Смерть Альберта Рудольштадта за правое дело. Святая одинокая узница (гет)

Вскоре за закрытой дверью Консуэло различила быстро приближающиеся шаги двух работников королевской полиции. Среди в некоторой степени затихшего при появлении полицейских, но такого же беспорядочного, смешанного гула множества голосов, говоривших теперь о том, что же могло случиться — были слышны разговор и торопливый стук лакированных туфель по натёртому мастикой полу двух мужчин, идущих в сторону комнаты, где находилась наша героиня. Но сквозь всеобщий гомон нельзя было различить их слов.

«Что ж, я предаю себя в руки правосудия. Приговор будет справедлив по законам, принятым в пользу сильных мира сего», — думала Консуэло, продолжая сидеть на коленях возле земного облика своего возлюбленного, отирая следы слёз тыльной стороной ладони и не сводя глаз с застывших черт своего избранника.

Она оставалась совершенно спокойной, и без страха и даже с каким-то безразличием ждала, когда настанет её час. Наша героиня боялась не жестокости представителей закона, не того, как станут обращаться с ней су́дьи, не приговора, но той жизни, которая ждала её после, той неотвратимости, что теперь безмолвно смотрела на неё из будущего.

Когда дверь открылась, Консуэло даже не повернула головы́.

То, что предстало взглядам работников полиции, заставило их на несколько мгновений застыть на месте. И неизвестно было, что ввергло их в это оцепенение — огромная лужа крови, уже разлившаяся едва ли не на половину небольшой комнаты, или же хрупкая маленькая женщина, сидящая почти что посреди неё, склонившись над убитым — как раз с той стороны, где лежал окровавленный нож, а, быть может, и то и другое вместе.

«Что-то пошло не по плану. Но что? И, что самое главное — как?.., — пронеслось в мыслях первого полицейского. — Как эта… это же женщина — маленькая и хрупкая… как она смогла? И — зачем? И кто она? И почему до сих пор жива?..»

Консуэло сидела к ним спиной, и потому они сразу не узнали её.

— А… вы… как вы здесь… назовите ваши имя и фамилию, — один из представителей власти наконец пришёл в себя.

— Консуэло фон Рудольштадт, — твёрдо ответила наша героиня, не поднимая головы от земного облика своего возлюбленного.

— Что?.., — вырвалось у второго работника полиции, глаза его расширились.

В это мгновение Консуэло повернулась к ним и подняла взгляд.

— Но… свидетели рассказали нам о том, что…

— Да, я не убивала Альберта Рудольштадта — и вы, и ваши свидетели правы. Вы ведь подумали, что я нарушила ваши планы и опередила королевскую разведку или врагов, переметнувшихся на вашу сторону? Так вот, это не так. Альберта убил высокий и крепкий мужчина, — она справедливо считала себя вправе разговаривать с ними смелым, издевательским тоном.

— Но… откуда вы знаете… — в чертах одного из полицейских отразились страх, удивление и злость, и всё это вместе можно было назвать смятением.

— Он сам сказал мне об этом, когда был ещё жив. Да-да, ваши помощники не удосужились даже подождать, проверить, исполнили ли поручение короля до конца. Но, надо ещё раз сказать, что они всё же дали мне убедиться в собственном профессионализме и преданности своему правителю. Уверенные в собственных силах, они решили не терять времени и, быть может, ужé спят у себя дома со спокойной и чистой совестью — ведь они выполнили свой святой, священный долг перед своим добрым и честным правителем.

— Не смейте разговаривать с представителями закона в таком тоне! — в ярости повысил голос второй работник полиции. — Вы знаете, что вам грозит за это?!.

— Я не думаю, что это наказание сможет сделать вердикт, вынесенный мне за то правое дело, что совершали мы так самоотверженно, готовые ко всему и не жалея ни о чём — суровее чем тот, что ужé уготован мне и всем нам. Вы, как и я, прекрасно знаете, что мне нечего терять, кроме свободы и жизни — а первого я, можно сказать, ужé лишилась. Ну, а если смертная казнь будет моим приговором — то тем даже лучше — но вам этого никогда не понять. Ведь вам неведома даже малая толика сострадания — что уж говорить о любви… И, к тому же — я ведь абсолютно права — не так ли?

— Как вы оказались в этом помещении? — громким и резким тоном, едва сдерживаясь, чтобы не закричать в полный голос, перебил нашу героиню второй представитель правосудия.

— Этим вечером — как, вам, несомненно, также известно, — нисколько не испугавшись грозного крика, невозмутимо отвечала Консуэло, — мы оба находились в одном дворце, и я, закончив… скажем, так, свои дела — вы ведь доподлинно и во всех деталях знаете какие именно, не правда ли? — так что сейчас рассказывать о них не имеет смысла — ожидала графа фон Рудольштадта снаружи. А после, обеспокоившись долгим его отсутствием, пошла внутрь и… — тут голос её задрожал, и наша героиня, поспешно склонив голову, судорожным вздохом едва смогла сдержать подступившие рыдания, — …обнаружила его здесь. Тогда он был ещё жив. Он умер на моих руках. Теперь вы знаете всё. Мне нечего скрывать от вас.

— Что ж, теперь нам всё ясно… Любезная графиня… ах, простите — теперь ужé вдова фон Рудольштадт, — представитель закона, который, как и его сослуживец, более не испытывал замешательства, не преминул жестоко съязвить, несмотря на свою неспособность постичь, что такое настоящая любовь, как-то инстинктивно, понимая глубокую привязанность нашей героини к Альберту и именно по этой причине выказывая своё глубоко презрительное отношение к «этой безмозглой актрисульке, что только и умеет повторять то, что ей говорят, и, несомненно, некогда достигшая своего положения через постель, но строящей из себя саму святость, и что поддалась неведомым чарам этого сумасшедшего фанатика, который не останавливался ни перед чем и который непонятно как и неизвестно чем влюбил её в себя и заставил беспрекословно подчиняться себе», — должен сказать, что нам очень крупно повезло. Признаться, мы думали, что нам придётся потратить некоторое время, чтобы разыскать вас. Но вышло так, что на ловца и зверь бежит.

— Слушай, по-моему, хватит ужé разговоров, а? Ужé поздний вечер, смена заканчивается, я устал. Доставай наручники. Если ты так хочешь с ней позабавиться — у нас ещё будет много времени.

— Да, ты прав. Давай, поднимайся, живо! — приказным и презрительным тоном, грубо вновь почти закричал один из полицейских и уже положил свои руки на плечи Консуэло, но она смахнула их и огромным усилием воли встала сама.

— Сопротивление представителям власти?! — едва сдерживая гнев, вскричал второй работник полиции.

— Я нисколько не сопротивляюсь — просто я не хочу, чтобы ваши грязные руки лишний раз касались меня.

Второй с железным звоном вынул из кармана названный предмет, грубым движением взял тонкие запястья Консуэло и быстро сковал их.

В этот момент она твёрдо решила, что в полицейском участке с самого начала расскажет подготовленную легенду и станет придерживаться её до тех пор, пока будет возможность. И, хотя в последнее она почти не верила, и вторая половина её души была во власти отчаяния и безнадёжности, но всё же наша героиня оставляла небольшую вероятность для Господнего чуда, для какой-нибудь счастливой случайности. И, исходя из всего вышесказанного, наша героиня вела себя с достоинством и той мыслью, что до последнего станет играть роль под названием «тот, кто не виноват — не бежит».

Консуэло не сопротивлялась, но сочла справедливым сказать:

— Послушайте, вам не кажется, что это переходит все дозволенные границы? Даже с истинными и отъявленными преступниками, не обращаются так, когда они не оказывают сопротивления. Проявите хотя бы каплю приличия и самоуважения.

— Приличия? И это ты нам об этом говоришь? К таким, как ты? Но, помилуй, за что? Ты до сих пор не поняла, с кем ты связалась и каким счастьем наградил тебя Господь, побудив его покончить с собственной жизнью в очередном припадке сумасшествия? Самоуважение? Ты хоть знаешь, что это такое? Ты выполняла всё, что он тебе говорил, со слепой, собачьей преданностью — словно загипнотизированная, и, потому, похоже, что у тебя также нет разума, как и у этого… И, самое главное — ради чего?.. Неужели же ты не понимала, что этим всё рано или поздно и закончится, что это будет неизбежно — почитая всё какой-то романтической игрой, о которой начиталась в дамских романах? Но сейчас в любом случае ты ужé окончательно доигралась — как и твой благоверный, и никакое раскаяние не поможет тебе. И ещё неизвестно, кому повезло больше…

Окончательно осознав, что любые споры с этими людьми будут бесполезны, Консуэло приняла решение стоически переносить все словесные издевательства, защищаясь лишь от физического насилия и причинения боли.

«Прощай же, Альберт, жди меня… Господи, я не жалею ни о чём, — подумала она, едва успев в последний раз обернуться к своему избраннику — после чего её бесцеремонно толкнули вперёд и ей пришлось насильно отвести взгляд от возлюбленного — на сей раз уже навсегда. — Мне не в чем раскаиваться. Я иду на мýки с чувством, что выполнила свой святой долг, сделала всё, что могла — как и все мы. Я была такой же, как ты, не останавливаясь ни перед чем. Я шла до конца. И я знаю, Альберт, что ты гордишься мной и каждым из нас».