Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Но, благодарение Богу, Консуэло не успела впасть полностью в это забытье.

«Нет, нет, я не должна заснуть здесь. Если бы я дала волю своему утомлению, находясь в этом замке одна — лишь с бездыханным телом моего избранника — то пролежала бы так до самого утра, а то и дольше — настолько скверно я себя ощущаю. И потому, не встав с этой кровати сейчас, я в конце концов дождусь, что близкие Альберта, обеспокоившись тем, что я так долго не покидаю его покои, соберутся около спальни моего возлюбленного, и, повременив и поговорив между собой ещё немного о том, стоит ли предпринимать что-то или, быть, может, ещё подождать — начнут робко стучать, а затем, не дозвавшись меня и встревожившись уже не на шутку, отворят дверь этой комнаты. И, конечно же, повсюду с ними будет доктор Сюпервиль. Он войдёт вместе с ними, сочтёт, что я лишилась чувств и станет предпринимать попытки привести меня в сознание и тем самым разбудит меня. Затем, осмотрев Альберта, он очень скоро поймёт, что произошло с моим избранником. Его родные будут сражены этим ударом — а я не могу допустить всего этого. Я должна подготовить их. Сначала должны прозвучать мои слова, и лишь потом их глазам должно предстать то неизбежное, чему суждено было случиться в преддверии этой ночи. Господи, если только они окажутся в силах перенести то, что увидят… Столько раз мой любимый человек был на грани жизни и смерти, как боялись они потерять его. И вот, теперь их самые страшные опасения сбылись. За что же им такие страдания? Чем они заслужили их, да ещё в таком почтенном возрасте? Бедные отец, тётушка и дядя Альберта…», — думала она ещё с закрытыми глазами, собирая все силы, чтобы подняться с постели.

Размежив наконец веки, наша героиня вновь посмотрела на застывшие, почти побелевшие черты Альберта. В обрамлении чёрных волос они были подобны искусно обработанному светлому мрамору. Консуэло легко, почти невесомо провела пальцами по лбу, виску, шее и груди своего любимого.

«Господи, как же ты красив… Я замечала это и раньше, восхищаясь твоими классическими, правильными чертами, но, зная о твоей скромности, не говорила тебе. И тем удивительнее и ценнее была и твоя святая верность мне. Я запомню тебя таким. Я благодарна Создателю за то, что Он даровал мне эти минуты, когда я могу остаться наедине с тобой. Да, я знаю — будет ещё два вечера и две ночи, что проведу я рядом с напоминанием о твоём земном воплощении. У меня будет это право. Если мне придётся воевать за него — что бы это ни значило — я сделаю всё. Разумеется, прилагая все усилия, чтобы уважать родных моего возлюбленного. Я верю в то, что, зная о моём чувстве к тебе — они позволят мне находиться рядом с тобой то время, что отпущено мне теперь».

И вот, найдя наконец в себе силы отвести взгляд от лица своего избранника, она с трудом села на кровати и провела руками по тёплой и влажной от невысохших слёз коже, отирая их. Волосы нашей героини прилипли к щекам, и Консуэло кое-как поправила их, намереваясь отыскать в спальне своего возлюбленного зеркало.

«Оно должно быть здесь — несомненно. Даже люди, ведущие самый аскетичный образ жизни — подобный тому, что вела я — даже в самом начале своего служения в театре — имеют у себя в личном обиходе этот — предмет. Тот же, что имел Альберт — явно очень небольшой — коли я не могу увидеть его, осматриваясь вот так — мельком».

Спустив ноги с постели, она надела обувь и приняла решение ещё какое-то время посидеть в этой позе, так как ощущала, что пока не может встать на ноги. Консуэло опустила локти на колени, закрыла глаза и вновь прижала ладони к лицу.

Так прошло около минуты.

Наконец, ещё раз проведя руками по влажной и солёной коже, сделав глубокий вдох и совершив над собой усилие, она поднялась с кровати, оправила складки помявшегося платья и медленно пошла вперёд, осматриваясь по сторонам.

«Я никогда не видела толком, как обставлено твоё обиталище — лишь проходила мимо изредка неосторожно приоткрытой двери. Но сейчас я постараюсь запомнить здесь всё — ведь пройдёт ещё несколько дней и я больше никогда не вернусь сюда».

Диван, кресло и стены в комнате избранника нашей героини были светлых, неброских, неярких, лилово-пастельных оттенков, деревянные стулья же — тёмно-коричневыми. Сами же очертания мебели были самыми непритязательными из тех, что могли себе позволить представители самого высшего дворянского сословия.

К слову, родным возлюбленного пришлось потратить время на уговоры младшего из Рудольштадтов, что в один прекрасный момент счёл непростительным излишеством и даже грехом чересчур пышное убранство своей уединённой обители, не заниматься поисками столяра, что работал бы для бедняков и согласился бы за весьма умеренную плату сделать для него кровать, стол и стул самого непритязательного вида, и в итоге, после долгих убеждений своих близких Альберт всё-таки покорился воле отца и тётушки и обратился к человеку, что взялся выполнить самый простой и безыскусный заказ из всех возможных, что всё же был одобрен родственниками нашего героя как достойный служить будущему хозяину замка в Ризенбурге.

«Какое красивое сочетание!», — пронеслась в голове нашей героини невольная восторженная мысль.

Вещей в спальне Альберта было немного.

На столе, стоявшем в самом дальнем углу, где царил полумрак — в живописном беспорядке лежали записи, сделанные его рукой — она нашла небольшое зеркало квадратной формы. На нём не было рамы. Этот предмет напомнил нашей героине тот осколок зеркальца, в который Консуэло смотрелась, когда жила в своём домике на Корте-Минелли.

«Меня поражает твоя способность обходиться этой небольшой вещью, имея при этом всегда такой изящный и благородный облик. Но по сравнению с другими твоими дарованиями этот талант, конечно же меркнет и кажется самим собой разумеющимся».

Консуэло с лёгкостью представила своего любимого в той же скромной и аскетической обстановке, в которой — она знала — её избранник хотел жить всегда.

«Если только ду́ши способны к зрению и физическому ощущению — пусть же эта его мечта исполнится там — в раю. Но, Господи, как же ужасно я выгляжу, — пронеслось в голове нашей героини. — Я не испытывала ничего подобного даже тогда, когда навсегда потеряла родную мать. Никогда ещё я не рыдала так сильно. Я словно утонула в этом горе, не в силах выбраться из этого водоворота. И вот что эта пучина сотворила со мной — я словно и в самом деле едва спасла свою жизнь. Но сейчас я испытываю просто какую-то тупую, хотя и сильную душевную боль».

Глаза у Консуэло покраснели, а веки распухли до такой степени, что ей удавалось поднять ресницы лишь наполовину. Лицо нашей героини было мертвенно бледно, а половина волос так безнадёжно выбилась из причёски, что Консуэло распустила их вовсе и расчесала. Пряди перепутались между собой, и потому к этой процедуре ей пришлось приложить существенные усилия — но и всё равно это удалось нашей героине не слишком хорошо.

«В конце концов, всем им будет не до моего внешнего вида. Я привожу себя в порядок так, как могу. Я делаю всё, что в моих силах. Мне не за что стыдиться».

Физически Консуэло чувствовала себя очень плохо. У неё сильно болела голова, а всё вокруг она видела сквозь какую-то полупрозрачную серую пелену. Наша героиня не ощущала моральных сил говорить ни с семьёй своего избранника, ни с кем-либо ещё. Каждый звук, каждый поворот головы, открывавший вид нового предмета, составлявшего действительный мир, окружавший Консуэло, вызывали у неё новый приступ смертельной усталости и усиление головной боли. Наша героиня не понимала, как ещё может что-то воспринимать — слышать и видеть. В некотором роде Консуэло и сама была на грани смерти — но ещё каким-то чудом могла двигаться. Единственным её желанием было лечь рядом с Альбертом, обняв его безжизненное тело, положив руку на грудь своего возлюбленного, вновь ощутить совершенную гладкость мраморной кожи, подобной шёлку, и, закрыв глаза, заснуть, забыться, отрешиться от всех вещей и явлений, что составляли действительность. Консуэло испытывала полуобморочное состояние и была бледна почти так же, как и её покойный возлюбленный, и не понимала, как всё ещё держится на ногах. Можно было сказать, что в некотором роде наша героиня и сама была на грани смерти, но ещё каким-то чудом могла двигаться.

Довершив наконец все процедуры и оглядев себя с головы до ног всё с помощью того же маленького зеркала, Консуэло опустилась на стул, стоящий возле стола и мысленно сказала себе:

«Господи, у меня чувство, что я умерла вместе с ним. Это так невыносимо. Я не знаю, как мне жить дальше и что делать. Моя жизнь будто бы лишилась всякого смысла. Однако Господь для чего-то оставил меня на этой земле. И я должна найти для себя новое предназначение — то, ради чего я стану просыпаться каждое утро — я пообещала это ему и Богу — а значит — обязана выполнить. Всевышний, всего через каких-то три дня я останусь совершенно одна на этой земле… Я не знаю, куда мне идти — ведь больше никогда и нигде на этой земле моим душе и телу не будет приюта… Но сейчас мне следует забыть обо всём этом — обо всём, кроме того, чтобы сообщить родным Альберта это страшное известие. А для этого я должна взять себя в руки, собрать все свои физические силы, чтобы не упасть с этой высокой лестницы, когда я стану спускаться».

С последней мыслью она медленно поднялась, и подошла к огромному окну, от которого веяло прохладой прошедшей грозы — располагавшемуся неподалёку от изголовья кровати её любимого.

Стихия перестала бушевать за окном тогда, когда прекратились неистовые рыдания нашей героини, и потому Консуэло не заметила, как успокоились небеса.

Она вдохнула свежесть обновлённой природы, и едва уловимые ароматы воздуха и деревьев влили в её душу и тело немного новых сил.

В последний раз обернувшись к постели своего избранника — она ещё несколько мгновений, словно и сама окаменев, смотрела на этого молодого, красивого и благородного человека, что, казалось, смерть навсегда превратила в белую мраморную статую — словно безотчётно ожидая какого-то чуда. Но, как и следовало ожидать — воля Бога была неумолима. Чуда не произошло.

И наша героиня, не размыкая бледных губ, медленно отвернулась прочь и нетвёрдыми, неуверенными шагами, то и дело боясь упасть на ровном месте, медленно подошла к двери, взялась за ручку, и, вновь на мгновение обратив взгляд к своему любимому человеку, тихо, затворив дверь, покинула обитель, принявшую последний, ставший таким тяжким — вздох этого святого человека.