сразу понравилась.

-Вы нас не бросайте, ежели че, аха, — попросила её однажды старшая, Матрена. Тятеньку в Петербурге не любят, гонят, развратником да пьяницей кличут. А он добрый. А то, что пьяный бывает да сволочь всякую из дому не гонит, так то пустое. Он всех любит. И всех жалеет.

Рахили очень хотелось рассказать Распутину о себе. О своих бедах. И она рассказала, сидя с ним в столовой за чаем и доедая очередное яблоко:

— Я, Гриша, сама из Витебска. Сбежала из дому, крестилась. Отец мой купец, лесом торговал. Не смог простить, что от веры предков отреклась. Думал, выгоды ищу. А я уверовала. Всем сердцем Христа люблю, и народ свой многострадальный люблю.

-А то правильно, Яшшерка. Вас, жидков-то тот же Бог создал, что и прочих. Отчего не любить вас? Нешто не люди?

-Замуж я, Гриша, вышла. В Петербурге картины писать стала, галерея у нас была. Дочерей родила: Анечку и Евочку. А потом муж за границу поехал, да там в казино проигрался. В Париже. Пришлось продать галерею. Он пить начал, по ресторанам пропадать. А однажды заявил, мол, ты хоть и с крестом, а натурально жидовка, знать тебя не хочу, семья у меня на стороне, а ты вон пошла, катись со своими картинками, детей тебе не отдам. Я с ним полгода судилась. Всё уговаривала разрешить с дочерьми видеться. Знала, что бьёт он их, и сожительница его детей наших изводит, жиденятами обзывает. Я нашла её фотокарточку у нас в квартире. И решила отомстить. Подстерегла ночью, да и плеснула ей в лицо зелёнкой. Пусть её, не за себя — за дочерей. Муж мой бывший как узнал, так заявился на квартиру, палкой меня избил, сказал: ежели что с моей Лизонькой ещё приключится — я твоих жиденят у тебя на глазах удавлю. Сама после этого чуть было с жизнью счёты не свела. А потом пошла в монастырь на Карповке и твоих встретила.

-К добру, видать, встретила?

-К добру, Гриша, к добру. Я раньше о тебе только плохое слышала. Тебя в газетах насильником выставили, мол, совратил да изнасиловал, а кого — сама не помню. Удивлялась ещё, как не осудили тебя в каторгу. Ведь преступление...

-Врут всё, Яшшерка. Блудный я — блудный и есть, того не скрою, а чтоб снасильничать кого... да на што мне? Сами бабы стелятся, иной раз не отмахнешься, пошто их силой-то брать?

-А сейчас вижу, Гриша, что ты добрый. И стыдно мне, что вот так думала о тебе... а ты меня пожалел.

-А я, Яшшерка, всех жалею. И ты жалей. А муж твой... слякоть он. Тьфу на него, собаку. Коли заявится, так сама всё и увидишь, аха.

Прошло время и муж Рахили действительно явился на Гороховую. В каком-то страшном угаре, в дыму ворвался в столовую:

-Рая! Ты! С ним? С этим?

Распутин сидел с ученицами на диване, по обыкновению пил чай. Муж Рахили кинулся прямо к нему:

-Собака! С чужой женой спать!!!

Распутин поднялся во весь свой рост, схватил деревянный стул и со всего размаха швырнул в незванного гостя. Завязалась драка. Двое мужчин, один низенький и коренастый, другой высокий и худой катались по полу и били друг друга кулаками по лицу, пока Акилина не вызвала полицию по телефону. Прибежал городовой с дворником, насилу разнял дерущихся.

Когда мужа Рахили, изрядно помятого, в синяках и кровоподтеках, оттаскивали от Распутина, которому незванный гость в клочья разорвал рубаху и, кажется, выбил зуб, он продолжал истошно вопить:

-Рая!!! Потаскуха!!! Как смела? С ним!! С этим мужиком!! С этим отродьем!!!

Как потом оказалось, сожительница выставила бывшего мужа Рахили вместе с дочерьми, которых он тут же отдал в приют. Идти ему было некуда, и он решил вернуться к бывшей жене, о которой весь богемный Петербург судачил, что она — новая любовница Распутина.

На самом деле Рахиль не была ничьей любовницей. А в Распутине видела не то друга, не то учителя, не то просто — помощника и покровителя. Он вечно совал ей в карманы фрукты. Гладил по голове и молился. Пел песни и танцевал, то красиво и грациозно, то как взбесившийся сибирский шаман. Иногда давал денег. Вот, собственно, и всё.

-Ну, а ты, ты, Стешенька? Как к нему в любовницы попала?

-А очень просто, Женечка, — охотно делилась Долгорукова, — Просто осталась у него ночевать, когда муж был в отьезде. И так хорошо нам было... ох, и хорошо. Да ему, Григорию Ефимовичу, всё равно: что я, что Лохтина юродивая, что Акилина. Со всеми спит, а они словно в очереди ожидают. Ну, и я вот тоже.

-А ты бы, Стешенька, мужа своего пожалела. Над ним весь свет потешается.

-Ах, Женечка... Неужели думаешь, он мне верность хранит? С первого дня неверен, к балеринам ездит. Ну, а я ведь только и бываю, что с Распутиным... других не надобно. Когда же ожидать тебя снова на Гороховой?

-Ой, Стешенька, дай Бог нескоро...

С этими словами Евгения затушила тонкую дамскую сигарету и отправилась в палату делать перевязки.

Через три дня она снова была на квартире у Распутина.