Безбожники (джен)

Перевал звал к себе обманчивой близостью — казалось, протяни руку, и коснёшься ледяных пиков. Но сколько бы они ни шли, скалистый гребень отдалялся, прячась за новыми хребтами. Тропа — если этот хаос из камней, подтаявшего снега и натоптанной грязи можно было так назвать — виляла между валунами. То расширялась, давая передохнуть или обойти заторы, то сжималась до чуть более двух футов в поперечнике.

Люди, распластавшиеся на камнях, походили на дохлых жуков. Один, прикрыв лицо шляпой с обвислыми полями, храпел, положив под голову мешок с сухарями. Другой, обмотанный грязным шарфом, пытался закурить — спички гасли, а ветер уносил проклятия на языке, которого не знал даже Эрик. Под сосной-калекой, чьи голые ветви торчали как рёбра скелета, трое шведов жарили на штыке кусок мяса сомнительного происхождения. Где-то позади скрипели сани, и этот звук, будто скрежет зубов, резал воздух.

Чем дальше карабкался караван, тем мрачнее разворачивалась картина. Вот из-под грязного панциря льда, смешанного с болотной жижей, торчали две лошадиные ноги — будто земля пыталась схватить беглецов. Справа лежал остов мула, рёбра сверкали белизной, словно гигантская расчёска, брошенная в снег.

— Смотри, Медведь, — Люк, щёлкая языком, тыкал тростью в торчащую из сугроба лошадиную ногу. Копыто, почерневшее от мороза, походило на кривой дорожный указатель. — Твоя тётя, кажись, заждалась. Иди, представься, а то обидится.

Бернард, с трудом вытаскивавший сапог из грязного снега, медленно обернулся и плюнул. Порыв ветра швырнул слюну обратно, и она прилипла к его бороде.

— Заткнись, картёжная крыса. Или я устрою тебе свидание с роднёй! На том свете...

— О, не кипятись! — Люк присел на корточки, смахивая перчаткой снег с лошадиного черепа. Пустые глазницы уставились на него. — Просто подумал... Может, оставить тут Генри? В такой компании ему будет веселее.

Эрик, шагавший сзади, поднял блокнот, где столбики цифр соседствовали с зарисовками трупов животных.

— Вероятность гибели человека на этом участке — сорок восемь процентов. Для лошадей — девяносто два.

— Слышал? — Люк вскочил, размахивая тростью, как дирижёрской палочкой. — Наш мистер Хэлдон почти вдвое живучей твоей клячи! — Он легонько стукнул мула по крупу истёртым набалдашником, тот ответил недовольным ржанием.

Бернард дёрнул уздечку, заставив животное замолчать.

— Мул хоть работу делает. А этот... — он кивнул на Генри, чьё лицо всё ещё было землистым от похмелья, — ...только сопит, как паровоз у которого котёл вот-вот рванёт. Только послушай. Он же сам по себе сейчас сдохнет. — Из груди Генри вырывались хрипы, будто кто-то терзал мехи старой гармони.

Люк поднял обглоданную кость, вращая её в пальцах как дорогую сигару.

— Эй, Хэлдон! — крикнул он, сложив ладонь рупором. — Тут для тебя леди одна заждалась! Блондинка, стройная... — Он швырнул кость к ногам Генри. — Познакомитесь?

Генри, не расслышав, махнул рукой, подхватив свой чемодан поудобнее. Чарли, шедшая впереди, обернулась. Её взгляд скользнул по костям, потом остановился на мужчинах.

— Если закончили клоунаду — шаг ускорьте. Через час метель начнётся.

— Слышал, Медведь? — Люк подмигнул. — Тебя ждёт романтический вечер с нашей невероятной мисс Чарли. Может быть, она даже позволит тебе погреться у неё в палатке?

Бернард утробно прохрипел и провёл большим пальцем по курку своего «Кольта Миротворца» — позолота на нём давно стёрлась.

— У меня другой план: я, метель, и один очень болтливый труп.

Люк рассмеялся, качая головой.

— Держи пари, что я переживу тебя на три дня?

— Держу пари, что я тебя пристрелю через два.

Над ними закаркала ворона, усевшись на обглоданный лошадиный таз. Бернард, маниакально оскалившись, выхватил револьвер, но Чарли резко дёрнула поводья своей лошади, заслонив собой прицел.

— Стой, идиот. Здесь каждый выстрел — приглашение для лавины.

Она мотнула головой вверх, мужчины последовали её примеру, задрав лица. Чуть правее, высоко на склоне лежала зыбкая шапка снега. Каждый порыв ветра сдувал с неё снежную крошку, словно пыль.

Бернард инстинктивно сделал шаг назад, но вдруг резко остановился. Под ногой хрустнуло — он поднял обледеневший сапог. Вмёрзшая в грязь открытка с видом Сан-Франциско. «Милой Марте...» — успел прочесть он, прежде чем ветер вырвал жёлтую бумажку и понёс к обрыву.

Тропа, усеянная костями, вилась дальше. Генри всё ещё икал, Люк насвистывал похабный романс, а Бернард мечтал сбросить их всех в ущелье. Но пока приходилось шагать вместе — ад, как известно, любит весёлые компании. А ещё больше он любит тех, кто сам несёт к своему котлу дрова.

Горы вдруг ожили — не глухим рокотом лавин, а тихим, предательским шепотом. Сперва задрожали верхушки сосен, будто в страхе перед чем-то невидимым. Потом воздух наполнился запахом сырого камня — предвестника беды. И тогда явились они: свинцовые тучи, тяжёлые и неповоротливые, поползли по склонам. Их серые брюха терлись о скалы, изрыгая туман — студёный, липкий, пробирающийся под одежду. Воздух загустел, занозил горло ледяной стружкой. Первые снежные зёрна, острые как битое стекло, закружились в безумном танце: метались вверх, вбок, царапали лица и застревали в бородах, забивались за воротники. Лошади и мулы фыркали и упрямились, выворачивая шеи, чтобы отвернуться от ветра.

Люди на тропе засуетились, как тараканы под внезапно зажжённой лампой. Одни, обнимая котомки, лезли под выступы скал, другие пытались разжечь костры — спички гасли, едкий дым от влажного хвороста задувало обратно в лица. Трое старателей пытались поставить палатку, грязно ругаясь. Дальше мужик в рваной енотовой шубе колотил топором по обледеневшему бревну. Глухие удары утопали в голодном вое ветра.

Солнце бледным пятном ещё цеплялось за край скалы. Его мутный свет дрожал на ледяных иглах, впивающихся в кожу, но с каждой минутой мерк. Тени сплющивались, краски мира слились в грязно-серую массу.

Метель набирала силу. Снег сменился на плотные хлопья. Они слепили глаза, лепились к бровям, забивали ноздри, превращая людей в призраков с белыми масками. Где-то захлопала брезентом палатка, сорванная шквалом, и полотно, мелькнув как испуганная птица, исчезло в белой мгле.

— Чарли! — Генри, пригнувшись, тыкал чемоданом в спину проводницы. — Где лагерь?! Вы же обещали...

Чарли, притянув голову лошади к земле, тыкала пальцем куда-то вперёд — туда, где сквозь снежную пелену угадывался тёмный провал пещеры.

— Лагерь там, где выживем. Держись за мула, а то потеряешься. — Её голос потонул в рёве стихии.

Бернард, прикрывая лицо рукавом, видел лишь спину Люка — тот шёл, сгорбившись, обеими руками удерживая потрёпанный цилиндр на голове. И только Эрик, прищурившись, что-то записывал в блокнот. Страницы хлопали, как паруса, а карандаш выводил: «Скорость ветра примерно пять миль в час. Температура падает на два градуса по Фаренгейту каждые десять минут. Вероятность выживания...». Дальше цифры терялись в снежном хаосе.

Внезапно впереди что-то загрохотало. Крик — «Лавина!» — и гул прорезал пелену снежной бури. Бернард резко прижался к скале, но это оказался просто сорвавшийся камень. Валун размером с портовую бочку со стуком, подпрыгивая на ухабах, скатился по кривой каменной стене и грохнулся рядом с Бернардом.

— Шутки кончились! — Чарли появилась рядом, хватая его за рукав. Её ресницы были облеплены хлопьями снега, нос и смуглые щёки покраснели от мороза. — Пещера здесь!

Они втянулись в узкую расщелину, волоча за собой животных. Воздух внутри пах мокрым пеплом и мочой — кто-то уже ночевал здесь. На полу валялись обугленные кости, тряпки, пустые консервные банки с ржавыми краями. Чарли с трудом сняла со своей лошади тюки с сеном и швырнула их в темноту пещеры. Связки ударились о камень, выпустив облако пыли. Мул Бернарда, который шёл следом за ней, навьюченный раздутыми сумками, вдруг развернулся поперёк прохода и застрял, заклинив вход.

— Чёртова кляча! — Бернард рванул уздечку, но мул лишь закатил кровавые белки, выгибая шею.

— Не рви глотку, помоги! — Чарли втиснулась между мулом и стеной, её куртка заскрипела от натяжения. — Держи его на месте.

Она резанула ножом по верёвкам и скарб рухнул на каменный пол, смешиваясь с грязью. Мул, освободившись, завизжал, извернулся и поскакал вперёд, едва не зашибив Генри. Тот вскрикнул, пытаясь ухватиться за Эрика, но коронёр лишь отстранился, продолжая писать что-то в мокром от снега блокноте. Карандаш он уже потерял и корябал символы обгоревшей спичкой.

Люк, протиснувшись последним, снял цилиндр и стряхнул с него снег с театральным вздохом:

— Уютненько. Не хватает лишь камина и служанки с пледом. — Он постучал тростью по стене, и с потолка посыпались кристаллы льда. — Ах да, и люстры.

Снаружи рокот метели стих, сменившись воем ветра. Чарли, прислонившись к камню, достала флягу.

— Пей. — Она сунула её Бернарду, не глядя. — Чтобы пальцы не отмёрли раньше, чем мозги.

Он хотел огрызнуться, что не нуждается в её жалости, но пальцы одеревенели так, что фляга выскользнула бы, не сожми он её крепче. Виски обжёг горло, и он крякнул, чувствуя, как ярость тает, оставляя после себя пустоту.

Чарли вздохнула и подошла к узкому высокому проёму пещеры, вглядываясь в снежную мглу. Её силуэт, обрамлённый отсветами бури, напоминал древний тотем — непоколебимый, проклятый, вечный. Женщина опиралась на ружьё, словно на копьё. Бернард поймал себя на том, что следит за тем, как дрожат её ресницы под налётом инея. «Стерва...» — мысль пролетела рефлекторно, но уже без злости. Скорее с усталым признанием.

— Эй, индеанка! — Люк бросил в неё камушек, но промахнулся. Тот отскочил от стены с хрустальным звоном. — Когда ужин-то будет? Говорят, ваши женщины умеют не только стрелять, но и... — Он причмокнул, двусмысленно поводя бровью.

Она обернулась медленно, перехватывая ружьё. Глаза её, чёрные как смоль, на миг поймали отблеск тусклого света, пробивающегося сквозь снежную пелену.

— Я тебе в кухарки не нанималась. — Она сделала несколько шагов к центру пещеры и начала доставать из сумы брикеты угля. — Можешь свои сапоги пожевать.

Люк рассмеялся, но смех его потонул в новом рёве метели. Ветер ворвался в пещеру, принеся с собой снег и запах далёкой смерти. Где-то за стенами этого каменного гроба ждал Юкон — золотой, коварный, ненасытный. Но сейчас всё, чего они хотели, — это пережить ночь.

Бернард прикрыл глаза, слушая, как Генри похрипывает в углу. «Завтра... Завтра я прикончу их всех. Заберу чёртов чемодан и свалю...» — пообещал он себе. Но глубоко внутри, там, где ещё теплился рассудок, чей-то голос шептал: «Лжешь. Ты уже часть этой стаи». Бернард усмехнулся впервые за день. Это прозвучало надрывно и хрипло, как скрип двери в заброшенной шахте. Но смех был. И это пугало больше, чем метель.

Снаружи завыло громче. Чарли, присев на корточки, расколола угольный брикет об камень — чёрные осколки рассыпались, как обугленные кости. Она собрала охапку сена, аккуратно выдернув из него репейники, и сложила гнездом. Огниво в её руках брызнуло искрами, будто крошечные молнии, рождённые трением стали о кремень. Первая искра упала на солому, замерцала, и вдруг — золотой язычок пламени лизнул сухие стебли. Чарли тем временем подкладывала угольные куски, подкармливая пламя. Чёрный дым потянулся к потолку, где в расщелине, словно в чёртовой глотке, закрутилась воронка. Пещера дышала — столетиями выточенные ветром щели вытягивали чад наружу, оставляя на сводах сажистые узоры. Пламя окрепло, отбрасывая рыжие блики на стены. Бернард невольно отметил, как ловко она управляется с огнём — не как белые, что жгут всё подряд, а словно договаривается со стихией.

Люк, наблюдая, как дым уходит в каменное горло, свистнул:

— Повезло, индеанка. Ты специально искала печь с трубой?

— Это не труба, — она добавила в огонь кору кедра. Смола зашипела, распространяя горьковатый аромат. — Это дыхание горы. Оно либо спасает, либо душит.

Дым, подхваченный тягой, уходил вверх, унося с собой запах мокрой шерсти и пота. В пещере стало теплее, но не безопаснее — каждый порыв ветра снаружи напоминал, что метель ещё не сказала последнее слово.

Огонь плясал, отбрасывая на стены гротескные тени. Пещера наполнилась тяжёлым воздухом, пропитанным запахом гнилого сена, дыма и звериного помёта. Мулы и лошади, оставленные у выхода, монотонно жевали подгнившую солому. Под хвостами животных растекалась жидкая грязь; навоз смешивался с водой от тающего снега. Бернард, сидя на корточках у огня, вращал над пламенем открытую банку тушёнки. Жир шипел, капая на угли, а он, не церемонясь, поддевал мясо ножом и отправлял в рот. Жёлтые густые капли сока стекали по бороде, смешиваясь с грязью.

— Цивилизованно... — Люк, прислонившись к ящику с динамитом, перебирал потрёпанную колоду. Карты шуршали, как сухие листья, а его пальцы выводили в воздухе сложные пируэты: то собирали веер, то складывали башню. — Ты бы хоть ложку нашёл, дикарь.

Бернард буркнул что-то нецензурное в ответ и облизал нож, бросив презрительный взгляд на коронёра. Эрик сидел, запрокинув голову на каменный выступ. Его лицо, подсвеченное снизу алым отблеском костра, казалось восковой маской: веки не дрожали, губы не шевелились, только тень от ресниц рисовала на скулах чёрные штрихи. Казалось, даже дыхание замерло — лишь изредка палец дёргался, будто записывая невидимые цифры.

Генри, съёжившись у стены, рылся в сумках. Его пальцы, синие от холода, лихорадочно перебирали банки, верёвки, свёртки с сухарями и сушёным мясом — всё, кроме желанной бутылки. В глазах читался животный страх: не от метели, а от того, что виски кончился. Время от времени он косился на Бернарда, словно надеясь стащить его флягу. Найдя бутыль с жёлтой жидкостью, Генри ахнул, но Чарли, не поворачивая головы, бросила:

— Это керосин. Выпьешь — сдохнешь.

Сама Чарли сидела напротив всех, прислонив спину к холодной стене. Ружьё лежало поперёк колен, палец небрежно обхватывал спусковой крючок. Её глаза, отражавшие пламя, метались от входа к Генри, от Генри — к остальным. Она не доверяла никому, но особенно бдила за ним — своим «заказчиком», чья глупость могла погубить всех. Когда он слишком близко приближался к выходу (не в силах найти покой от давящей на голову трезвости), она цокала языком, и он отползал назад, как побитый пёс.

— Чёрт... чертовщина... — бормотал Генри, вытряхивая крошки табака из кармана. — Должна же быть...

— Хватит копошиться, — наконец не выдержала Чарли, когда Генри начал рвать подкладку сумки. — Сядь. Или привяжу тебя к мулу.

Люк фальшиво вздохнул, перекидывая карты из одной руки в другую.

— Какая нежность! Мисс Чарли, вы самая обаятельная леди, которую я когда-либо встречал!

Она не ответила. Палец вновь легонько коснулся спускового крючка. Огонь трещал, вгрызаясь в угли. Тени на стенах плясали, превращая людей в великанов, а потом — в карликов. Завывание ветра сливалось с храпом мулов, бормотанием Генри, шуршанием карт. В этой какофонии не было покоя — лишь усталое перемирие меж тех, кто ненавидел друг друга, но цеплялся за жизнь одинаково яростно.

Внезапно вход завесила чья-то тень. Все замерли — даже мулы прекратили жевать, уши навострились. В проёме, затянутом снежной кисеёй, стоял человек. Лицо, покрытое багровыми пятнами, вздулось, словно трупное; изо рта свисала кровавая нить слюны. Рукава его рваной парки блестели от соплей и гноя, пальцы, почерневшие от обморожений, впились в каменную стену. Воздух болезненной затхлостью ударил в нос даже прежде, чем он сделал шаг вперёд.

Генри вскочил и бросился навстречу незнакомцу, с грохотом опрокинув жестяную банку тушёнки.

— Божечки... Давайте... давайте его к огню!

— Не подходи к нему! — Чарли резко выставила ружьё поперёк груди Генри. Больной валился внутрь, бормоча что-то на ломаном английском. Его сапог, развалившийся, на гнилой подошве, шлёпнул в лужу.

Бернард уже стоял, вытирая нож, с которого только что ел, об штанину.

— Вали отсюда, чумазый! Тут приличная компания.

Люк, не отрываясь от карт, бросил:

— Привет, товарищ! Принёс нам тиф или чуму?

— Помогите... — голос звучал как скрип ржавых петель. — Золото... у меня карта...

— Карта в рай, дружок. Там прямо, не сворачивая. — Люк наконец поднял взгляд, широко зевая.

Эрик открыл один глаз, не меняя позы.

— Вероятность, что карта подлинная пять процентов. Вероятность заражения при контакте — сто.

— Слышали? — Чарли дёрнула стволом, оттесняя Генри. — Через неделю ты будешь гнить заживо. Хочешь разделить судьбу?

Генри задрожал, но упёрся:

— Мы не можем... не можем просто...

— Можем. — Чарли передёрнула затвор. Звук металла ударил по ушам. — Он умрёт. И утащит нас за собой.

Больной рухнул на колени, вытаскивая из-под рубахи свёрток.

— Возьмите... — он сунул карту Генри, — ...только не гоните...

Генри, бледнея, принял бумагу, тут же выронив её. На пергаменте проступили кровавые отпечатки.

— Хватит! — Чарли ударила прикладом в грудь больного. Тот упал, захрипев. — Вали! Или пристрелю.

Человек завыл, как подстреленный волк и пополз к выходу. Его пальцы скреблись по камню, и звук резал барабанные перепонки. И вот больной исчез в темноте проёма, расстворился в снежной пурге перевала. Генри зарыдал, как ребёнок, уткнувшись лицом в колени. Люк, усмехаясь, подобрал карту кончиком трости:

— Ну что, господа, рискнём проверить?

Бернард плюнул в огонь. Слюна зашипела на раскалённых углях.

— Проверь сам. На том свете.

Люк пожал плечами и бросил грязный пергамент в огонь. Пламя вздрогнуло, слизывая коричневые пятна засохшей крови.

Тень от входа качнулась — ветер принёс последний хрип: «Сдохнете... вы все... безбожники...».

Чарли опустилась на камень, положив ружьё поперёк колен. Пальцы её, обычно твёрдые как сталь, дрожали, цепляясь за приклад. Она уставилась в огонь, где догорали угли — языки пламени отражались в её глазах, словно пытались выжечь воспоминание о жёлтых глазах чумного. Челюсть свело так, что болели виски, но расслабить её она не могла — будто кожу на лице натянули сыромятными ремнями. Где-то в груди, под слоями вымерзшего прагматизма, шевелилось щемящее чувство — эхо той девчонки, которой она была когда-то. Чарли знала этого человека. Нет, не его лично — его тип. Такие всегда умирали первыми: наивные, доверчивые, с картами, нарисованными в дешёвых портовых салунах.

— Вот и понятно, почему это Тропа Мёртвой Лошади, — Люк щёлкнул языком, ткнув тростью в угли. — Только кони тут — не главные покойнички. — Он кивнул в сторону выхода из пещеры. — Человечина гниёт быстрее. Особенно с душком алчности.

Чарли провела ладонью по стволу, стирая несуществующую грязь.

— Поэтому и сторонись общественных лагерей. — Голос её звучал глухо, будто из-под земли. — В прошлом году под Доусоном... — она замолчала, резко встряхнув головой, словно отгоняя наваждение. — Там умерли тридцать человек. От дизентерии. Пили из одного ручья. Куда сами же и ссали.

Бернард, раздирая консервную банку ножом, хрипло засмеялся:

— А этот кретин, — он ткнул клинком в сторону Генри, — готов облизать каждую лужу, лишь бы золотишко найти.

— Заткнись! — Генри внезапно вскочил, тыча дрожащим пальцем в Чарли. — Ты... ты его убила! Выгнала как собаку!

Тишина повисла густо, как смола. Чарли медленно подняла глаза — теперь они горели, как угли в печи.

— Он был мёртв ещё до того, как вошёл сюда, — её шёпот резал громче крика. — А ты хочешь последовать за ним?

Люк рассмеялся, развалившись на тюках.

— Ох, умилительно! Наш мистер Хэлдон внезапно обрёл совесть. Может, подаришь ему свой паёк, Чарли?

Бернард хмыкнул, доставая флягу, которую ему дала Чарли:

— Думал, золото в горах само в руки падает? Здесь каждый сам за себя.

Чарли встала, поправляя перевязь ружья. Тень от её фигуры, растянувшись по стене, накрыла всех, как саван.

— Утром снимаемся. Постарайтесь поспать...

Огонь потрескивал, пожирая последние угли. Чарли села у входа, спиной к теплу, лицом к тьме. Ружьё на коленях, глаза полуприкрыты — не спала. Слушала. Слушала, как за стенами пещеры вой ветра сливался с хриплым кашлем умирающего где-то в снегах. Слушала, как Эрик методично перелистывает страницы. Как Люк бросает карты на камень. Как Бернард точит нож. Как всхлипывает от ярости Генри.

Она не ошибалась насчёт лагерей. Да и здесь, в этой каменной ловушке, зараза уже была. Нет, не тиф. И не чума. Страх.