С любовью и убожеством (гет)

Гермиона,

Грейнджер,

Не знаю, в самом деле, зачем я это пишу. Возможно, во мне говорит вино, а возможно — вина: мне стоило сесть за это письмо гораздо, гораздо раньше. Но подвох, конечно, в том, что я уже решил, что ни за что не отправлю его тебе, поэтому, наверное, оно внезапно так легко пишется. С другой стороны, думается мне, ты тоже будешь рада его не получить.

Но начну, пожалуй, по порядку, будто здесь всё по-настоящему.

В нашем особняке завелись докси, и нас на время заселили в небольшую гостиницу на границе с магловским районом. Два дня, за которые от докси должны были избавиться, тянутся уже почти месяц. Но это даже хорошо — особняк, конечно, неплохой, приемлемо просторный и сносно украшенный, но в нём так много пыли и так мало света, что у меня совсем нет желания туда возвращаться. Правда, новую лабораторию в гостиничном номере так быстро не сделаешь, поэтому ситуация выходит патовая.

Но пока что я в этой крошечной комнате, и она заставлена коробками, и я никогда не думал, что у меня столько вещей. Но ты, видимо, была права. Радуйся теперь, ты всегда права — это твоё худшее проклятие.

Наше исследование идёт хорошо; Марк нашёл нового травника. Его зовут (представь себе) Макинтош, и он, конечно же, шотландец. Но я думаю, он бы тебе понравился. Он отлично разбирается в целебных травах и ужасно похож на Макгонагалл. Возможно, всё дело в шотландском акценте, возможно — во взгляде; ну ты знаешь, в том самом взгляде.

За пару недель мы нашли почти всё, кроме крылотычинника смоляного, живкости аптечной и болгарской изумрудной стрекозы. Последние, правда, не покажутся до марта. Ещё нужно будет подождать немного перед тем, как собирать мыльнянку — цветы едва завязались. Зато у меня достаточно времени, чтобы перенастроить ящики для ингредиентов (те самые, помнишь? хотя что я спрашиваю, конечно ты помнишь).

Больше делать пока нечего, и в остальное время я слоняюсь по Афинам. Афины вполне терпимы, если не отходить от Парфенона, в остальном в городе грязь, пыль и бродячие коты, и ты была бы в восторге. Сейчас ещё январь, но солнце здесь ослепительное, и из моего окна видны и убегающий вперёд белый город, и пятна яркой зелени, и серые зыбкие тени, и темнеющее вдалеке море. И на этом солнце я, конечно, ужасно обгорел (руки, лоб и нос пунцово-красные, как тогда, в Марселе). Но, к счастью, в этот раз тебе не посмеяться надо мной.

Сейчас я прячусь в гостинице, весь в оранжевых пятнах от ожоговой пасты, и через щели в рамах в комнату льётся нескончаемый шум: голоса, флейты и ветер в проводах. Позже, когда солнце уже зайдёт, я, наверное, вернусь к пляжу. Берег здесь пустынный и каменистый, как тот, помнишь

Но мне хочется убраться отсюда поскорее, обратно в Англию или куда повезёт, но иногда я представляю это — тебя и твой поучающий голос — и становится почти выносимо. Не стоит этого делать, конечно, но твой голос в моей голове, и я не думаю, что смогу убрать его оттуда. Я представляю, что ты идёшь со мной вниз по улице и рассказываешь про какой-нибудь странный барельеф, который высмотрела вдалеке, или пересказываешь давно знакомую мне легенду (не останавливать же тебя, в самом деле?). Я надеюсь: когда-нибудь этот образ смоется и выгорит, как колдографии в лучах, обернётся чем-то настолько далёким, что уже не станет тобой. Без тебя будет тише, но это, наверное, и хорошо. Это ведь всегда так — сперва тебя оставляет человек, потом воспоминание о нём.

Но пока ты ещё здесь, скажи мне, Грейнджер, когда всё посыпалось? Знала ли ты с самого начала, что оно так будет? Ждала ли этого? Мне хочется верить, что нет, но иногда мне кажется: всё твоё презрение к прорицаниям — лишь следствие того, что ты никогда не ошибаешься. Хотя можно ли ошибиться в такой обыкновенной истории: один мужчина любит одну женщину, и эта женщина любит одного мужчину, но между ними что-то ломается, и концы уже не сходятся с концами.

Но хватит об этом.

Надеюсь, что твои проекты идут хорошо (и убежище, и заповедник, и чем бы ты теперь ни занималась) и что глупые чиновники и ушлые инвесторы не слишком тебя донимают.

Не злись на меня, Грейнджер, ты знаешь, так было лучше для нас

Надеюсь, ты понимаешь, почему я

В любом случае исследование идёт хорошо, Греция невыносима (настолько, что ты бы наверняка влюбилась), рецина⁽¹⁾ — моя главная отрада, и это всё, что я хотел тебе сказать.

С лю

Со всем,

ДМ

* * *

Грейнджер,

Докси оказались на удивление живучими, и мы устроили временную лабораторию в гостинице. Я стараюсь выглядеть не слишком довольным, но Марк, кажется, что-то подозревает.

Сейчас мы работаем над улучшенной версией зелья усиления магии, и я никогда ещё не видел столько подснежников. Они повсюду, и я уверен: сейчас у меня в волосах не меньше пяти лепестков. Но сама работа идёт на удивление хорошо. И ящики для ингредиентов оказались очень кстати, потому что поставщик привёз целых сорок миллилитров крови ре-эма, и это преступление — позволить такому сокровищу испортиться.

И ты была, конечно, права, ни один из тех заказов, что приходили мне в Лондоне, не сравнится с этим. Я и забыл, каково это — задумываться над тем, что ты делаешь. Ты знаешь, бодроперцовое я, вероятно, смогу сварить даже во сне, но это… это совершенно другое.

Мне даже пришлось заказать учебник по арифмантике. Моих знаний и того, что я помню из твоих путанных объяснений, давно перестало хватать. И мне хочется написать тебе о каждой крошечной детали, которую мы обнаружили. Ты знала, например, что сердценосный башмачок гораздо лучше обычного венериного работает с волосом гранианского крылатого коня? А левизию обновлённую лучше настаивать на утренней росе, а не на лунной? А ещё про кровь ре-эма, я засунул пару капель в крутящуюся машину (её я тоже забрал с чердака, если ты вдруг обнаружишь пропажу), и уже завтра (!) смогу проверить, какая именно из её частей обладает наилучшим потенциалом.

Ещё пару дней назад нас навестила Изабелла (та самая, которая выращивает ризантеллы для исцеления последствий Империуса), она снова пригласила меня посетить её лабораторию. Сейчас мне, конечно, в Австралию не сорваться, но, может быть, заглянуть к ней на пару недель, как мы разберёмся здесь со всем, не такая уж плохая идея. Найти нормальную свежую ризантеллу ни на континенте, ни тем более в Англии не представляется возможным. А греки и правда выдают международные (и возвратные) портключи за час. Как шутит Марк, с их подходом мы вполне могли бы работать и из Лондона. Это преувеличение, конечно, но в чём-то он прав.

И знаешь, я уже немного жалею, что годами откладывал эти поездки и проекты. Но с другой стороны, как я мог оставить тебя тогда, если даже теперь у меня едва ли это выходит.

Иногда мне почти удаётся избавиться от мыслей о тебе, но иногда, как сейчас, когда я пишу тебе письмо или спускаюсь к своему одинокому лежаку, или перебираю аккуратные завязи заунывников и подснежников, эти воспоминания возвращаются; иногда они короткие и жалящие, иногда — длинные и топкие. Иногда из-за них, закрывая глаза, я вижу твоё лицо, такое же, как тогда: расслабленное сном, застланное серым светом. Ты спишь, спрятав одну руку под подушку и, я надеюсь, всё так же улыбаешься.

Знаешь, наверное, будет лучше, если я просто перестану тебе писать.

ДМ

* * *

Грейнджер,

Я продержался почти два месяца, и это, наверное, чего-то да стоит. Но трюк, конечно, в том, что я был слишком завален работой и часто засыпал быстрее, чем успевал дотянуться до пера. Но вчера я наконец-то выбрался из очередной вылазки в Албанию, и это первый вечер за многие недели, когда мне не нужно готовиться к новой. И хорошо, наверное, что я не отправляю тебе эти письма. Иначе бедная Ангелия моталась бы по всей Европе, не зная, где меня искать.

Это были, конечно, удивительно бессобытийные два месяца. Из занятного, пожалуй, только то, что, пока мы собирали мыльнянку, Макинтоша за руку цапнула какая-то болгарская мышь. И у него развилась просто кошмарная инфекция; пришлось потратить весь запас бадьяна, который мы взяли с собой, чтобы привести его кисть в нормальный вид.

В остальном — мы слонялись по Балканам, и это было смертельно скучно.

Как ты, наверное, уже догадалась, меня занесло и в Румынию. Чарли сказал, что у тебя всё хорошо и что твой проект убежища наконец заработал, как ты и хотела. Надеюсь, инвесторы, с которыми тебе пришлось договариваться, были не слишком ужасны. Но даже если были — я никогда не сомневался, что ты справишься с этим.

Я пишу это, чтобы сказать, как я горжусь тобой, или, возможно, чтобы снова услышать твой голос в своей голове. Это всё вино, конечно, не обращай внимания. Оно здесь всё, кроме рецины, кошмарное (хуже, чем у итальянцев!), но в какой-то момент ты просто смиряешься.

Афины в последние дни нравятся мне всё больше. Возможно, дело в том, что остальные города ещё хуже, а возможно, в том, что после бесконечных поездок так приятно вернуться на их залитые солнцем улицы. Сейчас повсюду цветут мандариновые деревья, и это красивее даже, чем вишни, которые мать её эльфы высаживали у поместья.

К тому же Тео и Блейз приехали навестить меня. Они отправлялись то ли на виллу Блейза, то ли с неё, и немного свернули с пути. И видеть их не страннее, чем видеть Чарли; это как портал, как ниточка, протянутая к оставленной жизни. Они, конечно, первым делом утянули меня в бар. И я встретил девушку; девушку до ужаса похожую на тебя: и кудри, и нос, и даже линия шеи. Я представлял, как возьму её под руку, как проведу к морю и каменистому берегу, как позволю ей посмеяться над плёнкой облезающей кожи на моей переносице. Представлял, как полюблю её; полюблю её — и обрету равновесие в жизни. Или, возможно, как эта новость облетит половину Европы и заставит тебя недовольно поджать губы.

Но мы говорили, и я не чувствовал ничего, кроме стыда и желания убраться от неё поскорее. Я представлял, что это не я, но кто-то другой, говорит с ней, берёт её под руку или уводит к шумящему морю. А теперь я пишу тебе это письмо, которое, конечно, сожгу, как и все другие, чтобы рассказать о вещах, которые — я представляю — происходят не со мной.

У меня не хватает слов, но ты пойми: всё это — мост, вода и вещи, которые нам не пересечь.

* * *

Ты задумывалась когда-нибудь, что стало с моей старой лабораторией? Я знаю, без денег моей семьи мы бы в жизни не потянули её. И не думай, даже зная, как всё обернётся, я всё равно выбрал бы тебя.

Просто иногда я оборачиваюсь назад, вспоминаю тебя и нас и думаю: сколь многое изменилось за эти годы и вместе с тем, осталось тем же. Ты изменилась, да, но это только фасад; потому что, когда ты выучено улыбаешься очередному инвестору, я вижу, как краснеют твои уши и вздрагивают крылья носа. Я знаю, ты злишься и презираешь их не меньше, чем тогда, просто ты научилась прятать это. И я тот же, но и другой тоже. И знаешь, иногда я представляю, что мою лабораторию превратили в обычную аптекарскую лавку и что она теперь как я: такая же, но и другая тоже.

Не знаю, зачем я пишу тебе это и зачем пишу вообще.

За все эти годы я так и не смог обрести контроль ни над своими мыслями, ни над ходом своей жизни. И сейчас стоит чудная безлунная ночь, и мне лучше бы спать, потому что завтра мы отправляемся на юг Турции, но я совершенно бодр.

И прошло сколько уже? Семь месяцев? Восемь? А ты всё так же в моей голове, и твоё лицо всё так же ярко и отчётливо рисуется перед моими глазами. И мне хочется думать, что ты хоть иногда вспоминаешь обо мне, потому что в противном случае всё это нестерпимо и жалко. И я не хочу возвращаться в Англию, чтобы не увидеть, как всё, что между нами было, сведётся к двум неловким кивкам при случайной встрече.

И боюсь, что мне теперь от тебя совсем не избавиться. Как там было? Я никогда не один, потому что куда бы я ни пошёл, ты со мной.

Да, именно так.

1) Греческое «смоляное» белое вино.

Вернуться к тексту