Мистер и я (джен)

Есть дни, когда всё просто говно. И ты сам — говно. И кот твой — говно, но хотя бы с характером.

Меня накрыло с утра. Снился сон. Опять тот — лес, крестраж, смерть, та мерзкая тишина перед «Авада». Просыпаешься — и дышать будто не умеешь. Паника — она как мышь в стенах. Не видно, но она там, шуршит, грызёт, не даёт дышать. Когда я не могу больше лежать, я иду. Вниз по лестнице. Вниз по улице.

Спортзал — если это можно так назвать — подвальный, с облезшими гантелями и ржавой перекладиной. Но тут можно орать в грушу и не быть странным. Боль в мышцах — это хоть что-то реальное. Пока больно телу — не больно в голове. Ухожу обычно — с синяками. Иногда — с порезами. Всё честно: ты бьёшь — тебя бьют.

Вернувшись, я едва успел переодеться, как Мистер налетел. Он притаился у входа, и стоило мне разуться — прыг. Цапнул за икру, как будто я таракан с Лютного. Кровь. Опять.

— Ты ебанутый, — сказал я ему.

Он смотрел. Не отводя глаз. Мол, сам виноват, папаша, я охраняю территорию. Я промыл рану, проматерился, наложил пластырь. Через час он пришёл, лег на мою грудь и впился когтями в шею — мол, люблю же, дурак ты мой.

На работу я всё равно пошёл. Потому что если не пойти — не будет курицы. А если не будет курицы, Мистер устроит мне третью мировую прямо на чердаке. Боль от тренировок — нормально. Боль от Мистера — привычно. Боль от жизни — фоново, на постоянке. Я сортировал бумажки в министерской совятне, слушал, как в соседней комнате храпит домовик, и считал до двадцати, чтобы не сорваться и не врезать кому-нибудь табуреткой.

Вечером смена в круглосуточном. Туда я всегда прихожу будто на расстрел. Там лампы холодные, полы липкие, посетители странные. Шеф дал тряпку и список: Уборка, раскладка, «будь вежливым». Ха-ха.

Я вытер прилавок, ползком расставлял газировку. Один клиент бросил в меня чипсы — промахнулся. Уволить не за что.

Домой вернулся под утро. Мистер встретил меня, как только я вошел в подъезд. Я снова не закрыл дверь, и эта туша просто пригнула на ручку и вышла прогуляться. В подъезде пахло морозом. Мисс Нэтти стояла в дверях, когда мы поднимались.

— Господи, ты как мешок дерьма, — сказала она.

— И вам здравствуйте, Нэтти.

— Заходите ко мне, хоть чаю налью.

Я не стал отказываться. И правда, как мешок. Я увидел, как пушистая пуля размером с дикого кабана влетела в квартиру соседки, и последовал за ней. Сел за её маленький столик. Пахло чем-то домашним. Мистер устроился прямо на табуретке у стены. На столе стояла банка кошачьего паштета.

— У тебя что, кошка есть? — спросил я.

— Нет, — пожала плечами она. — Просто почему-то купила.

Я усмехнулся. Кот получил свое угощение в маленьком блюдце с пестрыми цветами. Он был явно оскорблен размером порции, но отказываться не стал. Я сидел, облокотившись на стол, держал пустую кружку и ждал, пока она заварит чай.

— А ты откуда вообще? — спросила она.

— Оттуда, — пожал я плечами. — Из сельской глуши.

— Родители живы?

— Погибли. Когда я был мелким.

— Сочувствую.

Я кивнул. Она налила чай. Потом резала пирог. Я жевал медленно. Слишком вкусно.

— А невеста есть?

— Была.

— Почему «была»?

Я сглотнул.

— Не смог… не получилось у нас… завести ребёнка.

Она ничего не сказала, просто кивнула. А я продолжил, сам не заметив, как язык развязался.

— В тот день, когда она ушла, у меня не было даже дивана, на котором можно было бы поспать. Я шлялся по городу. Не ел. Не пил. Всё казалось — может, если свернуть за угол, всё будет нормально. Но за углом — тот же мусор, та же слякоть, и я.

— Есть родственники?

— Тётя. Шлёт открытки раз в год. Типа «С Рождеством», «Скорей бы весна», «Надеюсь, у тебя всё хорошо». Такие, знаешь, без души.

— Но шлёт?

— Да.

— Значит, хоть кто-то о тебе помнит.

— Или просто не хочет, чтобы я умер на её совести.

Она замолчала. Только трубы шумели.

На чердаке было как всегда — пахло мокрым деревом, затхлой тряпкой и шерстью. В животе приятно переваривался пирог. Я скинул куртку, швырнул ботинки и завалился спать.

Новый день и новая подработка — подкинули через знакомого. Типа «ну ты же здоровый, подкачанный, коробки потаскать сможешь». Смогу. Мне жрать надо. Подработка грузчиком в ночную смену. Склад где-то у задницы Лондона. Холодрыга, как в морге, и запахи — старый металл, картон, моча в подворотне. Классика.

На третий день у меня начали трястись руки. На четвёртый — ноги. Температура как будто в глазах плавала. Всё вокруг дрожит, как в кривом зеркале. Я сожрал две таблетки, что остались с прошлой зимы. И пошёл. Потому что деньги. Потому что грудка. Потому что Мистер. Утром, еле плетясь домой, я понял, что зря. Всё плыло. Я споткнулся, а потом стало тихо. Очень тихо.

Мистер чувствует всё. Когда я в панике — он кусается. Когда я в депрессии — ложится рядом и смотрит. А когда я болен — он орёт. Громко. Без остановки. Так, что стёкла дрожат. Сначала мисс Нэтти стучала в потолок. Потом — вышла на лестничную клетку и закричала:

— Гарри! Гарри! Всё в порядке?!

Ответа не было. Мистер носился по квартире, швырял всё с полок, потом вылетел в коридор. Я опять не закрыл дверь. И замер. Обернулся на Нэтти — мол, ты чё стоишь, иди уже!

— Что за чёрт… — пробормотала она и пошла.

Я лежал за углом, в темноте. На спине. Холод пробирался сквозь рваную куртку. Меня обчистили. Денег не было. Я даже не сразу понял. Просто смотрел в небо, где тихо падал снег. Мистер сидел рядом. Подпрыгивал, мяукал, тёрся мордой. Миссис Нэтти подбежала, ахнула, присела рядом. Проверила пульс.

— Живой… Господи… ты ж горячий как костёр. Что с тобой?

Я не ответил. Просто дышал. Каждое дыхание — как выстрел. Она позвала кого-то, потом всё стало как в воде. Меня тащили, прижимали, кутали в чужое пальто. Мистер не отходил. Даже когда меня поднимали, он впился в штанину и поехал вместе со мной. Последнее, что я услышал перед тем, как вырубиться — его тихое, жалобное мяуканье у моего уха.

Очнулся в белом. Голова гудела, тело словно не моё, горло жгло — сухо, будто цемент ел.

— О, вы проснулись! — медсестра улыбнулась так, будто ей сейчас премию дадут. — Состояние стабильное. Поздравляю. А теперь… на этом бесплатная медицина заканчивается.

— Что?

— Ну что, мистер Поттер, два дня вы были в отключке. Состояние стабильное, всё неплохо… Поэтому на этом бесплатная медицина заканчивается. Хотите остаться — карточку на стол.

Я, конечно, сразу встал. Вернее, попытался. Всё тело ныло, как будто меня избили битой. Что, в принципе, недалеко от истины. Но я сказал, что мне срочно надо. Что у меня дома кот. И что я в порядке. Никто не спорил. Никто не остановил. Потому что без денег ты не человек, ты — груз. И мне указали на дверь.

Чердак встретил привычным холодом и тишиной. Я спустился к Нэтти, но как только открыл дверь, в меня врезалось что-то пушистое, горячее и явно недовольное. Мистер. Он вопил, как сирена. Вцепился когтями в рукав. Обнюхал. Мяукнул возмущённо и… обнял? Не знаю, как иначе это назвать — он просто ткнулся в меня лбом, как будто проверял: я точно настоящий?

— Ты бы видел, как он тут орал, — сказала Нэтти, выглянув из-за двери. — Я думала, у меня стены рухнут. Да ещё и мышей всех у меня переловил, работяга. Это он честно заработал. Вот. — И сунула мне пакет: яблоки, хлеб, баночка с чем-то мясным и даже сыр.

Я попытался что-то промямлить — мол, спасибо, не стоило, я справлюсь. Она махнула рукой. Я чуть не заплакал, но ограничился всхлипом.

Впервые за долгое время ел завтрак не на ногах, не в спешке. На коробке, что называлась у нас «столом», стояла чашка чая и кусок хлеба с сыром. Мистер сидел напротив, как будто ждал, когда ему подадут меню.

— На, — сказал я и кинул ему кусочек курицы.

Он не ловил. Он жрал на лету. А потом… улёгся мне на ноги. И начал урчать. Так, будто у него внутри трактор «Родина». На улице кто-то матерился, что не работает проводка. Где-то хрипел радиоаппарат.