Запертое Детство (джен)

Осень 1987 года принесла на Тисовую улицу не только желтые листья, но и новые страхи, упакованные в газетные заголовки. Каждый день приносил новости о реформах, и Гарри быстро понял правило: любое слово «изменения» в газете для Дурслей означало лишь одно — его, Гарри, жизнь станет еще невыносимее. Он научился предсказывать их гнев как пиявочный барометр надвигающуюся бурю.

Иммиграция: Новые правила были сложны, но Гарри уяснил главное — дядя Вернон злился еще больше. «Теперь эти чужаки хоть работать научатся!» — рычал он, разбивая кулаком яичную скорлупу за завтраком. Для Гарри это означало только, что дядя будет чаще срывать злость на нем. Следующие дни принесли больше толчков и подзатыльников «за то, что под ногами вертишься».

Налоги для богатых: «Грабёж!» — орал Вернон, подсчитывая воображаемые убытки. Гарри же сразу понял: скудные завтраки станут еще скуднее. Ведь экономить Дурсли будут в первую очередь на нем. Бекон на завтрак ушел в прошлое, а яичницу для себя он готовил лишь из одного яйца. Гарри научился глотать быстро, пока желудок не успел понять, что он пуст.

Нефть: Цены снова полезли вверх ($45 за баррель). Гарри вычленил причины из статей: арабы стали качать меньше, а в Америке очень холодно. Дяде Вернону нравилось негодовать: когда бензин подорожал на 40%, он орал, что его машина — «золотой слиток на колёсах». Гарри же обрадовался отмене поездки в Брайтон — «каникулы» означали для него вонючую комнату у миссис Фигг или ванну в отеле.

Импорт: Новые пошлины должны были помочь своим, но цены взлетели. Кофе — на 25%, шоколад — на 30%. Гарри с тоской наблюдал, как тетя Петуния откладывала какао. Но главное — Дадли хотел новую дорогущую приставку Atari. Гарри знал: если Дадли не получит игрушку, злость, как по цепочке, перейдет от Дадли к Вернону и Петунии и обрушится на него, Гарри. Он ловил каждый разговор о приставке, замирая от страха, предчувствуя новые порки за «нахальное» выражение лица или мнимую провинность.

Безработица: Правительство говорило о 15.9%, но газеты писали, что многие люди работают за мизерные зарплаты или на полставки. «Статистика врет, как Мардж о своих собаках!» — бурчал Вернон. Гарри видел бунты по телевизору: «Работа есть! Но платят гроши!» Ему было понятно это отчаяние. Он сам работал как проклятый — стирал, мыл, чистил — и всё за что? За миску жидкой каши и право спать в темном чулане под лестницей, где пахло пылью и потом.

В ноябре цены на нефть чуть упали ($40), а магазины стали дешевле. Вернон немного успокоился. Его настроение взлетело, когда по телевизору объявили: «Потрясающая победа в Центральной Америке! Правительственные войска Сальвадора при поддержке США разгромили марксистских повстанцев!»

Вернон, опрокидывая банку пива, к которому пристрастился за последний год, вскочил с кресла: «Видали, Петуния?! Вот как надо с красной мразью! Бомбить их! А наши лейбористы сопли жуют!»

На экране мелькали улыбающиеся солдаты и колонны пленных. Гарри, украдкой выглядывавший, размышлял: «СССР здесь — как я в школе: один против банды Дадли. Можно быть сильным, но без дружков — проиграешь. Даже если дружки... как Пирс... грязные и подлые». Он приложил ладонь к Кубе на карте — совсем маленький остров. «Они пытались помочь, но не смогли».

Репортаж сменился сюжетом о тюрьмах Сальвадора: «Правозащитники критикуют: 50,000 арестованных без суда, пытки...»

Вернон махнул рукой: «Чепуха! Главное — красных раздавили!»

Для Гарри это эхо прозвучало иначе, отозвавшись знакомой болью в боку: «Неужели победителей не судят? Или это дядя Вернон такой?» Он вспомнил безнаказанность Дадли после очередной «охоты» и крепко задумался.

Гарри мысленно представил карту. Америка была как Дадли, окруженный Гордоном и Малкольмом, бьющий одного слабого. «В одиночку ты слаб», — с горечью подумал он, потирая синяк на руке.

10 декабря. Гарри подобрал газету, которую Вернон швырнул на пол после завтрака. Крупный заголовок кричал о каком-то договоре между СССР и США, о сокращении бомб. Гарри не вникал в цифры, но клюнул на знакомое слово: «ядерный». Он вспомнил столб пламени с Аляски, крики репортера: «Мощность взрыва — 20 хиросимских бомб!». Он сглотнул ком в горле. «Значит, таких огненных гор больше не будет?» — впервые за год слово «ядерный» не вызывало ужаса. Он ощутил странное облегчение, словно где-то очень далеко потухла гигантская спичка, грозившая спалить весь мир. Даже метель за окном, казалось, стихла.

С приближением Рождества на Тисовой улице воцарилась непривычная легкость. Вернон насвистывал, Петуния пекла кексы — дорогое какао больше не было роскошью. Под елкой громоздилась гора подарков для Дадли, включая вожделенную Atari. Гарри лишь мельком услышал цифру — огромную, немыслимую для него сумму — и поспешно отвел взгляд.

Чудо случилось и с Гарри. Когда он подал табель с «отлично» по математике и естествознанию, Вернон лишь пробормотал: «Убери с глаз долой». Ни порки, ни крика. Гарри замер, ожидая удара, но его не последовало. «Неужели дешевая нефть делает дядю... спокойным?» — удивился он, пряча табель под матрас чулана, словно драгоценность. Возможно, мир стал чуть менее враждебным? Или это лишь затишье перед бурей? Сложно сказать, но даже такая малость заставила его слегка улыбнуться, когда он бормотал «Да, дядя».

Второе полугодие Гарри провел, как тень. Он научился исчезать до того, как банда Дадли его заметит: держаться возле учителей, прятаться в библиотеке, растворяться в потоке учеников, уходить через парк. Но 28 апреля 1988 года украденная газета выбила его из колеи: «КРАСНЫЙ ПРИЛИВ: КОММУНИСТЫ ЗАХВАТИЛИ МАНИЛУ⁽¹⁾!», «СССР направил флот в Южно-Китайское море. Генсек Горбачёв заявил: «Братский народ выбрал свободу!»»

На фото — партизаны с красными повязками у горящего дворца. Гарри разложил карту. Палец скользнул от Манилы к Владивостоку, потом к Кубе. «Раньше у русских тут был только крошечный остров... Теперь — целая страна! Но почему американцы проиграли?..» Он задумался. «Никто не ожидал такого! Манила пала так быстро, и русские тут как тут».

Этим вечером тетя Петуния и Дадли куда-то ушли, наказав Гарри вымыть посуду. С трудом доставая до грязных тарелок, мальчик включил воду и принялся за работу.

В гостиной был слышен приглушенный голос диктора из телевизора, а поверх него — пьяное бормотание Вернона. Гарри сразу напрягся. Он знал этот звук. Это означало, что Вернон выпил больше обычного. Он постарался подавить подступающую панику, потому что в такие моменты дядя напоминал хищника, которого лишь распаляет страх жертвы.

Внезапно дядя повысил голос: «Петуния! Где мои чипсы?!»

Гарри вздрогнул. Кажется, он понял, почему тетя и кузен ушли. Вдох, выдох. Он сосредоточился на мытье посуды, повторяя как мантру: «Все будет хорошо».

Тарелка выскользнула из его рук и упала обратно в раковину. Она не разбилась, но звук был слишком громким. Сердце Гарри бешено заколотилось. Он застыл в ужасе, ожидая взрыва.

В гостиной наступила тишина. Гарри задержал дыхание. Он знал, что в этот самый миг решается его судьба.

Вернон с трудом поднялся с кресла. Его шаги тяжелые и нетвердые. Гарри увидел его тень, появившуюся на кухонной стене.

— Что тут у нас происходит?! — рычал Вернон, входя на кухню. Его лицо было красное и злое.

Гарри стоял, опустив голову. Молча. Он должен быть тихим и незаметным. Он должен переждать бурю.

Дядя расфокусированным взглядом глянул на грязную посуду, потом на Гарри. В его глазах вспыхнул гнев:

«Ты, паршивый мальчишка! Опять пакостишь! Я тебя сейчас…»

Инстинктивно, прежде чем он успел подумать, руки Гарри взметнулись вверх, скрестившись над головой, ладонями наружу — жалкий щит против ожидаемых ударов.

Сразу же он почувствовал жгучий стыд. Он увидел! Заметил, что я защищаюсь! Понял, что мне страшно! Этот жест был криком его слабости, и теперь дядя знал. Вернон дал оплеуху и фыркнул с презрением, что-то пробурчав про «трусливых зайцев», но Гарри уже не слушал. Он стоял, опустив руки, ненавидя себя за этот предательский порыв, за то, что показал страх. Он должен был быть камнем. Льдом. Никаких щитов. Только терпеть. Показывать страх — все равно что подливать масла в огонь ярости дяди Вернона. Сегодня... просто повезло.

* * *

Раннее майское утро на Тисовой улице было нарушено резким звонком телефона, когда Вернон Дурсль, уже багровея от того, что его беспокоят в выходной, снял трубку. Слушая директора начальной школы Литтл Уингинга, его лицо приобретало все более пунцовый оттенок, а маленькие глазки гневно сузились. Его толстые пальцы сжимали трубку так, что пластик затрещал.

— Поймали... забирающимся на крышу?! — прошипел он. — моего племянника?! — Слово «племянник» прозвучало как самое грязное ругательство. На другом конце провода директор, вежливый, но непреклонный, пояснял серьезность инцидента и полную растерянность педагогов из-за показаний главного свидетеля — Дадли. Вернон все понял мгновенно, едва директор заикнулся о «странных обстоятельствах» и о том, что его Дадлик клянется: Гарри не лез на крышу, а появился на ней словно из ниоткуда, а потом просто спускался. Его мальчик никогда не врет!

— Да, да, я приеду. Обязательно приеду. Разберемся, не сомневайтесь! — выдохнул он сквозь стиснутые зубы и швырнул трубку.

Пластик едва не разлетелся вдребезги. Вернон в ярости швырнул вилку на тарелку, заляпав скатерть жиром.

— Опять! Опять этот чертов выродок! — заревел он, обращаясь к побледневшей Петунии. — Появился на крыше! Нормальные дети в футбол гоняют, а этот... на школьных крышах материализуется! Весь в своего ненормального отца! В этого Джеймса Поттера!

Перед его мысленным взором встал наглый образ волшебника с вечной ухмылкой, вломившегося на их с Петунией свадьбу без приглашения, да еще и с такими же психами-приятелями! Они пригласили только Лили (и то после бесконечного нытья ее родителей!), а не всю эту... эту шабашку! Показывали свои мерзкие фокусы, сверкали мантиями и улыбались, как полные идиоты! Весь прием испортили, а гости были в шоке!

Вернон встал и заходил по кухне, тяжело дыша.

— Если не пресечь эту ненормальность, он сгинет, как сестра твоя! Вот Мардж знала толк в порядке и дисциплине. Особенно когда дело касается ее бульдогов... — Он замолчал и перевел дух.

— Дисциплина, дорогая! Четкая дрессировка! — выпалил он, тыча толстым пальцем в воздух. — Мардж всегда говорит: любое ненормальное поведение должно немедленно пресекаться! Если собака гадит не там — лишаешь корма. Если прыгает на людей — шлепаешь газетой. Вырабатывается рефлекс! — Он остановился. — Но с этим... ненормальным ничего не работает! Ни голод, ни порка! Что мы делаем не так, черт возьми?! Как из него выбить эту дурь?!

* * *

Приближалось окончание учебного года, а вместе с этим по телевизору все чаще напоминали о предстоящем Чемпионате Европы по футболу 88-го года. Дядя Вернон не был фанатом этой игры, Гарри казалось, что мужчина просто ищет повод выпить очередную банку пива. Мальчик не помнил, чтобы дядя пил пиво раньше чаще, чем два-три раза в год (он предпочитал бренди), но за последние полтора года все изменилось. Теперь каждый вечер пятницы он оккупировал кресло в центре гостиной и поглощал этот пахучий напиток.

Самому Гарри футбол совсем не нравился. Честно говоря, ему не нравились никакие спортивные игры, да и сама физкультура тоже была не в радость. Он был слишком хилым и маленьким, отчего его если и брали в чью-то команду, то самым последним. Даже Сэма, который был дурак-дураком, брали раньше. И это не могло не огорчать. Как-то раз ему таки повезло, но его поставили на ворота. Стоя, как ребята говорили, в «раме» Гарри оттачивал свои рефлексы, но не отбивая мяч, а уклоняясь от него. Вы спросите почему? А потому, что только болван останется на пути у пушечного снаряда, каким его делал толстяк Джек, пиная изо всех сил мяч носком!

В воскресенье, 12 июня, начался турнир. В нем принимали участие всего восемь команд, что было странно, ведь Гарри точно знал, что в Европе больше стран. Турнир делился на групповой этап и плей-офф. Недавно Гарри столкнулся с задачкой о том, сколько рукопожатий будет сделано, если в группе из пяти человек каждый пожмет руку каждому. И такой же вопрос для шести, семи и восьми человек. Сначала он пытался посчитать это вручную, но вскоре понял, что это на самом деле простая задачка.

Таким образом мальчик подсчитал, что в турнире будет всего 15 матчей, а вот дядю это совершенно не интересовало. Он, казалось, зациклился на возможности родоначальников футбола показать русским их место. Поглощая очередную банку, дядя Вернон критиковал футболистов параллельно с комментатором и бубнил о своей юности. Стоит ли говорить, что это была очень неприятная неделя для Гарри, когда сборная Англии проиграла все три матча группового этапа, в том числе сборной СССР со счетом 1:3? Зато ему удалось умыкнуть несколько луковых колец и орешков дяди.

* * *

В июле 1988 года прибыли новости из Афганистана. Диктор из телевидения заявил, что, «по мнению экспертов, эти две победы Горбачева фактически закончили войну». О чем именно он рассказывал, Гарри узнал уже в чулане.

Газета The Telegraph лежала на пыльном полу. Гарри, прижав колени к груди, водил пальцем по заголовку: «СОВЕТЫ ТОПЧУТ АФГАНСКИЕ ДЕРЕВНИ. ЖЕСТОКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ: Укрепрайоны Васатичигнай и Крер пали!»

Фотографии под заголовком резали глаза. На первой была колонна пленных — бородатые мужчины в чалмах, босые, с пустыми глазами. «Как те солдаты из Сальвадора... только глаза страшнее», — подумал Гарри, вспоминая мертвый блеск в глазах рыжего узника на фото. На втором фото вновь бронетехника на склонах холмов — БМП с красными звёздами, похожие на стальных жуков, ползущих по камням. Бетонные бункеры, изрешеченные снарядами, все еще выглядели неприступными, но газета сообщала обратное.

Карта мира расползлась по полу, как шкура тигра в пещере доисторического человека. Гарри тыкал в неё грязным ногтем. Оба укрепрайона были у самой границы с Пакистаном. «Именно туда раньше бежали бородатые моджахеды… Выходит, Красные отрезают пути отступления». Он представил советских солдат, штурмующих эти скалы. Сильные. Непобедимые. Уверенные в себе. Такие, как Арчи Блум, который ходит по школе со своей бандой так, словно он король, но в масштабе страны. Ему хотелось верить, что такая сила может существовать где-то еще, помимо его личного ада, и там она приносит благо.

* * *

Жара висела над парком тягучим маревом. Гарри Поттер, слишком тощий и слишком маленький для своих почти восьми лет, сидел в тени густого куста. Его «прогулка» давно закончилась, но возвращаться в опостылевший дом на Тисовой улице не хотелось. Он наблюдал, как другие дети играют в догонялки, катаются с горки, кричат в песочнице, и чувствовал себя необитаемым островком посреди шумного моря.

Его внимание привлек маленький мальчик, лет двух-трех, неуклюже бежавший за мячом. Малыш споткнулся о собственные ноги и грохнулся на колени прямо на гравийную дорожку. На секунду воцарилась тишина, а затем раздался пронзительный, искренний плач. Мальчик смотрел на свои ссадины, из которых проступали капельки крови, с выражением абсолютного мирового горя.

Гарри замер, внезапно вспомнив себя лет пяти, споткнувшегося на заднем дворе дома Дурслей. Он тоже тогда разбил коленку в кровь. Боль была острой и жгучей, слезы сами наворачивались на глаза. Он инстинктивно повернулся к дяде Вернону, который как раз поливал розы.

— Не ной! — рявкнул тогда дядя Вернон, даже не обернувшись. Его толстая шея покраснела от возмущения. — Прекрати этот визг, мальчишка! Ты привлекаешь внимание! Ведешь себя как ненормальный!

Воспоминание было таким ярким, что Гарри физически почувствовал, как тогда сжалось горло, как он, шмыгнув носом, стиснул зубы. «Все в порядке, — шепнул он себе тогда про себя, закусывая губу до боли. — Все в порядке. Не плакать. Нельзя плакать».

На площадке раздались быстрые шаги, вернувшие Гарри в реальность. К упавшему малышу подбежала молодая женщина. Она опустилась на колени, не обращая внимания на грязь, и бережно обняла сына.

— Ой, солнышко мое, упал? Бедненький! — ее голос был необычайно мягким. Она достала платок, аккуратно промокнула ссадины. — Не плачь, не плачь, мамочка тут. Мама любит тебя. Все уже хорошо, все пройдет, вот увидишь.

Малыш всхлипывал, но уже не так отчаянно, уткнувшись лицом в ее плечо. Мама тихо что-то напевала, покачивая его, ее руки были надежным укрытием от всего мира.

Гарри смотрел, не отрываясь. Комок подкатил к горлу, таким огромным и колючим, что стало трудно дышать. В его голове, поверх нежного напева женщины, громыхнул грубый, ненавистный голос дяди Вернона, произносящий приговор:

«Ты ненормальный, мальчишка! Весь в своего отца-наркомана! И мать твоя… ничего хорошего из себя не представляла, потаскуха! Такие, как ты, не заслуживают ни любви, ни жалости, ни подарков! Ты — ошибка! Понял? Ошибка, которую мы вынуждены терпеть!»

Слова обрушились лавиной, похоронив под собой теплую картинку с мамой и сыном. Гарри резко отвернулся, уткнувшись лбом в колени. Его кулаки сжались так, что ногти впились в ладони. Он не плакал. Сильные не плачут, а он хочет стать сильным. Но внутри все переворачивалось и горело. «Не заслуживаешь... Не заслуживаешь...» — стучало в висках в такт ударам сердца. Он сидел так долго, пока тени не удлинились, а площадка не опустела, унося с собой призрак той другой, невозможной жизни.

* * *

С началом нового учебного года Гарри начал терять бдительность. Будучи не пойманным шайкой Дадли вот уже полгода, да еще и с появлением в школе Марка Эванса — нового объекта для жестоких забав кузена — Поттер растерял привычную осмотрительность. И вот в один несчастный день он едва не попался.

На пустыре за школой он едва вырвался из кольца «охотников» — банды Дадли. Гарри мчался подальше от них, спотыкаясь и толком не разбирая пути. В конце концов, мальчик упал, больно ударившись локтем о ржавую трубу. Боль пронзила, острая и жгучая. Задыхаясь, он побежал дальше, смахивая рукавом грязь и кровь.

В убежище он осмотрел локоть. Рукав прилип к глубокой ссадине. Слезы жгли глаза. «Не плакать! Никогда!» Он прижал ладонь к ране, но лучше не становилось. Из нее сочилась кровь. Отчаяние накатило волной. «Уйди, боль! Пожалуйста, уйди!» — молился он про себя, сосредоточившись с такой силой, что забыл дышать. Конечно, Гарри знал, что сама по себе рана не заживет, но самое главное — переждать первые минуты: потом все утихнет.

И тогда почувствовал: странное тепло зародилось глубоко в груди. Тревожное, пульсирующее, как живое. Оно потекло вниз по руке к локтю. Там, где была рана, оно стало жгучим, почти невыносимым. Гарри едва сдержал стон. Казалось, плоть пылает изнутри. Через несколько мучительных минут жар стал спадать, а боль сменилась странным онемением.

Осторожно, боясь поверить, Гарри отодрал прилипший рукав. Грязь, кровь... но сама рана? Глубокая ссадина... исчезла. На ее месте — узкий, гладкий розовый шрам, будто царапине недели. Он ткнул пальцем — цело. Ни боли, ни нагноения. Он сравнил с синяками от Вернона и царапиной на колене — они заживали медленно. Эта — испарилась.

— Я... вылечил себя? — прошептал он, сердце колотилось бешено. — Но... это же... невозможно.

Ужас сковал его. В голове громко прозвучал голос Вернона: «Ненормальный! Урод! Весь в отца-наркомана!» И Петунии: «С тобой вечно все не так!»

Он сжал руку в кулак, глядя на шрам. Страх и стыд накрыли с головой.

— Они... правы? — пронеслось в голове. — Я действительно... другой? Ненормальный? Чудовище?

«Невозможно, невозможно, так не бывает, не бывает...» Он съежился в углу, желая, чтобы стены сомкнулись и скрыли его от мира.

* * *

Осенний воздух 1988 года на Тисовой улице пропитался знакомой Гарри горечью — не только от опавших листьев, но и от ядовитых передовиц «The Sun», которые дядя Вернон швырял на кухонный стол. Заголовок о прокоммунистическом перевороте в далекой Гвинее и немедленном договоре о сотрудничестве с Горбачевым заставил Вернона побагроветь быстрее, чем обычно.

«Опять эти красные гады лезут! А наш мямля-премьер только языком чешет!»

Гарри, мывший пол на кухне, напрягся. Он вжал голову в плечи. Вернон, встав, направился к буфету. Руки Гарри снова дернулись вверх, но он с силой прижал их к бокам, сжав в кулаки. Животный страх боролся с недавним стыдом. Дядя достал что-то и отвернулся. Гарри почувствовал только жгучую волну стыда и облегчения, что не повторил позорный защитный жест. Но напряжение не отпускало. Дядя рычал что-то о «красной заразе», но Гарри слышал лишь гул в ушах. Он стоял, опустив руки, подавляя дрожь. «Камень, — твердил он про себя. — Будь камнем». Эмоции, крик — все это было топливом для чужой жестокости. Пустота внутри или безупречная ее имитация — вот его единственная защита.

* * *

Школьная библиотека была небольшой комнаткой. Пять старых стеллажей с покосившимися книгами сразу выдавали пробелы в коллекции. Несколько деревянных столов с такими же стульями, но чуть светлее, и большой стол библиотекаря стояли в правой части. За своим столом, с очередной книгой в руках, сидела все та же старушка-библиотекарь, миссис Эпплтон. На розовой обложке Гарри разглядел название «Возвращение Шерлока Холмса». Мальчик знал, что это любимая серия рассказов старушки. Она как-то обмолвилась, что ее муж был полевым врачом, и эта книга напоминала ей о нем.

Гарри тепло, но без улыбки, поздоровался и прошел к четвертому стеллажу. Первое время он пытался улыбаться при виде нее, но она отчитала его за притворство, и мальчик перестал. Не то чтобы он знал, как улыбаться искренне. Он никогда не видел своей настоящей улыбки, да и не помнил, когда та возникала в последний раз. Просто Гарри боялся, что его выгонят из-за репутации хулигана, совершенно незаслуженной, кстати.

Он продолжал искать что-то о своем внезапном исцелении. Может, он был прирожденным врачом? Обращаться за помощью к миссис Эпплтон он не решался. Боялся, что сочтут сумасшедшим и отправят в больницу. Однажды он осторожно спросил у нее о «сверхлюдях с необычными способностями», так она начала бормотать что-то о необразованных болванах, портящих детей, и о каком-то Ницше и посмотрела на него тогда так, что ему расхотелось узнавать, что это такое.

В греческой мифологии он натыкался на Аполлона, наделенного даром предвидения, и на Цирцею, превращавшую людей в животных. Но они были богами, жившими на Олимпе. Уж точно не в Литтл Уингинге. Полубогами были и Орфей, чья музыка могла очаровать даже камень, и прорицательница Сивилла, и могучий Геракл. Именно история о двенадцати подвигах Геракла и тот факт, что он долгое время жил среди обычных людей, заинтересовали мальчика. Он сжал кулак, глядя на розовый шрам на локте. «Глупости, конечно, — подумал он с горечью. — Но... что, если даже Геракла считали чудовищем сначала... Может, есть хоть какое-то объяснение, кроме «урод» или «ненормальный»?» Мысль была слабой соломинкой, но в кромешной тьме его существования и она казалась светом.

Он с грохотом захлопнул книгу. «Глупый дурак! Полубог, держи карман шире! Так не бывает, это выдумка, я не могу быть таким... Выдумка»

Гарри достал из кармана скомканный пергамент на которой красовалась «А+» за контрольную по математике и подпись: «Блестяще!» Уголки губ дернулись вверх. Вот это было по-настоящему. Не глупая выдумка, а его успех, который никто не сможет отобрать.

* * *

Наступил ноябрь. Заголовки вновь стали тревожными: «США ВВОДЯТ ВОЙСКА В НИКАРАГУА!», «МОСКВА ГРОЗИТ ВЕНДЕТТОЙ!»

Гарри смотрел на фото сгоревшей деревни в Сальвадоре. Американцы бомбят... потому что сальвадорские повстанцы дружили с русскими? Как в школе: Дадли побил Кирана из банды Арчи Блума только за то, что Арчи отпинал Гордона из банды Дадли. Бьют друзей врага.

В свою потрёпанную тетрадку он вывел корявыми буквами: «Не можешь дотянуться до главного врага? Бей его дружков. Так делают все: и Дадли, и Арчи, и Америка».

24 февраля 1989 первая страница Daily Mail трубила:

«КРАСНЫЙ ТРИУМФ: Марионеточный режим Наджибуллы устанавливается в Афганистане!» — кричала газета. На фото советские танки пересекали какую-то нарисованную линию, по бокам от которой красовались заостренные красно-белые столбики.

Гарри прочитал цифры: 24 000 погибших. «Это как пол Литтл Уингинга...» Его удивило собственное равнодушие: «Почему мне не страшно? Может, я сломался, как часы дяди?» Он подумал о пленных с пустыми глазами. Может, так и должно быть? Чтобы выжить, нужно не чувствовать?

Поздно вечером, 19 мая, Гарри при свете фонарика читал газету с огромным заголовком о перемирии.

«ИНДИЯ И ПАКИСТАН: КОНЕЦ БОЙНЕ!» Гарри выписал: Пакистан проиграл, отдал земли (какой-то Южный Кашмир), заплатит деньги и тоже хочет в «нейтралы», как Ирак, который после войны с Ираном разорвал какие-то договоры с СССР. «Как Индия так быстро победила? Может, она посчитала их слабыми, раз Горбачев так быстро разобрался с их Гордонами и Малькомами в Афганистане, и ударила?»

Он прочитал цифру: 18 000 погибших. Гарри попытался представить столько людей. Весь Литтл Уингинг, умноженный на... Он сбился со счета. В животе стало холодно и пусто. Почему он не плачет? Не кричит? Может, он и вправду сломался? Или это и есть сила? Он закрыл тетрадь. Пустота внутри казалась удобной броней.

Новость о вступлении Пакистана в «нейтралы» в конце мая валялась в мусоре. Гарри вытер кровь с разбитой губы (споткнулся во дворе школы): «Пакистан притворялся, что не помогал моджахедам — не помогло. Ирак притворялся сильным другом русских — ничего не вышло в Иране. Я притворяюсь невидимкой — меня все равно находят, и приходится убегать. Значит, притворство — слабость? Или мы просто плохо притворяемся?»

В тетради перед сном он написал крупными, неровными буквами:

Слабость = поражение.

Равнодушие = броня?

Притворяться — трудно.

* * *

Жара августа плавила асфальт детской площадки. Гарри, прижавшись спиной к раскалённой горке, наблюдал, как мальчик в очках с треснувшей оправой подошёл неуверенной походкой. Это был Эзра — сын уборщицы, тоже изгой.

— П-привет... — голос сорвался. — Ты... ты тут часто.

Гарри кивнул, коротко, уткнувшись в колени. В горле пересохло. Кто-то заговорил с ним. Первый раз за... Он не помнил. Сердце застучало чаще, смесь страха и чего-то щемящего сжала грудь.

Эзра копал землю носком. Пауза тянулась неловко.

Гарри почувствовал, как тепло разливается по щекам. Он должен был сказать что-то. Что-нибудь. Только бы не молчать. В голове замелькали заголовки, карты, цифры — единственное, что он знал, что заполняло пустоту. Он сглотнул ком, мешавший дышать.

— Ты... — начал он, голос хриплый, едва слышный, словно ржавая дверь. — Газеты... читаешь? Иногда? — Он тут же пожалел. Глупый вопрос.

Эзра нахмурился, смотря на него сквозь толстые стекла как на что-то непонятное. — Газеты? Ну... папа иногда приносит. А что?

Гарри почувствовал, как лицо пылает. Внутри все сжалось в комок. Он хотел объяснить, выдавить хоть слово о том, как мир снаружи бьется в лихорадке, как цифры и карты складываются в понятные ему правила выживания. Но язык не слушался. Вместо этого вырвалось сдавленно, торопливо, почти неразборчиво:

— Про... про города там... Леон и Масаю... в Никарагуа... — Он споткнулся на названии страны. — Американцы... вертолеты у них... «Апач»... а у тех... санди... саднини... — Он запутался в слове, оно казалось колючим и чужим. — ...у восставших... нет... взяли быстро...

Эзра отшатнулся, глаза еще больше округлились за стеклами. — Э-э-э... ладно... — Он резко развернулся, бросив на Гарри последний растерянный, почти испуганный взгляд. — Знаешь, я это... пойду... — И засеменил прочь, почти бегом.

Гарри замер. Словно ледяная вода окатила с головы до ног. Он только что... испугал его?

Из-за кустов выкатился Дадли со свитой: «Смотрите! Урод решил умничать! Думает, он учёный» — он захихикал.

Гарри замер, глядя в асфальт. «Не дыши. Не покажи страх».

— Заучка! — гаркнул Дадли, плюя жвачкой ему под ноги. — Даже ботаник Эзра сбежал от твоей дребедени!

Шайка ушла. Гарри медленно разжал ладони. «Заучка... Он назвал меня умным? Не «отброс», не «тухляк»...» Горькая, но странно теплая волна разлилась по груди.

1) Столица Филиппин

Вернуться к тексту