В стране свободных и доме храбрых (джен)

I wish I was smarter

I got so lost on the shore

David Bowie “Afraid”

Колумбус возник на голой земле ради того, чтобы белые воротнички и милые фартучки смогли плодиться в своих пряничных домиках. Если в Нью-Йорке люди существуют для фастфудных домов, то здесь цветные домики существуют для людей. Их скрипучие пороги созданы для пыльных туфель молочника и для треска велосипедных спиц мальчишки-разносчика. Нью- Йорк — это демонический живой организм с небоскребами-зубцами на хребте, дорожными артериями с тромбами из автомобилей и окрасом люминесцентной Таймс-Сквер. В Колумбусе задний двор завешан женским бельем размера XL, а дороги такие пустые, что дети могут играть на них в классики.

Майкл был вторым. Он не был Спасителем или ребенком Розмари, только очередным продуктом пододеяльного стыда. Мальчик только-только начал говорить, а мать снова отрастила живот.

Первое, что Майки узнал после выхода из теплого живота — женщины не поют в церковном хоре. А еще женщины не могут служить. Майки видит: мать забивается в угол, как собачонка, когда Эдвард прикрикнет, и его тяжелый кулак обрушится на хлипкий обеденный стол. Она боится его гнева, как уложенного минами поля: шаг не туда — рванет. Ее собственную злость, бушующую ярость и даже раздражение ампутировал муж, как врач ампутирует обугленные гангреной конечности раненого солдата.

Во всей отцовской фигуре чувствовалась солдатская выправка, солдатское тщеславие и холодность. Чтобы стрелять в живую мишень, необходимо эту мишень представить неживой. Лишить всех человеческих качеств. В животном царстве есть только два способа контроля. О них знают замызганные азиатки из публичных домов, хилые женщины деревень, сожженных мужчинами, и пленные ребята, которых ставят к стенке. Эд придерживается этих правил прилежнее заповедей. В городке он, однако, пользуется всеобщим уважением или хотя бы предубеждением о твердом и простом человеке, славном парне.

В глубине дома их растущая семья превратилась в казарму. Эдвард подчинил себе всех, кто послабее: женщину и детей. Распорядок дня — армейский. Дисциплина — тоже. За столом, пока Нэнси покорно, как служанка, подносила рагу, дети не имели права размыкать губ или даже брать вилки. По его команде, когда теплые блюда оказывались на своих местах, кто-то зачитывал молитву тоненькой мелодией, и они молча начинали жевать. На стене гостиной Эдвард вывесил охотничье ружье, а под ним застекленную пятую заповедь: «Чти отца твоего и матерь твою».

Но, как в экономике, были и подъемы после спадов. Они — братья, отец и снова беременная мать — сгрудились у черно-белой коробочки, чтобы посмотреть «Волшебника из страны Оз». Вечером тухнет свет, и Майк забирается в свою прохладную постель. Грэг на соседней койке поворачивается к нему, чтобы привычно заблестеть глазами в темноте и пошептаться. Он тараторит, что Пугало без мозгов — это мать, а Железный Дровосек без сердца — отец. «Осталось узнать, кто из нас трусливый Лев». Он неопределенно скалится, почти зловеще, и поворачивается к стене, чтобы захрапеть. Майк еще долго ворочается, прислушиваясь к дыханию братьев.

Следующим утром, молча забросив резиновый завтрак в желудки, мальчики улизнули на ферму. Майк, Грэг и маленький Эдди. По пути они обивают пороги халуп друзей. Те острижены на один манер и почти одинаково одеты. Они ходят в одну школу, где их одинаково полосуют линейками по рукам. Этого хватает для дружбы.

Пахнет сеном и молоком. Медное солнце давно поднялось, чирикали августовские птицы. Пот увлажнил их лбы и красные спины, стоило только добежать до высокого кукурузного поля. Его видно из окна кухни расползшимся по горизонту ярко-желтым пятном. Майк любит думать, что растет вместе с каждым посевом. Сейчас листья высохли без дождей и пестрели на фоне спелого голубого неба. Грэг вдруг подскочил к изгороди и одним движением перемахнул через нее. Кукуруза зашелестела.

— Представьте, что это джунгли Вьетнама, — он восторженно окидывает рукой гигантский лабиринт, — и у нас задание зачистить их от гуков.

Грэг — самый старший из их банды. Грэг мечтает стать морским пехотинцем. Он манит их, и мальчики проникают на «опасную территорию». Майк всегда держится старшего, потому что так правильно; его всегда тянет за тем, что больше его самого. За пастырем идет овца, за лидером идет народ. Отец говорит, что маленькой шестеренке не встать на место большой. Майк не до конца понял метафору, но решил стать когда-нибудь большой шестеренкой. А пока он будет маленькой в большом механизме семьи, их банды и школы.

Грэг отдает приказы. Они раздвигают небоскребные стебли, выходят на маленькую тропку. У каждого в руках здоровые палки. Даже под сенью кукурузы им печет непокрытые головы. Грэгу нравится, когда его слушают, но речь у него топорная, а голос хриплый и ломающийся. Майк послушно плетется в хвосте, но сам думает о поле из волшебной страны. О Страшиле и Дровосеке. Тут Грэг приказывает им разделиться. Мальчишки послушно разбиваются по двое, а у Майка вдруг не оказывается пары. Он выжидающе глядит на брата: тот должен исправить несправедливость. Но Грэг только отмахивается и подмигивает: «Докажи, что ты мужчина». Это действует, и Майки, выпятив грудь, продвигается сквозь толстые стебли в другом направлении, исподволь отдаляясь от остальных. Брат издалека кричит «стрелять» (молотить палкой по кукурузе) при встрече опасности.

Какое-то время Майк бредет в тишине. Едва слышно, как шелестит кукуруза позади. Свет мерцает между стеблями. Майк выходит на небольшую тропинку. Солнце беспощадно печет, и он стирает влагу с лица. Дровосек потерял все конечности и стал железным. Он потерял сердце и больше не мог любить свою невесту. Он только и знал, что работать и рубить. Хочет ли Дровосек свое сердце назад, чтобы любить? Майк останавливается. А хочет ли Пугало мозги?

Вдруг кто-то начинает вопить. Майк, по правилам игры, должен прийти на помощь. Он быстро оглядывается. Вокруг однообразные пожухлые стебли. Он стискивает палку, сердце начинает стучать в ребра. Откуда доносится звук? Майк наугад бросается вбок с тропинки и лезет в куст. Воздух раскален, его легкие распирает. Суета затихла, но это уже его не волнует.

Майк потерялся. В гигантском лабиринте он совершенно один. Он снова ломится, бросается вперед, дыша часто, как пес. Ничего; те же стебли, никаких голосов. Если он сейчас закричит, Грэг точно будет трепаться, какой он трус и дезертир. Потерялся в джунглях, а защищать родной дом и семью точно негоден.

Дядя Сэм смотрит строго и тычет в него пальцем. Тело начинает ныть от усталости и жары, а он все мечется по лабиринту. Никаких ориентиров. Почему они не оставили ориентиров? Сами собой подступают слезы страха и стыда. Засмеют. Одной рукой он вытирает глаза, а другой размахивает винтовкой-палкой, раздвигая кукурузу. Она беспощадно хлещет по нему в ответ. Спустя пару минут он просто цепляется ногой и падает на одну из тропинок, тут же шипя от боли. Кожу будто подцепили острым лезвием и прошлись вдоль. Он не без труда поднимается и подбирает палку. На коленях выступила росой кровь в мелких песчинках плодородной земли. Ладони саднит. Майк сдается и, заплаканный, начинает орать о помощи. Когда они с Грэгом и Эдди прошмыгивают в дом, отец чует их страх из кухни. Запах перезрелой кукурузы и песчаной пыли, смешанной с кровью. Замечает разбитые колени и опухшие от слез веки. Майк трясется, как последний трус, как побитый щенок, и это еще больше злит отца. Видно, как сжимаются его кулаки, и маленькая венка вздувается на лбу. Братья опасливо переглядываются.

Когда Эдвард возвращается из другой комнатки, у него в руках впервые тяжелый кожаный ремень. Он бьет их поочередно, со старшего. Остальные смотрят. Грэг закусывает губу, стискивает зубы и закрывает ладонью рот, чтобы только не издать звука. «Солдат должен терпеть боль». Он заносит ремень еще и еще, и у братьев замирает сердце с каждым свистящим взмахом. По белкам Грэга ползут красные ниточки. Публичное наказание самое эффективное в юном возрасте, когда детки еще знают чужую боль.

Затем очередь Майка. Он идет к отцу, как на гильотину, медленно и уперев взгляд в пол. Грэг шепчет ему слова ободрения. Майк спускает шорты. Сам забирается на колени, будто от этого смягчатся резкие удары. Брат бы сейчас выплюнул, что он всегда был подлизой. Отец быстро стягивает его белье.

В «дезертирстве» сына Эдвард видел себя, и это делало взмахи выше, а следы на ягодицах ярче. Трус. Сын получает десять жестоких ударов, слезы позорно брызжут из глаз. Он знает, что мать могла бы прервать экзекуцию, вырвать ремень из хватки и пожалеть Майки, сопливого и жалкого, как это делают с другими детьми. Они царапают коленку, и толстые мамаши-грелки бегут целовать их и утирать слезы. Но Нэнси лишь слушает его вскрики за стенкой, боясь вмешаться.

— Мог бы еще задницу сам подставить, — дразнит Грэг. — Трусливый Майки!

После отец заставляет их читать молитву. Майк решает, что не хочет быть трусливым солдатиком. Он хочет быть большой шестеренкой.