Проверено на грамотность 
Свою тридцать пятую весну Ки встречала со странным чувством. Так поправляются после тяжелого и долгого недуга, не веря, что боль отступила и не нужны уже горькие лекарства и мучительные процедуры.
Враги повержены, союзники торжествуют, юный наследник благополучен. Хуанхэ не буйствует, позволяя крестьянам собрать урожай и накормить столицу. Даже император, спасибо новому лекарю, заметно окреп здоровьем и как ребенок радуется предстоящему переезду в летнюю резиденцию. Словом, все так хорошо, что невольно опасаешься — это ненадолго.
Ну а пока вереница повозок и фургонов выезжает из ворот дворца; старший евнух Докман спохватывается, что забыл что-то в кладовой, и, по-женски всплеснув руками, бежит обратно во дворец; императрица, верхом, в мужском наряде, смеется, глядя ему вслед. Невзгоды и печали ушли вместе с зимой и не вернутся до первых холодов. В мире воцарилась весна, и душа тянется к радости, как цветок к солнцу.
— Ты сияешь, моя Нян. — Тогон, тоже верхом, подъехал к супруге. — Ты прекрасна, как никогда.
— Благодарю вас, ваше величество, — она улыбнулась. — Вам не зябко? Быть может, вернетесь в паланкин? Ветер прохладный…
— Ты совсем как наш зануда! — рассмеялся император. — Он с самого утра твердит, чтобы я ехал в паланкине. Какой паланкин в такой прекрасный день!
— Вы говорите о лекаре?
— О канцлере, — император посмотрел поверх плеча Ки. — Слышишь, бросай свои дела и поехали с нами!
Тал Тал стоял в первом ряду придворных, вышедших почтить отъезд государя.
— Глубоко сожалею, но вынужден ответить отказом, ваше величество. Очень много неотложных дел.
— Ты Будда всех зануд, Тал Тал, — Тогон ласково похлопал по крутой шее вороного жеребца, который нетерпеливо приплясывал под седлом. — Опять готовишь какие-нибудь мудрёные указы, от которых голова раскалывается? Да гори они все, надоело! — Он хлестнул коня и унесся вперед. Ки, опасаясь за него, тут же бросилась следом, едва успев обменяться тревожным взглядом с канцлером: император в последнее время все менее охотно занимался государственными делами.
В честь вороного скакуна не зря слагались оды — казалось, он летел, не касаясь земли. Резвая гнедая кобыла, любимица императрицы, как ни старалась, не могла догнать его. Столица и ее пригороды скоро остались позади; всадники вынеслись на дорогу, что между зеленых лугов и холмов вела к летней императорской резиденции Шанду.
Этот дворец нравился Ки больше зимнего, который они до осени покинули в Даду: он не был пропитан кровью вероломных и властолюбивых царедворцев, по его галереям не бродили призраки повешенных женщин и отравленных детей. Шанду лежал на ладонях степи, как резная шкатулка, покрытая красным лаком, и под ее узорчатой крышкой ждали долгие безмятежные дни, полные аромата цветов, меда и чая, которому местные травы придавали какой-то особенный вкус.
Из-за нездоровья императора двор не выезжал в летнюю резиденцию три года подряд. Ки истосковалась по Шанду, но предстоящая неделя пути не огорчала ее: после безвылазного сидения в стенах дворца так хорошо вдохнуть полной грудью степной ветер, почувствовать славную усталость от долгой скачки, поесть сочного, пахнущего дымом мяса, вечером послушать болтовню слуг у костра и заснуть в шатре под пение сверчков и далекое уханье филина.
Свежие впечатления дороги быстро вытеснили мысли об оставленном Даду. Нет, Ки не забыла о канцлере: просто не было причин вспоминать о нем. Так не беспокоятся о жажде, зная, что кувшин с водой всегда рядом, достаточно протянуть руку.
Дворец в Шанду встретил хозяев запахом свежей краски и той безжизненной чистотой, какая бывает в домах, где часто убирают, но редко живут. Впрочем, ватага мальчишек и девчонок во главе с двенадцатилетним принцем Аюширидарой быстро превратила пустующие покои в подобие базарной площади.
Все дети были сводными братьями и сестрами наследника: император время от времени вспоминал, что у него, кроме обожаемой супруги Ки, имеется обширный гарем, и ради семейного благополучия им нельзя пренебрегать. Нескольким наложницам предстояло родить уже в летней резиденции, и первые недели после приезда у императрицы голова шла кругом от необходимости уследить, разместить и позаботиться о рожающих, родивших и родившихся. Впрочем, ее эти заботы только радовали, как и всё, что было связано с началом и продолжением жизни. Хотелось верить, что больше уже не придется убивать и разрушать.
Тал Тал приехал в Шанду спустя месяц. Его появление прошло незамеченным. Лишь утром, за завтраком, новый евнух Тогона доложил, что прибыл господин канцлер.
— Я уже решил, он так и не выберется до самой осени, — оживился император. — Нян, у меня появилась отличная мысль: давай пригласим его в павильон Вечерней Зари? Кажется, именно там мы сегодня ужинаем?
— Превосходная затея, ваше величество, — Ки в самом деле обрадовалась его предложению, — тем более что вы никогда до этого не приглашали господина канцлера разделить с вами трапезу.
— А ведь верно… Значит, теперь будем приглашать. Интересно, он умеет беседовать о чем-то кроме реформ, налогов и состояния казны?
— Канцлер — знаток учения Кун Фу-цзы, ваше величество. Уверена, вы получите большое удовольствие от беседы с ним.
До самого вечера ее не покидало предчувствие чего-то хорошего. А день, как нарочно, тянулся, словно горячая карамель за ложкой уличного торговца сладостями. Вспомнилось, как в раннем детстве они с матерью ходили на рынок, мать покупала ей сладкую тянучку, и запах той тянучки — сладкий и чуть-чуть горьковатый — до сих пор остался для Нян ароматом праздника и счастья.
Сто лет назад при строительстве дворца в Шанду от ближайшей реки был отведен канал. Вокруг него лучшие зодчие и садовники новой империи создали сад по образцу столичного. Он получится заметно меньше, поскольку и сама летняя резиденция уступала в размерах зимней, но в изяществе и разнообразии растений, пожалуй, превосходил императорский парк Даду. Когда-то Ки пришла в ужас, узнав, во сколько обходится ежегодное содержание этого сада, но урезать расходы не решилась: его не зря называли «Садом Четвертых Небес», здесь на любого человека нисходило состояние блаженства и покоя, как на Будду-небожителя.
Павильон, где слуги накрыли стол к ужину, стоял в одной из самых уютных излучин канала. Шатер древесных крон над ним расходился, открывая вид на дальнюю горную гряду. Гениальные архитекторы Хубилай-хана расположили строение так, что все лето в просвете листвы, как в раме, можно было наблюдать закат, отчего павильон и получил свое название.
Солнце уходило, забирая с собой дневные звуки. Умолкли птицы. Сверчки еще только готовились к вечернему концерту, время ночных хищников не пришло, и в «Саду Четвертых Небес» царила тишина — живая, спокойная, похожая на добрый сон. Её не тревожил ни редкий плеск золотых карпов в канале, ни людские голоса, звучавшие сейчас по-вечернему чисто и звонко.
Сидя за столом, Ки залюбовалась игрой света и тени в листве и не услышала, как в павильон вошел канцлер.
— Добрый вечер, ваше величество. Добрый вечер, госпожа императрица Ки.
Заходящее солнце очертило фигуру Тал Тала сияющим контуром. Мягкие лучи, как любящие руки, перебирали пряди его волос, и они вспыхивали всеми оттенками сосновой смолы, дикого меда и горячей темной карамели. Ветер донес знакомый с детства запах. Наверное, на кухне готовили десерт к ужину. Или то был привет из прошлого и обещание радости в будущем?
В этом мерцающем, волшебном свете Ки будто впервые увидела своего Наставника. Резкие, сильные черты, твердый рот, круто вырезанные тонкие ноздри, прямой разлет бровей, ясные глаза... Внезапно Ки ужасно захотелось выдернуть шпильку из его заколки-гуань, чтобы собранные в плотный длинный «хвост» волосы цвета смолы, меда и карамели рассыпались по плечам, и чтобы на плечах этих не было ни доспеха, ни ханьфу, ни даже тонкого шелка нижней сорочки…
— А вот и наш славный канцлер! — император с утра пребывал в отличном настроении. — Проходи, садись, угощайся. Сегодня вечером будем без церемоний!
Солнце опустилось ниже, сияние потускнело, но и сгущающиеся тени не разрушили очарования: на Тал Тале было лиловое ханьфу, и казалось — он явился как живое воплощение сумерек.
— Вижу, ты оценил мой подарок. Я его ни разу не надевал, мне не нравится цвет.
— Сердечно благодарю, ваше величество, — ответил Тал Тал с поклоном. — Подарок воистину императорский. Ткань роскошна и шитье безупречно.
Ки не помнила этот наряд на Тогоне: очевидно, ханьфу в самом деле было из нелюбимых. Но то ли шилось оно как-то по-особому, то ли удачно совпали человек и одежда, но в гаснущем свете дня перед ней сидели два императора, и она не взялась бы с уверенностью сказать, кто из них сейчас больше соответствовал высокому статусу.
В павильон вошли слуги со светильниками, чтобы зажечь большие красные фонари, свисающие с краев крыши. Зыбкая стена света сделала гуще темноту ночи и незаметно сблизила сидящих за столом, отделив их от остального мира.
Ки переводила взгляд с одного мужчины на другого и понимала, что оба они дороги ей, и любит она их хоть и по-разному, но одинаково сильно. Она не хотела разбираться, хорошо это или плохо: радость от того, что они здесь и будут с ней еще долго, переполняла ее, не оставляя места для размышлений.
Тем временем Тогон, пользуясь разрешением лекаря, опорожнил еще одну пиалу вина и совсем развеселился. Подмигнув Тал Талу, который не спешил следовать его примеру, он неожиданно заявил:
— Ты служишь нам уже пятый год, канцлер, а мы ничего о тебе не знаем. Вот скажи: у тебя есть жена?
Ответ последовал незамедлительно:
— Да, ваше величество.
— Ух ты! И как ее зовут?
Теплый ветерок, долетавший в павильон, обернулся ледяной стужей. Сердце болезненно сжалось: есть другая! Другая расчесывает эти волосы, другая кладет руки на эти плечи! О, счастливица, счастли…
— Ее зовут служба империи Юань, ваше величество. Должен заметить, это крайне ревнивая и требовательная особа.
Император расхохотался. Рассмеялась и Ки, чувствуя, как стремительно тает лед в сердце.
— И ты с ней наплодил кучу неугомонных указов, которые я не успеваю подписывать! — сквозь смех проговорил Тогон.
— И продолжаю плодить, ваше величество, — улыбнулся Тал Тал. Зимнее солнце все-таки выглянуло из-за туч, осветило лицо, смыло маску невозмутимости, зажгло озорные огоньки в глазах. Сейчас господину канцлеру никто не дал бы больше двадцати пяти лет.
«Я готова убивать за его улыбку», — с неожиданной холодной ясностью поняла Ки.
* * *
Император блаженствовал. Чудесный день обещал завершиться прекрасной ночью: его Нян была рядом и уже предлагала какую-то новую затею.
— Позволь мне расчесать тебе волосы? — По давнему уговору в спальне, наедине, они переходили на «ты».
Тогон кивнул и следующие несколько минут, сидя на постели, довольно жмурился от прикосновения к голове легких быстрых пальцев.
Обычно туалетом императора занимался личный евнух в сопровождении нескольких слуг; Ки впервые взялась за гребень и не подозревала, что это будет так волнующе. Густые, шелковистые, отливающие серебром волосы доходили Тогону до поясницы. Ки перекинула несколько прядей на плечи, оценивающе взглянула и убрала их за спину.
— Я раздену тебя, — не терпящим возражений тоном сказала она и, не дожидаясь разрешения, сдернула с него ночной халат, сорвала сорочку и вновь разметала волосы по плечам супруга, который смотрел на нее в немом изумлении. Он привык оставаться почти полностью одетым даже на пике страсти и смущенно поежился от собственной наготы. Но Ки ничего не замечала: она видела лишь белую кожу, что выглядела еще светлее от контраста с иссиня-черными прядями, стройную линию шеи, плеч, рук и едва не задохнулась от вспыхнувшего желания.
От сильного, почти мужского толчка в грудь Тогон упал на спину. Не дав ему опомниться, Ки прыгнула сверху, в одно мгновение избавившись от остатков своей одежды, и прильнула к нему всем телом.
— Светильник потуши… — едва успел пробормотать Тогон, прежде чем ему закрыл рот поцелуй, больше похожий на укус.
— Ни за что, — прошептала Ки, оторвавшись от его губ и быстро стягивая с него просторные штаны. — Хочу видеть тебя целиком.
— Бесстыдница, — он помог ей со штанами. — Обожаю тебя.
Фитиль в светильнике догорел и погас. Благодарный шепот Тогона незаметно перешел в ровное дыхание спящего. Он всегда засыпал, по-детски уткнувшись лицом в ее плечо и взяв за руку, точно боялся потеряться в своих снах. Ки осторожно поцеловала его в пахнущую сандалом теплую макушку и откинулась на спину, заложив свободную руку под голову. Да, ее император весьма хорош, пусть и остается до сих пор большим ребенком.
— А теперь попробуй другого.
Этот холодный мелодичный голос она узнала сразу. Рывком села на постели.
— Будашири?!
Из темноты возник расплывчатый женский силуэт. Императрица Будашири, принявшая яд пять лет назад.
— Волчицы всегда узнают друг друга. С первого твоего появления во дворце я знала, что ты хищница. Как и я.
Силуэт оставался неподвижен, голос словно бы тек со всех сторон сразу.
— Пора попробовать другого. Прямо сейчас.
— Что ты говоришь?!
— Пусть его стащат с кровати — полуодетого, сонного, растерянного. Пусть свяжут и приволокут к тебе. Отомсти ему!
— За что?!
— За надменный вид. За холодность. За поучающий тон. Ты давно превзошла его, но он по-прежнему уверен, что умнее тебя!
Что-то темное, тупое, жадное поднималось навстречу этому голосу из самых дальних глубин души. Я — власть, без слов говорило оно. Я могу приказать — и приказ будет исполнен. Любой приказ. Немедленно. Ки схватилась за горло: ей не хватало воздуха.
— У северной стены сада есть павильон без окон. Хан Хубилай был предусмотрительным человеком.
— С ним так нельзя… он возненавидит меня…
— Возненавидит? — голос сменился лязгающим хохотом. Так мог бы смеяться стальной капкан. — О, мужчины большие мастера изображать оскорбленное достоинство! Но стоит тебе раздеть его — ты увидишь совсем другое.
— Это ложь!
— Я знала множество мужчин. Иные были горды и высокомерны, как владыки ада. Но едва я обнажала их и распинала на ложе, спесь облетала с них осенней листвой! Они вожделели меня, как бешеные жеребцы, они молили о ласках!
— Замолчи!
— Возьми его и насладись. Не страшись огласки: он будет молчать, а ты достаточно умна, чтобы сделать все тайно.
— Он убьет меня или покончит с собой!
— Ты не позволишь себя убить. А если он покончит с собой, возьмешь другого! — Злобное торжество мертвого голоса гремело в ушах, выжигая мозг изнутри. — Ты вольна выбрать любого, кто понравится! Ты — власть!
— Убирайся!
— Я уберусь… Но куда ты денешься от самой себя?
Острая боль пронзила плечо. Ки застонала, дернулась и открыла глаза. Неловко подвернутая рука затекла и никак не хотела выпрямляться. Тогон крепко спал, перевернувшись на живот. Короткая летняя ночь кончилась. В спальню сквозь легкие шелковые занавеси сочился мутный рассвет.
Ки знобило. Она закуталась в одеяло, но изматывающая нутряная дрожь не утихала. Что это было? Сон? Бред? Или ее личные мертвецы притащились за ней и сюда?
— Возьми его…
Она зажмурилась, зажала ладонями уши, замотала головой, гоня прочь наваждение. Но в темноте закрытых глаз вспыхнуло видение: лиловое ханьфу рвется от рывка женской руки, летит в сторону сорванная гуань, толстая веревка врезается в мужские запястья, ладони сжимаются в кулаки, но они бессильны — руки крепко связаны…
Придушенно вскрикнув, она бросилась бежать.
Двери с треском распахивались, грохотали о стены, топот собственных босых ног оглушал, сердце билось в горле, рождая вместо дыхания хриплый стон. Промчавшись по коридорам и галереям, она вынеслась на крытую террасу, ведущую в сад.
Остывшие за ночь доски холодили ступни. Пот струился по лицу, но ей все равно было холодно — так, что стучали зубы.
На бегу Ки краем сознания заметила, что ей навстречу не попался ни один человек. Да, в летнем дворце правила службы соблюдались менее строго, но в коридорах всегда дежурили евнухи и служанки, да и шумела она так, что неминуемо разбудила бы всю челядь. А между тем никто не выбежал узнать, в чем дело; во дворце было тихо и темно.
И тот, кто сейчас показался на дорожке, ведущей к террасе, шел в полной тишине.
Ки завороженно смотрела, как он приближается: ни одной лишней складки на лиловом ханьфу, ни один волосок не выбивается из гладкой волны волос, убранных за спину. В неподвижном воздухе повис запах карамели — удушливый, приторно-горький.
Шаг, другой — и вот он уже перед ней.
— Помнится, я говорил вам, что не позволю обмануть себя во второй раз.
Его губы растягиваются в улыбке. Она все шире — так скалится волк на врага.
Нет сил бежать, ноги приросли к полу. Кляпом в пересохшем горле застрял крик.
— По обычаю степей я не пролью твою кровь.
У него в руках веревка. За спиной — тень Баяна, который с этими же словами когда-то удавил в тронном зале Даду старого канцлера Эль-Темура.
— Стой где стоишь, Нян. Нян?..
Предрассветный сумрак взорвался солнечной вспышкой.
— …Нян?! Нян, любимая!.. Эй, кто там, лекаря, скорее! Нян!
Из солнечной вспышки выплыло лицо Тогона. Испуганные глаза, дрожащие губы; он трясет ее за плечи, гладит по щекам…
— Не надо лекаря, — с трудом выговорила Ки. Шея горела, будто только что ее сдавила веревка. — Просто плохой сон.
В двери спальни уже стучали, слышались тревожные возгласы.
— Вели им уйти…
— Уходите! Все уже в порядке! — послушно крикнул Тогон. Растрепанный, полуголый, он не сводил с нее взгляда, в котором стыл ужас.
— Если бы ты себя только слышала, Нян… Ты дышала, как загнанная лошадь, потом хрипела, будто тебя душили… Я проснулся от твоего хрипа, — его передернуло. — Знаешь, я в жизни не слышал ничего страшнее.
— Дай мне воды, пожалуйста.
У кровати на столике всегда стояли несколько кувшинов с водой и другими напитками — на случай, если императорскую чету одолеет жажда во время любовных игр. Тогон торопливо заглянул под каждую крышку, безжалостно дребезжа фарфором, налил до краев пиалу и двумя руками протянул Ки.
— Гордись, девчонка из Корё, тебе прислуживает император, — усмехнулась она, принимая посудину.
— Ты шутишь, уже хорошо… Нян, так что же такое это было?
— Очень-очень плохой сон. Но всего лишь сон.
— Всего лишь? — Тогон попытался надеть сброшенную накануне сорочку, сунул руку в рукав, но она попала в дыру — рукав был полуоторван. Он сердито дернул его, оторвав окончательно. — Во сне ты назвала имя Будашири… О ней говорили, что она промышляет колдовством. Наверное, ведьмы способны пакостить даже из могилы.
— Обними меня, пожалуйста, — попросила Ки. — Мне холодно.
В его объятиях она не надеялась найти защиту и покой. Он был воплощением всего понятного и привычного, а ей сейчас не хватало именно этого, чтобы отделить, наконец, кошмар от реальности.
* * *
На плане «Сада Четвертых Небес» загадочного павильона не оказалось. Тщательно выписанный чертеж на плотном отрезе шелка размером в человеческий рост сообщал о расположении чуть ли не каждого куста: хвостом дракона вьется канал, вот павильон Вечерней Зари, дворец, террасы, пруды, беседки, мостики… Но у северной стены, что протянулась с востока на запад на три ли(1), изображены только деревья в несколько рядов. Может быть, зловещая подсказка Будашири в самом деле не больше чем сновидение? Императрица велела унести план и позвать старшего садовника.
Сухощавый, немолодой, одетый в скромное коричневое ханьфу, садовник напоминал высохший тростник. Сходства добавлял пучок тонких волос на темени, сильно побитый сединой. Войдя в кабинет императрицы, он остановился на положенном расстоянии и поклонился почтительно, но без подобострастия.
— Как давно вы служите здесь? — спросила Ки.
— Уже тридцать лет, ваше величество.
— Тогда вы, конечно же, знаете, каждый уголок в «Саду Четвертых Небес»?
— Полагаю, что да, ваше величество.
— Скажите, почему на плане не отмечен павильон у северной стены?
Садовник запнулся на крошечное мгновение. Ки не заметила бы его, если б не была до сих пор взвинчена событиями ночи.
— Потому что никакого павильона нет, ваше величество.
— А если я прикажу прочесать эту часть сада, а затем выгоню вас за нерадивость?
Садовник промолчал.
— Я жду ответа.
— Тот, кто сообщил вашему величеству о существовании этого проклятого места, должен знать и причину его отсутствия на плане. Да, павильон есть, но лучше бы ему провалиться в преисподнюю!
На последних словах он сорвался в крик и теперь стоял, ссутулившись, в ожидании неизбежной кары. Встав из-за стола, Ки подошла к нему.
— Это проклятое место я собираюсь сровнять с землей, — веско проговорила она. Садовник вскинул на нее глаза, в которых отчаяние быстро сменялось надеждой. — Но мне действительно ничего не известно о нем кроме названия и примерного расположения. Вы проведете меня?
— Ваше величество!.. Боги услышали мои молитвы… Если вы в самом деле… Готов вести хоть сейчас! Это недалеко! Только сбегаю за помощниками: там заросло все, надо прорубать дорогу…
Он так и убежал, что-то радостно бормоча насчет милостивого Будды.
— Госпожа, не позвать ли солдат для охраны? — предложил Пак. Евнух-богатырь и Хен Дан всегда находились рядом, когда императрица принимала посетителей.
— Нет нужды, достаточно тебя и Хен. Но мне надо переодеться: в пышных юбках по зарослям не лазят.
Дорожка, выложенная разноцветной плиткой, осталась позади. Небольшой отряд во главе с садовником сошел на неприметную каменистую тропинку, миновал веселую кленовую рощицу, обогнул кусты бересклета, уже усыпанного бледно-розовыми ягодами, и остановился перед стеной мощных старых гледичий. На подступах к их шипастым стволам зеленой волной вставали заросли вьюнка и ежевики. Садовник обернулся к императрице. От его недавней радости не осталось и следа.
— Лет десять сюда никто не являлся… Я уже начал надеяться, еще два-три года — и совсем все затянет. Тогда уже точно никто их не побеспокоит.
— Их?
— За павильоном — кладбище.
Помощники взялись за ножи с длинными широкими лезвиями, и вскоре в ежевике образовался проход. Туда ныряла каменистая тропинка. Теперь продвигались медленно, потому что приходилось прорубать дорогу.
— Последней, кто проходил здесь, была одна из жен императора Хошилы, досточтимого отца его величества Тогон-Тэмура, да продлятся его годы…
— Откуда вам это известно?
— Она приходила туда терзать моего брата. Проклятая паучиха…
К поясу мужского костюма императрицы крепились ножны с легкой саблей. Они успокаивающе похлопывали по бедру, в двух шагах позади сопел верный Пак, вооруженный длинным тяжелым палашом, но Ки все равно было не по себе. Где-то там звенел птичьим щебетом солнечный день, а здесь, под густыми кронами гледичий, царил неприветливый молчаливый полумрак. Длинные шипы на стволах, казалось, вытягивались, чтобы вонзиться в идущих, вдали между деревьями клубился то ли дым, то ли туман, похожий на смутные человеческие фигуры.
— Далеко еще?
— Уже пришли, ваше величество.
Этот павильон ничем не напоминал своих воздушных, богато украшенных собратьев, разбросанных в живописных уголках сада. Сложенный из глыб серого камня, пригнанных друг к другу без единой щели, под толстой черепичной крышей, он смахивал на крепость. «Вернее, на тюрьму», — подумалось Ки. Словно подтверждая ее мысли, низкая дверь, сколоченная из толстых бревен, закрывалась на засов из цельного железного бруса и массивный замок. Трое помощников садовника с трудом сломали его. Дверь не поддавалась: очевидно, разбухла от сырости. Могучий Пак, взревев медведем, все-таки сумел открыть ее.
Из темноты пахну́ло сыростью и сладковатым смрадом. Ки и Пак переглянулись: им обоим был знаком этот запах высохших луж человеческой крови.
Зажгли принесенные с собой светильники; не дожидаясь приказа, Пак взял один и вошел первым, согнувшись чуть не вдвое.
— Можно заходить, госпожа, — донеслось из темноты. — Но лучше бы не надо.
Ки было трудно удивить застенками и пыточными, ей довелось побывать там во всех состояниях. Она ожидала увидеть колодки, цепи, ржавую жаровню… Но в ярком свете нескольких фонарей заблестело золото парчи, затянувшей стены и потолок. Шаги глушил толстый ковер — серый от пыли, но, без сомнения, дорогой. Вместо колодок и цепей — резной столик с черепками посуды и мягкое кресло, вместо жаровни — курильница благовоний из цельного куска яшмы. В ней еще торчал обломок ароматической палочки.
Бо́льшую часть комнаты занимала кровать — просторное высокое ложе, почти квадратное. Волны тончайшего шелка, холмы атласа, реки парчи… и повсюду, точно тут побывал безумный художник, — кляксы, пятна, потеки одинакового бурого цвета.
— Их приковывали за руки и ноги, — глухой голос садовника странным образом не нарушил затхлую тишину, а сделал ее еще плотнее. — Вон кандалы, в изголовье и в изножье… Мужчины, юноши, мальчики… Давали особое зелье. Его готовил личный лекарь императора. От него я все это узнал… Потом, когда зелье уже не помогало, их убивали. Закапывали у стены сада.
— Хорошее место. Очень хорошее место. Глянь-ка, кто тут у нас?
Ки пошатнулась. Ночная гостья во всем блеске императорского облачения сидела на краю ложа. А на ложе, на заплесневелых кровавых простынях, растянутый так, что вздулись сухожилия…
Она метнулась к выходу, едва не теряя сознание. Упала на землю, покрытую слоем прошлогодних листьев и редкими чахлыми травинками.
— Госпожа Ки! — Хен и Пак выбежали следом. Придворная дама помогла ей встать, евнух с палашом наголо хмуро взглянул на помощников садовника — трое здоровенных работяг попятились, на всякий случай отбросив подальше ножи, которыми рубили ежевичные плети.
— Ты его видела, Хен?! — простонала Ки. — И ее?!
— Садовника? Ну да… А про какую женщину вы говорите? — Хен с испугом смотрела на свою госпожу.
— На кровати…
— На кровати никого не было… Госпожа, пойдемте отсюда! Не надо было сюда приходить!
«Сжечь. Разобрать по камню. Извести под корень всю колючую дрянь!» Ки не заметила, как вновь оказалась под открытым небом, на пестрых, тщательно метеных дорожках радостного, цветущего, полного света и воздуха «Сада Четвертых Небес»
« Да уж, небеса… — она невесело усмехнулась. — И небожители тоже…»
— Желаю доброго дня, госпожа императрица Ки. Не подскажете ли, в каком настроении пребывает сегодня его величество император? Хотелось бы предложить ему несколько проектов…
Она налетела на этот голос, как на невидимую стену, и остановилась, оглушенная. Все видения ночи разом взметнулись в сознании, грозя разорвать его в клочья.
Господин канцлер выглядел подчеркнуто официально. Двое верных порученцев-телохранителей, секретарь с переносным столиком для письма, папка из черного сафьяна в руках. В ней он хранил самые важные документы и всегда носил ее лично. Но, оборвав фразу на полуслове, главный чиновник империи вгляделся в побледневшее женское лицо — и сгинул. На Ки с тревогой смотрел ее Наставник: тот, кто всегда на ее стороне. Потому что только он мог спросить тихо и доверительно, отбросив все церемонии:
— Что случилось?
— Император подождет, — вместо ответа распорядилась она. — Идемте, я должна показать вам кое-что.
— Госпожа Ки, лучше бы не надо… — пробормотал Пак, но императрица уже шла обратно к павильону у северной стены. Следом немедленно двинулся Тал Тал.
Пока позволяла ширина дорожки, они шли рядом. Ки рвали на части мучительные желания из ночного кошмара и отчаянные протесты разума.
— Скажите, Наставник, откуда к нам приходят сны? — выдавила она, избегая смотреть на идущего рядом мужчину.
— Мудрецы говорят…
— Извините, мудрецы меня не интересуют. Что думаете лично вы?
Тал Тал ответил не сразу.
— Я думаю, сны — наши послания самим себе. Ночью мы заглядываем в те глубины своего существа, куда не можем или боимся заглянуть днем.
— Из глубины порой выходят демоны…
Он коротко искоса взглянул на нее.
— Да, случается.
— И что вы делаете, когда демоны являются к вам?
— Стараюсь не выпускать их в дневной мир.
— Получается?
Ответ вновь последовал после паузы:
— Не всегда.
У прохода, прорубленного в ежевике, она остановилась.
— Дальше мы пойдем вдвоем.
Канцлер передал свою папку секретарю.
— Вижу, вы вооружены, госпожа. Мне тоже следует взять оружие?
— Не надо, — она криво улыбнулась. — Против призраков сталь бессильна.
До самой двери, которую так и оставили открытой, они шли молча. У стены остался светильник, забытый Паком. К счастью, масло в нем еще не выгорело.
— Не плане сада нет этой постройки, — заметила Ки.
— Не удивительно, — Тал Тал тал огляделся. — На редкость неприветливое место.
Ки протянула ему зажженный фонарь:
— Идите внутрь.
— Зачем?
— Идите, или я снова назову вас трусом.
Ответом ей был хорошо знакомый взгляд. Так смотрят, вызывая на поединок, отметая, как мусор, любой намек на пол, возраст или статус соперника.
Взяв фонарь, Тал Тал скрылся в дверном проеме. Ки вошла следом.
— Откуда здесь столько крови? — с тревожным недоумением спросил он. — Что это за место?
— Здесь императрицы Юань любили мужчин. Помните, вчера за ужином вы говорили, что вашу супругу зовут служба империи Юань? — странным сдавленным голосом проговорила Ки. — Так вот, здесь — логово ее соперницы: верховной власти империи! Вы верный супруг, господин канцлер, — она приблизилась к нему на шаг. Он не отстранился. — Вы сможете устоять перед ласками этой любовницы? Но что, если вас лишат возможности сопротивляться? Что вы сделаете тогда?! Сумеете ли остаться таким же гордым?!
Безумие победило. Она вцепилась в жесткие от серебряного шитья рукава его канцлерского облачения и оскалилась ему в лицо — как скалился он сам в ее кошмаре.
Тал Тал остался неподвижен.
— Прошу вас больше не называть меня своим наставником, ваше величество, — бесцветным тоном проговорил он. — Если мои уроки привели вас к этой кровавой постели, то как учитель я не стою пучка гнилой соломы. Пожалуйста, вернитесь к своим людям.
Ее руки бессильно упали. Медленно, точно древняя старуха, она повернулась к выходу. Пятно света, казалось, было в тысяче ли от нее.
— Я отдал бы все на свете, чтобы помочь вам… Но со своими демонами каждый из нас сражается в одиночку.
За обедом ей кусок не лез в горло. Заботливость Тогона вызывала бешенство, которое едва удавалось сдерживать. Оставаться во дворце было невыносимо. Велев оседлать любимую гнедую, она унеслась в степь, не дожидаясь, пока переполошившаяся свита соберется следовать за ней.
Распахнутый зеленый простор всегда дарил ей чистую, бессловесную радость. Она ощущала себя частью огромного, залитого солнцем мира и переполнялась благодарностью за неизменную новизну этого чувства. Но сегодня мир сделался тусклым и пыльным, как ковер в проклятом застенке. Радость умерла, и Ки напрасно гнала кобылицу, надеясь развеять по ветру отчаяние и тоску.
От скачки захотелось пить. Ки огляделась, пытаясь сообразить, куда ее занесло. Местность оказалась знакома: неподалеку протекала речушка, на ее берегах устраивались императорские охоты на лис и фазанов. Высокие раскидистые тополя с серебристой листвой, ивы, отцветающие заросли тамариска мешали разглядеть воду, но кобыла почуяла ее, и всадница полностью доверилась ей.
Узкую и длинную песчаную отмель покрывал затейливый узор птичьих и звериных следов. В другое время страстная охотница непременно бы заинтересовалась возможной добычей, но теперь она понуро подошла к самой кромке, несколько раз зачерпнула горстью холодную прозрачную воду, рассеянно вытерла губы тыльной стороной ладони и устало опустилась на поваленный ствол тополя, лежащий на берегу.
Слезы хлынули горячо и обильно, словно только этого и ждали. Все растоптано, изгажено, погублено — соглашались они. Убито доверие. Изнасилована преданность. Брошена в грязь искренность. Ты осталась одна со своей глупостью и жадностью. Становись новой Будашири, императрицей-паучихой — вот все, что тебе остается!
Захлебываясь рыданиями, она подняла голову и сперва подумала, что ей мерещится от слез: на противоположном берегу, держа своего коня под уздцы, стоял Тал Тал. Утерла рукавом глаза — нет, он все так же стоял в нескольких шагах от нее, на невысоком обрывистом берегу тихой степной речки, в разгар лета больше похожей на глубокий ручей. Стоял и молча смотрел на нее.
— Я все погубила, — вздохнула она. — Теперь вы презираете меня.
— Я восхищаюсь вами, госпожа Ки, — почтительно ответил Тал Тал. — Вы победили своих демонов.
Ей стало немного легче. Слезы сделали то, что не удалось ветру: смыли с души гнусь и тяжесть, оставив чистую, светлую печаль.
— Мне достаточно сделать несколько шагов, чтобы перейти эту реку, — раздумчиво проговорила она. — Но я остаюсь на своем берегу.
— Я тоже, — эхом откликнулся он.
— На реках есть мосты и переправы… Я готова всю жизнь идти по берегу, чтобы найти их.
— По другому берегу я последую за вами.
— А если переправа так и не найдется?
— Тогда мы будем идти вечно и станем бессмертны. — Он грустно улыбнулся. — Это ли не счастье?
Слезы высохли. По-детски шмыгая носом, Ки подошла к одной из плакучих ив. Древний символ разлуки — печальное, вечно поникшее дерево… Срезав две тонких веточки, она выдернула из расшитого цветным шелком кушака белую нить,(2) крепко связала их и положила у корней. Оглянулась: Тал Тал следил за ее действиями, опустившись на одно колено, точно отдавая последнюю дань при погребении.
Послышался шум и топот, на берег вынеслись взмыленные лошади свиты, которая наконец-то нашла свою госпожу.
Когда на другой день Ки вернулась на это место, веточки пропали, а к иве с другого берега вели следы копыт.
Император ничуть не возражал, узнав, что императрица задумала переделку северной части сада. Впрочем, гледичии она трогать не стала, а по совету садовника распорядилась убрать подлесок и на открытом месте высадить ивы и утуны(3).
От павильона без окон не осталось даже мелкого камешка. Там пытались что-то посадить, но черный прямоугольник пустой земли не принимал никакую жизнь, оставаясь вечным символом смерти посреди цветущего «Сада Четвертых Небес».
1) примерно полтора километра
2) В китайской цветовой традиции белый цвет ассоциируется со смертью и трауром.
3) Разновидность платанов, считается магическим деревом, на котором живут фениксы.
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу
