Эффект наблюдателя | The Observer Effect (джен)

В следующие несколько недель Гарри напоминал себе счастливого зомби. Зомби — потому что на сон он старался тратить так мало времени, как только возможно. А счастливого — потому что у него появился секрет.

И это был не какой-то там грязный гадкий секретик, наподобие того, что Марк Деннис дрочит на уроке сквозь прорезь в подкладке кармана, а Эбби Уильямс беременна то ли от Джима Льюиса, то ли от Дика Абрамса, или что Райджи Уоррен на пару с Эдди Маклахленом курили травку в кустах за спортивным залом. И уж точно не глупый и скучный «взрослый» секрет, вроде того, что дядя жульничает с налоговой декларацией, мистер Грэхэм, живущий через два дома, подворовывает электричество мимо счётчика, а школьный директор держит в нижнем ящике письменного стола початую бутылку джина.

Нет, это был самый настоящий, правильный Секрет, секрет каким он только и должен быть.

Но Том был даже больше, чем самым правильным в мире секретом. Он стал Другом Гарри — и произошло это за одну-единственную ночь.

Оглядываясь назад, Гарри понимал, что переход от состояния «мне не интересна сама концепция дружбы» к состоянию «Том и я — лучшие друзья навек» совершился как-то уж очень резко. Но, с другой стороны, если бывает любовь с первого взгляда — а она бывает, не зря же Гарри много раз о ней читал — то с какой стати не может возникнуть дружба с первого, э-э, слова? Она и возникла, никаких сомнений; мысль о том, чтобы теперь разлучиться с Томом хотя бы на один день была столь же привлекательна, сколь перспектива расстаться с какой-нибудь частью собственного тела.

Это породило страхи, доселе Гарри незнакомые. Раньше ему особо нечего было прятать — не было в его распоряжении ничего настолько ценного и важного; но теперь отсутствие надёжного тайника мучило и терзало его ежечасно. Не могло идти и речи о том, чтобы просто оставить Тома в чулане — кто угодно мог заглянуть туда в любое время и сотворить с вещами Гарри что-нибудь ужасное. В книгах герои чаще всего устраивали тайники под половицей или где-нибудь в стене — но в проклятом шкафу стенки были от силы в дюйм толщиной, считая слой штукатурки, а на полу лежал лишь тонкий пласт линолеума. Дверь, стены, пол, потолок — каждую ночь Гарри изучал их заново, в надежде на озарение, но оно всё не приходило. Спрятать же дневник где-то за пределами чулана казалось и вовсе невозможным, немыслимым — он бы весь извёлся от беспокойства, не смог бы высидеть в школе не то что половины дня, но даже и получаса, не сумел бы заснуть ночью, удалившись хотя бы на два фута[10] от своего сокровища.

Итогом тяжких и бесплодных раздумий стало то, что дневник отныне везде перемещался вместе с Гарри. Вначале он клал его в рюкзак — Джейн, хоть она того и не заслуживала, была оказана величайшая в её жалкой жизни честь — но затем и рюкзак перестал казаться надёжным вместилищем. Гордон, Мальком, Деннис и прочие записные остроумцы могли запросто вывернуть Джейн наизнанку просто потехи ради, что они уже и проделывали в прошлом — и по ходу этой гнусной комедии Том мог пострадать. Гарри была отвратительна сама мысль о подобном надругательстве. Теперь он таскал дневник непосредственно на своём теле, примотав эластичным бинтом между нательной майкой и рубашкой. Верхние слои одежды — пиджак или джемпер, или оба вместе — надёжно скрывали любые подозрительные очертания[11]. Только это решение, пусть временное и несовершенное, немного успокоило Гарри.

Кроме Секрета и Друга, ну, или секретного друга, Гарри обзавёлся ещё и загадкой, иначе известной как Тайна Происхождения.

Сколько он себя помнил, Гарри ненавидел своих родителей. Начать с того, что они были мертвы — умудрились угробить себя в автомобильной аварии, а Гарри оставить на память об этом шрам, да не где-нибудь, а на лице, где он был как нельзя более заметен. Гарри не питал особых иллюзий — кличка «урод», намертво прилепившаяся к нему стараниями идиота-кузена, не была связана только со шрамом. Но без этого сомнительного украшения Гарри явно жилось бы на свете намного лучше.

И, как будто этого было мало, родители, даже будучи мёртвыми, оставались пятном на его репутации. Тётка не уставала напоминать Гарри, что его отец был «никчёмным» и «сумасбродным», а мать «ненормальной» — «чудовищем», которому одна только Петунья знала истинную, и очень невысокую, цену. Это — по отдельности, а вместе чета Поттеров звалась уже более откровенно: «наркоманами», «алкоголиками» и «опустившимися хиппи». Литл-Уингинг был тихим, приличным местечком, но даже и здесь имелась возможность при желании полюбоваться на алкоголиков, наркоманов и опустившихся хиппи. Надо ли говорить, что Гарри подобное родство совершенно не вдохновляло.

И, наконец, самый главный их грех заключался в том, что родители Гарри не оставили ему в наследство и полупенни. Он ел, пил, спал, получал обноски с плеча кузена и разную дрянь с распродаж в комиссионках исключительно из милости, как какой-то проклятый диккенсовский сиротка[12]. И, как диккенсовский сиротка, он должен был ежедневно, ежечасно отрабатывать «доброту» своих попечителей, истинную «доброту» приходского бидля[13], «доброту», вооружённую миской пустой овсянки и тяжёлой тростью для битья[14].

Да, Гарри ненавидел родителей — но до сих пор эта злость была глухой, фоновой, похожей на отдалённый шум дождя, нытьё старых ран от собачьих укусов и ломоту в неправильно сросшемся запястье; она была еле тлеющими углями, слабо кипящим варевом — присутствовала, но почти никогда не владела всем его вниманием.

После разговоров с Томом она обернулась яростью. Превратилась в оглушающий грохот ливня, взвилась пронзительной нотой, взбурлила кровавыми пузырями и вспыхнула кострами до небес, будто Ночь Гая Фокса[15].

Какого. Чёрта.

Если фамилия «Поттер» означала то, что ей полагалось означать, то его отец был чистокровным. Мать, почти наверняка, относилась к магглорождённым — ужас и ненависть, с которыми тётка Петунья реагировала на чертовщину, говорили сами за себя.

Но отец.

Все чистокровные семейства были связаны друг с другом сложной сетью свойства и родства, абсолютно каждый приходился каким-нибудь дальним кузеном каждому, и целая огромная толпа людей могла бы взять на себя заботу о Гарри после кончины его бесполезных родителей.

Как минимум, существовали его дедушка и бабушка (а ещё прадедушка и прабабушка) со стороны Поттеров, прабабушка со стороны Блэков и весь её громадный клан в придачу к ней, а к Блэкам, в свою очередь, прицепом шли Крэббы, Прюэтты и Розье — и это только те, кого Том сходу смог припомнить.

Так спрашивается, что Гарри делает у магглов?

Его родители что, вообще не озаботились хоть каким-нибудь завещанием?

Да, к этому времени словарный запас Гарри экспоненциально расширился. Теперь в его распоряжении имелось правильное слово для горячо любимых тётки, дяди и их мразотного отродья — а заодно для гадёныша Полкисса, для Денниса и Малькольма, для задаваки Браун и дебила Гордона. И слово это было — «магглы».

Простецы. Существа, беспомощные перед правильно обученным волшебником, но и практически бесполезные. Предыдущая ступень эволюции, уже обречённая природой на вымирание, но покуда многочисленная. То́му не нужно было даже объяснять подробно — Гарри уже прочёл всё это не по разу в своих любимых книгах. Он прекрасно понимал концепцию.

В долгосрочной перспективе магглы не были проблемой. Как только он получит приглашение в Хогвартс — а он получит, можно даже не сомневаться, и Том уже рассказал как примерно это будет — удачно получилось, в каком-то смысле, что они оба полукровки, только у Тома чистокровной волшебницей была мать, — как только к Гарри явится кто-то из преподавателей и передаст нужные документы, Гарри сможет навсегда отряхнуть пыть маггловского мира со своих подошв. Так или иначе, на Прайвит-драйв он не вернётся. Среди волшебников для него найдётся место получше этого.

А посему не было даже особого смысла пытаться внушить страх Божий магглу-кузену, его магглам-дружкам или дяде с тётей. Их срок годности был ограничен и составлял от силы пару недель.

С учётом обстоятельств, Гарри философски отнёсся к продолжению своего заточения в чулане. Оно было ему даже на руку. Если бы ещё не приходилось посещать маггловскую школу — стало бы и вовсе хорошо, но каникулы пока не настали — наоборот, в разгаре были страсти вокруг переводных экзаменов. Совсем недавно Гарри видел бы в них свой шанс, лучик надежды на среднюю школу без Дадли и на класс получше прежнего, — но теперь, разумеется, совершенно к ним охладел и готовился абы как. У него были занятия поважнее. И при этом намного интереснее.

Батарейки пришлось купить. Скопленные всеми правдами и неправдами — от выгула чужих собак до охоты на завалявшиеся внутри дивана монетки — деньги безумно не хотелось тратить, но телевизионный пульт в гостиной просто-напросто перестал покрывать возросшую потребность в освещении. Если батарейки в нём каждую ночь будут таинственным образом «садиться», то даже магглы почуют неладное.

Гарри было жаль времени на сон. Ему было жаль времени на всё, что не Том.

Они же были друзьями, в конце концов.

«22 июля,

Дорогой Том!»

Это обращение заменило собой «дорогой дневник». Тома оно бесконечно бесило, но он также — Гарри каким-то образом чуял это, вот и всё — был благодарен за указание точной даты, поскольку у него самого не было вообще никакого способа её узнать.

И это, если подумать, было довольно-таки жутко. И некомфортно.

Том же, в ответ на вопросы о времяпровождении внутри дневника когда он не разговаривает с Гарри, заявил буквально следующее:

«Для меня время ощущается иначе.

Это не то, о чём тебе следует беспокоиться»

Что, как осознал Гарри уже сильно погодя, каким-то образом трансформировалось у него в голове в утверждение о том, что всё не так уж плохо. Чего на самом деле Том не говорил. И это само по себе было очень красноречиво в совсем-совсем нехорошем смысле, поскольку если всё действительно было не так уж плохо, то почему бы прямо так и не сказать? К чему эти аккуратные обтекаемые формулировки?

Гарри потихоньку начинал понимать, что Том был просто мастером сокрытия всякого дерьма за аккуратными обтекаемыми формулировками.

Так что. Сообщать сегодняшнюю дату — это меньшее, что Гарри мог сделать, хотя этого, скорее всего, и близко не было достаточно.

«Дорогой Том,

сегодня мне пришлось проторчать почти весь день у полоумной старухи Фигг. Ты, её, вероятно, помнишь, ведь я уже рассказывал — это та, со сломанной ногой. Сегодня она была чуть менее невыносимой, чем обычно…»

Гарри предполагал быстро перейти от комичного эпизода с бабкой, споткнувшейся о собственную кошку, к радостной новости об окончании школьных экзаменов — но не тут-то было. Тома вдруг почему-то не на шутку заинтересовали эти самые кошки.

«Ну да, по шесть пальцев. У всех. Жуткое дело. Я думаю, это всё инбридинг…

Пёстрые такие. Нет, хвост не лысый. Да. Есть кисточки на ушах. Смотрится исключительно глупо.

Умные? Да я б не сказал. Да ничего не делают, дрыхнут обычно, и всё»

«Гарри, — подытожил Том, выспросив о старухиных питомцах всё, что только можно, вдоль и поперёк, и хотя это была всего лишь строчка, выглядела она, за неимением лучшего слова, мрачной, — Гарри, эти животные — не кошки, или только наполовину кошки. Я практически уверен, что это низлы. Низлы — волшебные создания. Позже я тебе рассказу о них, если захочешь, но сейчас главное вот что: как и другие волшебные создания, они не уживаются с магглами.

Твоя соседка миссис Фигг либо волшебница, либо сквиб. И ты не знал об этом, а она тебе никогда не говорила, верно я понимаю?»

Ещё как верно-то, блин.

«Блин!

Блин блин БЛИН

Том. Ты ведь не ошибаешься, нет? Ты не можешь ошибаться?!»

«Язык, Гарри»

Что означало: перестань выражаться как маггл. В смысле — ругаться маггловскими словами. Потому что если ты продолжишь так поступать, то чистокровные каждый раз будут делать вид, будто ты ешь дерьмо у них на глазах. Предполагалось, что они ни разу не слышали ничего хоть отдалённо похожего на маггловские матюки, а уж если услышат, то всё — удар, салют, гроб на лафет. Что, как объяснил Том, было чушью на девяносто девять и девять процентов, но таковы были правила игры — как то, к примеру, что старшеклассницы якобы никогда в глаза не видали живого члена — и ты должен был просто этих правил придерживаться, вот и всё. Выработать привычку.

А ещё это означало, что Том не ответит, пока не исправишься.

«МЕРЛИНОВЫ ПОТНЫЕ ЯЙЦА, ТОМ»

«К сожалению, ошибки быть не может. Это низлы или полу-низлы, значит их хозяйка — ведьма или сквиб»

Гарри рухнул на спину, повертелся на своём бугристом матрасе, накрыл дневником лицо и тихонько застонал. Знала она или нет о том, что он волшебник? Если знала — почему молчала? Почему не защитила его хоть как-то, они же магглы, всего-навсего, на них ведь должна быть какая-то управа, ведь не может быть, чтобы волшебного ребёнка можно было вот просто так бросить в стаю магглов и позволить им обращаться с ним как вздумается… Почему она не вмешалась? Неужели она не видела — во что он одет, как с ним обращаются, не замечала синяков, не… Ладно, на хрен, у него просто не было сил думать об этом прямо сейчас.

«Что такое сквиб?»

Мало что в жизни Тому нравилось так же сильно, как умничать. И Гарри с удовольствием давал ему повод за поводом — это была обоюдная выгода. А ещё — ведь вот так и поступают настоящие друзья, они предоставляют друг другу возможность покрасоваться. Особенно если девушки рядом. Да и без девушек тоже ничего.

Том, как обычно, не подкачал:

«Представь себе ребёнка, родители которого ещё при его зачатии открыли в гоблинском банке счёт. На этот счёт они сразу же положили кругленькую сумму — скажем, пятьдесят тысяч галеонов. Хватит на всю жизнь, казалось бы. Но вот наступил день родин — и выяснилось, что за девять прошедших месяцев ключ от сейфа в «Гринготтсе» потерялся. Отчаянные поиски ни к чему не приводят, и ребёнок, владея состоянием, которое могло бы его полностью обеспечить, остаётся нищим, лишь с дырой в кармане.

Здесь золото — это его магия. Сквиб тот, кто, владея магией, не в силах распорядиться ею даже в самой малости.

Это поистине жалкое существование, и рождения сквибов боятся как огня. В старину их убивали, да и теперь старые чистокровные семьи готовы почти на что угодно, лишь бы покрыть свой позор. Сквибов прячут взаперти, ссылают в отдалённые поместья, кладут в лечебницы с надуманным диагнозом — и там, бывает, залечивают насмерть — подбрасывают магглам или — да, убивают.

Менее консервативные волшебники готовы принять сквиба, даже помочь ему устроиться в жизни. Кого-то сплавляют на должности дворников и уборщиц, кого-то пристраивают в маггловском мире, особенно если семейство при деньгах.

Путает карты то, что сквиба не распознать ещё в пелёнках. Магические выбросы начинаются у детей в разном возрасте, бывают и поздние цветы — и лет до семи родители спокойно ждут, лет до девяти — ещё надеются, в десять — знают почти наверняка, но только если имя ребёнка в полночь его одиннадцатилетия так и не появится в Книге Хогвартса — только тогда приговор считается окончательным.

Сквибы могут видеть зачарованные строения и взаимодействовать с волшебными тварями, на них действуют магические лекарства — и на этом всё. Активное колдовство им не даётся ни в какой форме, и ни одна палочка не отзовётся в их руке.

Если Арабелла Фигг — сквиб, то она прожила большую несчастливую жизнь»

Гарри обнаружил, что не находит в себе особой жалости к горькой судьбинушке Арабеллы Фигг, возможного сквиба. Вместо этого в голове роились другие мысли.

«И меня вот так… подбросили, да?

Вот так же вот. К магглам.

И держат взаперти, как…»

«Ты не сквиб, Гарри, — быстро написал Том, и Гарри всхлипнул; он не хотел, просто само так получилось. — Ты нечто совершенно противоположное»

И в этот самый момент Гарри отчаянно пожелал однажды услышать голос Тома. Интересно, какой бы у него был голос? Наверное, очень тёплый.

Как у настоящего старшего брата.

---------

[10] Т.е. примерно на полметра (60 см, если точнее). В одном футе 30 см.

[11] В английских школах дети повсеместно носят форму, даже в начальной школе, и зачастую довольно многослойную.

[12] Чарльз Джон Хаффем Диккенс (Charles John Huffam Dickens, 1812-1870) — английский романист, один из крупнейших прозаиков XIX века, ставший классиком ещё при жизни. В его творчестве неоднократно («Оливер Твист», «Дэвид Копперфилд», «Крошка Доррит» и др.) всплывает тема сиротства, причём, хоть Диккенс и считается писателем-реалистом, образ сироты почти всегда идеализирован и окружён ореолом сентиментальности.

[13] Beadle — чиновник по надзору за бедными, находившийся на службе у приходских властей. Исполнял функции проверки нуждаемости людей, которые обращались за помощью к попечительскому совету прихода, также занимался исполнением решений совета. Должность введена английским «Законом о бедных» 1834 года.

[14] Отсылка к сюжету романа «Оливер Твист» («Oliver Twist; or, the Parish Boy’s Progress», 1838).

[15] Guy Fawkes' Night — ночь на 5 ноября, когда в Великобритании жгут костры и запускают фейерверки, отмечая провал Порохового заговора. В 1605 году группа католиков-заговорщиков пыталась взорвать Парламент Великобритании; теракт планировалось осуществить во время тронной речи протестантского короля Якова I, когда, кроме него, в здании Палаты лордов присутствовали бы члены обеих палат парламента и верховные представители судебной власти страны. Гай Фокс караулил бочки с порохом в подвале Вестминстерского дворца, однако один из участников раскрыл информацию о готовящемся теракте, и Гай Фокс был схвачен.