Побратим (гет)

Пожар в Пламстеде, о котором даже написали в газете, — произошел 6 февраля 1933 года, а 27 февраля того же года — Офелию нашли повешенной на поясе ее платья в больничном туалете...

Сама ли она свела счеты с жизнью или ей "помогли" те двое, что убили наших родителей — мне выяснить не удалось, да и есть ли теперь в этом смысл?

1 марта, сразу после похорон сестры (Офелия Фрамп 1918-1933, значилось на кособокой деревянной табличке, воткнутой в свежеразрытую, еще мерзлую землю), прямо с кладбища, меня привезли сюда — в приют Вул'с...

Детей моего возраста в приюте было мало, а если быть точнее — теперь нас было только двое: я и Том. Том Реддл.

С учетом возраста — меня просто поселили в одну с ним комнату, благо вторая койка там имелась. Раздельное проживание мальчиков и девочек предполагалось здесь только с 11-ти лет, до которых еще надо было дожить.

Приют, изначально создавался для детей работников прядильного производства, а точнее — чесальщиков шерсти, отсюда было и его название. В чем-то нам с Томом даже повезло — ибо конкретно этот приют существовал по сей день за счет чесальной мануфактуры, и никак не был аффилирован с католической церковью.

Все же я, как ведьма (в чем сомневаться не приходилось) — всерьез опасалась внимания этой организации.

Миссис Коул — директриса приюта непосредственно с нами — воспитанниками пересекалась редко, обычно во время официальных мероприятий или каких-то ЧП.

Учителя, обучавшие младших — были приходящими из местной школы, а вот старшеклассникам дозволялось ходить в школу самостоятельно и возвращаться в приют после уроков.

Том Реддл отнесся к моему появлению в своей комнате с настороженным любопытством, но без враждебности. То ли ему уже приелось вынужденное одиночество, то ли он пока не решил какую тактику избрать в отношении меня.

Разумеется, в своей голове я уже уложила 2 + 2 и абсолютно точно идентифицировала своего соседа по палате, то есть по камере, ой... по комнате, как будущего великого и ужасного — антагониста всея Поттерианы.

Но насколько мне было известно — никакой соседки по комнате в воспоминаниях Дамблдора о Реддле не фигурировало. Хорошо это или плохо лично для меня — сказать пока сложно.

По крайней мере, он тоже был магом, и магом весьма могущественным, в перспективе, а значит ссориться с ним здесь и сейчас — было бы недальновидно.

Да и не было во мне уверенности в том, что история, прочитанная мною в книгах, в иной реальности — будет мне хоть чем-то полезна, учитывая, что в здешней реальности она уже свернула не туда, с моим появлением. Шутка ли — Мортиша Аддамс (пока еще Фрамп) — живет в приюте, в одной комнате с Волдемортом (пока еще Реддлом), — нарочно не придумаешь более адской комбинации.

В общем, прикинув все "за" и "против" — я решила не нарываться и не просить сотрудников приюта отселить меня от Реддла в тот же день. Это было бы слишком подозрительно, да и повода формально у меня нет.

А там — поживем — увидим, вдруг не так страшен Темный Лорд, как его малюют.

* * *

Никаких личных вещей, кроме тех, что притащили в больницу какие-то местные благотворители, прочитавшие о пожаре в газете, — у меня не было. Да и было тех вещей самый минимум.

Незначительные ожоги на руках и ногах — уже благополучно зажили, а неровно обгоревшие волосы — были острижены до относительно ровной длины, так, что о пожаре напоминала разве что наполовину отсутствующая правая бровь, но и ее ловко прикрывала челка.

— Мортиша Фрамп — представилась я ему, едва перешагнув порог его комнаты.

— Том Реддл — эхом отозвался он, едва полоснув по мне взглядом, и снова уткнулся в какую-то книгу.

Пока я молча разбирала нехитрые пожитки — то и дело ловила на себе его заинтересованные взгляды, но стоило мне взглянуть в ответ — он упорно делал вид, что читает.

Так бы мы в молчанку и играли, если бы у меня не возникла насущная проблема — шкаф в комнате был только один.

Быстро оценив мое замешательство — он, так и не оторвав взгляда от книги, — произнес

— Три нижние полки и крючки справа свободны, обувь ставь, куда поместится. — я на это только кивнула и принялась раскладывать вещи по полкам, хотя и распределять было особо нечего — все поместилось на одну.

Во втором отделении шкафа, вместо привычной перекладины с плечиками — были только ряды крючков слева и справа, представлявших из себя загнутые гвоздики. Помня о том, как ушла из жизни моя сестра — я по-своему истолковала такую предусмотрительность.

Пока дверца шкафа лишала Реддла зрительного контакта — он осмелился задать первый вопрос.

— Ты откуда? — он отложил свою книгу и сел на кровати, свесив ноги, которые не дотягивались до пола, поскольку кровать была высокой.

— Из Пламстеда. — я закрыла скрипучую дверцу шкафа и тоже взобралась на кровать, так что теперь наше положение в пространстве уравнялось.

— Разве там есть приют? — взгляд его был каким-то насмешливым и одновременно подозрительным.

— Не имею понятия, я не из приюта. — опустила глаза, чтобы не показывать накатившие, внезапно слезы, вспомнилась Офелия.

— Оу, — кажется он смутился и следующий его вопрос повис между нами, но так и не был задан.

— Пожар. Выжила только я. — после моего ответа он не произнес ни единого слова, кажется, до самого ужина. Эта формулировка хоть и была не совсем правдивой, но избавляла меня от необходимости говорить о сестре. Так или иначе — они все были мертвы.

Кормили в приюте не совсем уж отвратительно в плане кулинарии, но порции были очень уж мизерными, так что постоянное чувство голода вскоре стало чем-то обыденным.

И еще ночами было холодно, так что я предпочитала спать в одежде, хоть это и воспрещалось местным уставом, на что мне вовремя указал Том.

Ябедничать на столь вопиющее нарушение мной правил он не спешил, а я, в свою очередь не докладывала о его мелких проделках, вроде запасов сухарей под его матрасом.

На прогулки нас водили по расписанию — потому что теплой одежды и обуви на всех не хватало. Поэтому у многих ребят был один комплект на двоих, а у кого-то и на троих.

Со свитерами и шарфами было несколько проще, все же какие-то остатки шерстяной пряжи мануфактура нам жертвовала, а здешние сердобольные старушки, заменявшие время от времени воспитателей — вязали из этого серо-буро-невнятного нечто достаточно теплые свитера, шарфы, шапки и варежки. Правда определить цвет этих изделий не представлялось возможным. Я для себя определила его, как меланж.

В начальную школу мы с Реддлом должны были пойти только следующей осенью. Как выяснилось в этой новой реальности — мы родились с разницей всего в один день, причем я была старше.

Да и внешне мы смотрелись с ним как кровные родственники или разнополые двойняшки. Первое время Том бесился, если кто-то из старших просил его позвать "сестру", но потом смирился с неизбежным.

Ощущение хоть и иллюзорного но тыла в моем лице — грело ему душу, хоть он в этом никогда бы не признался. Да и я быстро осознала все плюсы нашего побратимства.

Зная характер Тома — мало кто в приюте осмеливался задирать его "сестру".

Вопреки моим ожиданиям — Реддл не был злым гением и даже вундеркиндом — не был,

однако, в отсутствие иных способов себя развлечь — интроверт-Том перечитал практически все, что было ему доступно в местном подобии библиотеки, а были там и невостребованные школьные учебники разных лет, сильно потрепанные и давно устаревшие, но это всяко лучше, чем никаких.

А вот с письмом у него было существенно хуже, потому что письменных принадлежностей и тетрадей у Тома не было, так что даже и потренироваться особо не на чем. Школьниками мы еще не были и нам не полагалось.

Когда я более или менее освоилась на новом месте — добыча столь ценного ресурса как тетрадь, ручка и чернильница (в этом времени в ходу еще были перьевые ручки без стержня и чернила) — стали первостепенной задачей.

Можно было бы, конечно обменять их на что-то у старших, но меняться нам с Томом было объективно нечем. Стащить несколько листков бумаги с художествами младших воспитанников — оказалось довольно легко, а вот идею с чернильницей вскоре пришлось отбросить, как опасную.

Малейшее пятнышко чернил на наших руках, одежде или белье — и кража вскроется, а колотили за воровство тут нещадно, в чем мне уже удалось убедиться, хоть и не на личном примере.

Досталось за кражу именно Реддлу. А все дело в том, что второклассник Джозеф Паркер был тем еще засранцем.

Сначала он подговорил Тома стащить с кухни что-нибудь съестное в обмен на небольшую деревянную шкатулку, грубоватой работы (скорее всего тоже краденную). Реддл согласился и был весьма доволен сделкой, но на следующее утро Паркер пожаловал в нашу комнату вместе с миссис Коул, что само по себе предвещало нам неприятности. Мои опасения по поводу происхождения шкатулки оправдались полностью.

Предсказуемо — Джозеф обвинил в краже шкатулки Тома. И все бы ничего, если бы шкатулка до этого не была украдена из кабинета самой миссис Коул (подарок от кого-то из бывших воспитанников).

Про полфунта черствого хлеба, на который Том обменивал вчера шкатулку я благоразумно упоминать не стала. Паркер, естественно, давно его слопал, чтоб ему неделю с горшка не слезать!

А вот наказание, которое теперь грозило Тому, — меня откровенно пугало. Публичная порка перед всеми остальными воспитанниками — слишком болезненный и унизительный опыт, особенно если наказание это незаслуженно и несправедливо.

Реддл с самого подъема старался всеми силами сохранить лицо и даже не пытался оправдываться теперь перед Миссис Коул, но где-то на третьем ударе розгами — он все же сорвался на крик, после десятого удара начал вырываться, а к двадцать пятому, кажется, — совершенно охрип.

Джозеф Паркер довольно скалился, наблюдая за экзекуцией, чем заслужил неодобрительный взгляд директрисы. Злорадство здесь не поощрялось. Младшие, кажется, были в ужасе и кто-то из девочек, к концу, даже начал плакать. А вот у старших это действо вызывало разве что скуку и нетерпение.

Мне было безумно жаль Тома, но виду я не подавала. Зареванный, растрепанный и униженный — он сейчас меньше всего нуждался в моей жалости.

Он лежал на своей кровати, свернувшись в позе эмбриона, лицом к стене и его тело еще долго сотрясалось от беззвучных рыданий.

Единственное утешение, что я сочла возможным — молча накрыла его своим одеялом, позволив ненадолго скрыться под ним от несправедливости этого мира.

— Паркер за это еще ответит, — пообещала я, скорее самой себе, чем Тому. Он благодарно вздохнул, и, кажется, вскоре вырубился.

Ближе к обеду я осмелилась его разбудить.

Наказания обычно происходили рано утром, перед завтраком, и наказанный редко имел возможность что-то съесть после порки, но пропустить еще и обед — было бы уже слишком.

Джозефа Паркера на обеде не было. Он был в лазарете с подозрением на пищевое отравление.

"Магия — сила!" — подумалось мне, а Том, кажется, был просто рад отсутствию своего врага и с довольным видом уплетал тушеную капусту, коей нас подчевали по три раза на неделе, и на которую я уже смотреть не могла.